***
Юнги стоит перед зеркалом и густо мажет алый блеск на губы. Он смотрит на своё отражение и понимает, что тянет блевать. Отшвыривает бутылёк в сторону и смотрит на жирные, яркие разводы, стекающие по бледно-персиковой стене. Он кривит губы и морщится. Слегка трепещет ресницами, еле сдерживая рвущиеся наружу слёзы. Первый всхлип отражается от его внутреннего Я и скатывается вниз горькой дорожкой. Оставляет за собой пламенеющий след, заставляет открыть рот и глотнуть воздуха. Прикусывает щёку изнутри, но не слишком сильно. Боится прокусить. Больно. А Юнги боли боится. Размазывает тыльной стороной ладони густой слой блеска и несдержанно оседает на пол, бьёт по нему руками, открывает рот в безмолвном крике, царапает собственную кожу, закусывает запястье и давит, давит, что есть силы. Но недостаточно сильно для того чтобы появился синяк. Больно. Больно. Рвёт на себе рубашку, слышит, как щёлкает замок входной двери. Страх. Быстро хватает полотенце и бежит в ванну. Выдыхает спокойно только тогда, когда щёлкает защёлка на двери и придерживается за раковину. Его трясёт. Он продолжает повторять себе. Ты сильный Юнги, ты справишься. Всегда справлялся и сейчас справишься. Он уже не помнит как было время «До» и уже не помнит, когда началось время «После». Не интересуется. Ненависть к себе, неожиданные вспышки. А ведь казалось бы, всего лишь прыщик выскочил, всего лишь поссорился с другом, всего лишь снова сказали, что никем был, никем и останется. Падает на колени, тянется к крану, но обессиленно продолжает стоять на ледяном кафеле. Он выводит глазами SAVE ME в воздухе и молит Дьявола забрать его душу, пустить по всем кругам Ада, только бы не здесь. Не с этими людьми, не в этой квартире. Только бы не смотреть в это зеркало, нет, не иметь возможности в него смотреть. Не плакать, не страдать, не ждать, что станет лучше. Не хотеть умереть, не думать, не говорить себе что всё наладится. Наладится ведь? Как бы он не верил, кому бы не молился, лучше не становится. Становится хуже и вместо того, чтобы пытаться выбраться, он ныряет глубже, позволяет себе тонуть. Ненависть. Ненависть к себе, к этому миру. Топит, душит. Заливает раскалённое олово в глотку, заставляет глотать. Видеть себя каждый день в отражении зеркала и ведь как бы не хотелось, мимо не пройдёшь. Глянуть, хоть одним глазком. Вдруг волосы растрепались, вдруг новая болячка выскочила, вдруг что-нибудь ещё. А после ненавидеть себя. Ненавидеть вдвойне. Волосы. Брови. Глаза. Уши. Нос. Щёки. Губы. «Я выгляжу плохо. Останусь сегодня дома.» «Да, прости, я неважно себя чувствую, погуляем в другой раз.» Слёзы. Слёзы. Слёзы. Срыв, вновь ненависть, снова боль. Рвать на себе волосы, скуля и заливая кафельный пол слезами, — вот что он умеет и практикует изо дня в день. Дни переходят в недели, недели в месяца. Часики тикают, и каждая секунда отражается от стенок мозга, отдаётся тупой болью в висках. Брови съезжаются раз за разом к переносице, как бы уговаривая хозяина этого хаоса взять в рот спасительную таблетку. Горькую, пусть и не такую горькую как сперма одноклассников. Горечь поможет отвлечься, перекроет собой боль, пусть и ненадолго. Вдох, выдох. Улыбка. И пусть Юнги видит как она трескается, он продолжит улыбаться.***
Ночь. Улицы загораются разноцветными огнями, скрывая за яркими вывесками людские страхи. Демоны выбираются наружу, толкая людей на безрассудные, грязные поступки. Поедают живьём. И, о как бы Джин хотел, что бы это было в переносном смысле. Джин торопливо идёт по улице и чувствует упирающееся ему в шею дыхание. Страшно? Нет. Совсем нет. Из-за угла вываливается компашка явно выпивших альф. Он переходит дорогу и с радостью отмечает, что альфы его не заметили. Мурашки по коже. Он слышит шаги. Всё ещё чувствует дыхание. Резко разворачивается. Никого. Он хмурится и кусает губы. На глаза невольно наворачиваются слёзы. Страшно? Нет, нет. Не страшно ведь? Джин крепко сжимает кулаки в карманах пальто и просит себя успокоиться. Вдох, выдох, вдох, выдох. Он решает, что сегодня не будет как обычно. Он решает пойти домой самым длинным путём. Пройдёт через каждый тёмный закоулок. Он хочет знать, кто его демон и сожрёт ли он его, если Джин позволит, если ослабит бдительность. Как и хотел, он проходит через каждое тёмное, неприметное местечко и делает вид, что не чувствует усилившееся дыхание и тяжёлые шаги. Ему надоедает. Джин резко сворачивает в узкий переулок и срывается на бег. Волосы неприятно лезут в глаза, но он не останавливается, продолжает бежать, продолжает до тех пор, пока в боку не начинает противно тянуть, а лёгкие не начинают разрываться от нехватки воздуха. Он почти дома. Медленно, неторопливо идёт, восстанавливает дыхание. В один момент всё резко замирает. В ушах стоит звон и он делает вид, что всё хорошо, пока голова не начинает кружиться. До дома десять метров от силы. Неужели не дойдёт? Джин вытягивает вперёд левую руку и что есть силы оттягивает закреплённую на ней канцелярскую резинку. Боль. Спасительная, отрезвляющая доза. Ещё раз. Боль. Картинка перестаёт плыть перед глазами. Ещё один. Можно идти дальше. Он быстро добирается до подъезда и вновь, резко разворачивается. — Я тебя не боюсь. Шёпотом, еле слышно. Но он точно знает. Кому надо, тот услышит.***
Тэхён меняет позу и пропускает мимо трахающий его взгляд. Фотограф просит его расстегнуть две верхние пуговицы на рубашке, на что Ким показывает средний палец и показательно проводит по нему языком, уходя в гримёрку. К нему тут же подбегает ассистент фотографа, сам фотограф и даже заказчик этой самой фотосессии, который минуту назад мысленно раскладывал его на полу. Тэхён же отмахивается от них как от надоедливых мух и бросает что-то вроде «Я устал». Ловит испепеляющий его «взгляд» камеры и «вежливо» посылает в задницу заказчика, который нагоняет его у самой гримёрки и предлагает «Расслабиться». Он заходит в комнату и закрывается на все четыре замка, расслабленно выдыхая и падая на кресло. Он смотрит на своё отражение в огромном зеркале и отчего-то оно ему не нравится. Достаёт из сумки спизженную из коллекции директора пару часов назад бутылку Каберне Совиньон*, и расковыряв пробку карманным ножичком, психует и просто разбивает горлышко о столешницу. Он с удовольствием отмечает, что красное вино прекрасно смотрится на дереве. Аккуратно обхватывает губами неровный край и улыбается, боли пронзившей губу. Хлещет вино и причмокивая, облизывает губы, пробуя на вкус собственную кровь. Он встаёт с кресла и вновь смотрит на своё отражение. Отчего-то, ему не хочется видеть это лицо. Отчего-то ему кажется, что он похож на одинокого человека. Отчего-то, хочется вылить одно из лучших вин мира, себе на голову. Только бы стереть это лицо. Он так и поступает, с огорчением понимая, что жертва была напрасна. Его белоснежные волосы окрашиваются багровыми разводами, а рубашку Ким снимает и выкидывает в мусорное ведро. На самом деле, он бы оставил её, но ему по вкусу больше Божоле**. Тэхён напяливает чёрную, атласную блузу, которую он безбожно стаскивает из новой коллекции какого-то бренда, и схватив свою сумку, выходит из гримёрки. Он осматривается и быстро прошмыгивает к чёрному выходу, попутно матерясь на себя за то, что оставил машину у главного входа. На улице вечереет, Ким быстро залезает в машину и со скоростью Карлсона покидает парковку. Он долго катается по городу и много курит свои любимые, мятные мальборо. Тэхён едет по заученной дороге, к улице, с наверное, самым большим количеством модных, неоновых вывесок. На часах половина первого, Ким провожает взглядом привычную тоненькую фигурку и паркуется в первом попавшемся переулке. Идёт по пятам, пугается от каждого Его неровного вздоха, каждого резкого поворота, каждого шага. Видит слёзы на его глазах, идёт дальше, не останавливается, боится выдать себя. Ему больно, он сгорает от желания. «Страдай, ты создан для этого» — шепчет ему его внутреннее Я. Он задыхается и дело вовсе не в двух выкуренных пачках.А вы смиряли строгую гордыню, Пытаясь одолеть свои пути? А вы любили так, что даже имя Вам больно было вслух произнести?