***
Ночь ушла, и тусклое зимнее солнце взошло над столицей. Улицы просыпались, и их жители открывали для себя новый день с ленивой уборки главных улиц от навалившего снега. Ворота, как им и положено, распахнулись к шестому часу, впуская в город все новых и новых путников. Тех в последние дни становилось все больше. В неспокойные времена, когда королевство терзал голод, миряне надеялись найти надежное прибежище и еду в столице. Таверна «Курчавый Барашек» была тем самым местом, в коем чаще всего останавливались приезжие. Они вваливались на порог, стремясь поскорее смыть с себя дорожную грязь, хорошенько отдохнуть и, что самое главное, наесться досыта. Да только редко, когда можно было застать «Барашка» с хотя бы одной пустующей комнаткой. Близость к городским воротам и относительно низкая (в сравнении с остальными) цена за съем жилья делали ее одним из самых популярных мест в Моботрополисе. Не было и дня, чтобы тут не играла музыка, а многочисленные постояльцы и гости горланили песни да отплясывали. Или же просто обсуждали последние новости, разумеется! Где как не в столице узнавать, чем живет королевство? Газеты, конечно, были уже распространенным явлением, но простой народ по привычке больше доверял вестям, донесенным устами хорошего собеседника за кружкой пива. Правда, в этот раз с утра в таверне было относительно тихо. Посетителей заглянуло не так уж много, а свирель играла не так заливисто, как того от нее обычно ждали. Инструмент тянул минорную ноту, будто бы кого-то оплакивая. Привычная серость зимы за окном придавала этой мелодии какой-то тяжести и малодушного бессилия в груди. Как говорили местные завсегдатаи: музыкант имел привычку заводить утром все больше спокойные и размеренные композиции, расщедриваясь на что-то заводное только под поздний вечер, когда народу побольше, как и пенного на их столах. И то, в нынешнюю зиму это стало совсем редкостью. Не до веселья горожанам, у большинства из которых даже в столице постепенно начинало сосать под ложечкой. Скудные запасы владельцам «Барашка» приходилось растягивать, а цены задирать под самые сводчатые потолки таверны, просто чтобы дотянуть до весны и при этом не разориться. Голоса в зале у всех тихие, хриплые. Кто-то надрывно кашлял, тщетно стараясь прикрыться широким рукавом рубахи подозрительные пятна. Хмурые осунувшиеся морды вызывали только крайнюю степень уныния, а вид их харчей заставлял из раза в раз задумываться над своим собственным обедом. Кошель не резиновый и долго пробыть в таверне не получится при всем большом желании. Некоторым же над подобными проблемами не было нужды сильно задумываться: денег у недавно приезжих бродячих торгашей всегда водилось в достатке. Все больше их трогало событие, в этот момент готовящееся на главной площади, аккурат напротив Южных врат замка. Очень трудно пропустить мимо ушей объявление о скорой казни «цареубийцы-чернокнижника». Глашатаи голосили об этом на каждом углу, как и в газете это событие осветилось на главной странице. А уж как именно был вынесен приговор, хотелось узнать и обсудить абсолютно всем. Мелким пьянчугам, простым работягам-ремесленникам… и совсем уж мутным личностям, скрывающимся за темными капюшонами. На благо последних, за животрепещущими подробностями с самого места событий далеко ходить не нужно: как раз между столиками ходил из рук в руки выпуск «Акорновского Вестника». Сквозь глухой гомон голосов и свист инструмента слышалось редкое шуршание его страниц. — «…приговорили к повешенью и сожжению». Слишком уж легкая смерть, как по мне! Я б этого мерзавца четвертовал, — проворчал худощавый грызун, в презрении отбрасывая от себя газету. — Как-то ты излишне жесток, мужик. — поспешил не согласиться с ним кот с сухими усами-щеточкой, — По мне так наказание подходящее. Ну, где ты видал, чтоб за черную магию четвертовали? А за убийство, путь даже двойное? — Этот бескровный навлек на нас беду! Как, то бишь, там было…? — в руках вновь зашуршала газетенка, — «…после более подробного допроса чистосердечно признался в связи с убийством Охэджей!» Вот помяни мое слово: теперь-то уж точно войны не миновать. Мой брат на границах живет. Так почти каждый день с той стороны Косого Пролива наблюдает, как армия Охеджа копошится… явно же к нападению готовятся! Разговор совсем уж непримечательный. Он и ему подобные – это обыденность, что сопровождала общественную жизнь с самого ее зарождения. Стоило только разнестись по селению вести о скорой казни, как ее тут же все начинали живо обсуждать, спеша увидеть это, порой «красочное» во всех отношениях и смыслах, зрелище. Таким уж было развлечение у простого народа в перерывах между ярмарками и большими праздниками в календарном цикле. Похожие один на другой, все рассуждения касались справедливости или несправедливости наказания и повторялись по кругу, пока не растворялись в рутине и ежедневных проблемах. Менялся только объект ненависти. Но самой интересной и неотъемлемой частью городских сплетен являлся, конечно, самостоятельный поиск подробностей. Пусть это были только слухи, которые, не факт, что правдивы! Именно за ними активно охотились в этот момент силуэты. Их фигуры тенями скрывались в дальнем углу просторного зала с самого открытия таверны. Они пристально вслушивались в разговор грызуна и кота. Ловя каждое их слово, в надежде услышать хоть что-то новое. — Отходить бы их розгами за подобные разговоры… — скрежетал зубами один, раздраженно втыкая и вынимая нож с поверхности стола. — Приберегите свою ярость для тех, кому она полагается, — абсолютно равнодушно и спокойно отвечал ему второй, — Невежды еще успеют проглотить свои языки, а вот Вы можете попасть в неприятности, если вдруг не сдержитесь. — Меня сильно беспокоит грядущее «зрелище» на площади. Можно ли доверять… ему? — Не сомневайтесь, на него можно положиться. Я слишком хорошо его знаю: после предоставленных доказательств капитан, конечно, посомневается, но в итоге сделает верные выводы и поможет. Даже несмотря на свою слепую преданность человеку. На последней фразе обычно безэмоциональный голос вдруг дрогнул. Чувствовалось, как в нем натянулась струна гнева, застыв за секунду до того, чтобы лопнуть от напряжения. Ни один мускул не выдавал раздражения мобианца, но воздух вокруг заметно потяжелел, став похожим на мутный вязкий кисель. Сидящий напротив него собеседник проглотил вставший колом ком в горле, решив не продолжать этот разговор. Просто вернулся к своей яичнице-болтунье. Взгляд, скрытый за капюшоном, вернулся к посетителям. Те двое, кого подслушивали ранее, уже успели покинуть зал, а их место тут же заняли другие, рьяно о чем-то спорящие. Да только их дискус не нес какой-то особой смысловой нагрузки. Заметно было, что интеллекта у индивидов было не больше, чем в мозгах у помоечной крысы. — …Я те больше скажу, от Чарли слыхал, прямо в зале суда предателя сдал с потрохами сэр Ланселот. Так еще и признался, что сам работает на треклятых культистов, мать их. Вот уж на кого точно никто не мог подумать, так это на него! Край капюшона подвинула замотанная в окровавленные тряпки рука неизвестного. Острый глаз зацепился за других посетителей, имевших неосторожность очутиться совсем уж рядом. Все внимание теперь было замкнуто именно на их разговоре. — Да брешет твой Чарли! Откуда знать, что все было именно так, как он тебе говорит? Не мог сэр Ланселот оказаться клятвоотступником… Я просто не верю в это! — А вот ничего он не брешет! Потому что лично слыхал, как гвардейцы королевские обсуждали это. А уж они-то точно все видели своими глазами! Грит, переполох был! Да еще артефакт какой-то темный использовал подлец… Внезапное откровение вызвало у фигуры ранее не свойственное ей оживление. Мобианец встал из-за стола, оставил плату за завтрак на двоих и скрылся вместе со своим компаньоном в комнате на третьем этаже. Мало кто особо обратил внимание на их внезапный уход наверх, как и внезапного, даже излишне спешного, возвращения вниз уже ближе к вечернему времени. Хозяин гостиницы лично провожал «дорогих гостей» в надежде получить от них какие-то «письменные рекомендации», правда в итоге остался ни с чем. Кто видел эту сцену не посмели попытаться заговорить или спросить, что же имел ввиду хозяин. Наблюдали только через окно, как плащи вскочили на своих скакунов и на секунду задержались, чтобы напоследок что-то обсудить. — И помните: нам нельзя ни в коем случае пересекаться во время погони. Скачите прочь из города, как условились, а я найду Вас через два дня. И да, постарайтесь лишний раз не показывать своего лица! Мягкий баритон был все таким же мертвенно-спокойным, да только собранности, чтобы ответить ему в тон, у собеседника все равно не доставало. Все что ему удалось, так это выдавить из себя короткий кивок. Двое во все тех же походных плащах, окинули взглядом улицу и разошлись в разные ее стороны. Как и ранним утром, всадники скрылись от чужих взоров, оставив за собой только следы копыт в грязно-буром уличном снеге.***
Вечером улицы города уже были куда как живее, ежели утром. Ремесленники давно вышли на работу во всю стругать, тесать и ковать. Старались расправиться с запланированными на этот день делами как можно скорее, чтобы отправиться отдыхать пораньше. Стук молотов о наковальню разносился по деревянно-каменному коридору тесно стоящих друг к другу домов. Говор и брань были ему прекрасным дополнением, как и грохот разгружаемых мешков и деревянных ящиков у ближайшего кабака. А уж зрелище выливаемых кем-то в переулке тошнотно-зеленого цвета помоев заканчивало сей неприглядный облик городской жизни. Все спокойно, размеренно. Даже скучно. Созерцание улиц было утомительно, но необходимо. На что только не пойдешь, чтобы не сойти с ума от томительного ожидания и скручивающего желудок беспокойства. Время казни близилось, и к площади начинали подходить первые зеваки. Стайка совсем еще мелких мальчишек бегала между горами снега, наворачивая круги вокруг парочки сугробов. Они хватали с них снег и лепили прямо на ходу грязные снежки, чтобы обстреливать ими друг друга. Мобианцы постарше в свою очередь следили за ним, изредка прикрикивая на шалунов за излишнюю резвость. И старались эти здоровые лбы при этом оставаться поближе к виселице, как малые дети, опасаясь, что их места в первом ряду кто-нибудь умыкнет. Над конструкцией, к слову, уже полностью завершили работу плотники. Они весело разговаривали и смеялись, надеясь теперь отдохнуть в ближайшем кабаке. Грязные морды им прекрасно наблюдались. Пристальный взгляд не задерживался на границах площади или ее посетителях надолго, а вновь и вновь возвращался к петле, мерно раскачивающейся от порывов ветра. Мороз пробежал по коже, заставляя поежиться и переступить с ноги на ногу. Но холодная погода не беспокоила так сильно как тревожные мысли о грядущем. Раз за разом в голове прокручивался от и до весь план, прочитанный в письме буквально этим утром, сразу после остановки в «Барашке». И этот самый план с самого начала показался заведомо провальным! Гавейн предлагал, чтобы Соник вырвался из рук неких «хорошо знакомых конвоиров» и умчался прочь, в одиночку пробиваясь сквозь кольцо стражи и толпу. Основной упор капитаном делался на силу Ветра, что всегда была Отмеченному главным помощником. Правда, не самым надежным. Магия зависит от физических возможностей тела, и это правило не является исключением даже для Отмеченных. Травмы после пыток заживают долго. Пара бутыльков, пусть и самых действенных лекарств, не сможет помочь восстановиться всего лишь за одну ночь и неполный день. Им был предоставлен выбор, без выбора: или ёж бежит именно так, или погибает. Оставалось просто молиться, чтобы Соник оказался силен и успел окрепнуть достаточно, чтобы вызвать бурю в сердце Акорна. И все это с условием, что Гавейн действительно предоставил ему целебные зелья, а не солгал об этом в ответном письме. После всех заверений в справедливости ехидны, что были услышаны в течение последнего дня… сомнения все еще оставались. Он никогда не делал ничего без соответствующего приказа, спущенного сверху. «Слепая преданность» была ахиллесовой пятой капитана гвардии. И это сильно волновало. Силуэт очень надеялся, что воплощать в жизнь запасной план не будет нужды, но нутро подсказывало, что все пойдет наперекосяк и придется вмешаться. Слишком много факторов не на их стороне. Слишком мало уверенности у него самого в честности «союзника». Мобианец крупно вздрогнул и, притопывая, коротко потер друг об друга руки в перчатках. Подышал на них, в надежде согреть, и изо рта вырвался густой клубок пара. Долго стоять на одном месте – не самая лучшая идея. Холод царапал шею каждый раз, стоило только ветру налететь и просочиться под рваный льняной шарф. Сжимающие поводья пальцы совсем окоченели, а плечи и голову успело тронуть тонким слоем заледеневшего снега. Все сильнее хотелось заглянуть внутрь какой-нибудь лавчонки и просто согреться. Пару раз фигура даже срывалась с места по направлению к ближайшей гончарной, но быстро останавливалась, чтобы рывком вернуться на место. Таких порывов было несколько за последний час, и все они обрывались страхом упустить момент. Лишь крайняя нужда могла вынудить отправиться коротать время в другом месте. Как, например, сейчас. Мимо прошла группа конных дозорных. Люди скользнули равнодушными взглядами по плащу, однако один из них задержал на нем внимание дольше прочих. Заметив это, мобианец поспешил скрыться в сумрачных тенях между домами, уведя за собой своего коня. Не стоило давать повода стражам порядка в чем-то забеспокоиться раньше положенного срока. Только после того, как дозорный оказался окончательно потерян из виду, получилось немного успокоить бешено колотящееся сердце. По вине таких «бдительных» стражей порядка место ожидания сменилось уже дважды. Перед фигурой открылась другая улица. Кривая и узкая в сравнении с предыдущей, она так же вела к площади. Шуму порядком прибавлялось, как и народу. Вокруг виселицы постепенно выстраивалось кольцо из стражи, сильно потеснившей горожан. Среди особо активных блюстителей порядка удалось обнаружить несколько приятно (и не особо) знакомых гвардейцев. Больно довольная морда Кортеса вызвала у фигуры приступ агрессии, быстро подавленной прикусыванием языка. Как и сказал утром «напарник», для деструктивных чувств еще наступит время. Пока что пришла только пора подбираться ближе к центру событий. Каких-то нескольких минут, потраченных в укрытии, оказалось чрезмерно. К прочей страже на площади успела подтянуться дополнительная поддержка. Она выстроилась поперек «устья» улиц, пресекая возможность проезда через площадь телег и случайных всадников. Лучшей возможностью для проникновения на ее территорию стало незаметное присоединение к колонне конной стражи, так же подключённой к охране мероприятия. Несколько пар лошадей с высокими всадниками уже стояли на своих местах. Гавейн писал о вчерашнем почти удавшемся побеге Соника. Страшно было даже представить, что он такого устроил замке, раз озаботились такой защитой. Все было даже хуже, чем можно было только предположить! Складывалось чувство, будто бы сейчас выведут на всеобщее обозрение живого дракона. Быть может, не попытайся ёжик сбежать раньше, всех этих мер предосторожности было меньше, а следовательно задача проще... Но имелось то, что имелось. Капюшон повернулся к глубине улочки. Он поправил сползший шарф, натянув его повыше, прямо на нос. От виднеющихся вдали дозорных казарм и конюшен рысью скакали с дюжину всадников. Они ровной колонной по двое направляясь в сторону площади. Легким прыжком вскочив в седло, мобианец выждал момент, когда перед ним покажется самый хвост колонны, и незаметно вышел из проулка. Он следовал за колонной, заметно замедлившейся перед тем, как ступить на очищенную от наледи брусчатку площади. Цокот копыт растворялся в говоре прибывающей толпы, но все еще оставался слышим. Чтобы успокоить себя, темный всадник прислушивался к мерному перестукиванию. Цок. Цок. Цок… — Стоять! Дальше верхом ходу нет! Если хотите поглазеть, то оставьте коня в конюшне и идите пешим ходом. Мановением руки бдящего за порядком высокого стражника случилось то, что ожидалось. Глупо было думать, что невесть кого пропустят так легко, пусть он даже и следовал вместе с колонной. Правда, внезапность жеста, которым человек остановил скакуна, сбила только-только набранный настрой. Губы под шарфом недовольно сжались в тонкую полоску. Цепкий с прищуром взгляд сверху вниз прожег стражника. — Вам следует пропустить меня. Если вам, конечно, не нужны какие-то проблемы с Орденом… Ловким движением руки, как и ранним утром у городских врат, оказалась вынута из внутреннего кармана тонкая серебренная цепочка, скрепляющая святой символ. Спираль золотого вихря, заключенная в квадрат, заставила дозорного офицера резко побледнеть. И эта реакция не могла не заставить всадника усмехнуться. Этот символ Владыки Ветра заставлял трепетать перед своим владельцем всякого человека, что только его увидит. Рыцари Арауна несли смерть роду человеческому… По крайней мере так говорилось в старых легендах, которых люди держались из последних сил, в надежде не утратить последние крохи своей родной культуры. — П-просим прощения, Ваше Превосходительство…! Не признал. Человек быстро отошел в сторону, открывая всаднику путь. Тот спокойным шагом прошествовал мимо него, надежно пряча символ обратно за пазуху. И вновь мерный цокот копыт по брусчатке. Только куда более глухой, чем раньше. Сосредоточиться на нем теперь не получалось. Мобианцы и редкие люди расступались перед названым рыцарем, стараясь оказаться подальше от его мрачной фигуры. Смотрели вслед. Переговаривались настороженно, пуская свежий слух по толпе. Всадник их старался не замечать, возвращая по крупицам потерянную собранность. Подходя к противоположной стороне площади, все ближе и ближе к стенам, мобианец схватился крепче за поводья, будто утопающий за соломинку. Беспокойным предштормовым морем заволновалась толпа. Взгляд теперь нервно заскакал с одного на другое, в надежде узнать источник волнения. С виселицы на народец. С народца на стражу. Цеплялся за знакомые лица, с удивлением и подозрением поглядывающих в сторону странного, невесть как взявшегося среди конной стражи неизвестного. Источником волнения стали появившиеся на балконе мобианцы, в главе с химерой. Это удалось заметить только мельком, прямо перед тем, чтобы остановиться в строю, аккурат между первым и вторым дозорным справа от ворот. Излишнее внимание от окружающих стало постепенно сходить на нет. Плащ его удостоился только от своих соседей, но и те тут же закрыли свои рты, стоило только показать святой символ. Настало время ожидания. Ещё более томительного и ужасного, но не продлившегося долго. Трубы грянули громом где-то совсем рядом, гулкими раскатами отозвавшись глубоко в грудной клетке. Их звон разрезал морозный воздух над площадью и отразился от стен фахверковых домов, растворившись в усилившемся гомоне собравшейся толпы. Злоба и почти животная ярость так и хлынули рекой, едва не сбивая с ног своим бурным потоком. Это в высоких створах ворот распахнулась дверь, явив виновника «торжества». Вид ёжика-смертника представлял собой жалкий, но относительная легкость его движений давала надежду на хороший исход запланированного побега. Под руки его конвоировали Армадилло и Рэббот. В голове теперь роились сотни вопросов, разрозненных мыслей и воспоминаний, которые все до единого можно было легко свести к одному единственному выводу: Гавейн не лгал и действительно встал на стороне правды, отказавшись от такой сладкой и простой лжи. Вот только… будет ли толк от стараний? Надежда есть надежда. Она не гарантирует однозначный успех или провал. Ее коварство в середине. И середина эта застыла на пути к провалу. Как бы Соник ни пытался выглядеть бодрым и собранным, а тело его оказалось изувечено достаточно, чтобы тот прихрамывал, то и дело хмурясь от боли. Не зажившие до конца раны дают о себе знать. Тяжесть кандалов давила, но не так сильно, как освистывания и брань ослепленной ложью толпы. Явственно наблюдалось, как настрой его падает, а огонь в глазах постепенно тухнет. Какой-то мальчишка из передних рядов угодил ежу куском льдины точно промеж лопаток, когда тот поднимался на платформу. Правда это не возымело на того никакого эффекта, кроме начавшего расплываться по спине алого пятна. Спотыкаясь о собственные ноги, ёж встал на своё место, точно под петлей. Это удалось заметить лишь на секунду, но Соник от чего-то теперь хитро улыбался… — Слушайте! Наконец, после долгих дней ожидания этот час настал…! Король явил народу свою бредовую, во всех отношениях, речь. Он сам не знает, что говорит. И мобианцы с людьми не знают, во что верят без задней мысли. «Напарник» в пути к Моботрополису сказал ему: «Нет хуже ненависти к слепцу за то, что тот не видят очевидное. Но она оправдана, когда этот слепец очевидное прощупал достаточно для правильного вывода». Сейчас весь смысл этой фразы раскрывался во всей своей жуткой красе. Шарф спал с морды, и поджатые губы его владельца показались на свету. Ему хотелось добиться справедливости прямо здесь и сейчас. Высказать все, что знает. Выдать всех предателей, кого знает. Риск этот точно стоит свеч, правда для него стало поздно. Элиас уже завершал свою речь, переходя к послесловию. — …все молились Владыке о справедливом наказании за злодейства. И эта кара придет прямо сейчас! — «Давай, Соник… Твой выход!» Действие разворачивалось быстро. Вот Отмеченного держат крепко Майти и Бенджамин… и в следующую же секунду тот их с силой отталкивает и спрыгивает на брусчатку, направляясь точно в сторону сгрудившихся стражников. Толпа ахнула и загудела пуще разворошенного улья, когда ёж внезапно проскальзывает между ног у одного из людей и подпрыгивает вверх, чтобы в итоге вновь оказаться на холодной земле и скрыться за широкими спинами беспокойных стражей порядка. Было очень удивительно наблюдать подобную прыть от того, кто минутами ранее едва держался на ногах. Переполох поднялся после этого трюка знатный. Горожан с головой накрыла паника, часть из них поспешно ретировалась с площади, рождая небольшую давку. Слышались причитания о темном колдовстве и «скорой мести чернокнижника». Кто-то, совсем рядом, даже начинал клясться одному дозорному, что вот именно его только что заколдовали и обратили в тритона, хотя на вид человек как был, так и оставался человеком. Часть стражи предпринимала малоуспешные попытки предотвратить беспорядок, при этом так же выглядя напуганными. Ни разу за последние пол века не было такого, чтобы приговоренный вдруг сбежал. Зачарованные кандалы, конвой и охрана не оставляли шансов спастись. «До сего дня…» — пронеслось в голове ехидное замечание. Решив, что дело выполнено, наблюдатель счел необходимым оглядеться получше. Капюшон приподнялся вверх, и взгляд под ним зацепился тут же за короля и его свиту. Нагус беспокойно бродил из стороны в сторону, попеременно то кашляя, то предпринимая попытки прочесть какое-то заклятье. Вокруг него то и дело вспыхивали руны и тут же тухли, не успев толком сплестись в связке. Акорн же в этот момент рвал и метал. Взгляд, налитый кровью, страшно выпучился прямо на стражников под стенами. Он велел поймать мальчишку во чтобы то ни стало, явно наплевав на то, что верхом там будет не развернуться, а давка только усилится! Фигура вернула взгляд обратно к виселице… …и с прикрытого ее лица тут же схлынули краски. Соника поймали даже без помощи конной стражи. Невесть в какой момент и как, но поймали! Всадник ничего из этого не заметил, обернувшись только в тот момент, когда короткая перепалка оказалась закончена. Он наблюдал как запыхавшегося и будто бы в разы более окровавленного ежа волочат за руки и толкают в шею в обратном от свободы направлении. Трепыхался тот теперь слабо, в сорвавшемся голосе слышалось отчаяние. Даже издали хорошо виднелись открывшиеся на оголенных конечностях ярко-красные шрамы, ошибочно принятые за лопнувшие язвы. В общем шуме криков Соника было не разобрать. Ветер приносил лишь их жалкие обрывки, которых, впрочем, все равно было достаточно, чтобы самому оцепенеть от ужаса. Руки крупно задрожали, стиснув пальцами поводья. И на сей раз виной тому был отнюдь не мороз. Все казалось каким-то нереальным. Просто жутким сном, навеянным дурманом. Мир отзывался глухим эхом и приглушенным звоном хлопков. Виделся теперь каким-то медленным и поблекшим. Голова закружилась и к горлу подступила кисловато-горькая тошнота. Знакомые чувства, уже давно преследующие его в кошмарах… — Вы тоже чувствуете это? — спросил стоящий по левую руку от фигуры дозорный. — Вот же сукин сын… не удивлюсь, если он попытался кого-нибудь проклясть! — отвечал тому второй, только-только вернувшийся на свое место после так и не случившейся погони. Окружающие заметно морщились. Ветер вместе с хриплыми мольбами принца принес к стенам душок темного артефакта. С силой сдавливая плечи Соника, с садистской ухмылкой вышагивал Инфинит. Он и был тем, кто осмелился едва ли не в открытую использовать Фантомный Рубин. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось. Уже столкнувшемуся с ним однажды определить его не составит большого труда. Подтверждением догадки стал небольшой футляр, болтающийся у шакала прямо на поясе. Он показался, когда ветер особо яростно налетел на конвой и поднял полы плаща. Всадник взглянул на тяжелое, налитое свинцом небо, стараясь себя успокоить и собраться для рывка. Глубоко вдохнул и выдохнул. Нервы натягивались все сильнее, отдаваясь быстрым перестуком барабанов в груди. На его плечах сейчас лежала ответственность, какой он не брал на себя никогда в жизни. Но силы сдвинуться с места будто бы до дна осушил страх. Он сковал по рукам и ногам. Душил ледяной гарротой, не давая вздохнуть. Все дальше и дальше отдалял тот момент, когда по плану «Б» следовало ринуться к конвою, выхватить Соника из рук предателя и ускакать прочь. Только часы убеждения самого себя в собственных силах и возможностях разбились об острый край Рубина. Теперь в голове крутилась только одна мысль: этот обмен ролями в самый последний момент, по вине какого-то глупого слуха с соседнего столика, привел к катастрофическим последствиям… Петлю набросили на шею и затянули покрепче, а Соник все продолжал и продолжал кричать. Его голос совсем осип и звучал с присвистом. Ледяной и высокомерный голос короля раздавливал его, как жука, своей тяжестью, совершенно не свойственной Элиасу. Будто бы и не он это говорил, а кто-то другой. — Эти старания и ложь ни к чему, Ёж. Все знают кто вы есть на самом деле! — они повторялись и повторялись, эхом разносились по площади, звенели в голове, — ПРИВЕСТИ ПРИГОВОР К ИСПОЛНЕНИЮ! Капюшон совсем опустился, сотрясаясь в дрожи. Близость камня и его ауры, пропитавшейся сильной кровью Отмеченного, скручивало кишки и сдавливало желудок. Тошнота продолжала подступать к горлу, а воспоминания возвращали к тому, что заставляло переживать каждый привал по пути с ужасным страхом. Эпистола, написанная «Г» на старом, скомканном куске пергамента. Ее слова въелись в подкорку сознания слишком хорошо, чтобы их забыть:Суд страшный несет в себе лишь униженье,
Сил у принцессы не хватит в сраженье.
И тугая петля на шее у принца
В один миг уничтожит царства столицу.
Мог ли он как-то побороть себя и выскочить в самый центр? Отсрочить неизбежное? Возможно. Но коню ни за что не набрать достаточно силы и скорости, чтобы успеть до того, как шея в веревке сломается. Всадник сглотнул и оставил поводья, чтобы сцепить руки в замок и начать молиться Владыке. Он просто ждал, как с секунды на секунду разразится страшная буря и унесет Моботрополис туда же, где некогда сгинул Авалон… Вот только секунды тянулись. Первая. Вторая. Третья… а ничего не происходило. Вместо рева ярости и оглушительного плача Ветра, который описывают в легендах, наступила могильная тишина, какой площади свойственно никогда не было. А вместе с шумом исчезла вдруг и темная аура артефакта. Ее смыло освежающей волной легкого ветерка, забравшегося под капюшон. Он помог поднять голову и взглянуть на происходящее. Зрелище оказалось удивительным: стражники настороженно отошли назад, оттеснив собой подальше притихших зевак. Что в этот момент они могли переживать, говорить не приходилось. Явно ничего хорошего, учитывая, как вытягивались в благоговейном ужасе их лица. Но отнюдь не они в первую очередь привлекали внимание. В платформе виселицы зияла распахнутая настежь дыра, в которую должен был упасть Соник. Но вместо этого он будто бы продолжал стоять на ней. Белые тонкие руки, созданные резвыми потоками воздуха, удерживали его над землей. Пальцы рассыпались хлопьями снега по кругу и собирались обратно. Странный, причудливый танец ветра вокруг висельника заставлял народ на площади отходить осторожными шажками все дальше и дальше. Никто уже точно и не помнил, когда в последний раз Владыка являл своё Чудо народу Акорна. Однако, вот оно. Предстало перед мобианцами и людьми столь явственно и чисто, что никакие сомнения не могли закрасться даже в умы злых языков. Печально только, что все случилось в столь отвратительной обстановке. Мир вокруг будто бы замер, и тревожился только легким свистом ветров, в которых блуждал едва слышимый шепот. Быть может, это было только наваждение, но всадник отчетливо услышал слова. Голос говорил о шансе, который нельзя упустить… Мобианец успел это понять как раз вовремя: вихрь начинал постепенно ослабевать, а руки растворяться в пространстве. Пальцы истончались в кости, рассыпались на части, становясь холодным белым прахом. Сила, высвобожденная Отмеченным в момент смертельной опасности, иссякала. Ёжик плавно опускался вниз, прямо в открытый палачом люк. Веревка постепенно натягивалась, начиная его душить. Хрип становился слышан всё явственнее, пока вдруг не исчез в поднявшемся шуме толпы. Кто-то кричал. Кто-то плакал и молился. В этот момент всеобщего смятения закрытая плащом фигура пришпорила своего скакуна, кинувшись в сторону виселицы с выхваченным из ножен мечем наперевес. Холодный воздух шумел в ушах. Подстегивал ускориться. Мелкий колкий снег забил в лицо, путаясь и растворяясь в шерсти походной накидки и шарфе. Врезался в глаза. Из-за этого становилось холоднее, но этот холод отрезвлял. Сердце колотило в такт галопу, застряв где-то в горле. Ветер так и норовил сорвать с головы капюшон, но раскрытия лица пока удавалось избежать. За считанные секунды всадник галопом одолел расстояние от стены к виселице и в прыжке взмахнул раскалившегося рунами мечом, разрубая им прочную веревку петли. Бесчувственное тело ежа удалось с большим трудом подхватить и перекинуть через седло, прямо перед собой. Вся одежда тут же оказалась залита кровью и стала липнуть к рукам. Конь встал на дыбы у края виселицы, неистово заржав. Чудом только удалось схватиться за поводья, чтобы в итоге не рухнуть. Ветер взвился в последний раз и таки сорвал с головы всадника капюшон, являя всем его лицо. — Антуан?!