***
Плотные лепестки впивались в ткань подушки, словно вдавливаемые тяжёлым взглядом. — Долго будешь смотреть? Надеешься, что милая фея выйдет и поцелует тебя в носик?~ — Не смешно, — парень скривился, рывком натягивая одеяло до уровня макушки. Сдвинув упавшие на лицо пряди, он вновь опустил взгляд на матово-белый цветок, напоминающий широко раскрытую лилию, но словно высеченый из белого кремня. Чуть изогнутые лепестки закрывали такую же белую чашечку и стебель длиной не больше ладони, заострённый, напоминающий шило. Серые глаза зло сощурились, пальцы крепче сжали основание цветка, а тот как ни в чём ни бывало лежал в ладони, стойко противясь холодом и безжизненностью. — Широ, я понимаю, что тебе тяжело, но возьми себя в руки, — послышалось за спиной, и одеяло медленно сдвинули назад. Утреннее солнце вновь осветило комнату и двух парней, один из которых тщетно пытался отвернуть другого от стенки, словно магнитом притягивающей его в омут печали и раздражения. — Прошла неделя. — Вот именно. Уже неделя, как я облажался. — После того, что мы видели, думаешь, могло быть иначе? — Широ прикрыл глаза, закусывая губу от досады. Собеседник осторожно коснулся его пальцев, стремясь разжать их и забрать цветок, но был тут же перехвачен за запястье. — Успокойся: я просто переложу его, — хватка лишь усилилась. — Эту «радость» почти десять лет ничто не берёт, а ты будто переживаешь, что она рассыпется в песочек в другом конце комнаты. Секундное сомнение — пальцы разжались, и парень забрал лилию, после оставив её на столе возле стенки, где лежал спрятанный в ножны меч. Посмотрел назад: волосы товарища, уткнувшегося лицом в подушку, почти сливались с её белизной, а воздух донёс рваный выдох разочарования, напоминающий всхлип. «Вот же…» — Широ Минами, ты чёртова депрессивная туша! Хватит ныть и вставай уже! — парень сильно тряхнул друга, сдёрнув с него одеяло и продолжая прикрикивать для большей убедительности. В глазах отображалось волнение: на самом деле он не знал, чем помочь и как достучаться до сознания, напрочь поссорившегося с ушами и здравым смыслом. — Не хочу. — А надо! И оффни глазки дохлой рыбы: Мики, когда всплыл к праотцам, и то выглядел получше! — Оставь меня. — Обойдёшься, — парень поднял товарища за грудки рубашки и несильно опрокинул на стену, дабы тот хотя бы смотрел ему в лицо. — Я — твой лучший друг, а ты хочешь, чтоб я развернулся и покинул тебя в таком состоянии? Да не будет этого! — Кейджи, что здесь происходит? Семь утра только — умерь свой пыл. Тёмноволосая женщина быстрым шагом зашла в комнату, разнимая парней. С её приходом комнату наполнил спектр запахов, сочащихся с кухни: парового риса, здобы с шоколадом, смеси свежеприготовленного зелёного чая и какао на молоке. Кейджи глубоко вдохнул — то ли от облегчения, что в своих доводах он теперь не один, то ли в попытке наесться одним только запахом, предполагая, что товарища переубедить сложно, а потому завтрак для обоих будет нескоро. — Мама, хоть ты убеди его, что нечего столько дней втупляться в подушку, — тихо пробурчал парень. Женщина посмотрела на Минами и заметила кровоподтёки на его правом запястье. — Идём, Широ: нужно сменить повязки. Помоги ему, — обратилась она к сыну, спешно возвращаясь на кухню. Кейджи перекинул руку товарища себе через плечи и, поддерживая того за бок, повёл его следом. Беловолосый тихо зашипел от боли и зажмурился, терпя боль в грудной клетке и предплечьях. Уже на кухне он медленно опустился на табуретку и, только его отпустили, положил здоровую руку на стол и уткнулся лицом в локоть. Тело пробивали слабая дрожь, которую парень пытался сдержать, и слабость, из-за которой хотелось как можно скорее вернуться под одеяло. Женщина — Михо Фукуи — перенесла тарелки с завтраком к плите, взамен на стол выложив чистые бинты, вату, бутылочки со спиртом и перекисью. Кейджи тем временем растормошил товарища, помог ему снять кофту и теперь разматывал бинты на грудной клетке; Широ медленно стягивал их с правой руки и складывал обретшую буро-красный цвет ткань на колени, поверх кофты, изнутри также пропитанной кровью. Прикосновения мокрой от спирта ваты отдавали колющей болью и жжением, но Минами сцепил зубы, не проронив ни звука, пока женщина осторожно убирала застывшую кровь. Две глубоких раны пересекали грудь: одна — короче — тянулась выше к ключице, вторая заканчивалась слева на уровне нижних рёбер. Третья проходила почти через всю руку, доходя до запястья, и несколько небольших, словно нанесённых вскользь, рассекали спину. Края у всех были местами воспалены и острой болью отвечали на любое прикосновение, но в большей мере они затягивались: покраснение сходило на нет, края не расползались, поскольку были давно — хоть и неаккуратно — прижжены, но временами из-за неосторожных движений растрескивались и кровоточили. Изнутри раны стягивало буро-красными корочками струпа. Перекись уже не пенилась на кровоточащей руке, новые короткие подтёки смыты, и женщина аккуратно перебинтовала все раны, при необходимости покладывая марлевую ткань, после — вколола антибиотик. Кейджи тем временем вынес пропитанные кровью вещи в ванную и вернулся рубашкой, которую накинул на плечи товарища. — Это же твоя, — обернувшись, сказал Минами. — Твои вещи в стирке, часть к вечеру высохнет, — в коридоре послышались шаги; вскоре в кухню зашла Михо, а за ней девочка, сразу подбежавшая к тёмноволосому брату и сгрёбшая его в крепкие объятия, когда тот поднял её на руки. Парень улыбнулся и растрепал её взлохмаченные ото сна волосы. — Доброе утро, Широ, — она положила руки на плечи парня, заменяя этим объятия, а он с лёгкой тоской кивнул в ответ. Девочка растерянно посмотрела на брата. — Спасибо за заботу, госпожа Фукуи, Кейджи, Изуми… Но я не хочу отягощать вас ещё дольше — мне следует вернуться домой. Младшие удивлённо уставились на товарища, который затих, потупив взгляд в пол. Про «возвращение домой» они давненько не слышали — с тех пор, как он и Кейджи перешли в среднюю школу, так точно. Михо тогда уже переставила тарелки обратно на стол и теперь подошла к Минами, нежно коснулась его щёк и заставила посмотреть на неё. Взгляд тёмно-карих глаз был по-матерински заботливым, тёплым. — Обязательно вернёшься, когда поправишься, а до того я буду присматривать за тобой. Я ведь врач, и ты очень близкий друг моим детям, — улыбка этой женщины наполнила Широ теплом. — Могу позвонить твоей маме и объяснить твоё состояние, если об этом волнуешься. Скажешь номер? — Н-не стоит… — быстро стушевался парень, отводя взгляд. «Будто он хоть раз интересовался, — Кейджи решил, что вслух это будет лишним. — У них там своя атмосфера».***
За завтраком кухня наполнилась размеренными разговорами о планах на день. Изуми предвкушала, как через полгода поступит в среднюю школу и её жизнь наполнится многочисленными приключениями, прогулками с друзьями и ответственностью, что вырвет её из детских лет, сделает подростком, а также в школе прибавится предметов более интересных, чем нынешние. Кейджи с выражением знатока подбрасывал аргументы, стремясь подбить сестринскую наивность: ни тебе свободного времени из-за бездонного колодца с домашней работой, ни «долгих восхитительных» прогулок ближе к ночи, поскольку все волнуются за родное и такое маленькое, ещё слабенькое существо и нужно будет возвращаться к семи-восьми; ни ответственности, которая, если и есть, остаётся на стадии початка кукурудзы и претесняется неопытностью, необдуманными решениями… Звучало довольно пессимистично, однако девочка хитро улыбнулась и кивнула на палево-жёлтую скатерть, подвешенную на стене, куда также крепились фотографии брата и сестры с их друзьями. Намёк устремлялся на ту, что ближе к краю, в светло-коричневой рамке: кофейня, в центре Кейджи и светловолосая девушка, улыбаясь, держат чашечки с кофе, украшенные в стиле латте-арта. Парень резко проехался на табуретке вправо и выпрямился, как ни в чём ни бывало продолжая пить чай, но румянец алел на щеках и тёмноволосый временами раскачивался, будто матрёшка, упрямо закрывая фотографии от сестры. Широ молча пил чай, пытаясь стать невидимкой, пока не постучали в окно. С улицы ребятам приветливо улыбнулся парень с синими волосами, что ближе к кончикам становились белыми и доставали до плеч. Фукуи впустил гостя, который тут влетел на кухню, размахивая большой тетрадью и торжественно заявляя, что у него что-то получилось. Через плечо висела сумка достаточного размера, чтоб в неё помещались листы А3. На чёрной ткани и ручках выделялись пятна от краски, как и на цветастой рубашке и джинсах, где их было намного больше. Под глазами залягла лёгкая синева, словно парень не спал день-два, а пальцы приобрели серый оттенок — менее заметный на правой руке, скованной гипсом. Минами отчаянно хотел провалиться сквозь землю. — Город засыпает — токсикоманы едят акварель?* — спросил Кейджи, когда мать ушла собираться на работу. — Город просыпается — я заваливаюсь с новостями! И скетчбуком, — парень с улыбкой помахал тетрадью. — Широ, ты не простынь, что сушится на балконе, — выше нос! — Отстань, — сухо бросил тот, скрыв глаза за чёлкой. — Брось, неужели… — Микадзуки, Богом прошу, отстань, — с нажимом повторил парень. Его товарищи переглянулись, Фукуи лишь вздохнул, ничего другого не ожидая. — Продолжайте, а я пойду. Минами медленно встал, терпя боль, однако его тут же посадили на место, надавив на плечи. Гипс, местами перемазанный краской и графитом, исчез из поля зрения, после чего силуэт гостя всплыл прямо впереди: парень, отдав сумку и тетрадь Изуми, в театральной манере мелькал перед глазами. — Уже осень, но это не повод впадать в спячку, — Микадзуки сделал псевдоразминку, пытаясь не сильно напрягать сломанную руку. — Скоро всё заживёт, пойдём на турнички, возможно, ты наконец-то научишь меня и Кимико подаче в прыжке… — Почему?! — парень сорвался на крик и попытался встать, но резкая боль осадила его на место, заставив тихо шипеть от бессилия. — «Скоро всё заживёт» — это не повод забыть обо всём и быть таким беззаботным! Говорить со мной, как раньше, будто ничего не случилось, будто не я повёл вас в тот ад! Почему… — Широ, не переживай так, — Микадзуки сбавил волну эмоций, которыми минутами ранее затопил кухню, и тепло улыбнулся. В голосе едва ощущалась горечь. — Всё поправимо. — Почему никто не обвиняет меня, не избегает, не выгоняет домой? Наоборот пытаетесь помочь, вытащить — ради кого?! — Минами поднял взгляд, но недостаточно, чтобы переглянуться с товарищем. Несколько солёных капель спустились по щекам и беззвучно упали на пол. — Я не хотел того, что произошло, я должен был разобраться со всем сам, пойти в одиночку, но это не отменяет того, что всем досталось… Изуми мельком посмотрела на брата, а тот взглядом намекнул, что ей лучше молчать. Пусть разбавляет атмосферу своим светом, теплом, ещё не ушедшей детской наивностью, утешает и кормит плюшками, но говорить по существу будут другие. Те, кто были рядом неделю назад; Кейджи до невозможного рад, что его сестра тогда была далеко — возможно, ещё в большей безопасности, чем кажется. — Я не видел, как умерла она, но с ужасом осознаю, что подобное может случится с каждым. Мир намного более жесток, чем мы думали, а у смерти — ещё больше лиц, — Фукуи монотонно перемешивал давно растворённый сахар в холодном чае. — Однако выбора от того больше не становится: или ты защитишь то, что тебе важно, или всё решат за тебя. Помнишь, как ты начал тренироваться? — несколько секунд молчания, ответа нет. — Ты обнажил меч синигами и пообещал, что защитишь им всё, что с того момента признаешь важным. Глаза Широ едва заметно дрогнули. Перед глазами, словно это случилось только что, промелькнул блеск лезвия, искрящегося на солнце и удерживаемого за рукоять двумя ещё маленькими ладошками. — Я пообещал то же самое, когда нашёл свой способ защищать. Да, в этот раз мы не смогли, да, наши товарищи ранены. Но кто сказал, что это снимет с нас обещание? — недолгое молчание. — И, если подумать, даже проиграв, ты ничего не потерял — пускай по счастливой случайности. — И, надеюсь, немножно приобрёл. Перед глазами вновь мелькнула тетрадь — новая, с ещё не убитой или хаотично разрисованной крепкой обложкой, — и Широ поднял недоумённый взгляд на Микадзуки. — Ты много лет собирал информацию о синигами и душах в целом, даже Акияму заразил этим. Думаю, вам пригодится. Минами открыл скетчбук. Первая страница, напоминающая содержание, лишь оформлена, но почти не расписана. Открыв следующую, парень почувствовал, что сердце пропускает удар: столь неприятно сдавило грудную клетку. На него смотрели глаза синигами, недавно чуть не забравшего у него всё снова. Бесцветные, без штриховки и теней, которые Микадзуки без устали наносил в каждой своей работе. Волосы, угловатой длинной чёлкой спадающие на лицо. Просто контур. А по нему до чесотки в костяшках хотелось врезать. В серых глазах вскипела злость, взгляд переметнулся на другую страницу разворота. Там синигами был уже не портретом, а в полный рост, с ещё несколькими портретами с разных ракурсов вокруг. На развороте было «облачками» обведено несколько областей для текста, вверху — место для заглавия. Широ открыл следующий — на него смотрел кто-то другой. На каждом из серии таких же бесцветных лиц выделялись три параллельных кривых — видимо, проведённых от фонаря, ибо Микадзуки оставил детализацию своих набросков на потом. Они рассекали правую часть лица, а на левой щеке было обведено небольшую область — со знаком вопроса в центре. Третий разворот был едва заполнен и подписан: «Старик». Набросок был очень обобщённым, в образе выделялись разве что длинная борода, перевязанная лентами, и деревянный посох. Прорисовки лица почти не было. Ещё несколько минут пролистав тетрадь, парень поднял удивлённый взгляд на товарища, чем и воспользовалась Изуми, забрав скетчбук себе: из-за спин трёх высоких подростков она едва что-то видела. — Микадзуки, как ты это сделал? Твоя рука же… — Пару ночей без сна — и готово. Забыл, что рисовать я могу обеими? — усмехнулся тот. — Хотя лучше бы всё срослось поскорее: левой по-прежнему получается столько косяков! Широ и Кейджи втупили взгляды, полные критицизма, в первый попавшийся разворот; Изуми даже отодвинулась, оставив тетрадь им. Парни улавливали каждый изъян, каждый неаккуратный штрих и… — Законченный рисунок, что. Я бы в рамочку поставил. — А я бы врезал: рожа, будто эта сволочь передо мной стоит и дышит… — Ребята, у вас со зрением проблемы? Даже вскользь видно, что этот глаз кривой, волосы заложены чуть выше нужного, а бровь вообще поломали, как пряник. — Слышь ты, засунь свой перфекционизм в- — Тише, леди рядом. Хотя, Микадзуки, ты правда такую пургу несёшь… Парень посмотрел на товарищей так, словно они оскорбили его искусство, но быстро забыл об этом: каждый придирчив к своим тараканам. — Как видите, дорабатывать ещё много, и мне нужна ваша помощь. Я не помню, как выглядели некоторые, так что подскажете? — Да не вопрос, — согласились парни. — Облака с текстом за вами, в рисунках тоже можете подправить. Только молю: используйте только мягкие карандаши, желательно двойку-тройку и не давите сильно, ведь не ототру потом. А ещё… — Сложно, рисуем ручкой. — Кейджи! — Можешь нарисовать мне такого же? — Минами прервал споры позади себя, ткнув пальцем в первый разворот. Синеволосый лишь кивнул, достав из сумки чистый лист, два карандаша, и принялся за работу. — И зачем? Серьёзно в рамочку поставишь? — поинтересовался Фукуи. — Много чести — прибью на стенку, когда домой вернусь, чтоб — не дай боже — не забыть, кто мне задолжал. — Готово, как подписать? — вскоре спросил Микадзуки. — Идзуру Кира. «Отсчёт пошёл. И, когда он достигнет нуля, я наконец-то убью тебя». Широ и Кейджи сдвинули табуретки, положив перед собой скетчбук, Изуми забралась на колени брата, также желая поучаствовать. Пока ребята что-то заполняли, временами ища ответы в потрёпанных временем блокнотах Минами, Микадзуки заварил себе чай и теперь блаженно довольствовался горячим напитком. Раскладушка издала тихий звон, оповещая о новом сообщении, и парень нехотя потянулся к сумке. Вскоре, прочтя его, он поперхнулся от волнения. — Ребята, кажется, я приношу не только хорошие новости. Акияма снова сбежала из дома.