* * *
Рингтон ворвался в сновидение внезапно, и Юри благодарно вскинул голову от подушки. Отбросив идею поискать на пространстве кровати потерянные во сне очки, он схватил телефон и ответил, не удосужившись прочесть высветившееся на экране имя. Все равно с девяностопроцентной вероятностью звонил сам Виктор. Они с ним еще даже не виделись. Когда Юри сегодняшним утром переступил порог квартиры с обещанной золотой медалью с японских национальных, тот уже вовсю вкалывал на катке. Отписав Виктору короткую смс о том, что он, Юри, уже счастливо облизан Мокко вместо душа и собирается проспать все время, пока Виктор не соизволит закончить свою тренировку, Юри действительно рухнул на кровать, все-таки приняв перед этим нормальный душ, повтыкал пару минут в телефон и отключился. Судя по тому, что за окном было уже темным-темно, время перевалило за пять вечера. Виктор должен был вернуться как минимум три часа назад. — Юри! — динамик завопил высоким женским голосом. — Да, — сипло ответил он и, прокашлявшись, добавил: — Да, это я. Кто это? — Мила, — раздраженно ответила трубка. — Без вопросов. Я вызвала тебе такси, приедет через двадцать минут. Возьми вещи Вите. Включая белье и носки. И толстовку. У него есть такая здоровая, черная с капюшоном. Знаешь? Понял? Юри? Юри! — Что происх… — Я попросила — без вопросов. Приедешь, и я все объясню. Юри, соображай, пожалуйста! Юри соображал с большим трудом, легкие в груди, как во сне, скрутило: — Хорошо. Да, я понял. Вещи. Такси. Двадцать минут. Виктор… — Я все объясню, как приедешь. Жду.* * *
Мила встретила Юри в холле больницы. Когда Юри, перескакивая с ломаного русского на профессиональный английский и на чем свет стоит кляня языковой барьер невысказанными японскими матами, добился от таксиста короткого слова «hospital», он тут же кинулся пролистывать новостные ленты браузеров и твиттера, до зубного стука опасаясь найти какую-нибудь статейку об аварии с упоминанием «признанного короля льда — Виктора Никифорова», но СМИ молчали, и внутри новыми красками заиграла надежда, что это всего лишь очередной русский розыгрыш. Наверное, Виктор решил учудить накануне своего дня рождения очередную вечеринку и приурочить ее к выигранной Юри медали. Ничего страшного. Просто эти странные, сумасшедшие русские. Все хорошо. — Идем, — Мила пальцами крепко обхватила запястье Юри и потянула его в путаницу белых, пропахших спиртом и сталью больничных коридоров. В палате, ярко освещенной белыми флуоресцентными лампами, по трем узким больничным койкам расселись Юра Плисецкий, Гоша Попович и Яков Фельцман. — Сейчас, очень тебя прошу, приготовь всю свою национальную выдержку, которая у тебя только есть, — Мила встала перед Юри и крепко сжала обе его ладони. — Юри, на Виктора напали. Юри очень медленно сомкнул и разомкнул ресницы, пристально вгляделся в лицо Милы, выискивая хотя бы малейший намек на то, что она шутит, что Виктор сейчас набросится на него со спины, поцелует в скулу, требовательно зашарит руками по груди в поисках медали. Мила смотрела серьезно, внимательно следила за его лицом, пальцами гладила его костяшки. Он окинул немногих присутствующих скользящим взглядом: Плисецкий свирепо наблюдал за ними из-под челки, Гоша кусал губы и старался выглядеть как можно более незаметным, Фельцман сидел, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях, плечи тренера безвольно поникли. — Что? — тихо прошептал Юри, перехватывая пальцы Милы и сжимая их в собственных руках до суставного хруста. — Присядь.* * *
Дверь открылась внутрь палаты даже без намека на скрип. Внутри висела та же давящая тишина, что в привидевшемся спорткомплексе, и царил такой же полумрак. Мила усадила Юри на ближайшую койку, где расположился Плисецкий, тот быстро подтянул к себе ноги, забился в угол и уткнулся в телефон. Юри хотелось вскочить и убежать, потому что он точно знал, что не был готов к тому, что Мила собиралась озвучить. — Боже, я не могу, — Мила замотала головой, вцепившись руками в темно-рыжие кудри. — По-английски, пожалуйста, — прошептал Юри. Одиночная палата была размером с крошечную каморку, меньше прихожей в их квартире. Из меблировки тумбочка да кровать. Еще наличествовало зашторенное плотными занавесками окно и дверь, по скромным соображениям Юри ведущая в санузел. На кровати лицом к стене лежал человек. Палатная дверь за спиной Юри только открывалась бесшумно, зато захлопывалась с громким стуком. Лежавший вздрогнул и обернулся, прищурившись, окинул Юри теплым синим взглядом, легко и ласково улыбнулся. У Юри подкосились ноги. На виске у Виктора темнел лиловый синяк, нижняя губа слева была неестественно красной, словно в бордовой помаде. "Это кровь запеклась," — подумал Юри. Утихшая было ярость снова подняла голову и расправила плечи. — На Виктора напали, — Мила смотрела в мрачное никуда поверх его плеча, Юри отслеживал любое изменение на ее лице. — На территории комплекса. Тигренок и Гоша оказались рядом. Они вызвали скорую. — Нормально долетел? — вопрос был задан таким тоном, словно Виктор стоял на собственной кухне, а не торчал на больничной койке, и грел ужин в микроволновке, пока Юри, мучаясь джетлагом, безвольной кучей валялся на столешнице. — Стюардесса попросила автограф для дочери, — прошептал Юри и несмело шагнул вперед, а потом еще и еще раз и осторожно присел на край кровати. Виктор весь подобрался, как Мокко, сообразивший, что сейчас его будут стричь, задышал часто, вперился в Юри нечитаемым взглядом. Юри, уронив пакет с вещами себе под ноги, выловил из-под одеяла его руку и уткнулся носом в раскрытую ладонь. Пальцы ладони невесомо скользнули ему по скуле, обвели висок и встопорщили бровь. «Преступление на почве гомофобии» «Его изнасиловали» «Пытались…» «Юра и Гоша вовремя…» — Юри, успокойся! — Кацудон, блядь! Юри, вынырнув из черного омута, оказался крепко прижатым к полу. Верхом на нем сидел хрипло дышащий Попович, за предплечья прижимающий его к линолеуму. Плисецкий тряс горящую ладонь, которой только что смачно вмазал Юри по лицу. Щека пылала огнем. Мила плакала рядом, сидя на коленях и неловко утирая слезы. Фельцман гладил ее по голове. Юри задержал на нем взгляд, отметил углубившиеся морщины, печальный изгиб рта. Серые глаза горько усмехались, в них ясно читалось: «Я тоже не знаю, что делать, парень. Как с этим быть? Мы все не знаем. Мы надеялись, что ты нам поможешь». — Как? — выдохнул Юри. — Просто, — ответил Плисецкий, лишь бы что-то ответить. — Я привез вещи. На смену, — прошептал Юри, все так же уткнувшись лицом ему в руку. Он боялся на него смотреть, душил, топил гнев внутри, просил у ками-сама сил сдержаться и не вспылить снова, не напугать сильнее. Каких-то пять минут назад Владислав Львович — лечащий врач Виктора вот уж много лет, вызвоненный и вызванный Яковом, объяснял Юри, что сейчас главное — создать для Виктора спокойную статичную обстановку, не волновать потревоженную психику, не провоцировать обострение стресса. Юри кивал, мол, понял, понимаю, да, конечно, вы правы, а что бы вот мне сделать с этим желанием вцепиться зубами в подушку и разорвать ее ко всем чертям, сбить костяшки о стену, а лучше о чью-нибудь черепную коробку? Мне с этим что делать? — Если ты не успокоишься, я тебя к нему не пущу, — зло прошипела Мила, привстав на цыпочки и вплотную придвинувшись к его лицу. — Это ты его сейчас успокаивать должен, ты это понимаешь? Ты! А не он тебя! Бабичева, гибкая и порывистая, настолько в тот момент напомнила Юри бродячую кошку, защищающую от человека своего последнего живого котенка, что он даже рискнул улыбнуться этому глупому сравнению. Мила вздернула брови, сморгнула с ресниц злые слезы — остатки былой истерики, но притихла, поверила в обычно не покидавшую Юри рассудительность. — О, спасибо. А то я брюки умудрился запачкать. Да вы гляньте, этот круглый дурак еще и шутить пытается. Возведя горе очи, Юри медленно вдохнул-выдохнул и крепко сжал челюсти, чтобы не ляпнуть чего лишнего. Видимо, вместе с челюстями машинально сжал и его ладонь, потому что Виктор нахмурился и слегка царапнул ногтями руку. — Больно? — спросить Юри хотел вовсе не это и абсолютно не так, но уж что вышло. Виктор скорчил недовольную гримасу, зашипел на потревоженную богатой мимикой губу и отрицательно повел головой, растрепав лохматую челку и спрятав за ней гематому на виске. — Меня накормили какими-то таблетками. Наверное, антидепрессантами и уж наверняка с анестезирующим эффектом. Так что нет, не больно. Юри всмотрелся в него пристальнейшим взглядом из всех, которые только у него были: не врет ли? Вроде бы нет, но по нему же не поймешь никогда. А что ж с губой так дергается, если эффект есть анестезирующий? Ключицы у Виктора были худые и острые, выглядывали из-за широкого воротника больничной пижамы. Так сезон ведь в самом разгаре. Все фигуристы сейчас поджарые и вечно голодные. Из-за ворота вместе с ключицами выглядывал и темный кусочек еще одного синяка, хотя Юри очень надеялся, что это просто неудачно падающая тень. — Поехали домой, — прошептал Юри, придвинувшись ближе и принявшись растирать в руке пальцы Викторовой ладони. — Мокко поди опять воет один и бесит соседей. Пудель был противным засранцем и, привыкший всегда быть в компании Виктора и еще толпы народа, не переносил одиночества. — Заслужили. Буквально позавчера что-то там пилили болгаркой в полшестого утра или сверлили перфоратором. Я на звук не отличаю, — Виктор подтянул к себе колени, отодвинувшись от Юри к стене, и робко — Никифоров, робко?! но другого слова у Юри не было, — улыбнулся. — Но ты поезжай. Угомони его. Меня раньше завтрашнего утра отсюда уже не выпустят. Да и мне бы лучше пока тут переночевать. Завтра меня заберешь. — Виктор… — Юри поддался было вперед, но тот остановил его на расстоянии вытянутой руки, упершись ему ладонью в грудь. — Все хорошо. Я в порядке. Завтра буду тебя ждать. Медаль хоть в аэропорту не оставил? Юри хлопал глазами и ничего не понимал. Виктор прятался от него, закрывался. Хотя это было ожидаемой реакцией. В сознании Юри где-то на третьем плане после потухшей ярости и национальной сдержанности вкупе с беспокойством снова заворочались воспоминания о сне, где светловолосый мальчишка так же до последнего отбивался от его рук. Юри покорно отстранился, молча кивнул самому себе и Виктору. Пространство. Про это Владислав Львович тоже говорил, что Виктору может потребоваться чуть больше места и меньше раздражителей. — Медаль на столике в прихожей, а здесь вещи и косметичка, — Юри поставил пакет на тумбочку. — Во сколько мне завтра приехать? — Я позвоню. Или Мила, — теперь Виктор улыбался виновато, ссутулив плечи и обняв себя одной рукой поперек груди, другой выше подтянул тонкое одеяло. — Хорошо, — Юри улыбнулся в ответ стеклянной вежливой улыбкой, которую Виктор ненавидел, в чем сам неоднократно признавался. — Постарайся поспать, пожалуйста. Я пойду.* * *
— Он меня выставил, — Юри смотрел на Милу непонимающе и моляще, с тайной надеждой, что она сейчас все ему объяснит, а лучше плеснет в лицо воды, и он подскочит на кровати, оказавшись облизанным Мокаччино, а во входную дверь будет ломиться Виктор, потому что ему никак не удается открыть ее ключом из-за того, что Юри додумался закрыться изнутри на защелку и уснуть. — Просто выставил. Сказал приезжать завтра. Сказал, что либо сам позвонит, либо ты. Под конец голос у него сорвался и основательно дал петуха, к горлу подкатывали слезы, которые до этого иссушала злость. — Идиот, — Мила прикрыла глаза ладонью и покачала головой, — господи, да за что все это? Ты вот только не накручивай себя, ладно? Не выдумывай ничего. Он просто напуган. Сам не знает, что делать. Правда, поезжай домой. Поехать с тобой? — Да, пожалуйста, если тебе не сложно. И расскажи мне еще раз все сначала. Что произошло. Ничего уже не помню. Мила вместо ответа неаккуратно подалась вперед и неловко обняла Юри, вцепилась в кофту у него на лопатках. — Конечно, только переговорю с медсестрой. И вызову такси.* * *
Мокко валялся под столом, обнажив обросшее коричневое пузо, и вылизывал Юри выступающую косточку на лодыжке, надеялся, что ему перепадет что-нибудь со стола. У Виктора была абсолютно дурная привычка кормить пса из собственной тарелки, подкидывать ему шкурки от курицы или кусочки картофеля. Юри она раздражала. Сам он никогда так не делал. Мила стояла у кухонного гарнитура и баюкала в руках кружку кофе. Они молчали уже минут пять, и Юри, прилагая титанические усилия, накладывал ее монолог на вопросы в собственной голове. Что случилось? Виктор возвращался с тренировки, спешил домой, к нему, к Юри, был довольным, счастливым и каждому встречному поперечному тыкал в лицо экраном смартфона с результатами национальных японских соревнований. Группа из трех человек поджидала Виктора где-то на аллее. Они затащили его в кусты и… Нет, Юри даже думать об этом не может. Сделали то, что сделали. Зачем? Почему? «Потому что эта блядская страна состоит на семьдесят процентов из тупых ублюдков, которым есть дело до всего, кроме собственных жизней». Виктору не причинили серьезного вреда, физического, по крайней мере. Синяки сойдут недели за две. Это все было не ради увечий, а ради унижения, оскорбления, указания «места». И все только потому, что Виктор не умеет молчать и скрывать свою гордость и любовь от мира. Он не прятал своего катания, так и своего Юри прятать не собирался. И из-за «своего Юри» он и пострадал. — Это не твоя вина, — Мила села за стол перед Юри и взяла его за руку, сжала пальцы, заставила посмотреть на себя. — И не его тоже. В этом виноваты только те сволочи. И все. Мила была встрепанной, с невесомыми отпечатками печали в уголках губ и глаз, но уже куда более спокойной, чем в больнице. Вдумчивым, твердым стремлением разъяснить все волнующие Юри тонкости и проблемы она сильно напоминала ему Минако. Та обычно так же держала Юри за руку и говорила-говорила-говорила, пока он не начинал верить ее словам. А вот к слову о вине? — Кто-нибудь заявил об этом в полицию? На лице Милы проступило загнанное выражение. Она отвернулась, принявшись разглядывать кухонную плитку, синюю с белыми летящими птицами. — Нет, — Мила покусала нижнюю губу и, вздохнув, добавила: — Не нужна огласка. Да и смысла в этом все равно нет. — Виктор не запомнил нападавших? — Я не спрашивала. Просто, он должен был… Хотя вряд ли вы говорили об этом. Юри, понимаешь… — Понимаю, — Юри сжал челюсти. — Говорить об этом пытался я. Он не стал. — Похоже на Витю. Мила улыбнулась. Юри тоже. И подумали они тоже об одном и том же: о несправедливости, жестокости и человеческой глупости, из-за которых страдают безвинные, хорошие люди. А еще национальные герои, спортсмены мирового уровня и — как там Виктор говорил? — космополиты? комсмиты? Да неважно.