***
К моему приезду в «Харуки» довольно пусто, особенно на нашем ярусе. Столы расположены вдоль круглого проёма в полу, в котором видно как люди на дешевых местах первого этажа едят свои заказы из меню «Купи два блюда — получи третье в подарок». Этот амфитеатр был создан специально для нашего высшего круга, и время от времени мы стряхиваем на них пепел. Дживас проводит заседание, и мы позволяем ему это делать только потому, что он козёл. Он задаёт мне вопрос насчёт моей позиции по реформам пенитенциарной системы, которую он, к слову, считает неправильной, и я с ним не согласен. Я вслушиваюсь в каждое произнесённое им слово, и он должен быть благодарен, что я уделяю столько внимания его болтовне. Мой ответ краток. — Я бы действительно хотел обращать внимание на твоё мнение, но моё полное безразличие не даёт этому осуществиться. — Ягами, я люблю тебя, ты такой ублюдок! — взгляд Миками скользит по моему плечу, и он разражается смехом. — Он просто бесится от того, что у него завтра расследование. Какое веселье, — фыркает Дживас. Я замечаю, что небольшая группа людей из департамента культуры и окружающей среды находится в нескольких столах от меня и периодически бросает на меня взгляды. Я также подмечаю, что Тота уснул. «Харуки» закрывает глаза на употребление наркотиков, что является основой нашей любви. Единственным неписаным правилом является то, что жёсткий стафф остаётся в уборных. Культура и Окружающая Среда курят. Мишима, который занял оставленное мною место в культуре, всё ещё покупает «Мальборо Голд». Это выглядит довольно жалко. Я ненавижу культуру всем сердцем, она была полна самыми некультурными людьми, которых я когда-либо встречал, и большинство застревают там на всю жизнь. Я достаю сигарету с турецким табаком бельгийского производства. Но он достаточно дорогой, чтобы произвести впечатление и вызвать ко мне уважение. Я лениво прикуриваю, закрыв глаза, делаю глубокую затяжку и откидываюсь на спинку стула, пуская небольшое облачко дыма над головами моих напарников. Намеренно оголив шею, я стараюсь напомнить всем присутствующим, для чего созданы их члены. Должно быть, я делаю это достаточно хорошо, потому что они перестают говорить, и я чувствую на себе их взгляды. Идите к чёрту, Окружающая Среда и Культура. И ты, Дживас, тоже иди к чёрту. Я хочу внимания и получаю его. Позвольте прояснить ситуацию: я не курю. Это опасно как и для собственного здоровья, так и для окружающих. Ведущая причина рака, болезней сердца, дыхательных путей и бесплодия. Тема табака оказывает огромное давление на медицину, необоснованно беспокоя при этом всё сообщество и экономику (хотя правительство и одобряет курение из-за большого налогового вклада в казну, но мы никогда об этом не говорим). Также курение является проблемой повсеместного мусора, причиной многих пожаров, влияет на кожу, зубы, волосы и пропитывает одежду запахом. Но все время от времени курят из-за внутреннего шёпота, который постоянно убеждает искать наслаждение в жизни. Так было всегда. Это было первым правилом на тайном языке политиков, которое я выучил. Оно говорит о том, что я — джокер в колоде. Моя преданность и нравственность продаются, поэтому обращайтесь ко мне с предложением, если у вас оно имеется. Всё это может быть или не быть правдой; со стороны я вроде бы делаю одно, но на самом деле всё как раз таки наоборот. Моё сердце — дороже золота, и никто не может к нему прикоснуться. Но мне нужно показывать другим, будто бы я раздаю приглашения. Вы всегда должны быть как можно более доступны, чтобы получить доступ к преимуществам. Во всех наших поступках кроется скрытый смысл. Сделанный нами выбор всегда должен быть обдуманным. Мой врач уверяет меня в том, что я не курильщик. — Так что насчёт расследования? — спросил я. — Это ведь только ради шоу. Дживас вновь засмеялся до боли в глотке. — Ты, надеюсь, в курсе, что Лоулайт там главный? — он перегибается ко мне через стол, на что я пускаю клуб дыма в его бестолковое лицо. — Да. И? — Он — ротвейлер. Однажды он предложил мне работу в его юридической фирме, но просто разнёс меня на собеседовании. Если моё резюме чертовски совершенно, то что, по-твоему, он сделает с тобой? Я тебе скажу. Он отрежет твои яйца и сделает из них серьги. Публично. Надеюсь, ты с нетерпением ждёшь этого. Потому что я — да. Я могу даже постараться прийти, чтобы увидеть это своими глазами. — Я читал твоё резюме, и оно далеко от совершенства. Я знаю, что ты гордишься своей степенью магистра, которую твой папочка охотно тебе купил. Она может выглядеть весьма прилично на бумаге, но очевидно, что, встретившись с тобой, он с лёгкостью сможет тебя раскусить. Ты должен произвести впечатление лично, иначе приличная работа тебе не светит. — Настолько уверен, что выкрутишься лучше меня? — спрашивает он. — Конечно, — я смеюсь над мыслью о поражении, — я был руководителем сборной дебатов, и мы выигрывали чемпионат три года подряд. С тех пор как я ушёл, они начали проигрывать каждый год. Тебе это о чём-либо говорит? — Это говорит мне о том, что ты хорош в пиздеже, ничего больше. Но он настолько же гей, насколько радужная сумочка, так что, возможно, ты ему понравишься. Ведь ты такой красавчик, Лайт. — Он тянется вперёд, но я успеваю уклониться прежде, чем его пальцы успевают пинцетом ущипнуть меня за щёку. — Отвали, Дживас, — говорю я ему, но это лишь умеряет его невыносимое самодовольство, и он садится обратно в кресло. — Как поживает Миса? — Хорошо. У Мисы и Дживаса роман. Я в курсе, потому что однажды по возвращении домой увидел, как он выбегает из моей квартиры по направлению к лифту в брюках, натянутых лишь по колено. Я бы рассказал об этом, но железнодорожный контракт находился на критическом этапе переговоров, и мне было строго-настрого запрещено участвовать в каких-либо скандалах, несмотря на их незначительность. Я тоже спал с невестой Дживаса, Наоми, причём несколько раз, дабы успокоить мою предполагаемую травмированную гордость. Все, включая Дживаса, об этом осведомлены, поскольку подвыпившая на одном вечере Наоми не смогла сдержать язык за зубами. Политический инцест такого рода допустим до тех пор, пока он не становится очевидным и обсуждаемым. В политике нельзя обвинять кого-либо в лицемерии, потому что это равносильно смерти. Хотя полная чистота поступков и не гарантирует свободное место в элите, но она вполне способна его удержать. Потеряв ко мне интерес, Дживас теперь направляет его в сторону какой-то девушки за соседним столиком. Одна из них, из итальянского посольства в здании напротив, является постоянным клиентом. Он разговаривает громко и периодически утыкается в сгиб локтя, чтобы выругаться. — Твою ж мать, итальянки такие красивые. Это всё одежда, чувак! Ты бы на неё и не взглянул, носи она спортивки. Это всё одежда. Он говорит слово «одежда» с такой резкостью, будто бы сравнивает её с религией, — чем она, собственно, и является. У итальянцев есть свой вкус, привлекающий даже таких идиотов, как Дживас. Я, напротив, всегда отдавал своё предпочтение американским и японским дизайнерам: у тех и других чувствовалась некая продвинутость в инновационных комбинациях тканей и узоров, несмотря на то, что дизайнеры тоже отдают дань традициям. Надевая их одежду, можно было легко объединять личную лояльность, патриотизм и поддержку капитализма. Некоторые бренды пока недостаточно популярны, чтобы сделать их совместными. Это говорит о том, что я выступаю за торговлю между этими двумя странами. Это говорит о том, что я поддерживаю промышленность своей страны. Пресса не особо заинтересована в мужской моде, но я был упомянут в статье «Лучший стиль до тридцати» в ноябрьском номере «Metrosexuality». Страница пятьдесят четыре. Фотография должна была быть на одном из плакатов, но скандал с Мурамацу приковал к себе всё внимание прессы, и я оказался в грёбаном пролёте. — Вот она в прошлом месяце переспала с Идой, — Миками указывает пальцем на оскорблённую девушку. Дживас хмурится при мысли, что теперь топчется в тени Иды. Ида — человек, которого не уважает никто и ни при каких обстоятельствах. — Я бы хотел спросить у неё «зачем?», но, судя по тому, какую дешёвку они сейчас пьют — я не удивлён, — бормочет под нос Дживас и стряхивает пепел с сигареты на нетронутый таяки. — Как прошло наше предложение? — Плохо, — отвечает Миками, и я чувствую, будто бы он только что воткнул в меня нож. Он не сообщал мне о таком важном факте. — Леди не одобрила его. В зале наступает тишина в знак уважения к Леди. — А что насчет Акутагавы? Миками лишь качает головой. Акутагава — министр образования, который оказался в центре скандала: пытался затащить кого-то в публичный туалет. Его бросила жена, после чего он попытался покончить жизнь самоубийством. Но так как Акутагава бесполезен во всём, он потерпел неудачу. Недавно он вернулся к власти и теперь пытается снова набить себе цену при помощи новой образовательной реформы, которая, конечно же, потерпела неудачу. Если Леди вынуждена публично заявить прессе, что она «полностью поддерживает» одного из своих служителей, то это означает лишь одно: поцелуй смерти. Его уберут. В ближайшее время его ожидает отставка. — Значит, скоро его не станет, — Дживас делает излишний комментарий, после чего наливает себе в стакан и обречённо стонет: — Где эта грёбаная официантка? Ей за это платят. В любом случае, если Леди отменила с ним вчерашнюю встречу и не дала разрешение на представление Палаты… Мы все понимаем, что это значит. — Да. Что ж, джентльмены, это лишь означает, что нас ждет повышение. Завершив фразу, Миками закуривает: российская марка, использующая балканский табак. Говнюк. У него есть акции с европейской футбольной командой, принадлежащей русскому бизнесмену, который в свою очередь имеет связи с мафией. Я хотел получить этот пост, но Миками занял место первым, встретившись с ним на ужине, пока я был вынужден тащиться на выставку паблик-арта. Я остался без связей. Этот ублюдок кашляет в ухоженную руку и, извинившись, удаляется, оставляя после себя след дыма. Дживас, облокотившись на ручку кресла, смотрит ему вслед. — Его зад похож на мешок с гаечными ключами, — замечает он. — Эй, Миками, тебе бы в зал походить. — Его костюм просто плохо ушит, — объясняю я, следуя за Миками. Зуб даю, что Дживас сейчас тоже меня изучает. — Ягами? — Миками приветствует меня в пустом туалете, будто бы не замечал ранее. — Здесь, блять, даже негде развернуться. Придётся использовать раковину. У тебя есть какая-нибудь карта? Я даю ему мою «Амекс», и он выуживает из кармана прозрачный пакетик со стимуляторами. Я раздражённо говорю: — Я не знал про Акутагаву и Леди. Он окидывает меня мимолётным взглядом. — Нет? Ну, это можно было предугадать. Чёртов идиот пытался затащить пацана в ёбаный туалет в парке, будто бы мы в грёбаных шестидесятых. — Эй, это слишком много. Мне полтрэка вполне хватит, — говорю ему я, наблюдая за тем, как он, используя мою карту, формирует две длинные дорожки. Миками издаёт приглушённый смешок и делит одну пополам. Прижавшись к раковине, он закидывается первым, после чего машет рукой, подзывая меня, чтобы я взял свою долю. Миками развил у себя сильное привыкание, но утешает себя тем, что употребляет лишь в компаниях. Тот факт, что он делает это очень часто, особо его не заботит, но я, несмотря на возражения, стараюсь поддерживать обеспокоенную вежливость. Он записан в скромную больницу за пределами Киото, на исправление носовой перегородки. — Не волнуйся за меня, — говорит мне Миками, — куда я, туда и ты. Я не верю ему. Его дыхание участилось. Наркотик уже дал в голову, поэтому он ведёт себя совсем как другой человек. Судя по состоянию, он готов к работе. Я забираю протянутую мне скрученную бумажку и наклоняюсь. Через одно мгновение трэк исчезает. Я ощущаю горький привкус в носоглотке. — Что бы ты ни делал, я буду поддерживать тебя, — говорю я, проводя пальцем по носу. — Мы должны будем устроить переговоры с компаниями. Акутагаву можно считать мёртвым, поэтому нам надо действовать. Если Миками получит его место, то я смогу занять место в транспорте. Конечно же, я уверен, что он захочет перетащить меня с собой в образование, ведь я всегда делаю за него большую часть работы, но это будет более низкая позиция, и, после всех этих месяцев пребывания в тени, пришло время подниматься наверх. — Ты занят завтра? — Свободен после двух. — Отлично. Тогда в три часа будь в «Club Job». Мне нравятся их кожаные кресла. Они напоминают мне библиотеку моего отца. Я действительно был огорчён потерей старого клуба: он был при Палате и был, по большей своей части, ответственным за бюджетные сокращения. Как оказалось, его закрытие совершенно на это не повлияло. Все лишь внесли в собственные расходы членство в клубе, добавив ещё несколько незначительных вещей, чтобы не тревожить своё чувство вины. С закрытием клуба каждый его член стал немного зазнаваться. Между двумя фактами могла быть какая-то взаимосвязь. Никто не был слишком хорош для клуба — шкала была слишком высока. Я также не особо нуждался в бесполезном трёпе Миками о его ностальгии по креслам и отцовской библиотеке. — Хорошо, — отвечаю я. — Как прошли похороны? Кто на этот раз? Моги? — Айзава. — Ах да, Айзава из здравоохранения? Может, мне лучше на его место? Или оба сразу? Теперь я вспомнил: он же только недавно пришёл? Вот что случается, когда к нам приходят работать из внешнего мира. Что бывший начальник полиции может знать о здоровье? Без обид, — он улыбается. Я отвечаю ему тем же. — Я должен с тобой согласиться. Мой отец тоже был удивлён. Когда он ушел в отставку, Айзава взял отдел под себя. Он сказал, что его довольно быстро оттуда выгнали. — Ну и смотри, к чему это его привело. К смерти. Они все думают, что в политике нет ничего сложного. Я знаю, что в большинстве случаев мы укрываем некомпетентных ублюдков, но эти некомпетентные ублюдки хотя бы добиваются карьерного роста. Где он выпустился? — Кажется, в Штатах. Потом перешел в NPA. — Вот как, — восторженно кивает Миками, словно этот факт доказал, что Айзава был обречён с самого начала. — Ненавижу этот наплыв синих воротничков. То, чего нам не хватало, — грёбаных простолюдинов. Загребайте. Эта партия теряет свою цену — она становится слишком уступчивой к оппозиции. Одна популярная, бульварная и ущербная газетёнка заявила о своей поддержке оппозиции на следующих выборах, потому что, по их словам, нас «совершенно не волнуют низы». Это немного усложняет нам дело, потому что больше половины населения — низший класс. В попытках исправить ситуацию было решено отдать обычным рабочим хорошие посты. Враждебность в рядах была неизбежна. — Эй, дамы, — Дживас врывается в уборную, — а что мы здесь делаем? Я опоздал? — говорит он и, словно ищейка, осматривает помещение. — Мы как раз обсуждали похороны, — вздыхает Миками и уходит, чтобы отлить. — Ох, Мики, жалко, что тебя не было. Это был блядский абсурд. И наш золотой мальчик не впечатлился моим поведением, не правда ли? — Я никогда не узнаю, каково это — впечатляться тобой, Дживас, — говорю я ему. Наркотик во мне требует драки. Раскромсать ему челюсть до состояния кровавого месива будет главным событием этого дня, но я сдерживаюсь. — Остынь, — кидает он мне, помахивая пальцем и высыпая содержимое пакетика в один длинный трэк, после чего втирает приличное количество в десну. Он специально для этого отращивает ногти, чтобы они служили ему небольшой лопаткой. — Ты сказал ему? — Нет, мы не говорили о тебе. — Почему нет? Я всегда должен быть темой разговора, иначе я просто исчезну. Ты ведь не хочешь этого, не так ли, Ягами? — Дживас подкатил к дочке Айзавы, — бурчу я под нос, чтобы он наконец заткнулся. — На похоронах? — Миками смеётся и чуть было не падает в писсуар. С тех пор как он женился на богатой дочери бывшего политика, помогшего ему получить нынешнюю должность, Миками довольно редко пересекается с Дживасом. Он ненавидит свою жену, и это взаимно. Он любяще называет её «бестией» и всё ещё не может решиться на любовницу. Дживас же, напротив, наделён талантом быть в правительстве, фактически не работая. Он спит со всем, что движется, да и это, думаю, даже не особо важный фактор. Несмотря на всё, он умудряется оставаться в любимчиках у прессы и Леди, которая проявляет полное спокойствие в ответ на его бунтарское поведение и отвратительную смазливость. Недавно она взяла его и ещё нескольких рабочих из своей свиты в качестве сопровождения в Китай. По её словам, его красные (крашеные) волосы напоминают ей лыжный отпуск в Шотландии в подростковые годы, поэтому в итоге она решила взять его под своё крыло и забрать с собой в Токио, куда он ездил каждое лето с момента своего рождения. Вскоре после этого он использовал своё двойное гражданство и стал уполномоченной «придворной дамой». Их цель состоит в том, чтобы оставаться фаворитами Леди, и пригодны они в основном лишь для того, чтобы говорить ей, как хорошо она сегодня выглядит. Его работа якобы связана с чем-то в сфере иностранных отношений — десять лет назад этот же пост занимал его отец. — Нужно всегда брать от жизни всё, — говорит он ехидным тоном, постукивая по носу. — Я живу, следуя этим принципам. У кого-нибудь есть косячок? Что ты мне вообще дал, Мики? Это что, перхоть в пакетике? Я ничего не чувствую. — Ты бы не почувствовал, даже если бы тебя взяло. Ты сегодня весь день под чем-то. — Ха. Да, ты прав. Сегодня хороший день. Итак, какие ещё сплетни вы обсуждали помимо того мертвеца? Ягами опять поимел какого-нибудь мальчика из кофейни? — Дживас, лучше бы ты просто наконец сознался и сделал каминг-аут, вместо того чтобы кружить вокруг меня. Если ты хочешь меня трахнуть, то просто спроси. И тогда я с чистой совестью скажу тебе «нет». — Да, Дживас, прекращай. Будто бы ты когда-нибудь сможешь поиметь Ягами, — смеётся Миками. Он делает небольшую пробежку по периметру уборной и снова подходит к нам. — Пусть лучше меня изнасилует спаниель, — прибавляю я с уверенностью. Внезапно я чувствую себя более разговорчивым. Я хочу прокатиться на машине. Я хочу обернуться вокруг грёбаного фонаря. — Или осёл. Я бы выбрал смерть. Смерть от ослиного члена. Дживас что-то бубнит под нос, и я внезапно представляю его покрасневшее и перекошенное лицо между ног Мисы, будто бы он сверлит дыру в асфальте. Мысли о том, что он был у меня в квартире и имел Мису перед моими скульптурами Джеффа Кунса и Барбары Хепворт, не дают мне ночью покоя. Я выбрал Мису из-за её девственной публичной персоны, обещавшей хорошую карьеру и славу. Но если раньше её карьера поднималась ввысь, то сейчас всё стало по-другому. Интерес СМИ ослаб, и она подсела на мои седативы, помогающие мне расслабиться, когда Миками решает обдолбаться, а мне нужно оставаться сосредоточенным. Я тянусь к таблетке, лежащей в кармане, и мои руки дрожат из-за чистого порыва энергии. Сложно оставаться спокойным. Поэтому у меня нет особых причин для того, чтобы держать Мису возле себя. Она просто занимает место в квартире и изо всех людей спит с Дживасом, и, если бы мне было не наплевать, я бы решил, что это самая подлая вещь, которую она могла бы сделать. Несколько месяцев назад она пыталась покончить с собой, пока я был на семинаре за городом. Получилось провально: всё, что ей удалось сделать — это оставить небольшой порез на руке и облевать моё кашемировое одеяло. В итоге оказалось, что она приложила больше усилий к самой обстановке: чтобы по моему возвращению искусно расположиться на кровати в окружении лепестков роз, таблеток (некоторые из которых были витаминами) и лезвий моей бритвы, будто бы всё это — дерьмовая попытка прерафаэлитской картины по мотивам «Долины кукол». Причиной этому стала булимия, которая наконец-то взяла верх и привела к бесплодию. Миса всегда ненавидела детей, но, узнав об этой новости, поплыла по течению саморазрушения, оплакивая детей, которых она не могла иметь, да и особо никогда не хотела. После её рассказа об этом мы заключили сделку. Но даже эта новость не заинтересовала прессу. Выписка из больницы, на которую я еле попал, чтобы в итоге толкать инвалидную коляску (в которой она, кстати, не нуждалась), получила лишь десять страниц и одну колонку в «Джапан Таймс». Исходя из моего плана, у меня оставалось шесть лет до того, как мне нужно жениться, и десять лет до того, как я заведу ребёнка. У меня должно быть хотя бы двое детей до сорока, но не более, поскольку третий должен родиться, пока я ещё в должности. У меня просто обязаны быть дети. Иначе как публика это воспримет? Что я не люблю детей и что никто не должен размножаться? Чем меньше срок, тем больше выгоды. Я добьюсь успеха, но только не с Мисой, поэтому пока жду подходящего момента, чтобы от неё избавиться. Если я всё правильно предусмотрел, то выбранное мною время может быть очень полезным во всех смыслах: общественные симпатии привлекут к моей характеристике заслуженное внимание. Но и тут появляется проблема. Наоми всегда была выгодным вариантом, до того как она сошлась с Дживасом. Боже, как же я ненавижу Дживаса. Я полагаю, что он наконец-то закончил говорить. Он изредка издаёт звонкие щелчки горлом или кашляет, или смеётся, и всё это без видимой причины. И в этот момент я кое-что вспоминаю. Издаю громкий стон и утомлённо потираю лоб, будто бы всплывшая проблема — боль всей моей жизни. — Я останусь в офисе допоздна, — говорю я им. Дживас выглядит заинтересованным. И я вижу, как возможности мелькают у него перед глазами. Только если я думаю с молниеносной скоростью, он делает это как трёхколесный автомобиль с ржавым бампером. — Зачем? — спрашивает Миками, бросая на меня взгляд. Он выглядит подавленным. Значит, эффект уже прошёл и начинаются отхода. Недолго это длилось. — Просто я вспомнил речь, которую должен написать. Он выглядит очень озадаченным. — Но ведь это на следующую неделю, нет? Про что она? — спрашивает он, почёсывая нос. Я хмурюсь. Я не особо хотел распространяться об этом перед Дживасом, но мышление Миками настолько застыло, что он, вероятно, не сможет вспомнить своё собственное имя. — Официальное открытие автобусной полосы, — отвечаю я ворчливо. Нет смысла скрывать моё смущение. Дживас издает рык, и на его лице читается победа. — Хаха, автобусные полосы? Вау, Ягами, я поражён. Ты действительно поднимаешься в гору! — Это в зоне перепланировки, — поясняю я. Будто бы это имеет какое-то значение. — Ну, я бы никогда… — Я бы не волновался на эту тему, — говорит Миками. Он качается из стороны в сторону, как тонкая ветка на дереве. — Закинься чем-нибудь и перережь ленточку. Там даже не будет прессы, лишь несколько плебсов. — Нет, я должен подготовиться. Завтра у меня слушание по расследованию, потом железные дороги послезавтра, и никогда не знаешь, что будет после. Я не хочу оставлять всё на последний момент. — Ну да, вдруг какой-нибудь старик отбросит коньки и тебе снова придётся тащиться на похороны, — говорит Дживас. Я его игнорирую со всей своей изящностью и тяну рукав, чтобы взглянуть на часы. Из-за освещения в комнате волосы на руке отливают золотистым цветом. Интересно, какие лампочки они используют. Мне нужно купить такие же для своего офиса. — Так или иначе, уже слишком поздно для того, чтобы возвращаться домой. Я могу разбудить Мису и… Такими же темпами я могу поспать и в офисе. Что вы запланировали на завтра? — К чёрту всё, — Дживас красноречиво разводит руками, — завтра Леди посещает клинику с больными детьми, кроликами или ещё чем-то. Точно не помню, всё равно это одно и то же. Если я проснусь вовремя, то приду посмотреть на твоё выступление на расследовании. — Я не знаю, — мечтательно отвечает Миками. — Что у нас завтра, Ягами? — В одиннадцать ты должен встретиться с Химурой, а я в три. — Химура? Чёрт. Я забыл о нём. О, это же железнодорожный контракт, верно? Ненавижу поезда. — Не очень-то правильно для министра транспорта, — отмечает Дживас. — Твои записи у тебя на столе, — говорю я Миками, будто бы только что написал ему больничную справку для полиции. Я сделал за него домашнее задание. — Там всё просто. Он вдруг наклоняется вперёд, будто собирается меня поцеловать. — Ягами, ты просто луч света среди хмурого дня, — Миками хлопает меня по плечу. — Что бы я без тебя делал? Никогда не уходи от меня. — И-и-и-и это говорит о том, что мне пора, — говорит Дживас. — Спокойной ночи. Хочешь, чтобы Наоми позвонила Мисе? — Не надо, к этому времени она уже заснёт, — отвечаю я. — Не стоит её будить. Я позвоню ей утром. Я несу полную чушь. Я знаю это. И Дживас. И весь мой дом тоже. В это время Миса сходит с ума. Она глотает таблетки после трёх ночи, чтобы пропустить дневной свет следующего дня. — Без проблем. Ладно, ребята, может, увидимся завтра. Удачи с Лоулайтом, Ягами. Дживас выскакивает из уборной, и мы молчим. — Вот мудак, — комментирует Миками, когда дверь закрывается. Я соглашаюсь. Мы возвращаемся к столу, где Тота развалился в кресле, держа в руке недопитый бокал вина. Миками будит его и просит меня, чтобы я помог дотащить его до такси, после чего мы расходимся. Я останавливаюсь возле офиса и делаю анонимный звонок своему источнику домашних сплетен. В этот же самый момент помощник правительства крутит роман с девушкой его брата по оружию, Аманэ Мисой. Она выпустила такие хиты как «Шёпот бабочек» и «Моё сердце — темница (твоей любви)». Я поднимаюсь в свой офис и укладываюсь спать на стоящий в кабинете диван.***
Дживас решает выползти из своей норы в нужное время — когда история попадает в утренние газеты. Я просыпаюсь с новостью о том, что мне изменили. Конечно же, я морально подавлен, поэтому решаю хорошенько позавтракать. — Я сожалею насчёт Мисы, Лайт, — говорит мне Тота с грустью в голосе. Он выглядит расстроенным, бедняга. У него в машине лежит её компакт-диск, который Саю ненавидит и не хочет видеть в доме. — Спасибо, — я киваю, выдавливая из себя усталую улыбку: хороший способ получить чьё-либо сочувствие. — Ещё и с Дживасом. — Да, — говорю я. Имя «Дживас» заставляет меня скривить лицо, показывая моё полное разочарование его предательством. — Вот и доверяй после этого своим друзьям. — И что теперь? Саю пыталась до тебя дозвониться. — Миса переезжает, — объясняю я, и мы прогуливаемся вдоль освещённой галереи, пока я не нахожу подходящее место, чтобы остановиться. Миса — отчаянная истеричка. Частота её плача стала больше обычного. После долгих обвинений в том, что я — главная причина её несчастья, потому что «меня не бывает рядом», я перестал быть уверенным в её здравом уме, ибо она жила в моей квартире. После продолжительных воплей с её стороны, во время которых я успел положить телефон на стол и сделать себе кофе, должно быть, я сыграл обманутого и опечаленного человека настолько хорошо, что она согласилась съехать сегодня же. Чуть позже я пошлю домой секретаря, чтобы удостовериться в том, что она снова не сделала с собой что-то готически-экстравагантное на моей постели. — Если тебе нужно остаться где-нибудь на ночь, ты знаешь, что у нас всегда найдётся для тебя место, — говорит Тота. Наверное, я мог бы к нему привязаться. Он один из самых бескорыстных и добрых людей, которых я знаю. Это редкость, особенно в этом месте. Обидно, что это свойство обычно не сопровождается интеллектом. — Спасибо, но всё в порядке… — я ловлю на себе угнетённый взгляд Дживаса. Он смотрит на меня и, вероятно, думает, как правильно поступить. Решив, что прятаться за колонной уже бесполезно, он подходит. — Э… Привет, Ягами, Матсуда, — говорит он, почёсывая затылок. Он ждёт от меня пощёчины, и я бы очень хотел оправдать его ожидания, но, к сожалению, это не в моём стиле. — Дживас, — отвечаю я холодным тоном. Он начинает нести всякий бред, постепенно набирая скорость, пока не захлёбывается во лжи, превращая свою тираду в одну большую несуразную массу. — Слушай, ты всё не так понял. Мы просто разговаривали. Я думал, что просто зайду к ней и скажу, что ты не придёшь. А она опять впала в апатию. Я остался, чтобы удостовериться, что она ничего снова с собой не сделает. Но да, я должен был тебя об этом предупредить. Хотя бы позвонить… Я не знаю, что делать: давить на жалость или выглядеть оскорблённым. Жалость может выглядеть слишком высокомерной и вдохновляющей для других. Возмущение — это для низов общества. Он всё продолжает болтать без умолку, пока я разглядываю его лицо, натянутое на острые скулы, как резиновая маска. Тота выглядит разозлённым. Весь зал смотрит на Дживаса, будто бы тот потерпел крушение. Очевидно, что его преследовали по всему Токио с тех пор, как история всплыла на свет. Ничто так не цепляет прессу, как старое доброе прелюбодеяние. Люди вокруг ходят взад-вперёд, будто бы их носит волной. Я отвечаю ему громко и чётко, чтобы все услышали сказанные мною слова, и одновременно напоминаю себе, что раненый — именно я. Поэтому быстро прерываю его речь, пока та не привлекла внимания Наоми. — Всё хорошо, Дживас. Если это то, чего вы с Мисой хотите, то я не стану вам мешать. Я просто хочу, чтобы она была счастлива. Но я ненавижу ложь. Мы ведь достаточно взрослые, чтобы не пакостить друг другу за спиной. Это несправедливо и по отношению к партии, ведь на данный момент нам не нужно лишнее внимание прессы. Не знаю, у меня такое ощущение, что ты мною воспользовался. Я считал тебя другом и коллегой, которого я в первую очередь уважаю. Сколько вы уже видитесь? Миса сказала, что уже довольно долго. Наша ситуация сложновата, но именно она даёт мне преимущество: дело в том, что Дживас был в моей квартире, а это уже вторжение в личную жизнь. Если бы он поверил в то, что я переспал с его девушкой, и наехал бы на меня, то я мог бы всё списать на наркотики и алкоголь на вечеринках или же просто начал бы опровергать свою вину. Я никогда не мог противостоять тем, кто плачет в одиночестве, а Наоми пролила много слёз с тех пор, как умер Пенбер. Но вернёмся к Дживасу. Я никогда не бывал у него дома. То, что сделал Дживас, в нашей работе считается воровством. Здесь проблема не в самом акте, а в том, что он пробрался в мою квартиру и поимел мою девушку. Что добавляет элемент серьёзности в эти отношения, которые сами по себе неприемлемы. В этих кругах распущенность — как чума, и, если появляются намёки на какую-либо серьёзность или же роман затягивается на слишком долгое время, сочувствия от Палаты можно не ждать. И Дживас об этом знал. Если привлечь к этому Наоми, то он будет выглядеть жалким, отчаянно цепляющимся за стандартный аргумент «ты трахнул мою, я трахну твою», который, кстати, настолько низок, что я даже не могу себе представить, что он может опуститься до такого уровня. — Это было не серьёзно, — говорит он вместо этого. — Ага, скажи это Мисе. Я знаю её. Может быть, я и был груб, но я пытался поддержать её и наши отношения. Но… я выше этого. После чего я бью его по яйцам с такой силой, что слышу, как они свёртываются в изначальный, препубертатный размер. Я вполне доволен внезапными дополнениями к моему выступлению. — Да, — Дживас поперхнулся от боли. — Я рад за тебя, Ягами. Но наши отношения с Мисой действительно не были чем-то серьёзным. — Я не согласен. То, что ты называешь это несерьёзным, доказывает то, насколько ты меня не уважаешь. Я уверен в том, что Наоми не наплевать. А Миса… Господи, Дживас. Ты же знаешь, что она больна. Она сейчас очень уязвима. Ты хочешь мне сказать, что использовал её как какую-то проститутку? — Что? Нет. Нет, конечно. Не совсем. — То есть, у тебя не только был роман за моей спиной, но ты ещё и воспользовался эмоционально подавленной женщиной? Ты понимаешь, что это может положить конец её карьере? — Ты всё неправильно понял. Газеты разносят эту фальшивую информацию с такой скоростью, будто бы это грёбаный марафон. — Если бы я не знал тебя так хорошо, то я бы тебе поверил. Я не стану сейчас с тобой разговаривать. Не здесь. Мы на работе, и любые возникшие между нами конфликты должны оставаться за стенами этого помещения. Пока мы здесь, мы должны работать слаженно, с профессионализмом, даже несмотря на то, что мне морально тяжело. Если уж я готов приложить усилия, думаю, для тебя это не будет проблемой. Ты мог бы для порядочности хотя бы извиниться. Надеюсь, ты уже извинился перед Наоми, потому что она заслуживает лучшего, — я подхожу к нему и ударяю его в живот. Его лицо перекашивается от ярости. Конечно же, он услышал лицемерие в моих словах, но не подаёт виду, потому что был разоблачён первым. — Всё, всё. Прости меня, Ягами, — шепчет он. — Несмотря на своё превосходство, ты всё равно оказался идиотом, не так ли? — говорю я, но он не отвечает. — Ну? — Я сделал большую глупость. — Да ну, серьёзно? — Ты не можешь помириться с Мисой? — Ты сейчас издеваешься? — Ну, пока между нами всё решено. Эй, тебе нужна помощь в подготовке к Лоулайту? Дай мне знать, если что нужно. У меня есть кое-какая информация, которая остудит его пыл, если ты успеешь перехватить его до заседания. — Не думаю, что хочу принять твою «помощь», Дживас. Ты — тот же человек, который предложил мне свою помощь, чтобы сообщить моей девушке, что я опоздаю. И в итоге ты делал с ней чёрт знает что в моей квартире. Мне придется стерилизовать это место. Купить новую кровать, ковры и всю мебель в общем. Я могу только надеяться на то, что вы не приближались к моему рабочему месту. О боже, мой венгерский стол! — Я не знаю, как я ещё могу искупить свою вину. Ты будешь благодарен мне за помощь с Лоулайтом, вот увидишь. — Думаю, я смогу справиться с одним мелким адвокатом. Я тоже учился в юридической школе, — говорю я с гордостью, потому что знаю, что Дживас не заканчивал этот факультет. — Я знаю, как они работают. — Как знаешь. Я всегда к твоим услугам. Я бы хотел оставить этот конфликт позади. — Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы я публично принял твои извинения. Я уверен, что Леди не очень тобой довольна. — Она не отвечает на мои звонки, — признаётся он. — Я не особо удивлён. — Я облажался. — Да, и я надеюсь, что это послужило тебе уроком. Я готов оставить всё это позади ради нашей Партии, ибо нам не нужен ещё один раскол. Мне и без этого неловко. — Ты прав. Значит, эээ… встретимся в «Харуки»? За мой счёт. — Не сегодня. Может быть, завтра. — Ягами, мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. — Завтра. У меня нет на тебя времени.***
Расследование — это я перед толпой адвокатов и ещё нескольких политиков. Игравшая по радио «Wicked Game» всё еще крутится у меня в голове. Ненавижу, когда это происходит. После официального открытия заседания мужчина с чуть растрёпанным видом и зачёсанными назад чёрными волосами встаёт с места. От него исходит лёгкое высокомерие адвоката, который хорош в своём деле и не нуждается в работе над внешним видом, чтобы его способности заметили. Согласно Википедии, он — легенда, но от скуки я не дочитал и до середины. Скорее всего, это и есть Лоулайт. — Спасибо, что помогли нам с утренними вопросами, — начинает он вежливо. О, всё это — как два пальца об асфальт. Я киваю в ответ и наливаю себе стакан воды, пока он продолжает стандартное введение в дело. «Я и не мечтал о том, чтобы познакомиться с такой, как ты. Я даже не думал, что мне будет нужна такая, как ты. Нет, я не хочу влюбляться, нет, я не хочу», — боже, Айзек, заткнись. Возьми себя в руки. — Ягами-сан, вы говорите по-итальянски? — спрашивает меня Лоулайт. — Нет. Если только просмотр «Крёстного отца» считается за знание итальянского. Я решил начать с нотки юмора, чтобы увидеть, насколько серьёзно комиссия относится к этому следствию, и получить бессознательную поддержку стоящих за мной людей. Лицо Лоулайта спокойно и бесстрастно, как маска. — Боюсь, что ваша коллекция DVD вам не поможет, — говорит он. — Существует выражение: «Cu è surdu, orbu e taci, campa cent’anni 'mpaci» — «Тот, кто глух, слеп и нем, мирно проживёт свой век». Справедливо ли сказать, что заговор, в причастности к которому вас обвиняют, можно охарактеризовать как коррупционную коалицию, объединённую тайной и преследующую финансовую выгоду и политическую власть без учёта закона, запугивая, манипулируя и используя преступную тактику для реализации ваших амбиций? Иисусе. Кажется, он ни разу не перевёл дыхание. — Я не участвовал ни в одном заговоре с Хигучи, — вздыхаю я. — Я едва ли был с ним знаком. Он был в другом отделе, и мы не общались. — В самом деле? Я считаю поразительным, что Вы, по вашим словам, не знали о своём причастии к преступной операции. Из аудитории раздаются смешки. Он смог вызвать больше смеха, чем я. Мы так играем. — Повторюсь, я не знал ни про Хигучи, ни про его участие в преступных интригах. Не думаю, что мне нужно вам напоминать, что полицейское расследование всё ещё продолжается, так что ваши доводы остаются клеветой. — Я прекрасно об этом осведомлён, но мы проводим это расследование на основании предположения, что он был безо всяких сомнений виновен. — Вы не можете этого сделать. — Но я делаю это. Доказательства того, что он был сомнительной личностью, слишком велики — но, к счастью для него, он уже мёртв, так что ему не будут предъявлены обвинения. Но давайте без шуток. Вернёмся к Вашим познаниям мафиозной кинокультуры. Там существует кодекс поведения, в котором считается, что сдавать имя нападавшего — низкий поступок, потому что, вернувшись, он предполагаемо будет мстить. Ягами-сан, вы — потерпевшая сторона? Это вы сделали анонимный звонок, который разоблачил весь этот синдикат? Это ваша месть? — Нет. Конечно же, нет. Если позволите, я могу показать вам всё то, что знаю о Хигучи, — я тянусь за папкой. — Вы подготовили заявление? — спрашивает Лоулайт, обращаясь к остальной части группы. — Первое за эту неделю, — говорит он, и они удивлённо, как и он сам, кивают. Но почему? Я выгляжу виновным, потому что пришёл подготовленным? Он машет рукой в сторону блондина, который бросается вперёд, чтобы забрать мои бумаги. — Вы можете предоставить его на рассмотрение, но, поскольку оно выглядит довольно длинным, а я всё ещё планирую взять обеденный перерыв, я попрошу вас пересказать мне краткое содержание. — До новостей я ничего не знал о Хигучи. Сразу после этого в Парламенте назначили срочные переговоры, но я думаю, что у вас имеется копия. — Да, имеется. Могли бы вы сказать, что для некоторых членов это наспех организованное собрание было попыткой прикрыть свои спины? — Конечно, нет. — Я был уверен, что таков будет ваш ответ. Что ж, вы говорите, что не имели никакой связи с Хигучи, за исключением того, что вы лишь представитель? — Да. — И ваши счета не указывают на иную информацию? — Нет. — У меня есть банковский счёт в Швейцарии и постоянный денежный доступ в небольших суммах со счёта Мисы. Они не смогут меня выследить. — Сумма моих расходов была значительно меньше средней. Я мог бы попросить моего секретаря прислать вам расчёт. — В этом нет необходимости. Он у меня уже есть. Говнюк. — Ну, тогда Вы сами всё видите. — Да, довольно сдержанные траты по сравнению с вашим начальником, Миками-саном, но они находятся в пределах допустимой нормы для человека вашего положения. Ягами-сан, вы считаете себя надёжным и полезным для работы идиотом, которого терпят в правительстве лишь по этой причине? — Вы думаете, что я на такое отвечу? — Мне было бы очень интересно услышать ваши отрицания, но нет, я сочту этот вопрос лишним. Сейчас ясно то, что был совершён политический переворот, который обнаружили лишь по причине смерти Хигучи и анонимного звонка, выдавшего всех причастных. Ища факты и виновника, надо всегда искать тех, кому это было выгодно, то есть вам и Миками-сану. Когда вы в последний раз виделись с Хигучи? — Празднование Нового Года. В ночь его смерти. — Вы были на той же вечеринке, на которой присутствовал Хигучи в доме Миками-сана, не так ли? Я чувствую себя парализованным. Я отпиваю немного воды с остатками льда, и моя рука чуть скользит по стакану. На той вечеринке я был с Наоми. После салюта всё закончилось всеобщей оргией в отдельных комнатах. Дживас был с секретарём Миками. Кто-то проболтался. — Да. — Это был последний раз, когда его видели. Вы помните время встречи? — Я ушёл где-то около двух. — С кем вы уходили? — Я был один. — Вы были с парой? — Нет. — Вы в отношениях с Аманэ Мисой, не так ли? — На тот период — да, но я не понимаю, какое отношение это имеет к расследованию. Если только вы не заинтересованы моей личной жизнью больше, чем в вашем деле. — Ха! Уверен, что ваша личная жизнь вам очень интересна, но, к сожалению, я не разделяю этого увлечения. Я лишь хотел знать, есть ли кто-нибудь, кто может подтвердить историю, написанную в вашем заявлении. — Если вы его прочтёте, то узнаете, что я включил в список людей, которые могут засвидетельствовать все события. — О-о, я читал это заявление. Оно очень содержательно и потрясающе грамотно. Иногда мне казалось, что я читаю историю из раннего Эдгара Аллана По. Вы видели, как Хигучи уходил? — Нет. У меня с ним не было никаких отношений, поэтому я не следил за тем, что он делал. — То есть вы утверждаете, что вам нечего сказать? Вы ничего не знаете, ничего не слышали, ничего не видели. — Я не могу сказать то, о чём не знаю наверняка. В Парламенте ходят слухи, но это уже не моя работа, а ваша. — Да, вы правы. Как вы знаете, Хигучи был причастен к автокатастрофе после ухода с вечеринки. Его смерть была вам очень выгодна, не так ли? — Я оскорблён намёком на то, что целенаправленно получил выгоду от трагической смерти одного из моих коллег. — Бросьте, всё это неофициально. Мы не в суде, Ягами-сан. Я лишь указываю на то, что ваш начальник, Миками-сан, занял должность главы министерства транспорта после смерти Хигучи и что вы, следовательно, стали его заместителем. Довольно большой скачок с вашей предыдущей позиции. — За меня проголосовали. — Несомненно. Это правда, что вы всегда стремились к транспорту? Вы стремитесь к великим свершениям? — Я лишь стремлюсь к тому, чтобы улучшить положение моей страны. Я благодарен за возможность работать на этом посту, но я не стремился к этому активно и уж точно не наслаждаюсь обстоятельствами, которые позволили этому произойти. Я стараюсь выглядеть обиженным и оскорблённым, на что он, зацепившись за меня взглядом, лишь клонит голову в сторону. Я хочу отразить его действия, чтобы не прерывать зрительный контакт. — Как вы думаете, Ягами-сан, почему вас позвали дать показания? — спрашивает он, выдержав паузу. — Чтобы Комитет смог получить больше информации насчёт смерти Хигучи. — И, будучи вовлечённым во всё это, вы не считаете себя в опасности? — Если ты не сделал ничего плохого, то и бояться тебе нечего. Я бы даже сказал, что это довольно низко — пытаться сделать из меня козла отпущения. Ведь факты указывают на то, что я не имел никакого отношения ни к Хигучи, ни к участию в коррупции, ни к основаниям для выгоды его смерти, если только вы не хотите обвинить всех, чья позиция поменялась в неизбежной перестановке. Это отвратительно с вашей стороны предполагать, что мне каким-либо образом была выгодна его смерть или что я совершал в связи с этим какие-либо действия. Полицейское расследование установило, что это был несчастный случай и что он был пьян. Я не понимаю, какое я имею к этому отношение. — Это Комитет будет решать, имеете ли вы к этому отношение, Ягами-сан, а не я. Считаете ли вы, что мы должны принимать ваши заявления как факты, без вопросов? — Нет, но я возмущён вашим тоном, вашей манерой допроса, вашими выводами, а также считаю, что ваше сегодняшнее поведение возмутительно и непрофессионально. Я слышу поражённые вздохи. Это хороший знак. — Я приношу свои извинения, если я вас чем-то задел, — отвечает Лоулайт с улыбкой, — я вижу, что вы очень обидчивы. — Любой бы посчитал эту манеру речи оскорбительной. — Ох, боже, что ж, Ягами-сан, я предлагаю покончить с моим отвратительным непрофессиональным допросом, чтобы совет мог пересмотреть ваше заявление. Если нам снова потребуется ваша помощь, сможем ли мы вас потревожить? — Конечно. Я хочу помочь расследованию, как могу. — Это очень любезно с вашей стороны.***
Ярость отдаётся зудом, словно у меня под кожей мелкие паразиты. Ускорив шаг, я добираюсь до своего офиса и пытаюсь успокоиться. Я смотрю Японскую новостную сеть, которая внезапно придаёт мне сил. Я уже собираюсь позвонить Миками для того, чтобы рассказать ему о произошедшем, но меня отвлекает звонок секретарши. — К вам пришёл Лоулайт-сан. Я быстро перебираю в уме все варианты причин его появления и делаю глоток воды. Что он от меня хочет? — Я занят, — отвечаю я. Думаю, этого хватит. — Он сказал, что готов подождать. Так. — Хорошо, пусть заходит. — Я вешаю куртку на спинку стула. Возможно, надев её, я бы выглядел лучше, но это мой офис, и я должен чувствовать себя непринуждённо. Я вскакиваю с дивана и успеваю подбежать к столу и сесть, как раз когда открывается дверь в кабинет. На нём длинное чёрное пальто из мохера, и я ненавижу его просто за обладание этим пальто. Двубортное, классическая посадка. Думаю, это Burberry. Коллекция Prorsum. — Ягами-сан, — приветствует он меня весёлым недоверием и лёгким поклоном, закрывая за собой дверь, — спасибо за то, что смогли уделить мне время. — Мистер Лоулайт, пожалуйста, присаживайтесь, — я не успеваю закончить фразу, как он уже на полпути к стулу, успев сделать мой офис своим собственным. Внезапно я чувствую, будто бы не он у меня на приёме, а я у него. — Я уверен, что вы задаётесь вопросом, зачем я здесь, — говорит он. — Я хочу извиниться, если вы сочли мой сегодняшний допрос излишне грубым. Это просто мой стиль. Если что, я был к вам добр. — Я уже об этом забыл, — безучастно бормочу я себе под нос. Он окидывает меня беглым взглядом и встаёт, чтобы снять пальто, которое он кладёт на колени и принимает положение светского бездельника, закинув ногу на ногу. — Я прочёл ваше заявление и не вижу причин, по которым вас снова могут позвать на прослушивание. — Отлично. Очень любезно с вашей стороны, но не нужно было приходить ко мне ради этого в офис. — Нет, вы правы, — он оглядывает комнату и лениво указывает на висящую позади меня копию картины Огата Гекко. Лучшая из коллекции триптихов времён китайско-японской войны. — Красивая картина, — мягко говорит он. Конечно, мать твою, красивая. — Я могу вам чем-то помочь? — вздыхаю я. — Уделённого вами времени мне пока вполне хватает. — Я не знаю, как ещё могу помочь. Я рассказал вам всё, что знаю. У вас есть моё заявление в полицию, а также моё заявление для расследования. С тех пор ничего не изменилось. — Забудьте о расследовании, — он резко выдыхает и смахивает грязь с пальто на мой ковёр, — решение уже давно принято. Я хотел увидеть вас по другим причинам. — Если это не особо важно, то можно ли перенести нашу встречу на другое время? У меня есть работа, которую я бы хотел сегодня закончить. — Я вас не задержу. Мне очень жаль, что сегодня на слушании я напомнил вам об Аманэ Мисе. У меня не было времени читать прессу, и я не был в курсе вашего расставания. Я предполагаю, что инициатором разрыва отношений были вы. Я хотел передать вам свои искренние соболезнования и извиниться за то, что поднял эту тему в ходе расследования. Должно быть, вам было очень неприятно. Даже унизительно. Я откидываюсь на спинку стула, чтобы держать дистанцию между нами, потому что стол не очень помогает. — Неприятность в том, что это не имело абсолютно никакого отношения к делу, — говорю я ему, на что он ухмыляется и с комфортом расслабляется в кресле. — Почему же, имеет. Я хотел узнать, ходили ли вы на вечеринку один. Если бы вы уехали с Аманэ Мисой, то я бы позвал её для показаний. Я удивлён, что вы провели Новый год отдельно. Должно быть, было ужасно найти свою девушку в постели с одним из собратьев по вечеринке. Кто это был, кто совершил настолько ужасный поступок? Я игнорирую его оптимистичный тон и стараюсь не показывать, что его слова оказывают на меня какое-либо влияние, кроме скуки. — Дживас. Он… — Один из приближённых к Леди, я знаю его. Ваш друг? — Не совсем, скорее, коллега по работе. — Странно, я был уверен в том, что видел вас вчера в «Харуки». В голове мелькает мысль, что вся эта встреча к чему-то ведёт. Очевидно, что он всё ещё подозревает меня и думает, что всё, что я говорю — ложь, несмотря на то, что ведёт себя так, словно знает то, чего не знают другие. Я решаю противостоять его обвинению в соответствии с его юмором. — Вы видели меня в «Харуки»? Вы за мной шпионили? — я смеюсь. — Конечно же нет, самовлюблённый болван, — говорит он медленно, с ленивой улыбкой на губах и прикрытыми глазами, — я ходил туда за шоколадным фонданом, как и все. Я лишь случайно заметил вас. Точно так же, как я заметил вас и на похоронах Айзавы. — Вы тоже там были? — Опять же, я не следил за вами, но если это заставляет вас чувствовать себя особенным, то можете так думать. Я присутствовал на похоронах. Вы же знаете, как именно мы передвигаемся на этом профессиональном полуострове, особенно в таких маленьких кругах. Айзава-сан предоставил мне информацию о деле, над которым я работал несколько лет назад, когда он был в NPA, вот и всё. К слову, до него я был знаком с вашим отцом. Он был абсолютно бесполезен. Пожалуйста, передайте ему мой искренний привет. — Вы знаете много людей. — Я ненавижу общаться, но иногда это неизбежно, особенно когда мир настолько тесен. Что вы делали в уборной с двумя мужчинами так долго? — Мы просто разговаривали. — О, какая жалость. Моё воображение меня подвело. Не стесняйтесь, вы говорили о предстоящем выбросе Акутагавы из мира политики без парашюта, не так ли? — Миками собирается баллотироваться на его место. Не хотите стакан воды? — я встаю, иду к шкафу с напитками и, не дожидаясь ответа, выбираю «Перье». Лучшее. Формальное. Я наливаю себе стакан и жалею о том, что это не саке. В то же время я звоню секретарю, чтобы он проверил мою квартиру. Надеюсь, что меня не будет ждать мёртвое тело. Когда я возвращаюсь на место, то чувствую, как Лоулайт следит за мной взглядом. Я даю ему его стакан, который он берёт, но не пьёт. — Вы много пьёте, — комментирует он, — я заметил на слушании. Обычно это признак нервозности. Или инфекции мочевого пузыря. — Ни то, ни другое. — Это хорошо, мне бы не хотелось быть причиной этих вещей. Так что да. Бедный Акутагава. Наряду с недавними смертями в кабинете министров, это должно повлиять на перестановку. — К сожалению, да, — я киваю. — То, чего нам сейчас не хватало — это нестабильности. — Вы тоже страдаете от личной нестабильности. Но вы хорошо выглядите. Должно быть, стресс вам к лицу, — он смотрит на меня, как собака смотрит на стейк своего хозяина. О, теперь я понял. Я провожу рукой по волосам и тяжело вздыхаю. — Я удивлён. Лично я чувствую себя как смерть. — Вы на неё не похожи. — И на этом спасибо. Но я полагаю, что внешность может быть обманчива. — Я часто сравнивал эту поговорку с интересными вещами. Если ковырнуть поверхность, то можно найти что-то совершенно другое, что-то удивительное. Иногда, конечно же, приходится копать глубже, — говорит он. Я не предполагал, что наш разговор перетечёт во что-то философское, но такое стечение обстоятельств мне нравится даже больше — приятно говорить с кем-то не совсем предсказуемым. Он многослоен: его выражения перечат сказанному, и все его высказывания сочатся грязью. — У всех есть свои секреты, — говорю я с мудрым видом, — думаю, что если та или иная персона вас заинтересовала, значит, поверхность тоже имеет свои изюминки, иначе вы бы не обратили на неё внимания. — Я нахожу вас довольно интересной личностью, Ягами-кун. Если у всех есть секреты, то это полностью противоречит тому, что вы сказали на слушании. Вы ведь сказали, что у вас нет секретов. Вы что, отличаетесь от остальных смертных? — На слушании я имел в виду Хигучи. Я не участвовал в какой-либо паутине. — Но вы знаете, кто участвовал, — говорит он, наклоняясь вперёд. Я улыбаюсь его ожиданию, что вдруг откроюсь и расскажу ему все свои секреты. Мне нравится его лицо. Я пока не могу сказать, придурок он или нет. — Откуда мне знать? Вы же назвали меня бесполезным идиотом. — Да, назвал, но, очевидно, я ошибался. — Я знаю не больше, чем любой другой журналист-халтурщик. Конечно, у людей в Парламенте есть подозрения, но они скрашены чувствами мести и неприязнью. Я стараюсь сохранять объективность и не поддаваться влиянию этих факторов. Так что нет, у меня нет времени на домыслы. Я просто хочу, чтобы всё это закончилось. — Скоро так оно и будет. К счастью, в настоящее время СМИ держатся вне этого; в немалой степени из-за вмешательства информационных магнатов в дело Хигучи. — Вы говорите это так, будто бы принимаете коррупцию как должное. — Так и есть. Только дурак мог подумать иначе, — заявляет он и подбирает мой нож для писем, прижимая кончик к пальцу, проверяя его остроту. — Не разочаровывайте меня и не говорите, что вы наивный мальчик с мечтами о лучшем мире. — Такой цинизм — это то, чего я мог бы ожидать от человека хотя бы в два раза старше вас. — Если вы думаете, что можете очистить эту маленькую коррупционную влиятельную группу, то я боюсь, что вы не очень хорошо подходите для карьеры политика. Другие уже пытались и потерпели неудачу. Как ни странно, большинство из них покончили с собой. — Я надеюсь, что в один прекрасный день коррупция может быть искоренена. Если начать с политики, то остальные просто пойдут следом. Всегда найдется сила, чтобы изменить то, что прогнило. Для этого всего лишь нужен чистый человек, чтобы… — Пожертвовать собой? — заканчивает он за меня, кладя нож обратно на стол. — Значит, вы всё же амбициозны. Я так и предполагал. Но я ожидал, что вы будете подавлены разрывом ваших отношений. Разве вы не узнали об этом сегодня утром? — Да. Может, я все ещё в состоянии аффекта. Я был очень занят в последнее время, да и сегодняшнее прослушивание тоже повлияло. Но так или иначе, наши отношения всё равно зашли в тупик. Честно признаюсь, она не была в моём вкусе, — я сбрасываю бомбу настолько деликатно, насколько могу, и осушаю свой стакан. Да, я могу быть купленным и проданным. Когда я поднимаю на него взгляд, он улыбается, и я начинаю подозревать, что он всё же положил на меня глаз. Кажется, пора дать своей интуиции признание, которого она заслуживает. Я не говорю, что буду её игнорировать, но лучше всегда держать варианты про запас. Причём он кажется мне достаточно интересным человеком, чтобы держать его рядом с собой для развлечения в скучный, дождливый день. Прежде чем продолжить, я кашляю в кулак. — Пресса не давала мне покоя с самого утра, — всё это довольно утомительно. Я никогда не рассчитывал на такое повышенное внимание. Во всяком случае, публично. — Пресса — вещь хорошая, если с ней правильно обращаться, — говорит он. — Говорите по опыту? — Да. Не за себя, но за людей, которых представлял. Последнее, что мне нужно — это внимание общественности. Может, мне стоило использовать это как приманку, чтобы вас соблазнить. Потому что да, именно поэтому я здесь. Я знаю, как сильно вы, политики, любите влиять на прессу. Видите ли, я владею прессой. Я помог большинству редакторов некоторыми потенциально вредными обвинениями в нарушении прав, и взамен они должны гарантировать мне конфиденциальность и благосклонность, — он, должно быть, прочёл осознанность в моих глазах, потому что обошёл письменный стол, чтобы подойти ко мне ближе. Он встаёт передо мной на колени, и я поворачиваюсь в кресле, встречаясь с ним лицом к лицу. — А теперь я тебе нравлюсь больше? Теперь мы друзья? — спрашивает он. Я борюсь с желанием прикусить нижнюю губу. — Меня зовут Лайт. — Я знаю. — Я знаю, что ты знаешь. Я даю тебе разрешение использовать моё имя. — Для меня это большая честь. Так, Лайт, даешь ли ты мне своё согласие на то, чтобы я мог отвлечь тебя от горя? — Может быть, — да, я трахну его прямо на столе. Мне нужно встретиться с Миками в три, но я готов отложить все дела. А возможно, мне и не придётся этого делать. — Тогда я буду в «Аркадии» в восемь. Я возьму одну из твоих визитных карточек? — говорит он и, внезапно встав, берёт визитку из моего держателя карт и, введя мой номер в свои контакты, уходит. Он не выглядит как кто-то, любящий званые ужины, но это не важно. Он надевает пальто. Я не разочарован, я просто понимаю, насколько не привык к людям, не использующим свои возможности до конца.***
Распластавшись в своем любимом кожаном кресле, Миками кружит в руке бокал с виски. Мы сидим друг напротив друга, и, несмотря на то, что в комнате не холодно, в камине горит огонь. Будто бы мы находимся в первом классе эдвардианского круизного лайнера. — Здравоохранение или образование? — размышляет он, рассматривая янтарную жидкость. — Баллотируйся в обоих, — говорю я, — я знаю несколько человек из образования, которые тебя поддержат. Некоторые, вероятно, сделают это бесплатно. — Ммм. Я не уверен, готов ли я к образованию. — У тебя не тот настрой. — Я не имею в виду, что я не готов, я имею в виду, что мне придётся посещать школы и говорить с учителями и детьми, так? А я ненавижу всё это. — Ты так же ненавидишь транспорт, но у тебя же получилось. Ты не любишь больницы и больных людей, так что здравоохранение принесёт те же проблемы. — Господи, они все так похожи. Разве Айзаву не забросали яйцами, когда он однажды побывал в больнице? Люди часто злятся на такие вещи. — Да, но он был бесполезен. Это хотя бы не министерство труда и не пенсионный фонд, где люди ноют о том, что иностранцы забирают у них работу. — Ну, я с этим согласен. Неофициально, конечно. — Конечно. — Просто мне плевать на больницы или школы, но мне придётся выглядеть так, будто бы мне есть до этого дело. Это довольно утомительно на ежедневной основе. Я бы хотел попасть в оборону. Это как два пальца обоссать и, скорее всего, единственное, что мне нужно будет делать — это смотреть на танки. Да, я бы хотел руководить войсками. Чтобы меня приветствовали салютами. — Здоровье — это хорошее дело в копилке, — говорю я. Мне плевать, куда он баллотируется, я лишь хочу оставить себе транспорт. У меня в резерве есть несколько идей, благодаря которым я смогу произвести должное впечатление. — Ох, Ягами, я не знаю. Думаю, я просто буду баллотироваться в оба департамента, как ты и предложил. Оставлю всё в руках судьбы. Да, сообщу, что я открыт, и удостоверюсь, что Леди услышит об этом. — Хорошо. Я начну составлять план и сообщу всё организатору. — Ты моя звезда. Ты станешь прекрасной женой. — Э… Спасибо? — Нет, правда. Я так подумал, когда мы впервые встретились. Ты тогда зашил пуговицу на моём костюме перед моей первой речью. Всегда ко всему готов. Тогда я подумал, что это судьба. Как любовь с первого взгляда, но только меж депутатами. Каждому великому человеку нужен свой кореш — понимаешь, о чём я? Помнишь культуру? Хорошие были времена. Все срать хотели на эту культуру, потому что она говорила сама за себя. Пока он разглагольствует, я проверяю свой телефон. Почти тысяча пропущенных звонков от моей семьи, Мисы и, скорее всего, прессы. Они все могут идти нахуй. Лоулайт прислал мне текстовое сообщение с прикреплённой фотографией, и я не могу сдержать смешка. Он застаёт меня врасплох, иначе я бы не позволил себе такого поведения. — Что смешного? — спрашивает Миками, наклоняясь вперёд. — Ничего. Как Шиори? — воспоминания о жене заставляют его скривиться, но, по крайней мере, он отвлекается. — Отвратительно, — говорит он, роняя себя обратно в кресло, — но всё в порядке. Мы разделили дом на две половины. Иногда мы можем не видеться днями. Это ещё что-то. Не мог бы ты посмотреть на то, как развод действует на политиков в отношении их работы? Опросы общественного мнения и тому подобное. — Ты только что женился, — отмечаю я. — Теоретически я мог бы подать на развод, — он рассматривает потолок. — Разберёмся. Как думаешь, какого мнения о разводе в наши дни? — Думаю, что люди будут считать, что у тебя не встаёт, или примут тебя за гея. — О, чёрт, ну так или иначе, всё это неправда. — Конечно. — Я сделаю это, если люди не будут думать, что я… ну… импотент или пидор. Я просто продержусь, пока её отец не умрёт. Его печень скоро откажет. А этой суке достанется полдома, но так как её отец заплатил за это, это не имеет большого значения. Я буду встречаться с массой людей, я просто беспокоюсь за последствия, которые это может иметь; общественное мнение и так далее. — Ты имеешь в виду, что вы не заключили брак? И ты даже не спал с ней раньше? — Нет, боже, нет. Я знаю, что это противоречит моим убеждениям «пробовать, прежде чем купить», но на самом деле я покупал влияние её отца, так что не особо зацикливался на наших отношениях. Я думал о том, чтобы просто взять себя в руки и поддаться первобытным инстинктам, но на свете не было столько виски, чтобы я смог дойти до самого акта. То есть, конечно, было, но я просто отрубился, и с тех пор мы держимся на расстоянии. В каком-то смысле это хорошо. Можешь себе представить алименты, если бы у нас были дети? Фу, просто представь себе этих детей! Они были бы такими уродливыми ублюдками. — Она не непривлекательна. — Ты так думаешь, потому что на ней всегда макияж и стоит она под хорошим освещением. Но я могу закрыть на это глаза. Проблема начинается тогда, когда она открывает рот. Ещё она собирает эти дурацкие статуэтки: дом ими просто переполнен, и у меня складывается ощущение, что мы живём в саду с гномами. Прости, Ягами, я не спросил тебя о том, как обстоят дела с Мисой и Дживасом. Мы в плохом положении, не так ли? Я не могу избавиться от своей ужасной жены, а твоя девушка трахает Дживаса. Эй, как ты думаешь, Дживас спит с Шиори? Тогда у меня будут основания для измены! Нет, это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ты врезал ему? — Вообще-то мы вроде как в порядке. Он говорил со мной сегодня утром. — То есть ты не возражаешь? — Не настолько, чтобы сделать из него врага. Он пригласил меня на ужин в «Харуки». — Ты мог бы выставить его дураком, если бы правильно сыграл свою роль. — Да, но общение с ним имеет свои преимущества. Он сделал мне одолжение, правда. — Допустим. Миса и правда была… темпераментной. Ещё и говорила о себе в третьем лице. Я никогда этого не понимал. Как ты её терпел? — Она была красивой. — Да, ты прав. Дживас… Ты будешь делать анализ крови? Он наверняка кишит всякими болезнями. — Я об этом особо не волнуюсь: скорее всего, они видятся не больше месяца, да и я не прикасался к Мисе ещё с её поездки в A&E. — Серьёзно? Боже, Ягами, как ты справляешься? Я чувствую, как погибаю и что мой член скоро отвалится от скуки. У тебя стальная сила воли. — Я бы так не сказал. — А, только не с Мисой… Я тебя понял. Ты молодец. Ты должен мне будешь как-то об этом рассказать. Итак, ты снова один на поле. Не бойся. Уверен, для тебя есть прекрасная девушка. — Я сейчас об этом не беспокоюсь. Я просто с нетерпением жду возврата своей квартиры. — Значит, она съезжает? — Надеюсь, что к вечеру. — Но через несколько лет ты по-любому должен будешь жениться. Я имею в виду, что поиск, знакомство и помолвка не оставляют тебе много времени. Невеста по почте тебе не сойдёт с рук, поверь мне на слово. Народ ждет добросовестного любовного романа и старомодного дерьма с ухажёрством. — Мне не нужна невеста по почте. — Я знаю, — говорит Миками, осушая стакан с виски, — мы все хотим любви, Ягами, но это настолько же редко, как и поймать единорога. Эй, взбодрись. Могло бы быть хуже. Что насчёт расследования? — Было интересно. — А у меня ещё всё впереди. Этот Лоулайт действительно ублюдок? Чёртовы иностранцы. — Он хитрый, но пока твоя история придерживается фактов, ему всё равно.***
«Аркадия» — грёбаная дыра. Я даю им полгода до закрытия. Лоулайт сидит напротив меня, на его лицо падает тень свечи, которую я вскоре задуваю и ставлю на соседний столик. Хотел бы я, чтобы мы пропустили все эти формальности. — Каково это — быть в политике, Лайт-кун? — спрашивает он, перемещая свою еду вокруг тарелки, будто это ипподром. — Я бы хотел, чтобы ты перестал меня так называть. — Слишком фамильярно? — Слишком по-детски покровительственно. И в ответ на твой вопрос: политика — это стоящее занятие. Для меня большая честь брать на себя ответственность и представлять на политической арене своих избирателей. Иметь возможность улучшать жизнь людей. — Очень занимательное заявление. Но что ты действительно об этом думаешь? Я поддеваю вилкой лист салата. — Каково это — быть назойливым ублюдком? — спрашиваю я в ответ. — Примерно так же, как и твои мысли о политике, Лайт. Хочу сказать: «Тебе тоже всё это надоело? Давай вернёмся к тебе и займёмся сексом на кухонном столе». Но я молчу. Думаю, что до этого как до луны. Я уже так поступал, но в этот раз всё по-другому. Важнее. — Напомни мне, когда закончится расследование? — я пытаюсь сменить тему разговора. Чем раньше мы закончим, тем лучше. У них даже нет приличного белого вина, не то что «I-Block Fumé Blanc». — На следующей неделе, — отвечает он. — На данный момент я лишь пытаюсь объять необъятное. Леди дала мне работу, которая заслуживает большего внимания, чем я готов ему уделить. — Ты видел Леди? — Только не говори мне, что ты нет. — Лишь однажды, — это было на одном из благотворительных обедов Такады. Леди была в маленькой драпированной, закрытой зоне в саду, окружённая сказочными огнями, делавшими её похоже на Деву Марию. Жемчуг её ожерелья был размером с шарики от пинг-понга, и в них можно было легко задохнуться. Я поцеловал её руку, и она улыбнулась. — Я удивлён, что она не сделала тебя одним из своих мальчиков, — он резко смеётся, затем хмурится и отталкивает тарелку в сторону. Он не ест бургиньон, и я почти осуждаю его за это. — Это не очень хорошо для моей карьеры, — объясняю я, — я хочу самостоятельно проделать путь в политику, а не быть усладой для глаз. Посмотри на Дживаса. Не то чтобы у него не было никаких шансов на изменение своего положения, но он никогда никуда не попадёт, находясь в нынешней позиции. Все знают, что он здесь просто для фона, и никто его не уважает. — Когда я увидел тебя на похоронах, то подумал о тебе то же самое: ещё один прекрасный придворный шутник. Я редко ошибаюсь, поэтому удивлён. — Я рад, что вынудил тебя на такие эмоции. — Ты пока что ни на что меня не вынудил. Этот ужин не считается. — Ты быстр, но я быстрее. Мы могли пропустить всё это формальное дерьмо, понимаешь, о чём я? В нашем возрасте нет необходимости в ужине при свечах. И, знаешь, ни один из нас не носит платье. — Я хотел с тобой поговорить, — говорит он задумчиво, но вскоре меняя тон на более весёлый, — и сорвать с тебя одежду. Но это лишь дополнение к первому пункту. — Мы могли бы заняться и тем и другим у тебя дома. — Нет, я хочу тебя понять. Что-то в нём изменилось. Его голос становится мягче и чище. Его мечтательный тон заставляет меня чувствовать смесь нетерпения и злости, поэтому я протягиваю руку вперёд и наливаю себе ещё один бокал вина. — Я не хочу, чтобы меня понимали. Быть понятым — значит сделать себя мертвецом.