— Что ты делаешь? — Готовлюсь к тренировке, сэр. — Зачем ты снимаешь плащ? — Мне жаль мантию. Она очень красивая. Правда, непрактичная. — Непрактичная? Ты должна уметь сражаться в мантии. Она скрывает твою одежду, твое оружие, твою защиту. Кто может сказать, что на мне под плащом — рубаха или кольчуга гоблинской работы? Ты непозволительно неосмотрительна и беспечна, Атхен. Это может стоить тебе непомерно дорого. Если я презираю магловские виды оружия и использую против тебя исключительно магию, это не значит, что и другие твои враги будут столь благородны!
Молодая колдунья двумя руками схватила предмет одежды и, зажмурив глаза и сдерживая тем самым подступившие слёзы, глубоко вдохнула исходящий от мантии аромат: майской осоки, белого остролиста, клюквы и — самый стойкий, горчащий на кончике языка –вереска. Сиделка ласково погладила непослушные кудри пациентки и вышла из кельи, а девушка беззвучно рыдала в песчано-жёлтую ткань. Выпавший клочок пергамента из складок мантии она заметила только тогда, когда усмирила слёзы. Почерк был явно изменён, но ведьма все равно была уверена, что знает, как он выглядел до накладывания чар: узкий, стремительно ложащийся на пергамент, с длинными ножками рун и архаических букв был хорошо ей знаком из огромного старого манускрипта. Того самого, что открыл ей многие, слишком многие тайны среди болот Шотландии.«Моё милое дитя, надеюсь, ты восстанавливаешься от того ада, в который попала волею судьбы. Верю, ты помнишь мои уроки, хранишь в сердце мои наставления и не забываешь о том, чему мне выпало тебя научить. Пусть эта мантия хранит твоё тело и душу в тепле и покое. Пусть она даст тебе силы сражаться с суровым миром и твоими врагами. Однажды я снова встречусь с тобой, моё милое дитя. Береги себя, Атхен».
Однажды он снова встретится с ней… колдунья сильнее сжала ткань в руках и неожиданно нащупала нечто твердое в ее складках. Палочка! Черная, гладкая палочка! Её палочка! Но достать оружие из предмета одежды девушка не смогла, пока не надела мантию. Кажется, молодая ведьма поняла — если уж обладатель оружия не мог просто так достать его, то просто спрятанную в потайной карман мантии палочку не видит ни один маг, не фиксирует ни один артефакт. Для всего мира она будто растворяется в складках плаща. Колдунье отчаянно хотелось воспользоваться оружием, но она боялась. Боялась тем самым выдать своего учителя. Навредить ему. Она довольно быстро установила — за ней следили постоянно. Везде, кроме, пожалуй, её личных комнат. Девушка не показывала, что знает о надзоре, но и покладистей или послушнее для Мерлина не становилась, и это явно жутко раздражало его. Она вдохнула горький аромат вереска, будто очнулась от воспоминаний. Вокруг, сколько хватало глаз, не было никого, но она знала, кожей чувствовала — она, как всегда, не одна. Само собой, старый интриган следил за так и не покорившейся ему жертвой «проклятого Слизерина и его гадов». Плевать. Колдунья прекрасно знала, что старик ей не верит, что именно поэтому не доверяет ей никаких заданий, не посылает её куда-либо. Знала ведьма и то, что за эту вылазку — еще бы, она покинула казармы еще вчера утром! — её ожидает очередная суровая выволочка от Матроны и её воспитанниц (в слежке все средства хороши, и Мерлин приставил этих дур к ней, наплетя о тяжелом эмоциональном состоянии колдуньи) и, что гораздо хуже, очередная беседа-допрос старика. Его желание поймать Слизерина было чистой одержимостью. Такой же, с какой сама девушка сбегала из-под надзора врачевательниц на вересковые пустоши Англии. Матрона после каждой такой прогулки сокрушалась о «травме сознания», «тоске искалеченного разума» и «тайной жажде мести», заставляя молодую ведьму только мысленно возводить глаза к потолку. Однако подобные причитания были юной колдунье только на руку — они помогали лишний раз убедить Мерлина в том, как же несчастна и изувечена бедная бывшая змееловка Атхен Д’Ор. На самом же деле, она раз за разом искала поросшие вереском поля всего лишь для того, чтобы вдохнуть такой знакомый аромат. Аромат, который только-только начал выветриваться из жилища её спасителя накануне их прощания. И в те дни, когда ветер был ласковым и тихим, а шёпот вереска — успокаивающим и нежным, ведьма закрывала глаза и почти верила, что мрачный суровый колдун рядом. Что это он издает шорохи в зарослях вереска, собирая свежие ингредиенты или подбрасывая очередной зачарованный перстень нюхлерам. Но сегодняшний ветер был слишком резким для таких сознательных иллюзий. Слишком порывистым. Слишком тревожным. И оттого тревожнее становилось на душе бывшей змееловки. Рассеянно водя кончиками пальцев по макушкам вересковых зарослей, девушка пыталась понять, что же так насторожило её сегодня. В неприветливом сером небе спешно проплывали тучи, погоняемые ветром, как кроткие овечки погоняемы заправским пастухом. Ведьма вслушивалась в звуки природы вокруг, но ничего подозрительного её ухо не смогло уловить. Видимых причин для тревоги не было, однако же беспокойство только росло. Палочки в руках у змееловки не было с далекой майской ночи, когда она пожелала удачи своему наставнику перед его бегством. И хоть она и владела чистой магией благодаря неразговорчивому зельевару с болот, прибегать к ней ведьма не собиралась. Во-первых, не стоило демонстрировать такие навыки соглядатаям Мерлина, а во-вторых… А во-вторых, Атхен не могла с уверенностью сказать, что её жизнь стоит того, чтобы за неё бороться. Работа её наставника пошла прахом, Финнгриф объявлен преступником и разыскивается людьми Мерлина, змееловы превратились в элитную стаю шавок «величайшего мага Англии», она, по сути, являлась не то диковинным экспонатом, не то особой узницей сумасбродного старика-параноика. Бывшая змееловка напряглась, отпуская свои воспоминания и откладывая горькие размышления на потом. Что-то на пустоши изменилось. Кто-то еще появился среди вереска. Кто-то, чья поступь была неслышной, скорее ощутимой неизвестными раньше органами осязания, но такой знакомой. Ведьма резко, до хруста в спине, обернулась. С той стороны поля к ней приближался высокий худой человек в черно-зеленом плаще и исчерна-фиолетовых перчатках.***
Девчонка стояла посреди вересковой пустоши, окутанная этим неправильным для нее ароматом, будто шалью. Она не должна так медово, так горько пахнуть. Зельевар, не замедляя, но и не ускоряя шаг, чуть склонил голову к земле — так и есть, ему не показалось. Заполошно бьющееся сердце никак не могло принадлежать его храброй ученице. Значит, за ней следят. Интересно, это ловушка Мерлина? Для неё или для него? Неважно. Ветер сорвал капюшон, и мужчина откинул волосы с лица движением, которое заставило замершую до этого статуей девчонку вздрогнуть. Он грустно качнул головой. Медленно, гораздо медленнее, чем ему хотелось, приближался он к змееловке. Серебра в её каштановой гриве стало еще больше, и губы зельевара сложились в горькую усмешку. Наконец он подошёл к ней. Теплые глаза были наполнены ужасом, отчаянием, болью, но где-то за всеми этими тенями промелькнуло… Облегчение? Радость? Маг поднял руку и нежно, почти невесомо провёл по серебру прядей. — Атхен… — хриплый от долгого, очень долгого молчания голос не слушался хозяина, и слова давались тяжело. — Я так боялся за тебя, Атхен. Он положил руку колдунье на плечо и внимательно заглянул в глаза. Девушка вздрогнула от неожиданности. Юная колдунья не произнесла ни слова, но маг слышал её отчаянный крик в своем сознании. Раз она боялась заговорить вживую, то знала, что за ней следят. И верно, в следующий же момент зельевар прислушался к крику ученицы в своей голове. — Зачем вы пришли? Неужели вы думали, что они отпустили меня одну? — Атхен… — попытался заговорить маг, но мысли девушки пугливыми птицами бились в его собственном сознании. — Беги! БЕГИ! СКОРЕЕ! Чьи-то шаги, — незаметные и неслышные никому, кроме крохотного древесного ужа, притаившегося по велению хозяина в вереске, — быстро, но осторожно приближались к ним. В глазах змееловки истерично билось море страха, мольбы и отчаяния. Рука зельевара скользнула вниз и сжала узкую ладонь девушки раньше, чем маг осознал это движение. В этот же момент кто-то тяжелый и грузный схватил зельевара за плечо зачарованной железной перчаткой. Горло тут же прошило морозной резью, и худой бледный мужчина рухнул на колени, горбясь и силясь издать хотя бы звук. В голове его оглушительно звенел крик, который так и не нарушил тишину вересковой пустоши: «Нет! НЕТ! БЕГИ!», а следом за эхом крика пришла темнота.***
Рыдания змееловки давно перешли в судорожные всхлипы. Одна из воспитанниц Матроны суматошно носилась вокруг девушки, укутывая её в плед, пичкая какими-то отварами и попутно поясняя стоявшему у кровати мрачному, как сотня голодных вампиров, Мерлину, что мисс Д’Ор пережила сильнейший шок, что у неё подскочила температура, что она слишком больна и испугана, чтобы вести разговор, да и вообще, после того, как Слизерин выследил свою жертву, Матрона очень сомневается в целостности рассудка бедной девочки. Старик только угрожающе сверлил взглядом трясущуюся в тихой истерике змееловку, будто надеялся, что та не выдержит и сама всё расскажет. Впрочем, — и ведьма это прекрасно осознавала, — стоит влить в неё очередную порцию сыворотки правды, и она действительно все расскажет о том, что произошло сегодня. Если это еще будет иметь смысл, подумалось колдунье, но она тут же себя одернула — конечно же, будет. Он очень, очень внимательно выслушает её. Для Мерлина все же есть разница, казнит он сегодня одного врага народа или двух. Врачевательница металась вокруг девушки, а старик всё так же буравил её тяжелым взглядом, но бывшей змееловке было безразлично. Её заботило лишь то, что где-то там, в подземных тюремных кельях, сидит наставник, попавший туда по воле двух идиоток: судьбы и Атхен Д’Ор. «Сейчас же прекрати, Атхен», — неожиданно услышала она в своих мыслях голос, который она никогда и ни за что бы не перепутала ни с каким другим, и от внезапности судорожно икнула. — «Я знал, что ты не одна на той пустоши. И знал, чем это мне грозит». — Держи, девочка, выпей, это отличное успокоительное, я частенько себе варю. Сама понимаешь, возраст, нервы уже не те… Ведьма посмотрела на Мерлина, будто только сейчас заметила. Старик надел маску заботливого дедушки, значит, в зелье веритасерум. Настало время для очередной допросной беседы, как про себя это называла Атхен. Дождавшись, пока его персональная зверушка дрожащими руками поднесла кубок ко рту и, всхлипывая и вздрагивая, осушила его, колдун неприятно осклабился. — Зачем же ты отправилась на вересковую пустошь? — старый маг сел напротив кровати молодой колдуньи и с притворной улыбкой посмотрел на неё. — Затем же зачем и всегда, сэр, — ведьма не могла солгать Мерлину, но могла максимально правдиво ответить на вопрос, не выдавая при этом важной информации. Уж этому-то она научилась за столько бесед! — И зачем же? — напускная мягкость в голосе старика не могла скрыть от змееловки его раздражение. — Почувствовать ветер. Увидеть травы. Убедиться, что я все еще часть этого мира, после…. После всего, что произошло. И это было абсолютной правдой. Пусть старик тешит себя верой в то, что эти слова были о проведенном во власти Слизерина времени. Атхен знала правду. Ей действительно было жизненно важно чувствовать, что после всегопрозошедшего она всё ещё часть Англии, часть большого и реального мира, что Мерлин не сломил её и не подчинил себе. Что они смогут обыграть его на его же поле, и однажды — возможно, если ей так повезет, — она снова окажется во владениях Слизерина. — Ты знала, что ты на поле не одна? — Да. Я чувствовала защиту, пусть и не видела вашего дежурного. — Ты знала, что ты встретишь на поле своего мучителя? — Нет. — Ты говорила с ним? — Нет. — Почему ты не попыталась бежать? — Знала, что я не одна и ждала действий дежурного. Глаза Мерлина недобро полыхнули, то ли от досады, то ли от нетерпения. -Он говорил с тобой? — Дежурный? Нет. — НЕТ! Твой истязатель? — Нет. — ведь никакого истязателя на пустоши не было. — Что он хотел от тебя? — Он не сказал. — Змеи были с ним? — Я не знаю. Я не видела. –» Само собой, были, старый ты осел! В травах, не иначе». — Почему ты не закричала? — Я испугалась. Я сразу вспомнила то время, что я провела у него… в хижине. Последняя реплика далась тяжело. Это слишком личное, пусть и на все сто процентов правдивое. Мерлин в раздражении вылетел из её кельи. Ну и к черту. Ей нужно придумать, как спасти своего наставника. Если это возможно.***
С потолка капало, стены были покрыты плесенью, воняло старыми нечистотами, ледяной ветер нахально плясал в крохотной келье, о хоть каком-то наличии света не стоило и мечтать, но мужчине было наплевать. Пара невербальных заклинаний с использованием чистой магии, и его уже ничто не отвлекало от размышлений. Он здесь. Мерлин его видел. И Мерлин его не убьёт. Ему ведь нужен рецепт зелья вечной молодости или что он там хочет вытрясти из Слизерина. Не за этим ли устроил этот многолетний цирк со змеями старик? Но если раньше суровый зельевар просто делал то, что от него требовалось для возвращения своего друга, то теперь он готов был рискнуть ради свержения Мерлина и ради спасения своей ученицы. Зелье было у Морганы, сам же зельевар — он был уверен — сможет в скором времени выбраться и присоединиться к ней. Нужно только обезопасить Атхен от Мерлина. А ради такого несущественная мелочь вроде собственного пленения — совершеннейшая ерунда. Маг прикрыл глаза, и тут же перед его мысленным взором встали большие карие глаза, как и каждую ночь до этой. Но сейчас перед ним были глубокие глаза сегодняшней Атхен. Его ученицы. Его верной подопечной. Сегодняшний взгляд замораживал и согревал одновременно. Она боялась, до исступления боялась — но не за себя. За него. Ведь она не выдала его. Не сломалась под напором Мерлина, не прогнулась под его увещеваниями, не отступилась перед его угрозами. Даже не рискнула спастись от старика, хоть и имела в руках оружие. Просто потому, что боялась, до дрожи боялась за него, мрачного зельевара и желчного змееуста. И для этого даже не нужно было заглядывать в её сознание, мочить холодные ступни в реке её памяти, — достаточно было одного взгляда на вересковой пустоши. Один лишь тот факт, что она пришла не куда-нибудь, а именно к поросли этих цветов, уже значил многое. Пожалуй, для зельевара даже слишком многое. Где-то сверху послышался шум тяжело открываемой двери, затем — постепенно приближающиеся тяжелые шаги. Маг скорее почувствовал, чем увидел, как чья-то фигура замерла перед крохотной дверцей его кельи. — Итак, сам Слизерин попался, как тупой бездарный маггл, — презрительно растягивая слова, заговорил с мужчиной незнакомый баритон. — Да ещё и при обыске у Слизерина не оказалось палочки. Потрясающее везение, верно? Вдруг незнакомец наклонился, пройдя туловищем сквозь дверь, как это обычно проделывали призраки, и приблизил лицо к зельевару. Тяжелые щёки гневно тряслись, изо рта летела слюна: — Я не идиот, Слизерин! Что ты задумал? Надеешься на помощь девчонки? Глупый шанс спастись, а нет — так умертвить здесь всех к великановой матери?! Не выйдет, раздери тебя грифон! И я слежу за тобой! Пристально слежу! Обрюзглое лицо визитера так же неожиданно скользнуло сквозь толщу двери обратно, как и появилось. Тяжёлые шаги удалялись от кельи, затем послышался шум закрываемой двери, и на темницу рухнула тишина. Зельевар насмешливо хмыкнул. Идиоты. Он никогда не выходит куда-либо без своей палочки. И то, что он ей не воспользовался, не означало её отсутствие и в этот раз. Как не означало, однако, и наличие плана. Он всего лишь хотел увидеть Атхен. Убедиться, что она жива и невредима. Наверное, он все-таки стареет, раз позволил себе поддаться эмоциям при виде ужаса и горечи в тёплом взгляде своей ученицы. Проигнорировать приближавшегося к нему врага, вслушиваясь в её голос и впитывая блёклые тени надежды и радости на дне пронзительного взгляда. Что ж, придется теперь импровизировать. В конце концов, Салазар Слизерин за свою очень долгую жизнь и не из таких передряг выбирался.