Сказки веселые и грустные

Давным-давно в далекой стране Кавказии жил-поживал Сивка-конь. Все у него было: и ноги стройные, быстрые, и грива золотая; и жена молодая, горячая; и травы свежей вдосталь. Только вот счастья в жизни не было, потому что очень уж Сивка хотел купить себе бурку. Настоящую, кавказскую, до самых пят длиною. Поскакал тогда Сивка к портному посоветоваться, какой фасон бурок нынче в моде. А портной ему и говорит: «Зачем тебе мои советы, если саму бурку шить не из чего?» Вот и отправился Сивка шкуру для бурки добывать. Нашел овечью отару и попросил блеющих шкурами его обеспечить. А бараны с овцами на него за такую просьбу обиделись, и не только шкур своих не отдали, но чувствительно забодали ниже пояса за некорректную постановку вопроса. Поскакал тогда Сивка к пастуху. Спрашивает, как ему шкурой подходящей обзавестись: не должно же кавказскому Сивке без бурки скакать! А заодно и на стадо пожаловался – где ж это видано, чтоб в нынешние времена бодали заказчиков, да еще ниже пояса? Только на большую Сивкину беду оказался пастух гринписовцем. Изругал он Сивку матерно, избранил по самое не балуйся. «Ах, ты, – говорит, – такой-сякой! Отдадут тебе бараны с овцами шкуры, а сами как жить будут?» А чтобы Сивка досконально понял неправильность своей моральной позиции, позвал пастух подручных, скрутили они Сивку алюминиевой проволокой да цепями железными и подключили к овечьему аватару. Вот очнулся Сивка в овечьем теле, чует – странное с ним что-то. Где ноги стройные, где грива золотая? Только шерсть кудряшками – густая, жаркая. Не пронестись теперь галопом по полю, чтоб земля из-под копыт, из ноздрей – огонь, а из-под хвоста – реактивная струя; не подраться с жеребцом-конкурентом из-за подруги желанной; не заржать на все горы звонким голосом. И кругом, куда ни глянь, такие же кудрявые: к траве склонились и жуют, жуют и бубнят что-то, голов не поднимая. Прислушался Сивка и слова стал разбирать мало-помалу, да странные какие-то: «О-ом, мани падме хум...» Озадачился Сивка и спрашивает у главного барана: что все это значит? А баран ему и отвечает: это, мол, мы мантру читаем. Молитва такая. Ты, говорит, не смотри, что мы все время жуем и из себя вроде как примитивные. На самом деле воспаряем мы духом в небесные выси и пребываем в счастливой нирване. Выслушал Сивка вожака, и, хоть сомневался в доступности нирваны для баранов, решил попробовать – чем черт не шутит, а вдруг полегчает на душе? День, другой, третий блеет, а все без толку. Нет ему покоя, нет ему высей небесных. И чем дольше бубнит Сивка, тем сильнее ему хочется лягнуть соседа справа, укусить соседа слева, взвиться на дыбы да заржать воинственно. Долго ли, коротко ли страдал Сивка – то неведомо, только заметили его соседи по пастбищу, что неладное с ним происходит. Спрашивают, не заболел ли? А Сивка в ответ: «Нет, не заболел! Тесно мне в овечьей шкуре!» Испугались тогда овцы и изгнали Сивку из стада. Иди говорят, заизолируйся! Может, у тебя вирус опасный? Пошел Сивка в одиночестве по горам, по долам. Бредет-горюет, что ни везенья, ни счастья ему нет. Брел-брел и набрел на чудо-юдо – Того-сами-знаете-кого. Сидит Тот-сами-знаете-кто на гладком кактусе, пяткой между рожек почесывает, книжки по фрейдизму почитывает да по сторонам из-под мышек зорко поглядывает. Увидел Сивку и кричит: «А ну, стань передо мной, как лист перед травой, конь-не конь, овца-не овца!» Тут Сивку будто ветром к нему и притянуло. Смотрит чудо-юдо так, словно душу из Сивки вынуть хочет, и спрашивает: «Что, плохо тебе, любезнейший? В чем твоя печаль?» Тут у Сивки от тоски даже слезы из глаз потекли, и рассказал он всю правду о своих злоключениях. «Так тебе и надо, – говорит чудо-юдо. – Живешь, ты, Сивка, в этом мире не первый год, а того не знаешь, что каждому свое предначертано: коням – ноги быстрые, стройные с гривой золотой, овцам – бурки теплые, кудрявые. А в чужую бурку-шкуру влезешь – себя потеряешь. Быть тебе либо конем, либо овцой оставаться. Выбирай». Тут-то и постиг Сивка нирвану, познал жизненное предначертание. «Рад-радешенек я, – говорит, – от ненавистной бурки избавиться, снова конем стать. В этом мое счастье. А на свете ничего страшнее нет, чем себя потерять». «Ладно, – говорит чудо-юдо, – уважу я твою просьбу. На-ка вот, понюхай волшебного хлороформу, а очнешься – все будет, как положено». Понюхал Сивка какую-то несусветную гадость, поплыло у него перед глазами, только и успел спросить благодетеля, как его звать-величать? И уже гаснущим сознанием уловил: «Профессор Преображенский». Очнулся Сивка на зеленом лугу среди знакомого табуна и не знает, что с ним было: то ли сон дурной, то ли явь философская? Рассказал жене о потере самого себя и о жизненном предначертании, а та на него ругаться стала: «Нечего, – говорит, – на ночь сена от пуза лопать! Так и с потенцией проблемы начнутся, и кошмары сниться будут». Сами ведь знаете: у них, у женщин, всему объяснение найдется. А философии они не любят. Потому что прагматично ценят то, что имеют, и не рыпаются.