— Ягами! — кричит Дживас через улицу, — притормози.
Я его игнорирую, и ему вполне может показаться, что меня поразила внезапная глухота. Но убегать я не собираюсь, ибо с моей стороны это будет выглядеть глупо. Если мой дорогой костюм сидит на мне как влитой, то Дживас выглядит как бездомный. Люди могут подумать, что он пытается меня ограбить. К моему великому сожалению, он меня догоняет.
— Мне нужно в офис, — бросаю я ему на ходу. Я веду себя как андроид. Дживас не заслуживает человеческого внимания. У меня с утра определённо плохое настроение. Ни одно утро не должно начинаться с лица Дживаса, если только вы не водитель автобуса и не сбиваете его с тротуара.
— Поздравляю. Я просто хотел спросить, пойдёшь ли ты к Мики завтра вечером.
— И?
— И… Наоми придёт?
— Дживас, я понятия не имею.
— Она знает об этом. Мики заставил Шиори пригласить её.
— Ты хочешь узнать, поддерживаю ли я с ней контакт?
— Она не должна находиться с тобой даже под страхом смерти, — шипит он.
— Неужели? — я улыбаюсь, пока регистрируюсь в вестибюле, — ну, не волнуйся, обещаю, что, надевая петлю на шею, я буду вспоминать твои слова.
Я поднимаюсь через две ступени по направлению к спортзалу. Это очень важный момент дня. Координация Дживаса настолько дерьмова, что он еле ходит. Наряду с другими причинами, это всё потому, что он не занимается спортом. Он считает, что секс с незнакомыми людьми заменяет ему любые тренировки, и в основном полагается на наркотики, чтобы оставаться худым как щепка. Это может работать на него сейчас, но через несколько лет он будет считаться истощённым, а не аристократично худым. Разозлившись на мой ловкий ответ, он пытается меня унизить.
— Ты самоуверенный маленький ублюдок, знаешь об этом? — кричит он мне вслед, отчаянно пытаясь идти в ногу. — Только потому, что ты глава транспортного кабинета или «врум-врум-отдела», каким ты, его, наверное, знаешь. Ты сегодня произносишь речь о паровозиках, Ягами? Ты такой паинька-сынок.
Он говорит о том, что я самый молодой министр транспорта за последнее десятилетие. Тот, кого повысили до меня, занял это место только потому, что все остальные глотали свинец на войне, а у него была косолапость. Люди в кругах знают, через что мне пришлось пройти, чтобы попасть на это место. Я мог быть молодым, да, но Боже, насколько же я трудолюбив. Они уважают меня ещё больше за мою решимость.
Я резко поворачиваюсь и застаю его врасплох, и он чуть не падает с лестницы.
— Дживас, какой марки твоя машина? — спрашиваю я.
— Что? — восклицает он. Его лицо полно растерянности, которая вскоре сменяется ненавистью и осознанием неминуемого поражения. — «Додж Челленджер» семидесятых. Ты же знаешь.
— Американская марка и неэффективное старое ржавое корыто, если я правильно помню. Это не слишком-то поддерживает отечественную автомобильную промышленность, не так ли? Мы производим самые надёжные автомобили в мире. Мы — лидеры в области технологий и дизайна автомобилей, но я уверен, что ты об этом не знаешь. А ты знаешь, какая у меня? «Лексус». Машина класса премиум, дочерняя компания «Тойоты», которая имеет огромный успех на мировом рынке. Знаешь, какая модель? Полногибридное купе LF-CC с 2,5-литровым двигателем и выбросами менее 100 г CO2 на километр. Одна из первых в производственной линии, ещё не стоит в официальной продаже. Продай ты каждый орган в своём теле, тебе все равно её не приобрести. У меня есть прототип от генерального директора. Вот мой «врум-врум». А теперь отъебись.
Я бью Дживаса своим превосходством, оставляя его в онемении на лестничной площадке, и это стоит потраченного времени. Нет хорошего или плохого способа стать главой департамента, вы просто должны использовать любые методы — легальные и не очень. Всё кажется возможным, но необходимо сочетание характерных черт, которые у меня присутствуют. С похорон Айзавы прошло семь месяцев. До этого прошлого не существует. Я восстал из могилы, когда Миками получил должность в здравоохранении. Прошло шесть месяцев с тех пор, как я стал главой министерства транспорта. Пока я был в этом положении, я использовал все свои резервные идеи, которые были слишком хороши, чтобы тратить их впустую на Миками. Нечасто кто-то оказывает такое влияние на министерство за столь короткий промежуток времени. Я фактически изменил всю транспортную систему в лучшую сторону, что редко бывает. Это повысило мою популярность в Парламенте, так как, увидев хорошую идею, они всегда дают своё одобрение, лишь бы она не стоила слишком много либо экономила деньги. Помимо этого я стал любимчиком прессы, и моя популярность среди общественности возросла. Пресса говорит людям, что они должны думать, и они думают, что именно я улучшил общественный транспорт, сделал экономический рост устойчивее, улучшил производительность и надёжность, успешно справился с обязательствами по экологической эффективности, укрепил безопасность и сделал общественный транспорт доступным для всех. К тому же я предпринял особые усилия, чтобы помочь инвалидам, полагающимся на сектор, за который я несу ответственность. Всё это я сделал за весьма скромный бюджет. В своё рабочее время я даже общаюсь на улице с обычными людьми. Я — народный политик. Всё-таки самовосхваление — вещь замечательная.
Когда я добираюсь до офиса, моя помощница пытается сказать мне то, что я уже знаю. Михаэль, помощник Лоулайта, сидит в приёмной рядом с её рабочим столом. Я их не замечаю и, зайдя в свой кабинет, обнаруживаю развалившегося на моем диване Лоулайта, будто бы он загорает и не в курсе, что находится в помещении, к тому же на дворе октябрь. Когда я закрываю за собой дверь, его глаза всё ещё закрыты.
— Ты не должен здесь находиться, — говорю я ему. Я не одобряю его пренебрежение к правилам поведения на рабочем месте.
— И тебе привет. Я просто проходил мимо и решил зайти. Нет, не так. Я, как чиновник по стандартам здоровья и безопасности, решил убедиться, что ты сегодня надел чистое бельё.
Я бросаю свой портфель на стол в знак недовольства, особо не надеясь на то, что он будет меня слушать, ибо он никогда этого не делает. Поскольку он находится в моём офисе, я чувствую, что у меня есть хоть какие-то права.
— Кончай с этим. Одно дело — когда моя помощница в курсе, что ты постоянно приходишь в своё свободное время, но оставлять Михаэля снаружи, на виду у всего департамента — это просто, чёрт возьми, неприемлемо.
— Да, старый, добрый Кель, — он мечтательно вздыхает. — Мне нравится иметь помощника мужского пола. Они, по сравнению с женщинами, в основном молчат и не просят отгул из-за какой-нибудь болезни или потому что их матка устраивает им забастовку. Кель напоминает мне одного мальчика, которого я поимел на третьем курсе, только без пятен на галстуке.
— Боже, ты слишком много говоришь. Сейчас только восемь утра.
— Нет, просто ты не жаворонок. Я это заметил, используя свои мощные дедуктивные навыки. Всё потому, что ты постоянно где-то пропадаешь по ночам.
— Я люблю спать один. Мы это уже обсуждали.
— Ты можешь заниматься сексом в одиночку, тогда тебя точно никто не будет беспокоить, — говорит он, прикрывая глаза.
— Лоулайт, у меня нет времени на твои шуточки. Мне нужно подготовиться к публичному выступлению.
— Я помню. Сколько раз я тебя уже просил называть меня Эл?
— Нет, я говорил, что это звучит так, будто бы ты пытаешься подражать рэперам.
— Неправда. Я заработал это прозвище в Оксфорде. Ты знаешь многих рэперов, закончивших Оксфорд? — пожалуй, это правда. В любом случае, мне всё равно, и у меня нет времени спорить об этом прямо сейчас.
Мой новый офис в три раза больше предыдущего и включает в себя встроенный шкаф, ванную комнату, конференц-зал и потайную комнату без специального назначения, но крайне полезную для укрытия в ней Лоулайта. Мне он нравится. Я сажусь за стол и прошу свою помощницу, чтобы она принесла нам кофе.
— Скажи ей, чтобы она приготовила один для Михаэля, — просит Лоулайт.
— Нет, для помощников есть специальная кофеварка. Нам приносят свежемолотый кофе. Так что ты хочешь? Говори, что нужно, а потом проваливай.
— У тебя есть пятнадцать секунд, чтобы лечь на стол. Будь любезен.
— Даже не думай. За мной скоро приедет машина, и я не собираюсь выступать с публичной речью с видом, будто бы только что пробежал марафон. Ты реально считаешь всё это уместным? К тому же тут висит портрет Леди, — говорю я, указывая на картину. На нас смотрит лицо, в чертах которого можно прочесть что-то между безучастной тоской и асексуальностью. Жемчуга и тщательно зачёсанные назад волосы. Лоулайт закатывает глаза.
— Уверен, она хочет наблюдать за всем этим процессом, — уверяет он. — Я понимаю, что ситуация, конечно, неуместна, но это никогда меня не останавливало. Так о чём твоё выступление на этот раз?
— Ни о чём. Мне просто надо подготовиться. Сейчас рабочее время, и нас не должны видеть вместе. Не хочу казаться твоим фаворитом.
— Но ведь так оно и есть.
Он подходит ко мне и для чего-то протягивает руки. Я не уверен, зачем, поэтому просто протягиваю текст с моей речью, надеясь, что он останется доволен. Он берёт лист и читает, прохаживаясь по комнате.
— Лайт, ты всенародный любимчик, и это правда. Или ты не заметил? — Лоулайт явно чувствует гордость за свою услугу, но обида, засевшая где-то в глубине моего желудка, поднимается вверх по пищеводу, как желчь. Я перебираю лежащие на столе бумаги.
— Но я пока что не любимчик нужных людей, — говорю я ему.
— Ох, я слегка обижен, — говорит он, смотря поверх бумаги в стену, переваривая новую эмоцию. — Но я думаю, что ты всё равно заслуживаешь хоть каких-то аплодисментов.
— Я имею в виду, что мне нужно познакомиться хотя бы с Ватари, а также попасть в круг Леди.
Ватари — секретарь кабинета и близкий друг Леди. Он стар и безотказен, и, вероятно, она держит его возле себя именно по этой причине. Тем не менее, он обладает огромной силой власти в своём деле. Добраться до него или до Такады — это как пройти сквозь райские врата с VIP-билетом.
— Ты хочешь попасть в круг Леди? — повторяет Лоулайт. — Это эвфемизм в отношении нашей милой Леди? Хоть я и согласен с твоим планом, Лайт, этот путь очень долгий, а ты рвёшься грубо, как слон в посудной лавке. Люди наверху не любят амбициозные делишки, которые ты пытаешься провернуть, чтобы ворваться в их священный круг. Это требует времени, и есть определённый этикет, которого ты не знаешь, постоянно общаясь с нижними эшелонами. Если ты попадаешь к верхушкам, то это значит — либо ты им нравишься, либо они тебе доверяют. В редких случаях всё вместе. Тебе нужна подготовка, прежде чем ты сможешь показать им и то и другое, так что дай мне время. Это нужно делать с особой осторожностью.
— Хм… Полагаю, что да, — он замечает, как я неохотно, но уступаю.
— Но ты всегда можешь совершить профессиональное самоубийство. Купи им по пакету с лакомствами и несколько бутылок виски и посмотри, куда это тебя приведёт.
— Мне нужна возможность, — признаюсь я тоскливо. Лоулайт очень помогает, это правда, но я не хочу, чтобы он тянул на себе все дела, недооценивая меня. Всё, что мне нужно — десять минут разговора с Ватари или Такадой. И они никогда больше не захотят меня отпустить.
— И она будет, — уверяет он меня. — Если ты будешь действовать сейчас, то можешь упустить все шансы. Я разбираюсь в этом лучше, чем ты.
— О, прости меня! Я преклоняюсь перед твоими знаниями, — я кидаю на него взгляд и замечаю, что он улыбается. Вот скотина. Быстро оглянувшись, я кашляю, прикрыв рот ладонью, и ворчу:
— Кстати, я видел тебя в опере.
— Правда? — говорит он с визжащим восторгом. Последнее время его забавляет делать пародии на Мису, с которой он как-то поговорил по телефону, пока я был в душе. С тех пор я поменял свой номер. — Ох, Лайт! Я заметил тебя, но наши взгляды не пересеклись! Наши глаза могли бы встретиться через переполненную народом комнату. Зажигательная музыка, валькирии, поющие на сцене… Это было бы прекрасно!
Он быстро теряет к этому интерес и, прочистив горло, переходит на свой обычный тон.
— Кстати, опера была полным дерьмом, правда?
— Да. Почему ты не подошёл? — спрашиваю я, закрывая ноутбук, потому что тот слишком медленно грузится.
— Потому что иначе всё закончилось бы трагедией. Я думал, ты только что сказал, что нас не должны заметить. А так как я особо никогда не стараюсь здороваться с людьми, я не понимаю, почему я должен для тебя меняться. Почему это именно я всегда должен к тебе подходить, если мы оказываемся в одном месте? Ты никогда не подходишь, потому что боишься и не хочешь портить свою репутацию. В итоге я выгляжу как сумасшедший извращенец, гоняющийся за тобой, словно ты — бедная юная нимфа.
— Плевать я хотел на свою репутацию. Она бы мне не особо помогла, если бы накрылась медным тазом. Просто тебе легче. Ты всегда один. Почти. Михаэль не считается.
— Ты действительно думаешь, что я дурак? — говорит он, садясь на мой стол. Наглец. — Даже если я буду прилагать усилия, это тебя не коснётся, потому что ты на принимающей стороне. Иными словами, ты не настолько красив или богат, чтобы я бегал за тобой, как влюблённая собачка.
— Но сейчас ты здесь, поэтому чем-то я тебя всё равно привлек. Никому до тебя нет дела. Ты всего лишь адвокат.
— Уверяю тебя, это не так. Даже если я «всего лишь адвокат», кое-кто мне сказал, что гоняться за тобой — потерянное время. Вот бы мне это сказали несколько месяцев назад.
— Кто это сказал? — спрашиваю я. Уроды. Я их уничтожу.
— Миками. Твой лучший дружок с необычным вкусом в трикотаже. То, как он перекидывает кардиганы через плечо… кошмар. Наверняка думает, что он в фильме 80-х. Но я уверен, что он сказал это любя. Он всё равно пожертвует тобой, чтобы продвинуть свою карьеру, так что особо не смущайся.
А, это Миками. С момента последней перестановки в нашей дружбе наступил переломный период, но сейчас она постепенно улучшается. Он был расстроен, когда я, вместо того чтобы следовать за ним как заместитель, стал во главе министерства транспорта. Когда я получил продвижение, его лицо выражало шок от предательства и потерю. Теперь ему придётся работать — для разнообразия. Признав, что я официально являюсь конкурентом, он пообещал, что всё равно поддержит меня как своего друга. К сожалению, его обещания такие же пустые и туманные, как и его голова. Но в рамках этого идиотизма я подозреваю, что меня ожидает что-то ещё. Миками не самый интуитивный человек в мире. Дело не в том, что он не способен, просто он слишком поглощён собой, чтобы тратить время на размышления о других людях.
— А почему он думал, что ты меня преследуешь?
— Он был вусмерть обкуренный, когда я с ним разговаривал, — объясняет мне Лоулайт. — Исходя только из этого, не думаю, что он был лучшим выбором для здравоохранения. Он подошёл ко мне в туалете и спросил: «Ты ведь в курсе, что Ягами не голубой?» Я, конечно же, был потрясён этим откровением. А ещё в тот самый момент я ссал. Это была одна из тех жизненных сюрреалистических ситуаций, в которых порой оказываешься. Я сказал ему, что думаю, что ты пансексуал — в самом широком смысле этого слова — и переспал бы с капустой, если бы она тебя вежливо попросила.
Я провожу рукой по волосам в немом разочаровании, но, понимая, что мой внешний вид должен быть безупречен, просто взъерошиваю волосы на затылке.
— Боже, Миками… Почему он не может просто держать свой большой ублюдочный нос подальше от моей личной жизни?
— Не волнуйся, как я и сказал, он был под кайфом. Кроме того, я давно привык, что не могу разговаривать с мужчинами, не выслушивая при этом комментарии о моей сексуальной ориентации. Я уже привык к подобным вещам, и, по правде, они меня забавляют. Ты знаешь, что я единственный открытый гомосексуал в здании? Все мужчины боятся меня настолько, будто бы однажды я сорвусь и начну на всех кидаться. Хотя я уверен в том, что некоторые из них прячутся в тени и, скорее всего, даже не будут против. А мы-то надеялись на социальный прогресс. Я не знаю, какой ты ориентации. Предполагаю, что ты можешь завязать отношения с любым человеком, способным тебе что-то дать, — и, ммм, кажется, пока этим человеком являюсь я. Я счастливчик. В любом случае, ты не можешь себе представить, насколько заманчивым было бы рассказать Миками о том, что я делал с тобой за несколько часов до нашего с ним разговора, но теперь я должен всегда думать о твоей репутации, — говорит он полным сожаления голосом. Он снова ложится на диван и читает мою речь, держа бумаги над головой.
— Кто в тени? — не удерживаюсь я от вопроса.
— Ты хочешь, чтобы я предал своих собратьев по ориентации? — он смеётся и на секунду задумывается. — Хорошо. Я имел Юкиту несколько раз. Бедный заляпанный никотином Юкита. Ну, очевидно, что Акутагава уже давно вышел из тени, из кабинета и, скорее всего, пока мы здесь разговариваем, — из окна.
— Юкита? Вау. Фу. Ты был пьян? — мне никогда не нравился Юкита.
— Нет. Я был человеком в незнакомом городе, который поддался лести. Он был от меня в восторге. Но были и другие.
— Расскажи мне, — требую я, но потом вспоминаю, что мне скоро надо уходить и что Лоулайт вообще не должен здесь находиться. — Только не сейчас. Потому что ты должен уйти. Пока.
— Нет, не должен, — говорит он демонстративно. — Боже, твоя речь ужасна. Бла-бла-бла… «Леди гордится унифицированным дополнением для Партии»… Бла-бла… «наследие, доставшееся нам от предыдущего правительства, всё ещё можно ощутить сегодня, но текущая власть обязалась сделать транспорт более эффективным и улучшенным в соотношении цена-качество, что необходимо, если уровень обслуживания будет и дальше поддерживаться в условиях ограничения государственных расходов». Слава бла, бла, бла. Ты никогда не заинтересуешь прессу этим дерьмом.
— Пресса — это не моя забота. У меня уже и так достаточно прессы.
В дверь робко стучат, и мы замолкаем прежде, чем на пороге появляется моя помощница с мягкой улыбкой на лице и нашим кофе. Как только дверь снова закрывается, Лоулайт отвечает:
— Никогда не бывает «достаточно прессы», ты, кретин. Если ты думаешь, что эта маленькая формулировка, которую ты изменил без моего ведома в пользу снижения акцизов на топливо, тебе поможет — то ты ошибаешься. Правительство этого не заметит. Всё, что ты сейчас сделаешь — это выставишь себя ходячей рекламой лоббирующих групп, а это никому не надо. Даже людям с дредами, живущим в бараках за пределами нефтеперерабатывающих заводов, поющим кум-ба-ебаные-я и размахивающим расписанными вручную плакатами с пацификами.
— Мне не нужно твоё согласие на публикацию заявления! С кем ты, чёрт возьми, разговариваешь? — говорю я, успокаивая себя настолько быстро, что даже успеваю удивиться. — Мне уже сказали, что это одна из моих лучших речей.
— Ты мне это говоришь каждый раз, когда сочиняешь очередную писанину, и кто бы тебе ни рассказывал, что у тебя хорошие формулировки, они лгут. Я даже не хочу знать, каковы твои плохие. И тебе нужна помощь с этой речью. Дай мне ручку.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь обращать внимание на то, что ты там напишешь, — говорю я ему, кидая ручку. Это всё равно не имеет значения. Я выучил эту речь наизусть, чтобы выглядеть естественно и обеспечить зрительный контакт, что очень важно. Кроме того, руки должны быть свободны, чтобы жестикулировать, подчёркивая мою искренность. — Кстати, разве ты не должен сейчас быть в суде, разбираясь с делом какого-нибудь убийцы, сорвавшегося с крючка?
— О, я забыл тебе сказать. Я присоединился к вашему великолепному кабинету в качестве юридического консультанта Леди. Скоро я буду главой департамента по связям с общественностью, — отвечает он мне, черкая что-то на бумаге. — Теперь это работа моих партнёров — заниматься делами убийц, когда я занят.
— Когда это произошло?
— Неофициально — два месяца назад. Официально — завтра.
— Как? Почему? Когда ты говоришь «законно», ты имеешь в виду «сотрудничество»? Это связано с тем, что ты возглавлял дело Хигучи?
— А, это. Расследование в кавычках. Леди лишь хотела, чтобы я вложил страх Божий в некоторых из вас, мальчики и девочки. По моей просьбе мой офис находится через коридор. Хорошее здание, автостоянка напротив, и ты рядом, что упрощает дело. И спасибо за твои потрясающие поздравительные излияния, — бурчит он. Очевидно, он думает, что я должен быть вне себя от радости.
— Конечно. Мои поздравления. Я все равно немного удивлён.
— В течении двух лет мне платили за то, чтобы я был неофициально в этой роли. Так что вряд ли это удивительно. Но она предложила мне работу два месяца назад, так что…
— Я не знал.
— А должен был? Не забывай, что ты всего лишь ставленник партии, чтобы придать ей привлекательное, молодое лицо, сохранять показатели и писать скучные речи, о чём бы эти речи ни были. Признаюсь честно, я растерян. Такими же темпами ты мог бы написать меню для какого-нибудь кафе.
Я решаю надеть рубашку от Ёдзи Ямамото, но я и не надеюсь, что кто-нибудь это заметит. Я открываю шкаф. Чистота и запах новых тканей встречает меня своим великолепием. Одежда в целлофановых чехлах напоминает тушки в скотобойне. Ох, Лоулайт всё ещё здесь? Надо бы что-нибудь ему сказать.
— Некоторые из нас работают, чтобы подниматься вверх, а не плыть по течению.
Он указывает на меня ручкой.
— Вот в чём твоя проблема. Твои амбиции не соответствуют твоему положению. Ты молодец, что в таком раннем возрасте получил это место, но время от времени тебе придется рисковать, Лайт-кун.
— Я просил тебя не называть меня так. Это звучит слишком покровительственно.
— Как и твоя речь. Боюсь, что даже я не могу её спасти. Если будешь хорошим мальчиком, я напишу тебе новую.
— Мне не нужна твоя помощь, напыщенный ублюдок. А теперь уходи, мне нужно подготовиться.
— Слушай сюда. Ты мне нравишься, и я не знаю почему, но скорее всего потому, что ты говоришь подобные вещи. Сначала я думал, что ты просто идиот: которым ты и являешься, потому что, кажется, не понимаешь, насколько я тебе помог. Но теперь я знаю: это всё потому, что ты много о себе думаешь и действительно не боишься меня. Поэтому я стерплю твой тон, но до поры до времени. Не заставляй меня думать, что я трачу на тебя своё время впустую, Лайт, — говорит он. Его голос суров и холоден, но я улыбаюсь в ответ на его предупреждение.
— Не беспокойся. Хорошие вещи приходят к тем, кто их ждёт.
— Странно. Твой отец говорил то же самое, когда я пытался получить доступ к полицейским материалам. В отличие от тебя, он не знал, что со мной делать. Он не хотел показывать мне некоторые секретные материалы до их официального обнародования, поэтому мне пришлось добиваться постановления в суде, что очень раздражало. Могу с уверенностью сказать, что мы не расстались друзьями. Жаль, что это произошло перед его уходом на пенсию. Он упал или его столкнули? Мы должны пригласить его на ужин однажды вечером, после чего я сдеру с тебя штаны. Будешь трахать мне мозги, и я трахну твоего сына.
— Вообще-то он ушёл на пенсию с отличием, — говорю я ему, — сейчас в фойе штаб-квартиры НПА висит его портрет.
— На пенсию? Это он тебе сказал?
— Нет, это факт, — говорю я, застёгивая пуговицы рубашки. Прекрасная вещь. — На что ты намекаешь?
— Ни на что. Итак, теперь, когда Укита переехал в место получше, я полагаю, мы должны обсудить твои планы на очередные перестановки.
Да, к сожалению, цепочка смертей не даёт расслабиться, но, с другой стороны, в таком большом учреждении следует ожидать смерти. Просто главные новости разносятся быстрее. Укита был главой министерства образования. Я говорю «был», потому что два дня назад у Укиты произошёл инсульт, который, вероятно, усугубился годами курения, и мы ожидаем ещё одну перестановку. Был принят законопроект, позволяющий ускорить этот процесс в связи с «беспрецедентной эпидемией». Это действительно беспокоит. Она может поразить любого из нас, и я изо всех сил стараюсь быть в курсе дела. Слухи ещё тем более нелепы, что газеты стали называть её «Проклятием Глав», что звучит, как название романа Агаты Кристи. Поскольку Миками имеет влияние на кабинет здравоохранения, он надеется занять пустое место Укиты. В последнее время мы возобновили наше сотрудничество-прикрытое-дружбой, когда я предложил свою безвозмездную поддержку его кампании.
— Мои планы? Я полагаю, что должен выдвинуть себя на место Миками в области здравоохранения, если он получит место в кабинете образования, — пожимаю я плечами. Это мой естественный вывод. Миками создал прецедент перехода из кабинета транспорта в кабинет здравоохранения, и я должен за ним следовать. Это будет наименее унизительно.
— Ах да, медленный подъём к власти, — вздыхает Лоулайт.
— Это из-за тебя. Если бы вы просто познакомили меня с Ватари и Такадой, это избавило бы нас от ненужной болтовни.
— Не избавило бы. В какой-то момент ты действительно должен взобраться по лестнице самостоятельно, но до тебя и так всё доходит медленно, не так ли? Поэтому ты расстраиваешься, хочешь войти в золотой круг и подружиться с верхами. Ты пока не должен этого делать, но стремиться нужно. Вот что я бы тебе посоветовал. Ты ведь знаешь, что действия говорят громче, чем слова, и в любом случае заставляют людей обращать на тебя внимание.
— Ты считаешь, что я должен стремиться в кабинет образования? — эта мысль приходила ко мне лишь однажды, но это одна из тех вещей, о которых я не могу говорить вслух. Лишь тихо размышлять.
— А почему нет? Ты же не беспокоишься о «проклятии», верно?
— Нет, — я смеюсь. — Ну, я бы солгал, если бы сказал, что не был слегка обеспокоен, что какое-то аутоиммунное заболевание распространяется по всему Парламенту, но у меня всё же осталась некоторая власть над реальностью, и я принимаю хорошую дозу витаминов. Тем не менее, министерство транспорта — очень, очень респектабельное место для человека моего возраста, но моё назначение в кабинет образования было бы чем-то невообразимым. Я сам лишь недавно закончил образование, так что маловероятно, что я выиграю у Миками. Но я могу попробовать. Хуже ведь быть не может?
— Для тебя будет худшим сценарием, если ты останешься на прежнем месте и Миками будет тебя ненавидеть в течение нескольких недель. Но это не будет выглядеть эгоистично, уж точно не после того, что ты сделал в отделе транспорта; это лишь подчеркнёт твою уверенность в своих способностях и готовность постоять за себя, — говорит он, подтверждая мои слова. — И если за тебя не проголосуют, то на тебя это никак не повлияет, ибо все сошлются на твой возраст. Вот такая несправедливая жизнь. И почему бы не воспользоваться всеми этими трагическими обстоятельствами?
— Это не просто воспользоваться обстоятельствами, это безнравственно.
— Ох, Лайт, вот опять. Прекращай глупить, пожалуйста, и говори как есть. Я не вижу ни одной причины, почему ты не можешь попробовать. Ты хорошо вписался в министерство транспорта. В конце концов, тебе подарили машину. У тебя всё получилось: ты умный, поэтому отдел образования тебе дастся легко. Могу поспорить, что в твоей маленькой голове уже есть маленький план. Государственный секретарь по вопросам транспорта, здравоохранения, образования, казначейства и высшего руководства.
— Ты забыл о министерстве иностранных дел. Это очень важно, — говорю я, внося изменения в его список.
— Ах да, конечно. Кабинет министерства иностранных дел тебе прекрасно подойдёт, — улыбается он, глядя на мои разорванные бумаги с речью. — Но сейчас ты должен стремиться в кабинет образования. Если можешь, пропусти отдел здравоохранения; он приносит одни проблемы, и ты можешь лишь надеяться на статус-кво в бюджете. С другой стороны, отдел образования даёт больше возможности улучшить своё положение.
Я проверяю время на часах и откидываюсь на спинку кресла, чтобы рассмотреть эту идею.
— Соперничать с Миками? — спрашиваю я себя, нежели Лоулайта.
— А почему нет? Ты должен быть более импульсивным и не щадить никого. Ты можешь это сделать. Если играть правильно, то Леди вылетит до окончания срока. Она пробыла тут уже слишком долго, и люди устали на неё смотреть. Они захотят другого лидера; например, молодого мужчину, с прогрессивными идеями и, — Лоулайт останавливается и поднимает голову, чтобы посмотреть на меня: — Удача сопутствует смелым, Лайт, — говорит он ласково. Твою мать. Иногда он говорит о простых вещах, но звучат они очень сексуально. Я снова смотрю на часы. Нет. Не могу.
— Для того чтобы выиграть, нужен план атаки, — говорю я, прежде чем решиться вступить в бой с другом. — Кроме того, я не могу так поступить с Миками.
— Ох, Миками, Миками, — выдыхает он с раздражением. — На твоём месте он бы растоптал тебя, не задумываясь. Иногда я думаю, что ты слишком хорош для этого мира, Лайт. Твои идеалы слишком возвышенны и осмысленны. Ты не должен быть таким заботливым, когда имеешь дело с политикой. Неужели ты ещё не понял?
— У меня сложилось впечатление, что мы здесь для того, чтобы служить общественности и действовать по закону. Как мы можем добиться этого, если все поголовно коррумпированы? — мой тон становится строже под весом моего решения. — Если есть кто-то, кто может сделать это правильно, то только я.
Я поднимаю глаза на Лоулайта. Он смотрит на меня в ответ понимающим и одновременно тяжёлым взглядом, потом медленно выдыхает и кладёт запись моей речи на колени.
— Боже, ты так привлекателен своим благочестием и высокомерием, — говорит он.
— Спасибо, что заметил. Но почему вдруг такой интерес к моим планам карьерного роста? Ты не проявлял никакого интереса ни к чему, кроме моей привлекательности, с тех пор, как мы встретились.
— А вот здесь ты не прав. Я заинтересован в тебе, и точка. Видишь ли, даже если мне не особо интересна политика или заботы о благе той или иной страны, я люблю принимать вызов. И я вижу, что ты можешь мне его дать.
— И поэтому мне нужна твоя помощь? — смеюсь я над дерзостью его заявления и, встав, лениво иду к нему. — В отличие от меня, ты очень непривлекателен, когда благочестив и высокомерен.
— Ты знаешь, что это неправда, — отвечает он. — Ты — тот тип людей, которые постоянно отказываются от помощи. Ты ошибаешься, отказываясь от меня. Я могу сделать или сломать и карьеру, и жизнь. Ты должен воспользоваться моими идеями и влиянием.
Я наклоняюсь так, что его лицо в нескольких сантиметрах от меня.
— Я должен тобой воспользоваться? — спрашиваю я мягко. Его дыхание замирает.
— Или так. Ты всегда должен это делать, — отвечает он мне. Я снисходительно улыбаюсь, прежде чем быстро отодвинуться от него и вернуться к столу.
— Я бы с удовольствием, — говорю я, — но у меня осталось лишь десять минут, прежде чем приедет моя машина.
— «Дразнилка» — слово, которое полностью тебя описывает, Лайт.
— Мы всегда можем встретиться чуть позже в моей квартире, — говорю я ему, потянувшись к моей визитке, настолько-личной-что-я-её-ещё-никому-никогда-не-давал.
— Твоя квартира? — он комично задыхается. — Я думал, это вне закона? Я даже не знаю, где она, — это правда. Уже прошло семь месяцев, и он ещё не видел мою эротическую коллекцию нэцкэ. Забавно.
Я подхожу к нему и протягиваю визитку двумя пальцами. Он забирает её, что неудивительно.
— Это мой адрес. Я живу на пятом этаже. Старайся не привлекать к себе внимание.
— Место преступления, — говорит он, имея в виду мою последнюю стычку с Мисой. Она сумела пробраться в мой подъезд и, обнаружив, что у меня поменялись замки, распсиховалась, пытаясь попасть ко мне в квартиру. Её арестовали и освободили под залог. Я не выдвигал обвинений, хотя мне пришлось отшлифовать и отполировать дверь квартиры. Я отправил счёт арендодателю. — Может показаться глупым вопросом, — продолжает он, — но ты действительно расстроен, что твоя бывшая девушка сошла с ума?
— Я пытался, но это просто не кажется естественным, — вздыхаю я. Нет, не кажется. В основном потому, что я всегда подозревал, что от смирительной рубашки её отделяла лишь одна поездка на скорой помощи.
— Круглосуточная работа и плохое пение. А ещё и попытки самоубийства на всей твоей кровати.
— Откуда ты знаешь?
— Я говорил тебе: я знаю всё. Это моя работа. Но мне всё ещё интересно, кто сообщил прессе о ней и Дживасе.
— Возможно, это был Миками. Я не упоминал об этом, и он тоже, но, скорее всего, у него были подозрения, — говорю я ему.
Лоулайт продолжает спокойным тоном задавать мне вопросы, как будто ведёт светскую беседу. Он не думает, что Миками проболтался прессе. Ты можешь забрать человека из зала суда, но ты не можешь забрать зал суда у человека. Он использует эту тактику, чтобы узнать от людей информацию и оставаться незамеченным. Это работает с большинством людей.
— Той ночью он на кого-то опирался. Кажется, он был в похожем состоянии в ночь перед тем, как информация распространилась.
— Человек, поддерживавший его — Тота. Он мой шурин. Ты его встречал, он государственный служащий в области здравоохранения. Ничего особенного.
— Ах да, помню. Он выглядел не менее потрёпанно. Я уверен, твой отец в восторге. А ты выглядел как всегда великолепно, я помню, как будто это было вчера. Но ты когда-нибудь смог бы себе позволить выглядеть по-другому? Миками же даже был неспособен вызвать такси, не то что прессу.
— Кто бы это ни сделал, я ему благодарен, — говорю я, надеваю пиджак и проверяю галстук перед зеркалом. — Позвони после шести. Тогда я успею поговорить с прессой.
Он смеётся и вешает свой пиджак на руку. Раздражающее, худощавое дерьмо.
— Думаешь, после твоей ужасной речи будет пресс-конференция? — спрашивает он. — Ты это наденешь?
— Нет, что ты, я собирался надеть спортивный костюм. Что с тобой? — я оттягиваю лацкан пиджака и подхожу к нему, чтобы показать отделку. — Ты только посмотри на шов этой вещи. Посмотри.
— Я не уверен, что смотрю, но да.
— Это дорогой костюм ручной работы. Ты должен знать о таких вещах, это очень важно. Я разочарован, не понимаю, как ты не интересуешься этим.
— Я тоже разочарован. Я привык получать то, за чем пришёл, но на этот раз я закрою глаза. Прости, но я так и не смог заинтересоваться поездами, самолётами и автомобилями, которыми не владею. Это ниже нас обоих. Если ты позволишь мне, я смогу получить для тебя кабинет образования без всякой конкуренции. Удачи! — говорит он, направляясь к двери.
— Что ты имеешь в виду, Лоулайт?
— Эл, — поправляет он меня.
— Хорошо, Эл.
Положив руку на дверную ручку, он останавливается, искушая удачу.
— Ладно, Лайт, у меня есть сила, чтобы помочь тебе, и поэтому ты отдаёшь мне своё время и любовь, но, пожалуйста, послушай меня. Твоего присутствия в прессе слишком мало. Его вообще нет. Есть просто газеты, где ты появился, потому что был милым с какой-то старушкой, или держал чьего-то ребёнка, или держал какую-то речь, в которой никто не заинтересован, — а есть надлежащая пресса, в которой ты не появляешься. Поэтому мы должны что-то с этим сделать. Безвозмездно, конечно же. В финансовом плане. Иначе ты не смог бы позволить себе мою помощь.
— И ничего взамен? — спрашиваю я.
— Ничего из того, что ты не предоставляешь мне бесплатно на данный момент. Но есть кое-что, что ты мог бы для меня сделать.
— Что именно?
— Слухи. Сплетни. Всё, что имеет хоть каплю правды. Что бы ты ни узнал, расскажи мне. Всё, что, по твоему мнению, может быть интересным и подходящим для скандала.
О. Ну, это хорошее предложение. Я только за то, чтобы разрушить жизнь ублюдков вокруг меня, но почему-то он выглядит так, будто бы готовился к моему отказу от его предложения, поэтому я не могу его разочаровать.
— Не думаю, что хочу работать с кем-то, кто будет использовать меня, чтобы вредить правительству, — заявляю я, в низких унылых нотках моего голоса сквозит боль. Я опускаю его до шёпота. Моя подача идеальна.
— Ничего подобного, — говорит он, отрицательно качая головой. — Думаешь, я хочу сбить с пьедестала своего работодателя? Да, я не завишу от этой работы, но у меня нет причин выгонять их из офиса. Это для тебя. Или, более конкретно — для моего развлечения. В обмен на рост твоего публичного имиджа, ведущего прямиком в кабинет образования, мы должны начать распространять истории в СМИ. Эта выгодная позиция покажет тебя честным и высоконравственным человеком, тогда как твои сверстники ведут себя неразумно. Например, эти поездки в «Харуки» — прекращай. А если собираешься туда и дальше ходить, то оплачивай с личного счёта. Слишком многие расплачиваются за свои ночные пьянки государственными деньгами. Эта история скоро может выплыть наружу, и когда это произойдёт, ты будешь единственным, кто останется чистеньким. Вот как это будет выглядеть в прессе. Я сотру все твои сомнительные выписки со счетов, и мы начнём с нуля.
— Продавать истории прессе? Ты думаешь, что я смогу настолько пасть?
— Нет, не сможешь. Я смогу. Я жду лишь честности, и это не должно быть слишком сложно для тебя. Рассказывай мне о том, что слышишь после тяжёлого рабочего дня в офисе. Всё, что тебя оскорбит. Я знаю, что, несмотря на твой болезненный интерес к аморальности, у тебя есть впечатляющая способность испытывать к этому такое же отвращение. Расскажи мне то, что ты смог бы рассказать своему возлюбленному. Ой, но ведь я им и являюсь.
— Нет. Всё это — ничто. Позвони мне, если снова планируешь заявиться ко мне в офис. Давай попробуем сохранить это в тайне, — говорю я, отворачиваясь, и ловлю взглядом мой профиль в зеркале. Где моя грёбаная машина?
— Мы могли бы заниматься сексом на трибунах прямо посреди пресс-конференции премьер-министра. Я же говорил, пресса мне принадлежит. Так что, ты действительно думаешь, что всё это — ничто?
— Да, — говорю я твёрдо, — это не объясняет наши отношения. Это лишь бизнес.
— Кто говорил об отношениях? Не надо быть таким серьёзным, Лайт. В любом случае, подумай об этом. Мы можем обсудить это позже, — говорит он и уходит. В последнее время мои дни слишком загружены.
***
Миками, как обычно, устраивает очередной спонтанный светский вечер (к которому он готовился за месяц). Вероятно, хочет поднять моральный дух, но на самом деле он делает это в честь дня рождения Ватари, потому что Миками — неповторимый подхалим. Для меня большая честь находиться здесь, и я с нетерпением ждал этого момента уже несколько месяцев. Я даже специально купил для этого вечера костюм. Шёлковая подкладка, чёрный, отливающий бронзовым блеском, однобортный, из плотной ткани, без складок и вытачек, на трёх пуговицах (которые, как известно, трудно носить. Некоторые считают это прихотью, но я думаю, что они отделяют мужчин от мальчиков) и идеально облегает тело. У меня было пять примерок.
Это не респектабельно: быть светской бабочкой, летающей от одной группы людей к другой, — но я кланяюсь и киваю, улыбаюсь и говорю, когда со мной разговаривают. Музыка здесь — абсолютное дерьмо, но это уже твои проблемы, Миками. Для такого дорогого дома акустика здесь звучит так, будто мы в гараже. Я улыбаюсь какой-то женщине из секретариата кабинета министров, которая стоит в углу комнаты. Она игнорирует разговаривающего с ней человека, чтобы наблюдать за мной. К сожалению, я не смогу отплатить ей за это.
— Привет, Лайт, — говорит женский голос позади меня, я чувствую прикосновение руки к моей спине и поворачиваюсь. Я должен сейчас воспользоваться моментом, чтобы запомнить её лицо, потому что в последний раз, когда я его видел, это лицо было закрыто волосами, а макушка билась об стену.
— Привет, Наоми. Я знал, что ты придёшь. — Полагаю, Миками всё-таки смог заставить Шиори пригласить её. Честно говоря, я удивлён, что она здесь. После того как она рассталась с Дживасом, у неё не было причин для появления.
— Меня пригласила Шиори. Как у тебя дела? — спрашивает она, окидывая меня беглым взглядом. — Хорошо выглядишь. — Я знаю об этом, но в любом случае киваю в знак благодарности.
Горе Наоми настолько сильно, что она, кажется, увеличила размер имплантов. Они весьма впечатляют и бросают вызов гравитации. Кто-то врезается в Наоми, проходя мимо, и она хватает себя за грудь, чтобы смягчить удар. Я не уверен, что должен открыто заметить «превращение», но так как видел и «предыдущее воплощение», теперь, когда их можно сравнить с ещё одним человеком, зажатым между нами, я чувствую, что они заслуживают того, чтобы им отдали дань приветствия. Я подношу к ним бокал вина.
— Мило… э. Очень мило.
— Ох! — она прерывисто вздыхает, снова сжимая их, и, наклонившись вперёд, шепчет: — Тебе нравится? — спрашивает она, практически пихая ими мне в лицо. Я продолжаю улыбаться.
— Всегда нравились, — мой комментарий её радует, и в попытке скрыть своё счастье она ненадолго прижимает щёку к плечу.
— Я размышляла об этом, и у меня было несколько недель свободного времени, так что… После Мэтта я просто подумала: «Пошёл ты, Мэтт, я хочу поработать над собой». Понимаешь? Он здесь?
— Он хоть раз пропускал вечер, где есть бесплатные напитки?
— Отлично. Я хочу, чтобы он их увидел. Они ровные? — спрашивает она, отходя назад, чтобы я смог оценить баланс.
— Как буйки в штиль.
— Правда? Кстати, мне жаль насчет Мисы и Мэтта. Он такой говнюк, Лайт.
Я киваю.
— Да, но Миса тоже частично виновата.
— Если хочешь знать моё мнение: она сумасшедшая. Они оба такие. Я читала об этом книгу: взаимозависимость, эмоциональная дисфункция и прочее. Думаю, я теперь понимаю, в чём проблема. У Мэтта заниженная самооценка.
— Ты думаешь, что у Дживаса заниженная самооценка? — спрашиваю я ошеломлённо. — Наоми, это, конечно, очень мило с твоей стороны быть такой всепонимающей, но если честно, я думаю, что он просто хотел трахнуть Мису.
— Нет, нет, Лайт. Ты не читал эту книгу. Видишь ли, я перевёрнутый нарциссист. Это технический термин. Я не держу в себе любовь — я дарю её. И низкая самооценка Мэтта мешает ему принимать похвалу, любовь и привязанность, которые я самоотверженно предлагаю ему, поэтому он подавляет свои эмоции и действует так, чтобы люди его отвергали. Он избегает жизни, правда. Он должен исцелить себя и принять любовные отношения, — я смотрю на неё не моргая.
— Похоже, ты долго об этом думала.
— Но Миса — полнейшая шлюха, — шипит она, её поведение меняется в одно мгновение. — Крашеная блондинка. Я всегда думала, что ты святой, раз терпишь её.
— У неё свои причуды. Но они больше не мои, и слава Богу.
Наоми внезапно бросается в мою сторону, как игрок в регби, чуть не выбив из меня дух. Она хватает меня за руку и кладет её к себе на талию, будто бы я манекен. Всё это буйное взаимодействие заставляет меня пролить несколько капель вина на ковёр, и я затираю пятно ботинком.
— Тсс. Это Мэтт, — шепчет она.
О. Отлично. Я притягиваю её ближе к себе, и мы оба широко улыбаемся, ожидая неизбежного прибытия Дживаса.
— Ягами. Наоми, — приветствует он.
— Дживас, — весело отвечаю я, и Наоми показывает ему свою «все прожекторы-на-преступника» улыбку.
— Не ожидал увидеть вас обоих здесь, — хмурится он, а затем окидывает Наоми взглядом: — Наоми, что ты с собой сделала? Ты попала в аварию? У тебя так сильно опухло… там.
— Нет, это я пытаюсь снова взять себя в руки после расставания с грязным, бесцеремонным, эгоистичным блудником. Полагаю, я должна поблагодарить тебя за то, что ты сделал это со мной, потому что я разобралась со своей жизнью и сейчас иду на эмоциональную поправку.
— Не припоминаю, что сделал это с тобой, — говорит он, указывая пальцем на её грудь. — Что за херня?
— Прости, Мэтт. Я слышу отголоски ревности? Потому что ты не можешь их потрогать, — отвечает она, срывает мою руку со своего плеча и, сжимая изо всех сил, прижимает её к своим имплантам. Дживас смотрит на меня и злостно щурится, но я отворачиваюсь к окну, небрежно попивая вино.
— Да, Наоми, — с сарказмом отвечает он, — я завидую, потому что у тебя есть вино, а у меня нет. Так или иначе, что здесь происходит?
Наоми поправляет волосы.
— Я не понимаю, о чём ты. Мы на вечеринке, Мэтт. Но для тебя жизнь — это одна большая вечеринка, не так ли?
— А ты отчаянная, раз клеишься к Ягами. Без обид, Ягами, — бормочет он. Я снисходительно улыбаюсь в знак признания и снова смотрю в окно, вспоминая важные социальные мероприятия, которые пропускаю. Миками разговаривает с Ватари, и я безумно завидую. Хорошая возможность представиться, и я должен это сделать. Я пытаюсь вырвать руку Наоми из замка, в котором она меня держит, но она лишь хватается за мой воротник, чтобы удержать меня на месте. Когда я с нетерпением смотрю на Миками и Ватари, Эл встаёт перед ними и, увидев меня, машет рукой и подходит. Твою мать, только не это.
— Лайт, давно не виделись. Как прошла твоя речь? — спрашивает он. Для тебя я «Ягами», идиот! Постойте, если я сумею спихнуть на него Наоми, то смогу выбраться отсюда.
— Лоулайт, это Наоми Мисора, и она — куратор галереи «Zoo». Наоми, это…
— Приветствую, — бросает она в раздражении, что её прервали, и поворачивается обратно к Дживасу.
— Дживас? Кто тебя пригласил? — спрашивает Эл.
— Я работаю в правительстве, Лоулайт, и это правительственное мероприятие. Твоё оправдание?
— Я рад, что кто-то нанял тебя в конце концов. Это часть какой-то инициативы по привлечению слабоумных к работе? — этот комментарий вызывает у Наоми к нему внезапное чувство любви, и она отпускает меня, чтобы представиться.
— Лоулайт-сан, я думаю, что мы будем очень хорошими друзьями, — сладко говорит она. Эл смотрит на неё так, будто бы только заметил, что она существует.
— Возможно. Если Вы скажете мне, откуда взяли бокал с вином.
Она легко машет рукой.
— От какого-то мальчика.
— Вы имейте в виду Лайта?
— Я что, похож на официанта? — спрашиваю я. — Она имела в виду, что они ходили туда-сюда с подносами, но я не видел ни одного из них уже как минут десять. Обслуживающий персонал просто отвратителен, — говорю я, допивая свой бокал. Эл поворачивается к Наоми.
— Мисора-сан, я могу одолжить у вас Лайта на минуту?
— Зачем? Куда вы его хотите увести?
— Эээ…
— Да, ты можешь меня одолжить, — говорю я, отцепляя от себя цепкую хватку, беру Лоулайта за локоть и иду с ним в противоположном направлении. — Спасибо, — шепчу я, когда мы отходим на безопасное расстояние.
— У тебя, кажется, были какие-то проблемы. Мисора… это бывшая несчастная нашего друга Дживаса? Они больше, чем на её фотографиях в прессе.
— В данный момент мне насрать на Наоми и её силикон. Познакомь меня с Ватари, — требую я. Мы зависаем на периферии, как стервятники.
— Он здесь? — Лоулайт оглядывается и замечает мою добычу. — О, да. Он здесь. Я не уверен, что сейчас подходящее время. Ещё слишком рано.
— В смысле слишком рано? Это идеальная возможность.
— Для тебя может показаться, что да, но…
Он резко останавливается, когда за нашими спинами раздается женский крик. Мы поворачиваемся, как и все в комнате. Кажется, Наоми выплеснула свой бокал вина на Дживаса. Восторг, который я чувствую, восхитителен. Я оглядываюсь кругом, чтобы оценить, насколько этот жест будет ущербен для его статуса. Некоторые старшие политики уходят, и я не могу не заметить, что те, кто остался, пытаются не замечать разразившуюся посреди комнаты семейную драму. Они открывают рты, притворяясь, что продолжают разговор, но втайне ждут разлетающихся в разные стороны стульев и мелькающих кулаков Наоми и Дживаса. На самом деле их крики не несут какого-либо смысла. Я с трудом могу разобрать отдельные слова, чувствуя прилив радости, когда «Domaine Chevalier Pere & Fils Corton-Charlemagne Grand Cru» капает с волос и лица Дживаса на его костюм, пока он рявкает что-то в сторону Наоми.
Эту сцену прерывает Миками, который тихо и неразумно встаёт между ними.
— Эм, я извиняюсь, но не могли бы вы вести себя чуть тише? — спрашивает он. Его глаза сканируют комнату, находят меня и просят подкрепления. Я пытаюсь сделать шаг вперёд, но Эл удерживает меня на месте. Он прав. Я не могу ему помочь. Я не могу позволить себе иметь к этому отношение. Пусть Дживас принимает на себя удар.
Пока Наоми бьёт закрывающегося Дживаса по голове руками, Миками всё же удаётся направить эту пару на балкон, после чего закрывает за ними дверь, опускает шторы и поворачивается лицом к комнате.
— Давайте включим что-нибудь чертовски громкое? — кричит он весело и начинает бешено тыкать пальцем по айподу, пытаясь найти что-то, что сможет заглушить продолжающийся на улице спор. Большинство старых, влиятельных политиков, похоже, уже ушли, тем самым испортив его вечеринку. Возможно, из-за времени, возможно, из-за того, что изысканный вечер быстро перешёл в драку, которую обычно можно увидеть где-нибудь в баре на окраине города. Я окидываю глазами комнату, но не вижу Ватари. Я чувствую, как паника подкатывает к горлу, тисками сжимая сердце, поэтому приближаюсь к Миками, который ставит какое-то громкое дерьмо на стерео.
— Миками, а где Ватари? — спрашиваю я.
— Он ушёл.
— Чёрт.
— Не волнуйся, Ягами, — говорит он, похлопывая рукой по моей спине в утешение. — Как ты хотел с ним поговорить, когда несколько секунд назад тут была целая бушующая драма? Мать твою, ты можешь найти что-нибудь нормальное? — он передаёт мне свой плеер. Он закинулся одной дорогой или десятью; он весь похож на один небольшой шмыгающий нос, комок энергии. — Это всего лишь женщины. Грёбаные экстрасенсы.
— И Дживас, — подмечаю я.
— Дживас — мужчина, очень глупый, да, но мы всё равно должны держаться вместе. Знаешь, как братство. Виноваты всегда женщины, — говорит он мне, и я киваю, когда Эл медленно ко мне подходит.
— Я хотел посмотреть, чем это закончится, — говорит он с грустью в голосе. — Они были в паре минут от того, чтобы расцарапать друг друга.
— Кстати, ты видел сиськи Наоми? — спрашивает меня Миками, и его глаза размером с обеденные тарелки.
***
Мои зубы идеальны для такой работы.
В газете — моя фотография. Я стою рядом со старой женщиной, повисшей у меня на руке, но композиция фотографии и разница в нашем возрасте и генетике заставляет меня сиять, как путеводная звезда нового будущего. Вы, наверное, не удивились бы, увидев такую роспись на стенах русской православной церкви. Среди служащих нижнего звена ходят слухи, что я и есть будущее.
Эл видел мою эротическую коллекцию нэцкэ и сейчас сидит на моем диване с водкой в руке. О, Эл, я не мог желать и лучшего. Обычно такой вид распутства подразумевает под собой безрадостные отношения со старым, апатичным дегенератом. Но, по правде говоря, я бы всё равно выбрал Эла. Он не является никем из вышеперечисленного, и я практически не выставляю себя на продажу. Мы оба получаем выгоду от наших отношений: я немного больше него, ибо ещё не осведомлён о его интересах. Он, кажется, наслаждается информацией, которую я ему охотно предоставляю, чтобы расправиться с теми, кто мешает моему продвижению или кого он считает порочными. Иногда он советуется, кого следует продать прессе, и я искренними просьбами убедил его не нацеливаться на Миками. Не могу не согласиться, что меч висит на волоске от его шеи, но всё должно выглядеть как можно более естественно: в нужное время в нужном месте, — чтобы оно смогло принести мне выгоду. И, скорее всего, время уже наступило. Миками официально выдвинул свою кандидатуру в министерство образования. Я планирую сделать свой ход на следующей неделе. Я резко встаю со стула и иду к книжному шкафу, провожу пальцем вдоль книг и выпиваю свой двойной шот за один раз. Эл, конечно же, это замечает.
— Ты кажешься сегодня особенно задумчивым, Лайт, — комментирует он. — Есть что-то важное сказать?
— Нет… Я… — я обрываюсь на полуслове, переполненный внутренним смятением, которое я должен чувствовать, и Эл быстро теряет терпение.
— Давай, выкладывай. Нам обоим завтра на работу.
— У Миками… может быть проблема, — признаюсь я.
— Какая?
— В последнее время он закидывается всё больше и больше. Я беспокоюсь за него.
— О, Миками, твой кокаиновый друг. Он наконец-то попал в кризисную ситуацию? Превосходно.
— Это не превосходно. Что мне делать?
— Чтобы помочь ему? Ты ничего не можешь сделать. Знаешь, что я думаю? — говорит он, отпивая водки, и ставит стакан обратно на стол.
— Ты хочешь, чтобы я сдал его, не так ли?
— Ты уже это сделал. Я просто жду, когда ты спустишь ситуацию с поводка.
На самом деле я чувствую себя нервозно и неуверенно. Или предвкушающе. Или всё сразу. На горизонте что-то намечается, и я могу быть там уже на следующей неделе.
— Если я её спущу, что ты будешь делать? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом.
— Я? Ничего. Я просто могу случайно проболтаться журналисту, но помимо этого…
— Это его уничтожит.
— Он будет винить только себя. И Лайт, прекращай, — говорит он, вытаскивая из кармана моего пиджака, лежащего на диване, небольшой прозрачный пакетик с белым веществом. Значит, когда я не вижу, он роется в моей одежде. Грёбаный детектив.
— Это Миками.
— Как скажешь, — он презрительно бормочет, бросая пакетик на стол. — Я не сомневаюсь, что ты делаешь это с Миками, чтобы подбодрить его.
Извращённый ублюдок.
— Я не знаю, о чём ты говоришь. Миками — мой друг, и я бы никогда так с ним не поступил. Я преданный, трудолюбивый, правительственный чиновник. Как думаешь, зачем мне рисковать всем этим ради наркотиков?
— Давление коллег? Я не знаю, Лайт. Ты должен перестать притворяться, что заботишься о Миками или о ком-то ещё. Ты здесь ради себя самого; я это знаю, и ты это знаешь. Я позволяю тебе использовать себя, но это лишь по обоюдному согласию. Поверь мне, если бы я не нашёл в этом что-то для себя, то мы бы здесь не сидели. Я не одна из твоих голубоглазых подружек. Я могу получить столько же, сколько и ты, так что можешь заканчивать с этими лживыми спектаклями.
— Я ненавижу ложь. Я всё ещё сожалею, что сказал тебе эти вещи, зная, что ты с ними сделаешь. Миками помог мне стать тем, кто я есть сейчас.
— И сейчас он совершенно бесполезен. То, что тебе не нужно, — это связи с наркоманом и скандал, который разразится по моему свистку. Ситуация накалилась до такой степени, что скоро будет не из чего извлечь выгоду. Такие вещи всегда всплывают. Если тебя это успокоит, то после этого он будет вынужден завязать. В его ошибке есть хоть что-то хорошее.
— Образование, — говорю я холодно. Стоит ли продавать одного из ваших ближайших партнёров за должность? Да. Да, стоит.
— Конечно, образование. И это даже сможет принести пользу здравоохранению. Тот, кто займёт место, не сможет уже быть хуже, чем Миками. Как это выглядит со стороны: сначала человек с застойной сердечной недостаточностью, а затем его преемник, который оказывается наркоманом? Им нужен кто-то здоровый и чистый. Я надеюсь, что они смогут найти кого-то подходящего, потому что я не знаю ни одного человека, который соответствует подобному описанию. Но я хочу, чтобы ты получил место в образовании. Если тебя не пугает перспектива. Может быть, для тебя это будет слишком большой ответственностью. Иногда я забываю, насколько ты молод. Большинство двадцатишестилетних, что работают в правительстве, толкают тележки с сэндвичами.
— Я не боюсь, — говорю я дерзко. — Но Эл, образование — не слишком ли рано?
— Я думаю, ты готов, — уверяет он меня с улыбкой. — Дело в том, что ты, Лайт — человек, который найдёт выход из любой ситуации. Но ты и так это знаешь.
Нет. Но это всё равно приятно слышать.
— Ты действительно веришь в меня? — говорю я, подойдя к нему и садясь рядом в надежде, что выгляжу подобающе смиренным.
— Полагаю, что да. Не уверен в том, что ослеплён любовью и экстазом.
— Это слишком просто.
— Что ты имеешь в виду? Это моя работа, нет?
— Я не знаю. Не понимаю, для чего ты это делаешь.
— Честно говоря, я нахожу тебя очаровательным. Я вижу, как грядёт буря, и мне не терпится увидеть, чем всё это закончится. Новый мир, — говорит он.
Чёрт возьми. Он знает это. Он верит. Люди говорят, что у них есть мечты для лучшего нового мира, но мои мысли — не мечты, а практически реальность. Я дотягиваюсь до его шеи и приближаюсь к нему. Его рот приоткрывается в ожидании, и я позволяю своим губам парить над его лицом, чувствуя его дыхание.
— Ты прав, — шепчу я. — Я вижу его. Я всегда это знал.
— Откройся миру, Лайт, — шепчет он мне в ответ, улыбаясь будто в шутку. Я бы не услышал эти слова, не будь мы так близко. — Покажи им свой новый мир.
И я целую его, и довольно жадно, признаюсь. Я готов отдать ему всю энергию взамен на то, что он мне дал. Но у него есть только то, что я позволяю ему иметь, потому что так оно было и должно быть всегда.
Я отрываюсь, чтобы забраться на него сверху, разводя его ноги коленом. Его руки обвиваются вокруг моей головы, не позволяя отдалиться, и притягивают меня ближе. Сквозь кожу я чувствую тепло, лёгкое давление и биение его пульса. Это забавляет. Я привстаю, чтобы спустить руку ему в штаны, заставляя его издать резкий, громкий вздох, который я заглушаю, проникая языком ему в рот. Он издаёт приглушенный стон и наклоняет голову, чтобы прижать щёку к моей, как будто я его удивил и ему нужно время, чтобы восстановить дыхание. Разве он ещё не привык? Идиот.
Поэтому я целую его шею, прикасаясь губами по всей длине, приближаясь к мочке уха, иначе такими же темпами я мог бы успеть зайти на Фейсбук или прочитать какой-нибудь документ. Его тело невольно выгибается мне навстречу, и я чувствую, как его стояк упирается мне в бедро и… это всё, что мне нужно, чтобы это стало чем-то взаимовыгодным. Теперь я инвестор. Я не могу сдержать тихие вздохи ему в рот, когда его руки сжимают ткань, забираются под рубашку и скользят по моему позвоночнику. Внезапно всё, что я хочу — это трахнуть его, настолько сильно, что мне приходится приводить свои мысли в порядок, пока кровь приливает к паху. Его язык толкается мне в рот, дыхание обдувает лицо, будто бы мы в грёбаной аэродинамической трубе.
Целовать его так — уже привычно. Приятно, и всё как обычно, но что мне нравится больше всего — это его отчаянный и агрессивный порыв; в ход идут зубы, язык — и никакого воздуха. К счастью, я отличный пловец и могу задержать дыхание на четыре минуты и шестнадцать секунд, что иногда бывает кстати. Я чувствую, как он напрягается под моей хваткой и, сжав кулак с коротким «как ты смеешь», стонет и борется за дыхание, которое я у него отбираю. Посмотрите на него, насколько он жалок, выдыхая тихое «блять». И улыбаясь, я не стараюсь скрыть самодовольство. Это кажется нашим естественным антрактом (я не хочу, чтобы этот бедный ублюдок гипервентилировал и умер на мне), поэтому я пользуюсь случаем, чтобы избавиться от нашей, ставшей уже ненужной, одежды. Он наблюдает за мной, и в его глазах вспыхивает желание чего-то опасного. Я чувствую что-то вроде нежности к нему, потому что его эмоции теперь беззащитны. Я ничего не могу с этим поделать.
Именно в такие моменты я понимаю, как легко может исчезнуть моя рациональность, когда он говорит и делает нужные вещи в нужное время.
