Сладкое море

« — Вы знали кто это? Понимали, чей это сын?! Почему вы вообще до сих пор не отчислили его из университета?! В кабинет к ректору заявилось пять человек студентов-общественников и плюс один с камерой. Ректор, румяный, лысый, в дорогих очках, держался спокойно, вел себя „понимающе“, пытался что-то растолковать: — Ну вы поймите — есть устав университета, есть правила, там четко прописано. Я… нам не за что было его отчислять. Отчисления происходят в следующих случаях: за неуспеваемость, прогулы, нарушение распорядка, задолженность по оплате… по оплате… если он… — Но вы знали, чей это сын?! — Откуда?! В розыске он нигде не значился, вступительные экзамены сдал хорошо, учился исправно… платил… У него были мелкие замечания… но… это же не смертельно. — Ну, а теперь, когда вы знаете, что это сын террориста номер один, вы примете меры?! — Разумеется! — ректор выдохнул и развел руками. — Конечно, мы не можем позволить, чтобы на наше учебное заведение легло такое… такое… мы в свою очередь, естественно…» Макс отключил телефон. Ярость из сердца хлынула в руку, кулак стал сжиматься, корпус не выдержал и треснул. Стекло раскололось и порезало руку. Не обращая на боль внимания, Макс откинулся на подушку и уставился в тошнотворно-белый потолок палаты. Почему-то хотелось боли. Хотелось быть изуродованным, растерзанным, чтоб кишки наружу, чтоб люди ахали. И снова и снова приходила мысль — что машину нужно было направить в толпу, чтобы смести всех этих идиотов с тротуара и самому разбиться вдребезги. Хотелось ужаса, боли и ада… но все было тихо. Он даже и пострадал-то не особо. Так… ушибы, синяки да ссадины. Вот левую руку было больно поднимать. И в локте что-то похрустывало, кажется… «Сын Шакала, сын Шакала». Самое обидное было в том, что, по сути, он и не был сыном своего отца. Он его и ни разу не видел даже, не знал толком и не помнил, как он выглядит. В детстве он очень переживал, что у него не полная семья, ведь в округе все семьи были нормальными, полными. Это в Вангланде запросто может быть и две мамы, или два папы, или вообще один родитель. Там такое нормально и никого не смущает. А здесь страна консервативная, патриархальная. Тут отклонения от нормы не приветствуются. Макс посмотрел в окно, и в сердце впилась тоска. Он наморщился. Голос матери был слышен еще в коридоре. — Я потушу! Потушу! Хорошо! — вскрикнула она, вихрем врываясь в палату. Подойдя к умывальнику, она истерично раздавила сигарету в раковине и, обернувшись, оценивающе посмотрела на сына. Макс отвернулся. Это все для него было слишком тяжко. Только не сейчас. Только не она… — Ну и… — начала мать, поправляя халат, накинутый на плечи, усаживаясь на стул и пристраивая дорогущую сумочку на колени. — Посмотри на меня! Я с тобой разговариваю, посмотри на меня! Макс, назло ей отвернувшись, разглядывал оконную раму. — Ты понимаешь, что ты чуть людей не угробил?! Что ты мог задавить людей, понимаешь?! Ты что творишь вообще, я тебя спрашиваю! Тебе, идиоту, нужно было просто прийти в студию, покивать головой и покаяться! С этим справилась бы даже обезьяна! А ты что натворил?! Посмотри на меня! Отвечай, когда я с тобой разговариваю! — Уходи… — прошептал Макс, закрывая глаза. — Я уходи?! Значит, я уходи! Ах ты, сволочь неблагодарная! Пока ты тут лежишь-прохлаждаешься, я бегаю по адвокатам, по полициям, по… бегаю по всему городу, а ты мне…! Вот твоя какая благодарность, да?! Ох, и сволочь же ты, сынок! — нервными движениями она выхватила тонкую сигарету и глубоко затянулась, стряхнув головой волосы с глаз. — Короче говоря — знаешь что, милый мой — хватит! Мне позвонил твой папаша, так что готовься. Как только выпишут — поедешь к нему. Все внутри Макса замерло. — Как… к нему? Куда к нему? — Я не знаю, как называется эта идиотская страна где он там находится, но вот ты как раз это и выяснишь. — Но там же война! — позабыв о боли в теле, Макс приподнялся на руках. — Ну… очевидно там, где он обитает, нет войны, — сказала она, выпустив струю дыма. — Я никуда не поеду! Я на юг не поеду! Вы чего?! Мать осмотрела его холодными голубыми глазами: — Ну, значит, ты пойдешь работать. — Куда?! — Не знаю. Куда возьмут. Потому что из университета тебя выперли, и отец твой позвонил мне и сказал, что теперь он сам лично будет заниматься твоим воспитанием. — Я на юг не поеду! На войну не поеду! Ты в своем уме?! — упрямо повторил он, повышая голос. — А ты не ори на меня! И глаза не пучь! А впрочем — делай как знаешь! Слова отца я тебе передала. Как дальше жить — решай сам. Все. И скажи спасибо, что ты не убил и не покалечил никого, что все можно замять деньгами, а то так бы уселся еще на несколько лет за решетку. После этого для Макса разговор потерял всякий смысл. Внутренне Макс был спокоен и принял предложение матери, хотя внешне еще фыркал и кипел от ярости. — Спасибо мне не скажешь за хлопоты? — уходя, поинтересовалась мать. — Нет. Не скажу… — процедил он через губу. Мать удручающе покивала головой: — Сынок называется… — она поднялась и пошла к выходу. — Да и будь ты проклят, собака! — вдруг вскрикнула она и исчезла. И Макс остался один. Он чувствовал уже, что поедет к отцу, что внутренне он уже решился на это, и ему было не по себе. Дикий, вечно воюющий юг казался ему местом страшным, жестоким, отталкивающим. Но все равно было в этом нечто притягивающее — бросить все, все сжечь, все разломать и уехать в другой мир. Фигура отца возбуждала и пугала его. Все вокруг бездумно повторяли телевизионную фразу «террорист номер один», но как это, интересно, будет выглядеть в реале? Какая-то пещера. Ящики с оружием. Хмурые бородачи, обвешенные стволами, и пулеметные ленты. Какие-то секретные планы по убийству мирных людей. И в самой середине — высокий, крупный, плешивый, с квадратным подбородком блондин-отец, в камуфляже, черных очках и с пистолетом в кобуре. Или, может быть, он будет в халате, в безвкусно-дорогом особняке, в окружении развратных сочных красавиц, охраны, алкоголя и наркотиков. А может, это — поехавший фанатик, который все время читает религиозную литературу и за любой проступок молча стреляет в голову? Макс сбежал из больницы уже вечером. Рука все так же плохо поднималась. Правое колено болело. Ссадины по всему телу жгли и норовили закровоточить, но он не мог больше просто лежать без дела. Судьба его решалась — он не мог усидеть на месте. Несмотря ни на что, домой он не зашел. Специально — чтобы не видеть и не прощаться с матерью. Так он решил отомстить ей. После покупки нового телефона он понял, что денег остались сущие гроши. О номере в отеле нечего было даже и думать. Это не пугало его. В огромном, бескрайнем «Царском Базаре» он долго просидел под многотонным аквариумом с акулами, за столиком попивая кофе — просто убивая время до утра. Когда он зарядил и оживил новый телефон — тут же полезли всякие сообщения. Несколько раз звонил Алекс, но Макс так и не перезвонил ему. Он представлял себя монахом, отринувшим мир и уходящим в пустыню. Алекса было жалко, и он наслаждался этой садистской грустью. Домогался его и еще какой-то номер — четыре четверки на конце — кто это, Макс не знал и не стал отвечать. Номер был настойчив и не унывал, но и Макс не поддавался. «Опять очередные мозгакруты! Хотят меня как уродца напоказ выставить и оплевать… Хрен вам, суки!» В какой-то момент гигантский торговый центр закрылся. Свет гас на многочисленных этажах. Охранники вежливо, но настойчиво попросили уйти. Макс скитался по душному, жаркому, сияющему городу. Несколько раз он садился покемарить на лавке под пальмой, но его тут же сгоняли полицейские — бродяжничество было запрещено, и его могли легко определить в каталажку. Мглистым тихим утром, перед рассветом, он написал отцу, что просит денег, но отец не отвечал. «А что, если убили? Ведь там же война. А что, если и меня убьют?» Он устал и грустил. В конце концов он отдал последние гроши за проезд в автобусе и так и уснул под кондиционером, катаясь по всему городу в пустом салоне.