* * *
Виктор вышел из ванной уже в домашних штанах и водолазке. Юри вскинул брови, но промолчал, вернувшись к учебнику: русский давался японцу с переменным успехом, но восточный менталитет обещал снести все трудности и в конце концов цитировать знаменитую «Войну и мир» на память. — Нужна помощь? — Виктор застыл над лежащим на диване Юри, протирая волосы полотенцем. — Пока справляюсь, —он погрыз кончик карандаша, посматривая на Виктора из-за очков. Уже два дня прошло с тех пор, как Юри вел натянувшего до самого носа капюшон той самой чёрной толстовки Виктора от больничного крыльца к такси и из такси к родному подъезду. Уже два дня они делали вид, что ничего не произошло. Только обычно тактильный и бестактный Виктор держал руки при себе и выходил из душа одетым и спасибо, что хоть не в хирургической маске. Хотя имел привычку выскакивать из ванной в чем мать родила с полотенцем, если повезет, то на плечах, если не повезет, то вообще без него, и лез целоваться. — Полежи со мной. Сперва Виктор окинул Юри удивленным взглядом. Не то чтобы Юри редко предлагал что-то подобное или был против, до произошедшего инцидента ему просто не нужно было этого делать: Виктор сам лез и под руку, и в руки. Потом Виктор скептически оглядел диван, который не раскладывался и был узким настолько, что на нем едва помещался сам Юри. — Может, тогда лучше в спальне? Ага, в которой Виктор опять планировал замотаться в плед, уткнуться в ноутбук и откатиться на другой конец кровати. — Нет, давай здесь. Юри, поерзав, устроился немного выше на подушках и подлокотнике, согнул и развел колени, одну руку с учебником закинул за спинку, а другой подхватил Виктора за запястье и потянул на себя. Поколебавшись пару секунд, Виктор все-таки поддался. С минуту они неловко возились, устраивая локти и колени. Юри успел грешным делом подумать, что идея была дебильна и провальна, но им в итоге каким-то чудом удалось вполне себе удобно улечься. Виктор щекой прижимался к плечу Кацуки, свесив на пол правую руку, а левой обхватив его шею. Юри же ловко устроил затылок у него на предплечье, а на спине — учебник и вернулся к глагольным временам и формам русского языка. — Тебе не тяжело? — Нет. Кто-то схуднул? — А как иначе-то. Ужасный был флип в короткой. Кто так приземляет вообще? — Ты же сказал, что не будешь смотреть трансляцию. — Я и не смотрел. Я запись смотрел. Ютуб — зло. — Зато сальхов какой получился. — Это да… — И ему меня Юрио научил! Виктор фыркнул Юри в плечо и не больно дернул его за короткие черные волосы. Надолго замолчали. Юри прислушивался к тому, как Виктор дышит, и безбожно упускал нюансы согласования д-е-е-п-р-и-ч-а-с-т-и-й с глаголами. В его голове дохлыми рыбинами бултыхались посты с разных форумов и выдержки из психологических статей о поведении и особенностях реакций людей, переживших нападения. Юри, будучи хорошим японцем, уважал матчасть и умел ей пользоваться. Особенно крупная форель открыла рот и сбивчиво забормотала: «Жертвам насилия свойственно воображать себя недостойными прикосновений родственников и друзей. Они считают себя виновниками произошедшего и избегают любых контактов с близкими». — Я люблю тебя, — прошептал Юри, захлопнув учебник, примостил его у Виктора между лопаток, а потом, немного подумав, полез тому ладонями под кофту, ничего особенного, просто гладил спину, но Виктор дернулся и от этого, хотел было встать, но Юри не пустил, прижав к себе. — Я люблю тебя и поэтому знаю, что ты терпеть не можешь соприкосновения ткани с влажной кожей. А сейчас, будь у тебя скафандр, ты бы, наверное, в него залез? Я видел твои синяки. От кого ты их прячешь: от меня или от себя? Юри пальцами пробежался по шероховатой царапине на его боку, которая венчала лилово-зеленое пятно размером с ладонь. — Вау, какая проникновенная и длинная речь. Пусти меня, коала. — Виктор, — Юри для верности обвил его бедро собственной ногой, чувствуя, что тот злится, потому что он настойчиво просачивался за кулисы и вроде бы с пропуском, да только звезда не в настроении. — Ты ответишь? — Я ничего и ни от кого не прячу. Нет, серьезно, ты придрался к тому, что я одет? Кто вы, молодой человек, и куда вы дели моего Юри? Да и вообще на календаре декабрь, а за окном снег. Холодно. — Ты купался в океане. В апреле. Со снегом вместо песка. — Снег таял. — Виктор. — Да что?! — Видимо, пока ничего, — Юри губами прижался к его виску, пальцами прочертил линии в волосах, сильно сжал затылок. Я здесь. Я рядом. Я с тобой. Виктор ткнулся лбом ему плечо, напряг спину почти до дрожи. Да знаю я.* * *
Виктора вывернуло желчью над раковиной. Стакан не без помощи неловкого движения слетел со стола и разлетелся осколками на паркете, орошая темное дерево густым белым, мать его, обезжиренным йогуртом. — Место. На место пошел! — заорал Виктор на уже влетевшего было на кухню с радостным лаем пса. Мокко затормозил на пороге, склонил голову и удивленно вздернул ухо. — Мокаччино, место, — жестко отчеканил Виктор, как учили на кинологических курсах. Ему одной пары сочувствующих карих глаз по горло хватало, не хватало еще, чтобы его пудель его же и жалел. Мокко покачался на месте, раздумывая — ослушаться или нет, но, видимо, Виктор выглядел совсем уж устрашающе, так что пес решил с ним не связываться и покорно уперся в гостиную на подстилку. Виктор сплюнул горчащую слюну, открыл кран, подумал о том, что надо убрать разведенный бардак до возвращения Юри с тренировки, краем глаза глянул на пол, на белую лужу под ногами, и к горлу снова подкатил ком, а грудь сотряс спазм. Не, ну его нахер. Позже. Потом уберется. Сейчас только немного придет в себя. Господи, блядь, тридцатник не за горами, а посмотрите только: какая впечатлительная девочка стоит тут и зубами скрежещет. В теплом йогурте ему, видите ли, сперма примерещилась, которую давеча на щечку ему спустили. Ранили тонкую душевную организацию национальной гордости — на морду кончили. Так радовался бы, что у людей на тебя вообще стоит. Расколошматили мальчику психику в дробленую крошку, как пострадавший стакан. У-у-у, только не реви. Вот этого для полноты картины только и не хватает. — Да что ж это такое-то, — пробормотал Виктор, кроша ногти о камень столешницы. — И сколько можно уже. Есть хотелось до жути, до неприятно впалого живота и тошноты, но он просто не мог, потому что в склизкой овсянке, в йогуртах, в кефире, в твороге со сметаной ему виделось… да-да, то самое. И никак было не вытравить это из головы. Как вариант, оставались овощи и опостылевшая курица, но после вчерашних вечерних размышлений об огурцах аппетит и здесь помахал ручкой. Вообще Виктор за последнюю пару дней на собственном опыте убедился, что какую-то полупорнушную чушь можно найти даже в ножке стола, что уж говорить о красной рыбе. Ему, наверное, было бы очень смешно, если бы не было так грустно. И он решительно не мог понять — поехавший он или озабоченный? Или все вместе? Не в меру развитое воображение несло признанного чемпиона по волнам абсурдных кинков, которые негативно сказывались на способности его желудка воспринимать пищу. Или мозга? Это же что-то психическое? Психологическое? Психотерапевтическое? Хрен его, блин. Утром он сосредоточенно грыз за завтраком желтый болгарский перец, Юри смотрел на это недоумевающе, но молча жевал свою кашу. Спасибо за это всем его многочисленным богам. Болгарский перец, кстати, еще остался. Что ж, Виктор, чай, не шибко гордый… Первым, что он увидел, открыв холодильник, оказался никак не чертов перец, а прозрачная бутылка, уже год, наверное, проторчавшая между оливковым и подсолнечным маслом — какая-то до черта понтовая вишневая водка, подарок Криса в честь чего-то там. Виктор с самым честным видом пару секунд еще раздумывал над представшей в неожиданно соблазнительном свете мыслью надраться-в-говно. Рассудок сдавленно лепетал что-то о режиме, соревнованиях, тренировках, программах, Никифоров-ты-ж-спортсмен! Спортсмен-Никифоров шустро подкрепил чудесную идею несложным математическим выражением: день рождения плюс Новый год равно бухать. Все гениальное просто. Где там рюмки? Первая. Вторая. Третья. Виктор посидел, постучал носком по полу, побарабанил пальцами по столу, поскреб ногтем наклейку на бутылке. Почему-то не брало. Даже натощак. Неужели Крис наебал и подсунул какую-то хрень? Да не, не должен был, Крис-то. Налив четвертую, Виктор помедлил, покрутил рюмку в руках, поболтал на свет прозрачную жидкость, горько пахнущую вишней. На вкус кирш оказался ореховым. Взгляд скользил по лампам, по барной стойке, по полкам с посудой, зацепился за магниты на холодильнике — один из них представлял собой зеленую бутылку шампанского, разбрызгивающую во все стороны сладкую шипучую пену. Шампанское? У них же было шампанское? Витька, идея попахивает пубертатом, ветром в голове, и вообще она откровенно дерьмовая. Так не берет же? А вот так точно хорошенько по башке даст. Притормози, Бога ради. Окстись, блаженный. Попомни просьбу Якова: вести себя как человек. — В жопу, — подвел итог внутреннему диалогу Никифоров, встал из-за стола на удивительно твердые ноги — хренушки теперь Джакометти после таких подстав, а не грузинское вино! — и отправился на поиски. Шампанское было найдено, по-холопски налито в коричневую кружку с коричневыми лабрадорчиками. Рюмка псевдокирша запита белым полусладким. Ни-икифоров, это же какой-то алкоголизм. Надираешься. Один. В пустой квартире. В тишине. Ни-икифоров. У меня есть пес. И парень. Типа муж. После пятой рюмки под лобной костью полуприятно засвербило, в висках потихоньку начали раскатываться волны. — Ну наконец-то, — почти с облегчением выдохнул Виктор. И ухнул в пустоту.* * *
Переступив порог квартиры, Юри не сразу понял, что в ней что-то не так. Мокко выскочил к нему из гостиной, чуть не снес с ног и в итоге, поскуливая, забился под колени. — Тише, — прошептал Юри, успокаивающее шурудя в коричневых кудрях между ушами пса, параллельно стягивая ботинки и с опаской поглядывая в сторону кухни, с которой тянуло запахом табака и слышалась не идентифицированная им музыка: вроде бы пели по-русски, но утверждать он не брался. В кухне горел свет и стоял сизый, дымный полумрак, с которым не справлялась открытая форточка. Виктор сидел за столом и остервенело чиркал спичкой по коробку, прикусив зубами фильтр сигареты. Искра никак не высекалась. — Виктор, — осторожно позвал Юри, окинув взглядом пару полупустых бутылок на столе, полную окурков хлебницу, разбитый бокал на полу, засохшую под осколками и схватившуюся желтым лужу. Виктор никак не среагировал, только предплечьем попытался убрать челку с лица, но та через мгновение свалилась обратно на глаза. Юри глубоко вдохнул-выдохнул, сказал себе, что ничего страшного не случилось, прошел к барной стойке с ноутбуком и прервал концерт неизвестного русского маэстро. Виктор уронил спички и вскинул голову, сигарета скатилась в уголок рта, выглядел он комично и жалко. — Юри? — недоверчиво вопросило белобрысое недоразумение, прищурившись. Мокко тявкнул из-за бедра Юри с явственно слышимым укором и едва ли лапой не ткнул в хозяина, мол, гляньте только на это безобразие. Взгляд Виктора сместился с верхней половины туловища Юри на нижнюю: — Не пускай его сейчас… сюда… стакан разбился… осколки не убрал, — забормотал Виктор на русском, выронив наконец сигарету, попытался подняться на ноги, но как-то умудрился впечататься животом в столешницу, снести широким жестом нетвердой руки все, что на ней было, и опрокинуть табурет. — Говори по-английски, пожалуйста. Я не понимаю тебя, — вздохнул Юри, еще раз потрепал Мокко по холке и направился к Виктору. — Что происходит, Витя? — Крис все-таки не обманул, — с радостно-тупым выражением лица возвестил он, слава ками-сама, на относительно внятном английском. — Нормальная такая водка. Виктор стоял, крепко-крепко вцепившись в столешницу, и Юри имел подозрения, что если попытаться отцепить его, то ноги Никифорова явно подведут. — А шампанское чем провинилось, если водка все же нормальная была? Виктор нахмурился. На лице проступила усиленная работа мысли, которая вылилась в емкое: — Поначалу она была так себе. — Понятно, — Юри уверенно взял его за локоть и потянул на себя, подставляясь в качестве опоры. — Пошли, умоем тебя.* * *
В ванной Виктор долго отфыркивался от воды, отпихивал Юри, бормотал что-то нецензурное на русском и совсем невнятное на английском, что-то об огурцах, йогурте и съехавшей крыше. Юри малодушно надеялся, что Виктор сам как-нибудь проблюется — а ему определенно это было нужно — без минералки и инородных вмешательств, но его желудок оказался на удивление крепким, поэтому Юри, оставив попытку высвободить Виктора из промокшей водолазки, потащил любимое тело в спальню. Втайне Юри был даже рад такому развитию событий, потому что Виктор последних дней был слишком тихим, слишком спокойным, слишком серьезным и собранным, каким не бывал ни на одних соревнованиях, а еще поразительно безликим и бесцветным. Юри не узнавал его. Зато сейчас пьяно лепечущий глупости в подушку Никифоров напоминал о тех днях в Хасецу, когда Минако перепивала его, а потом притаскивала из собственной студии в Ю-топию. — Сдаю шпиона на поруки! Я ничего ему не рассказывала, Юу-ури, — пьяно щебетала она по-японски, покачиваясь под тяжестью нетвердо стоящего на ногах Никифорова. — А он проси-ил, та-ак проси-ил. — Я не п-нимаю, чт ты гвришь, — гундел в унисон с ней Никифоров на английском, впечатываясь в дверной косяк, а потом с легкой подачи Минако безвольным кулем валился на Юри, — но не п-пали контору, женщина! Дьяволица, как можно та-ак мешать виски и вашу рисовую теплую дрянь?! — Не оскорбляй сакэ! — Не орите там! — недолго длилось терпение Мари, спящей в гостиной. — Окукава, либо заходи, либо вали домой! Юри, тащи дурного гайдзина наверх! Юри настолько увлекся воспоминаниями, что упустил тот момент, когда Виктор прекратил утыкаться носом в подушку и принялся пристально (насколько это возможно для пьяного человека) его разглядывать. — Ты понимаешь, что я могу в перспективе прыгнуть каскад четыре-три-четыре, но не умею курить? Хотя умел лет десять назад, мне кажется. Опустив рвущееся с языка замечание, что сейчас Виктор даже в перспективе каскад три-один-два не прыгнет, Юри удобнее устроился на полу так, что его лицо находилось на одном уровне с лицом возлежавшего на кровати Никифорова. — А зачем тебе уметь курить? — Для атмосферы, глупый. — Понятно. А что конкретно не получается? — Вдохнуть. Дышать у меня не получается. Могу только дым во рту держать и все. Дальше никак. Давлюсь им и кашляю как проклятый туберкулезник. И больно в груди сразу становится. Вот здесь, — Виктор полез ладонью себе под живот, указывая куда-то в центр упомянутой груди. Юри почему-то показалось, что разговаривают они не о курении, а Виктор не настолько уж пьян. Он не успел придумать достойного ответа, как из кухни раздался рингтон Никифорова телефона да залаял алчущий внимания, еды и выгула Мокко. — Я сейчас, — сказал Юри, поднимаясь с колен. — А ты, если в состоянии, то переодень футболку. Мокрый весь. Телефон нашелся на кухонном подоконнике. На экране высвечивалось не самое удачное фото Якова Фельцмана с оскалившимся ртом, зажмуренными глазами и шляпе, съехавшей на затылок. Юри не успел даже поздороваться, сказать традиционное европейское «алло» или просто представиться, как из динамика полилась русская речь, из которой Юри различил только «Никифоров», местоимения и некоторую нецензурщину. — Это Юри Кацуки, Фельцман-сан, — вставил Юри, когда в монологе разгневанного тренера наметился перерыв на дыхание. — Виктор спит. — Чего? Кацуки? Он пьяный? Смысла таиться от тренера Юри не видел, да и к тому же, судя по эмоциональной речи того же тренера, Виктор умудрился учудить что-то, не выходя из дома: неужто вел прямую трансляцию в инстаграм? С него бы в принципе сталось. — Да, но он больше не будет пить. Я присмотрю. — Присмотрит он. Свинья грязь всегда найдет, а этот придурок — репортеров. Говорил же ему, просил по-человечески, тьфу. — Фельцман-сан, что-то произошло? — Произошло. Полистай новостную ленту, почитай про домашнее насилие, которое ты, японский оккупант, учиняешь над русским чемпионом, — Юри недоуменно свел брови и покосился на собственный телефон, лежащий рядом на столе. — Но так считает только одна половина расхватавших шикарный контент с опухшим и подбитым Витькой, вторая половина убедилась в своих догадках насчет «нападения», чтоб их. Сто процентов какая-нибудь сука из «Юбилейного» разболтала, явно же кто-то видел, как Гошка с Юркой его на поребрике отпаивали и в скорую сажали. Какого хера его вообще понесло на улицу сегодня? — За сигаретами ходил, — ответил Юри, переводя взгляд с телефона на хлебницу. — А возможно, но маловероятно — Мокко выгуливал. — За какими еще сигаретами? — Которые курить не умеет. Фельцман-сан, мы можем сейчас что-то сделать, чтобы подправить положение? — Не можете. Сидите дома. Этого идиота даже к окнам не подпускай. Я сам придумаю легенду. Завтра позвоню. Все, отбой, Япония. — До свидания, Фельцман-сан. Отложив телефон Виктора, Юри все же взялся за свой. В дайректе уже висели сообщения от Криса и Пхичита. Первый интересовался, что за БДСМщина у них пошла в кровати, Виктор же вроде такое не любит. Второй просил сказать, что заполонившие желтые сайты статейки — просто очередные утки. Отписав Крису, что никакой БДСМщины нет, не было и вряд ли будет настолько жесткая, и отослав ему же фото уснувшего Виктора, так и не переодевшего футболку, а затем успокоив Пхичита ложностью информации и отговорив того от идеи тега «виктор_живи», Юри подхватил поводок пуделя и повел того на прогулку, а себя — проветриться. На всякий случай прихватил с собой и ключи Виктора, а где запасные лежат, он полупьяный и со сна не вспомнит, даже если от этого будет зависеть очередное его чемпионство.* * *
Виктор проснулся от того, что ему стало тяжело дышать, а еще он напускал слюней на подушку до мокрой щеки, из-за чего мозг опять подкинул сцену с мерзким смехом, гомофобскими шуточками и горячими густыми потеками под левым глазом. Виктор попытался приподняться на руках. Вышло в целом успешно, только сразу замутило, на корне языка перекатывалась знакомая горечь, не предвещавшая ничего хорошего или хотя бы не унизительного. В комнате было темно, жалюзи на окнах плотно закрыты, Мокко привычно сопел в изножье и пихал Виктора лапами в щиколотку, слева лежал Юри, спал он или только притворялся, было неясно. Виктор неловко спустил ноги на пол, уперся ладонями в колени, пытаясь продышаться и загнать подкатывающую к глотке рвоту обратно в желудок. Воротник кофты душил, вспомнилось, что Юри раз пять за вечер просил сменить футболку. Время, кажется, пришло. Потянув с себя липкую от пота ткань, Виктор сжал зубы крепче, потому что от движения и прикрытых глаз заштормило с утроенной силой, и понадеялся, что не навернется сейчас с кровати, запутавшись в рукавах, и не обблюется, как школьник, прямо на полу. Жрать водяру, пусть и понтовую швейцарскую, на голодный желудок и запивать шампанским, чем ты думал, Никифоров? Оно и видно, что головкой, блин. Некстати, совершенно не к месту, вспомнилось, как его больно сграбастали за ворот пальто вместе с шарфом так, что пережало горло, и швырнули на колени в снег, и пнули ботинком в солнечное сплетение, и как до невольных слез дернули за волосы. Остальное мозг за пеленой отвращения и боли скрадывал чуть лучше, зато в ушах звенел угрожающе-испуганный крик Плисецкого, ощущалась на плечах железная хватка Гоши, вздергивающая его на ноги. Боже, Юрка, маленький идиот Юрка с активно формирующейся психикой видел это. Видел перепуганного, дезориентированного Виктора с лицом в сперме, глазами в слезах и губами в крови. Восхитительное, наверное, было зрелище. Кажется, Юрка-то и умывал Виктора снегом, пока Гошка вызванивал, как оказалось позднее, скорую. — Сука, — выдавил он из себя, сообразив, что не может вдохнуть, грудь словно тисками сжало. Кофта уже благополучно валялась в ногах. — Виктор, — за спиной раздался шорох. Будь он трезвее, вскочил бы и дал деру, заперся бы в ванной. Да только боялся, что вскочить может и вскочит, но там же и упадет. Что ж, попались, господин Никифоров, некуда вам больше бежать, нечем прикрываться и оправдания у вас тоже нет. Горячая сухая ладонь невесомо погладила его между лопаток, широким жестом скользнула вдоль плеча, чужие пальцы обвели выступающий позвонок на шее. — Виктор, — еще раз позвал Юри, теперь голос раздался ближе, буквально над самым ухом. Виктор тупо уставился на синяк на предплечье, которым в какой-то момент умудрился прикрыть спину от очередного пинка, по щекам уже лилось что-то горячее, и это невозможно было контролировать, как бы он ни старался, дышать даже ртом было тяжело, горло сводило спазмом. Какова была вероятность, что Юри сейчас оставит его в покое и просто растворится в воздухе? Да никакой она не была. Вообще не было ее. Виктор издал полузадушенный всхлип, зубами вцепился в кожу ладони. Уйди. Уйди. Уйди. Пожалуйста. — Виктор, посмотри на меня, иди ко мне, — Юри с силой потянул его за плечи, вынуждая развернуться. — Витя. И Виктор сдался, вцепился в чужую спину, уткнулся лбом в плечо, размазывая свободной рукой слезы на щеках, которые все не прекращались, захлебывался воздухом, который никак не удавалось протолкнуть в будто бы сплюснутые легкие. — Тише, — Юри сомкнул руки у него на пояснице, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. — Тише, Витя. Неожиданно Виктор забарахтался у него в руках, закашлялся, натужно прохрипел: — Черт, пусти меня… Отпусти, блин! — он вырвался из рук Юри, соскочил с кровати, пьяно шатнулся так, что Юри показалось, что он все-таки сверзится сейчас, но вестибулярные аппараты фигуристов — воистину предметы неземного происхождения, и Виктор, чудом удержавшись на ногах, выбежал из спальни. Дверь ванной хлопнула. Из-за нее раздались весьма характерные звуки. Что ж, желудок Никифорова все-таки не из стали… Юри откинулся на подушку, почесал ногой холку приподнявшего голову пуделя. Видимо, так выглядит нервный срыв в исполнении Виктора Никифорова. Если верить форумам, это хорошо. — Вот обязательно было болтать меня туда-сюда? — вопросил Виктор, прижавшись лбом к восхитительно ледяному ободку унитаза, когда Юри рискнул юркнуть в ванную со стаканом воды в руках. — Я не специально, — улыбнулся Юри, присаживаясь на коврик. — Будешь? Виктор отрицательно повел головой, сглотнул вновь подкативший к горлу ком. — Знаешь, а лучше бы до конца… Все, — Юри кивнул на белого друга. — Поучи меня еще. — Больно надо. Это работа Фельцман-сана. — Ты что, ему позвонил? — Он сам позвонил. Ты ходил за сигаретами. — Ну нет… — Ну да. Половина сети теперь думает, что я тебя избиваю. Он вскинул голову слишком резко, желудок тут же напомнил о себе, и, не успев ничего сказать, Виктор вновь согнулся над унитазом. — Липкий весь. Обмойся, и тебе сразу легче станет. Или хотя бы полотенцем влажным оботрись. И я не учу, я советую, — Юри поднялся на ноги, оставив стакан в пределах досягаемости Виктора, погладил его по содрогающемуся затылку и вышел в коридор. Странно, по идее, Юри должно было быть противно, но ему не было. Он только обратил внимание, что рвало Виктора исключительно выпитым. Надо же додуматься пить на голодный желудок и не закусывать даже? Конечно, он теперь совсем в раздрае. В спальню Виктор вернулся с влажными волосами и в одном полотенце. Юри успел согнать Мокко и сменить простыни, а теперь ждал его с высоким стаканом антипохмельного зелья имени Минако Окукавы и твердым намерением влить его в Виктора. — Нет, — он покачал головой, забираясь под одеяло и утягивая на себя большую его часть. — Вода, лимон, мед. Маленькими глотками. Тебе нужно, и сядь, пожалуйста. Ты за прошедшие сутки съел что? Сто граммов болгарского перца? А за предыдущие? Пару ложек каши? Да, я, представь себе, не слепой. И кстати, если вдруг кому-то хочется, чтобы его поили с ложечки, то я в принципе могу. С полминуты они играли в гляделки, а потом Виктор сдался и выпрямился, Юри довольно кивнул головой, вручая ему кружку. Виктор пил медленно, Юри притерся к нему боком, снова обнял за плечи, скользя пальцами вдоль кожи вверх-вниз, вверх-вниз. — Только не болтай. — Не буду. — Хорош кумир с плаката? — Да с тобой все ясно стало уже с «Юри! Давай спать вместе!», и когда ты собрал каждую забегаловку в Хасецу и обблевал Минако ступени. — Не было такого. — Ну конечно. Виктор плохо помнил, как Юри забрал у него из рук опустевшую кружку, как плавно заставил его нормально лечь, но хорошо запомнил затапливающие до основания ощущения тепла и безопасности, скользящие прикосновения и поцелуй в висок. Его Юри. Его Юри. Разве Виктор все это заслужил? Его Юри пробормотал что-то ворчливо-ласковое на японском, высвобождая свою руку из-под затылка Никифорова, ткнулся носом тому в светлую макушку, придвинулся ближе и замер так. В этот момент Виктор и отрубился до самого злого утра, в которое, он был уверен, Яков от него не то что мокрого места не оставит — даже скромному упоминанию его имени суждено исчезнуть из памяти людской.