Damaged

Юнги закрывает магазинчик и торопливо убирает ключи в карман, опасливо оглядываясь по сторонам и натягивая капюшон плаща. Холодок нещадно покалывает щёки, забираясь за воротник и заставляя парня содрогнуться всем телом, покрываясь мурашками. На улице кромешная тьма и лишь редкие красно-оранжевые фонарики, висящие на домах, освещают узкие улицы этой забытой Богом деревушки. Мин торопливо семенит в сторону леса и потирает замёрзшие руки друг о друга. Времена года здесь меняются так же быстро, как его настроение — по щелчку пальцев. Парень добирается до леса и ещё раз посмотрев по сторонам, срывается на бег, останавливаясь только возле нужной ему, земляной возвышенности. Юн хмурится, два года прошло, а он никак не может привыкнуть к этому. Омега прокашливается и стараясь говорить с правильным акцентом, мягко произносит: — Ouvert à moi. (пер. фр. Откройся мне). — Откуда-то снизу доносится глухой треск, будто дрова в камине «говорят», и появляется лестница, ведущая вниз, под землю. Он торопливо спускается по ней и оказывается в уютной комнате. Не успевает парень привыкнуть к тёплому, яркому освещению, как на него бросается с объятьями другой омега. Они падают на пол и Юнги как на зло ударяется задницей о последнюю ступеньку. Он начинает истошно выть и выкладывать весь свой богатый запас нецензурной лексики. — ПАК, ЧЁРТ ТЕБЯ ДЕРИ, ЧИМИН! — Чимин быстро слезает с Юнги, нечаянно надавливая тому на живот и услышав крайне злобное ругательство, отбегает от парня на пару метров, боязливо поглядывая на рассерженного омегу, у которого, кажется, вот-вот пойдёт пар из ушей. — Юн… — Чимин мнётся и смотрит большими глазами на старшего. Юнги с кряхтением поднимается на ноги, снимает плащ, несколько раз встряхивает его и вешает на вешалку. Мин медленно разворачивается в сторону омеги и прищуривается, начиная надвигаться на него как грозовая туча, заставляя Чимина опустить глаза вниз и густо покраснеть от стыда. — Что я тебе говорил о личном пространстве, м? Пак неловко посмеивается, перебирая края своей кофты и имитируя кота из «Шрека», умоляющим взглядом смотрит на старшего. Юнги морщится и треснув Чимину по лбу указательным пальцем, наконец-то выдыхает. — Проехали. Что-то случилось? Юн получает полный обиды взгляд, и в который раз удивляется тому, как быстро Чим прощает. Наверное, ему подошло бы выражение «Или всю жизнь, или пять минут». Пак почти сразу широко улыбается и схватив Юнги за руку, утаскивает на кухню. Куча разных запахов врезается в чувствительный нос старшего, но он только глубже вдыхает. На удивление, они приятны. Чимин делает глубокий вдох. — Сегодня ровно два года, как мы знакомы! — Юнги чувствует, как шестерёнки в голове начинают активно шевелиться и всплывает дата. Шестое октября, точно. Мин смотрит на искрящегося Пака и расплывается в улыбке. Он не часто улыбается, но портить важную для младшего дату своим хмурым видом, он точно не собирается. Чимин суетится по комнате что-то без остановки треща и невольно заставляя расслабиться. Дом. Юн присаживается в кресло и принимает от Чимина кружку глинтвейна. Вино горячее и тонко пахнет разными травами. Омега улыбается. Напиток счастья — так его называет про себя. Чимин садится в кресло рядом и получает от старшего укоризненный взгляд за слишком уж большую для него кружку. Пак только хихикает и говорит, что за такую дату можно. Юнги не спорит, но половину из кружки младшего отливает себе.

***

— Все вы были рождены чтобы жить, быть полезными, служить и умирать. Низшая каста не должна искать в себе исключения. В вас есть, была, и будет течь кровь слабых существ. У власти должны стоять Боги, те, кто способны, те, кто сильны. Подчинитесь, или хруст ваших костей станет их гимном! — Блеск софитов. Мужчина на сцене пыхтит, унося свои телеса вниз по лестнице. Радостные крики солдат, работников, «дружеские» похлопывания. Улыбка. Одна, вторая, третья. И каждая краше предыдущей. — «Мистер Чон», «Мистер Чон!», «Мистер Чон?» — Потрясающее разнообразие слов. Чонгук забирается в свою любимую «малышку», и слегка погорячившись, пугает собравшихся вокруг журналистов, «придавив» парочку, вдавливает газ в пол, оставляя шумную публику позади. Страх и ужас, приходящий к людям с его именем, словами не передать. Чонгук ядовит. Вокруг него верная свита и весь мир, который подкидывает дрова в огонь, что горит в его сердце. Это, если, конечно, учитывать то, что многие считают его вовсе бессердечным. Чонгук не называет себя Богом или Дьяволом, он им негласно считается. На этой стороне его уважают все: от букашек до стариков. Здесь он есть Луна и Солнце, что освещают мир. На той же стороне — боятся. Боятся как прихода темноты, ведь он и есть тьма, а она порой всепоглощающа, беспощадна и смертельна. Чонгук ставит на проигрывание Troye Sivan — DKLA и сделав чуть громче обычного, давит на газ, разгоняясь до грёбаных двухсот и чувствуя как закипает в крови гнев. Он выпускает наружу всё, что хотел бы выпустить, вырубая мразей этого мира, тем самым топя его в крови — холодная ненависть. Думает, что выпускает. Но он сдержанный, он следует законам, которые, на минуточку, сам установил. Полный контроль, подчинение своего внутреннего Я, той тьмы, что всегда живёт внутри него. Чонгук знает, она сильнее и если бы действительно хотела, давно бы вырвалась наружу, оставляя лишь оголённую плоть, лишённую любого признака существования другого его, лишая ДНК и памяти. Не он контролирует её, а она контролирует его. Медленно сжигает изнутри. Играет на его нервах, покусывает душу, как юный щенок, который не познал рвущейся на зубах добычи, не испил крови. Чон знает — когда-нибудь будет купаться в ней. Когда-нибудь, но не сейчас. Не сегодня. Машина с глухим рыком паркуется возле огромного, отделанного чёрным камнем, особняка. Чонгук любовно поглаживает руль и откинувшись на кресло, считает до трёх. Один, два, три. Выдыхает с невероятным облегчением и натянув на себя оскал, выходит из машины. Подбородок не опускай, спину прямо, взгляд насквозь, источай уверенность каждым своим вздохом, шагом, взмахом ресниц — мантра. Он шикарен, он желанен, он притягателен и он это знает. Чонгук перестал повторять эту мантру с шестнадцати, когда перед ним на колени опустился самый красивый омега этой части света. — Это ради нас. — Повторял ему парненёк, вторил взрослым, о свадьбе мечтал, об укреплении связей, о власти, защите. А Чонгук никогда не обещал ему этого. Не обещал, что под венец пойдёт, не обещал, что любить будет. Омега не был святым девственником, но Чон его кровью напился сполна, пустил по одному из любимых кругов Ада, уничтожил и без того пустую оболочку. Мальчик с картинки стал мальчиком в могиле. После этого никто больше не планировал его жизнь за него. Отец перестал смотреть сыну в глаза, боясь увидеть в них то, что видел тот омега. Альфа поднимается по ступенькам и каждый шаг отдаётся в сознании щелчком. Всё будто замирает, смотря как шёлковые волосы треплет ветер. Кажется, единственный, кто не боится его. Чон переступает через порог дома, с выражением полного безразличия ловя возле своего лба нож. Он улыбается, направляясь к парню, что этот нож запустил. — А ты не потерял хватку. — Улыбка у этого человека такая яркая, что Чон мог бы поклясться — ей можно зарядить молнию. — Хосок, твои приветствия не перестают меня удивлять. Если бы я не поймал его? — Спрашивает, но ответ знает. — Тогда не зря. Если ты не способен даже на это, то тебя неоправданно «Дементор» зовут. — — Как видишь, способен. — Чонгук потеплел. Лучшая награда по его мнению та, что наградой не называется. Слова Хосока всегда имели значение для него и кажется, это единственный, с кем он пойдёт до конца. Хосок разливает привезённый им из Шотландии Scotch (скотч) и с удовольствием смакует терпкий напиток, наблюдая за задумчивым Чонгуком. Парень оглядывается по сторонам. Всё в этом месте, такое чёрное и тихое: того и гляди, призрака встретишь. — Долго этот дом будет траур носить? — Вопрос в пустоту, вопрос для себя, вопрос не ждущий ответа, но надеющийся на его получение. — Всегда. — Хладность тона отражается от стен, почти буквально покрывая поверхности сеткой льда. После того случая Чонгук всё покрыл в этом доме чёрной тканью. Лично. Этот дом уже долгое время стоит без замков и охраны. Никем не тронутый. Его обходят даже самые отчаявшиеся. Столь концентрированная аура скорби, боли и безнадёжности придавливает человека к полу, убивая того своей жгучей горечью. Чонгук перестал выносить отсюда трупы ещё три года назад. Люди долго не могли понять, что здесь происходит, пока «пай мальчик», выживший, не рассказал жителям деревни, которые конечно же сразу поверили ему. Ведь «Как такой милый и светлый ребёнок может лгать?» — Чонгук трахал его дважды. От одного места до другого — один человек. Слухи расползаются так быстро, что свет за ними еле поспевает. В итоге, стал работать не только реальный ужас, который мог ждать людей в этом доме, но и приукрашенные «сломанным телефоном» факты. «Мёртвые там, призраки, не успеешь оглянуться, как душу сожрут» — сказки. Но в каждой сказке ведь есть доля правды, верно? Хосок опускается на диван рядом с Чонгуком и аккуратно укладывает на стол красную папку. Удивительно, но внимание альфы так быстро обращается к этому предмету, что выделяется своей насыщенностью на фоне этой «гробницы», что любой омега (и не только) бы позавидовал. Чон впервые за долгие месяцы чувствует, как тепло разливается в его теле не от алкоголя. Он берёт в руки папку и вдыхает, на выдохе открывая ту, звук застёжки — выстрел кольта. Десять фотографий, один лист текста — всё содержимое. Раскладывает на столе, поднимая «вековую» пыль. На фотографиях горы окровавленных тел, изуродованных так, что любой бы содрогнулся, хватаясь за сердце. Любой, но не Чонгук. Ведь он видел вещи гораздо страшнее, чем смерть. — Ты ведь знаешь что я спрошу. — Смотрит на Хосока в упор, пронзительно, грубо. Заставляет альфу тяжело вздохнуть. — Это одержимый. — Вдох. — Оборотень. — Выдох. Чонгук встаёт, выразительно-выжидающе смотря на Хосока. — Неееет, не смотри на меня так. Я не поеду туда. — Поедет, и Чонгук это знает. Старший всегда казался ветреным и капризным, хотя в корне не такой. И также, он всегда оставался рядом, всегда приглядывал и сторожил, в шутку Цербером себя называл. — Нам предстоит долгая дорога домой, брат. — Чонгук похлопывает Хосока по плечу и выходит за порог первый. Не оглядывается. Альфа собирает все бумаги обратно в папку, забирает недопитую бутылку скотча, стаканы, и посмотрев на чрезмерно спокойную комнату в последний раз, выходит вслед за Чоном. Садясь в машину, оба парня попутно учатся дышать. Снова.

***

Свет приходит с рассветом, но под землёй окон нет. Чимин ноет о том, что ему надоело просыпаться под звон будильника, а не от солнечных лучей. Юн к этому привык. Парни потягиваются на кровати почти синхронно и Юнги, получив от Чимина яркую улыбку, несдержанно приподнимает уголки губ в ответ. Пак бежит в ванну первым, захлопывая дверь прямо перед носом Юна, на что старший закатывает глаза. Он терпеливо ждёт пока младший закончит водные процедуры и на выходе шлёпает того по бедру, получая в ответ «грозный», по мнению Чимина, писк. Мин останавливается у раковины и снова ловит себя на мысли, что эта ситуация ему чертовски знакома. Кажется, когда-то он также стоял возле зеркала, смотрел в свои уставшие глаза и не понимал, что будет дальше. Но сейчас он знает хотя бы то, что дальше будет хорошо. Не перестаёт надеяться на это. Юнги потерял память два года назад. И видимо, ему чертовски повезло, что Чимин нашёл его и принял как родного — потому что жить одному не хотелось или по доброте душевной, он не знает. О родителях Пак никогда не говорил, Юнги и не спрашивал. Мысли омеги прерывает Чимин, который кричит, что если Мин не поторопится, хлопья размякнут и превратят молоко в кашу. Омега быстро умывается, тщательно чистит зубы и наконец-то покидает ванную комнату, приступая к завтраку. Хлопья всё-таки размякли, но Чимин не знает, что Мину нравится так больше. Закончив с завтраком, омеги расходятся по комнатам. Юнги наносит почти незаметным слоем крем, ждёт пока тот впитается, надевая в это время брюки и носки. Юн смотрит на свой обнажённый торс в зеркале и думает, что неплохо было бы набрать немного мышечной массы. Мин надевает чёрный свитер и чувствует себя комфортно как никогда. Снова весь в чёрном, но ему нравится это. Омега, погружённый в свои мысли, не прощается с Чимином, который, кажется, смотрит какую-то телепередачу, накидывает плащ и медленно поднимается по лестнице вверх, останавливаясь только возле «конца». Люк не открывается — кто-то рядом. И это заставляет Мина сильно напрячься. В последнее время по деревне гуляли слухи об одержимом. Юнги начинает медленно спускаться задом вниз, как люк резко открывается. В голове парня всплывает «Чимин» и он резко выбегает наружу, держа глаза так широко, как это только возможно, прислушивается к каждому шороху и выдыхает только тогда, когда люк исчезает. — Что это, чёрт возьми, было? — Вопрос для себя. Страх — вот что Юнги почувствовал впервые за долгое время. И страх не за себя, страх за Чимина. А если он ошибся? Если кто-то мог подслушать пароль от люка? Если что-то может открыть его даже без пароля? Он никому не позволит навредить Чимину — его карма, долг, который он приписал себе сам. Омега чувствует страшную ответственность и любовь к младшему, как к своему ребёнку, как к самому ценному, что когда-либо было у него. Он бы не думая отдал ему свою душу и жизнь, если бы тот попросил. Когда дело касается Чимина у Юнги нет контроля. Омега отгоняет странные мысли на затворки сознания и прислушивается, закрывает глаза, концентрируется на том, как шевелятся редкие листья на высоких деревьях, на траве и гоняющем её ветерке. Ничего. Кажется, он действительно здесь один. Мин быстрым шагом двигается в сторону кромки леса и натягивает на голову капюшон, так и не заметив наблюдающую за ним фигуру. Юнги агрессивно шевелит ключом в замочной скважине, которая, судя по всему, замёрзла. Он периодически потирает руки друг о друга, стараясь хоть немного согреть их и не оставляет попытки открыть дверь. Замок неожиданно поддаётся и омеге наконец то удаётся отпереть дверь, попадая в тепло. Он довольно улыбается, растирая красные от холода щёки и походит за стойку, раздеваясь и надевая фартук, который, видимо, пора выхлопать или постирать. Пылью пахнет. Юнги заходит в кладовку, которая служит крохотной кухней, и включает чайник. Вода быстро закипает и заварив свой любимый, мятно цитрусовый чай, Мин возвращается к прилавку, с удивлением смотря на гостя, который разглядывает полки с книгами без особого интереса. Мин не слышал как он зашёл, не слышал звон колокольчика. Юн списывает это на свою невнимательность и погруженность в мысли, не давая навязчивому беспокойству снова разгореться в его груди. В последнее время он слишком много нервничает. Беспричинная тревога сводит его с ума. Кажется, в прямом смысле. — Здравствуйте, вам что-нибудь подсказать? — Заставляет себя звучать уверенно и неловко улыбается, смотря на мужчину, который безынтересно продолжает рассматривать стеллажи. Он будто не здесь. — Нет, спасибо. — Его голос звучит безразлично и как-то странно ядовито. Юнги не силён в описаниях, тем более, в голове он редко делает их, ведь чувствовать гораздо понятнее, чем говорить или думать, но сейчас это кажется необходимым ему, необходимым чтобы понять что это за человек, а самое главное то, как стоит к нему относиться. Почему-то у омеги бегут мурашки от одного взгляда на него. Он пахнет… гнилью. Щелчком в голове раздаётся странный сигнал… «Беги, блять» — не слушает. Мин прячет за спиной трясущиеся руки и тоже смотрит на книги, будто это чем-то поможет ему успокоиться или избежать возможного развития событий. Мужчина разворачивается, медленно, скользит взглядом по хрупкой фигуре парня, не задерживаясь, заставляет покрыться неприятными мурашками и почти буквально проглотить язык. Во рту пересохло. Юнги не может понять этот взгляд и это пугает его так сильно, что низ живота скручивает жгучей, колющей болью, которая становится сильнее с каждой секундой, секунда — час, мужчина выходит за порог магазина, скрываясь на улице и Юн падает на колени, с силой стуча кулаком по грудной клетке и утирая рукавом свитера слёзы, которые не прекращают течь из глаз, будто вечный источник какого-то дерьма. Задыхается. Мин залпом выпивает чай, который горчит и раздирает горло своей температурой — будто не чувствует. Каждая слеза — гвоздь, оставляет уродливый шрам по ту сторону кожи. Вода стекает по шее вниз, под свитер и Юн перестаёт сопротивляться ей, позволяет соли разъедать кожу, дышит, дышит глубже, старается успокоиться. Он вспоминает Чимина, его улыбку, его черты, мягкие руки, которые обнимают его и резко успокаивается, в последний раз нервно вздыхая и постукивая зубами, пытаясь «раскусить таблетку» тёплых воспоминаний о младшем. Омега выходит из-за стойки и с опасением выглядывает за дверь, видя только редких людей, снующих туда-сюда. Окончательно успокаивается. Ему не кажется это нормальным, но чувство, будто ничего не произошло, упорно сидит в сердце. Особенность его организма — блокировать то, что приносит ему дискомфорт, забывать. И Юнги искренне удивляется тому, как быстро это происходит. Он хватается за голову, оттягивая волосы в разные стороны и просит, молит не забывать, не успокаиваться, не притуплять беспокойство, но безразличие накрывает как цунами и с каждой секундой он только глубже утопает в нём, похороненный собственным Я. Мину не остаётся ничего, кроме как вздохнуть, собраться и приступить к своей работе. Но чувство беспокойства неожиданно всплывает на поверхность, из-за чего парень покрывается мурашками. Он об этом не забудет. Ни за что. Запах гнили до сих пор витает в воздухе. Юнги раскладывает книги по местам, подклеивая те, что совсем разваливаются. Мин следит за магазином, который, по словам Чимина, достался младшему от деда. Здесь куча пыльных и старых книг. Будто дед Чима ограбил средневековую библиотеку. Некоторые книги написаны на совершенно непонятных и незнакомых для омеги языках. Его не сильно волнует это, но некий интерес не оставляет его. Он останавливается на толстой и жутко пыльной книге «Шекспир: Трагедии» и чувствует, как что-то в нём клинит. Мин резко убирает книгу на полку, хмурясь и садясь за стойку. Юнги листает новостную газету и нервно вздыхает каждый раз, когда видит записи об одержимом. Он не вывозит. Срывается, хватая плащ, в торопях выключая свет, проверяя всё ли на местах и закрывая входную дверь изнутри. Парень проходит к чёрному входу и прислушивается, стараясь настроить свой слух на максимально чистую точность. Чимин может слышать биение сердца человека, а Юнги бы шаги услышать. Кажется, за дверью только ветер гоняет повседневность. Отпирает дверь, выходя и крайне нервно закрывая её на все возможные замки. Мин идёт неторопливо, сливается с толпой, не наслаждается, в глаза людям не смотрит, не улыбается. Ему не страшно, просто уже всё равно — холодное безразличие, удушение чувств. Юнги ненавидит это. Он подходит к лесу с северной стороны, оттуда пять миль (8 км) до огромного скалистого обрыва, к которому Юнги и направляется. Мин садится на камень покрытый тёмным зелёным мхом и мысленно ругает себя за это — застудить пятую точку не хочется, но внутри всплывает вопрос «А не плевать ли?» — отгоняет его прочь. Юнги достаёт из кармана складной нож-бабочку и прокручивает несколько раз в руке. Лезвие симпатично блестит, ловит лучи осеннего солнца и отражает их прямо Мину в глаза. Не настолько яркие, чтобы он прищурился. Играет, себя дразнит. А себя ли? Закатывает рукав на левой руке, по коже сразу пробегается табун мурашек. Холодно. Первая полоска отдаётся болью, не сильной, но Юнги жмурится. Сначала всегда слишком больно, а ведь он даже толком не надавил. «Не забудь: твоя цель не умереть, а успокоиться» — усмехается собственным мыслям. Вторую полоску делает не глядя, надавливает сначала кончиком, а потом резко вниз ведёт, чувствует как тонкая струйка крови скатывается по запястью, удобряя собой землю. Третий порез ведёт медленно, шипит, жмурится, даже думает сорваться и быстро всё сделать, но переступает через себя, терпит. Четвёртый порез отдаётся красным сигналом в сознании и он окончательно срывается. Режет наотмашь, уже и не чувствует, лезвие в крови, как и брюки и руки Мина, запах крови закладывает нос. «СТОП СТОП СТОП» — неоновой вывеской: Когда желание умереть сильнее, чем ты. — Себя оправдывает. Тихий рык позади окончательно приводит парня в чувства, сковывая душу обжигающим ужасом и вынуждая медленно повернуться.

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем.

© Ницше.