* * *
Виктор ехал на Олимпиаду развлекаться. Да, ни больше ни меньше, ехал развлечься так, чтобы запомнили надолго, чтобы запомнить надолго самому. Ехал тянуть на себя репортерское одеяло, загораживать Юрку от любых напастей широкой грудью, планировать попойку после церемонии закрытия с Крисом, может быть, выиграть в команде, может быть, приткнуться в десятку, обязательно, если придется, зубами втащить Юри на пьедестал. Ну а двадцать какого-то января, Витя сейчас точно не помнит, Юрка прыгнул свой любимый сальхов, Юрка докрутил, Юрка приземлил, и Юрка со всей дури грохнулся на задницу и завыл. Дальше по сценарию добрый дядя Айболит замотал Юрочкину ногу гипсом от пятки до колена и сказал, что извините, господа, но мы как на Луну еще не летаем, так и нехеровенькие ушибы голеностопа за сутки не лечим. Метафору про Луну Витя догнал не сразу, а вот осознание того, что все его планы идут по известному месту, настигло в тот же миг. Поначалу расстроился, потом смирился. Бывало-то в конце концов и похуже. Намного-намного хуже. Только теперь и в этом мироздание заставляло его сомневаться. Яков мялся у плеча, игрался с ламинированными краями аккредитационных карт — одной своей и двух Виктора. Пытался, наверное, выдумать какие-нибудь поощрительно-подбадривающие слова. Ну, старик, это не твоя вотчина. Сдавайся. Да и никуда Вите не уперлись твои штампы имени французских мелодрам. Его занимало другое. Навязчивая такая мысль, которая почему-то настигла его только прошлым вечером, хотя слова эти Юри ляпнул еще полгода назад. Очень правдивые слова. Близился сентябрь, а вместе с ним и первые этапы Гран-При, куда Юрка и Юри стабильно собирались, Виктор же пока раздумывал, держа в уме февраль. Тогда шла последняя неделя августа. Виктор пил чай, листал старые фотки лохматой, почти десятилетней давности, беды ничто не предвещало, пока не ткнулся в папку «Проводы Румяного в жизнь». Виктор понятия не имел, заложил ли эту добрую традицию Никитка, хотя, ему казалось, что была она вроде и до Румянцева, просто сам Виктор почему-то избегал попоек. Не секрет, что нельзя так просто уйти из фигурки и сборной, про тренера и свою группу и говорить нечего. В Фельцмановских яслях бытовал обряд типично солдатских проводов в ту самую «жизнь за бортом». Ничего необычного, ящик того плюс ящик этого, классическая русская пьянка со слезливыми речами за маленьким тренерским столом. Виктор довольно долго вглядывался в темноватые фотографии, в себя еще с длинными волосами, закрученными, наверное, для удобства в пучок, скрепленный… Прости господи, пластиковой вилкой? Рядом торчала Милка с кудрявым рыжим хвостом. Втихую от Якова потягивала вино. Шайку возглавлял сам Румянцев. Счастливый до безобразия, он обнимал какую-то девушку, крепко вцепившуюся ему в шею. Не Гелю, парницу, на которой в итоге женился, а кого-то смутно Виктору знакомого… Хотя ладно, неважно. Захлопнув крышку ноутбука, Виктор резво вскочил с кровати, за излишнюю бодрость в послеобеденное ленивое время выходного дня получив от Юри непередаваемый взгляд «ложись обратно — мы никуда не едем — я устал», и только Мокко был верен своей пуделиной активности и тут же ломанулся в прихожку за поводком. Прости, мальчик, но я не собираюсь с тобой гулять. — Я быстро, — отрапортовал Витя, втиснувшись в джинсы и выловив на комоде ключи от машины. — Куда? — В магазин. — Зачем? — Все потом, — отмахнулся, уже шнуруя кроссовку и отфыркиваясь от настойчиво лезшего к лицу Мокко. — Фу! Сидеть, чудовище ты этакое. — Виктор! — судя по оттенку возмущения в голосе Юри, объясняться Виктор будет долго, но это потом, сейчас важно другое. — Люблю тебя! — крикнул уже с лестничной клетки, недолго думая, пустился бегом по ступенькам. У лифта Юри мог и поймать, а Виктор не был до конца уверен в своем решении, чтобы озвучивать его сию секунду. «Молока купи» — прилетело сообщение на первом же светофоре. Виктор купил и молока, и ящик коньяка с ящиком шампанского, ну и по мелочи набрал всякого, натужно вспоминая, кто что пьет, пока бродил между рядами. Юри принес только молоко, бросив остальное в багажнике. Все еще не был уверен, а бухла уже набрал, молодец, Витька. Юри молча сунул пакет в холодильник, смотрел пристально, ждал. — Потом? — робко поинтересовался Виктор. — Я должен волноваться? О, какой сложный вопрос, хотя и человек его задает далеко не простой. — Нет. Нет, не должен. Не думаю. Да. Юри прикрыл глаза с особой скорбью всех русских женщин и одного Якова Фельцмана на лице и ушел выгуливать пса. Виктор же остался сидеть за стойкой, болтать ногами, цепляясь пальцами за стыки ламината, и размышлять, что действовать в сложившейся ситуации нужно не думая и как можно быстрее, как в прорубь на Крещение. От воспоминаний тряхнуло от макушки до пяток. То был первый и последний раз. Ну да ничего, тут так же будет. И когда он на следующей же тренировке нырнул во второй раз в импровизированную прорубь, несмотря на то, что подобного заявления от него в той или иной степени ждали все, вся толпа все равно выпала в осадок почти на целую минуту, прежде чем завалить его вопросами, полупоздравлениями и плоскими шутками. Только Юри предсказуемо молчал. Виктор, покорно позволивший Миле сложить себя почти пополам и угробить вконец укладку, отчетливо осознавал, что настоящая буря еще не разразилась. — Когда ты решил? — Юри на него даже не смотрел, проматывая что-то на экране смартфона. — Пару дней назад, — и он не врал. Виктор твердо верил, что позволять себе раздумывать в таком деле — все равно что рыть себе могилу. Никогда не уйдешь, превратишься в освистанную молодящуюся звезду, которая уже ничего не может, но упорно притворяется всесильной. Виктор себе такой судьбы точно не хотел. Юри молчал слишком долго. Возможно, обиделся. Справедливо. — Юри, это правда. Я до этого даже не задумывался… Нет, задумывался, конечно, но чтобы всерьез — нет, — умел Юри, ничего вроде бы и не делая, заставлять Виктора чувствовать вину за все мирские катастрофы. — Просто сам посуди, когда еще уходить, если не сейчас? Олимпийский сезон. Красивая последняя веха. Достойное завершение. Новый цикл я точно не… — Пара дней? — Юри резко развернулся на сидении, ремень безопасности жалобно вжикнул по ткани ветровки; Виктор крепче сжал руль, чуть повернув к нему лицо, благо, на перекрестке встали. — Блистательный Виктор Никифоров за пару дней решает завязать с катанием? На пороге сезона? С готовыми программами? И что, никакой помпы? Никаких фейерверков? Никакого удивления зрителя? Просто готовился-готовился, а тут вдруг проснулся и решил, что хватит? Я никогда не поверю, что ты решил это за пару дней. — Я же сказал, что задумывался раньше, но какой смысл… — Зеленый. Тем же вечером Юри извинился, в своей блядски бесящей манере сообщив Виктору, что не имеет права вмешиваться в его решения. Только Юри мог самостоятельно прийти к выводу, что он не может что-то там решать за Виктора. Виктор, наверное, просто зажрался, но мозгов не разводить ссору по новому поводу хватило. Топор войны был заброшен обратно на антресоли, а слова Юри про очередное «удивление» зрителя и фееричное завершение карьеры забылись, но сейчас откуда-то выплыли и зудели на подкорке. Действительно, Никифоров, ты так просто уйти собрался? Тихо, по-семейному? Как сказал бы Крис: «Что-то, Вик, на тебя это не слишком похоже. Приболел?» Да нет, здоров. Просто расслабился. Не извольте беспокоиться. Сейчас соберусь. С нынешними программами долго не складывалось: тема подобралась после того, как Милка, чья неугомонность вперед нее родилась, организовала совместный поход на Гай Ричевский средневековый боевик. Короля из борделя Виктор осмысливал добрых полфильма, а к последнему монологу Чарли Ханнема тема программ уже была готова. Милку хотелось на руках носить. Вот же фея-крестная. Справедливость. Правосудие. Честь. Достоинство. Только ленивый не пошутил про Боярского и мушкетеров, но, тем не менее, музыка взялась из ниоткуда, буквально сама выпрыгнула из записи в каком-то тематическом паблике вконтакте (шутили уже, что Виктор переплюнул вдохновляющую кладезь лифтов и торговых центров), хореография сложилась за две недели, дольше страдал над костюмами. Если с короткой что-то худо-бедно сочинилось на основе старых эскизов, то к произвольной у Веры Владимировны опустились руки. Виктору ничего не нравилось. — Может, что-то белое… В мастерской привычно пахло мелом и пылью. Виктор бездумно качался на рассохшемся деревянном стуле а-ля Версаль. Набросок в голове на самом деле был, но очень уж сырой, чтобы им делиться. — Я белый, лед белый, одни коньки черные. — Ну, черное… — Темно-синее, — единственное, в чем он был уверен. — М-м, с вставками сетки, — тут уже возникали сомнения. — Что ты хочешь, Витя? Скажи уже прямо! Виктор шумно выдохнул, грохнул ножки заскрипевшего стула о пол, на секунду даже испугался, что он развалится прямо под ним, прикусил щеку. Примерное описание «чего он хотел» у него тоже было, только чересчур смешное и непонятное. — Что-то среднее между костюмом ниндзя и рыцарскими доспехами. Вот, сказал. Лучше бы не говорил. Вера Владимировна отложила скетчбук, посмотрела на Виктора, посмотрела мимо Виктора, открыла рот, закрыла рот, нервно облизала губы, снова взялась за скетчбук. — Господи, больше ни одного парня не возьмусь обшивать, — пробурчала она в страницы. — С девочками так просто. «Да все равно какое, лишь бы красивое, блескучее и нужного цвета». А ваш брат… Среднее между костюмом ниндзя и рыцарским доспехом… Фольгой тебе инкрустировать балетное боди? В итоге обошлось без фольги, но с наплечниками, сетчатыми рукавами, воротником и вставкой на груди. Плюс перчатками лучника. Да, Виктор любил странные перчатки, хотя изначальная задумка была в том, чтобы не прятать кольцо. С кольцом вообще смешно получилось. Кольцо теперь висело на шее, на специально для этих целей выкопанной в недрах комода цепочке. Как-то он приехал на тренировку без перчаток. Забыл и забыл. Не в первый раз. Что могло случиться? А вот, пожалуйста, пятьсот восемьдесят пятая проба, низкий тебе поклон. Виктор даже не понял, что произошло. Пальцы резко обожгло, равновесие помахало ручкой из-за горизонта, и вместо того, чтобы опустить ногу и принять финальную позу, он шибанулся плечом о лед. Где-то неподалеку заржал Юрочка; стоило Виктору сесть и поднести к глазам горевшую руку, смех сменился воплем. Слева за бортом заматерился Яков. Юри материализовался рядом, осыпав Виктора снегом из-под лезвий и рухнув перед ним на колени. Кольцу пришел пиздец, растянулось в овал до самого сустава, попутно содрав кожу до мяса. Кровь заливала ладонь, капала на футболку. Кольцо надо было как-то снять. — Не трогай! — Юри хлопнул его по ладони, перехватывая запястье. Уже третий год Виктор катался с этим кольцом, да и Юри тоже, и до сих пор такой херни ни с одним из них не приключилось. Ну спасибо, что хоть на Викторе… Вашу ж мать, больно, однако. — Чего расселись? — пробасил сверху уже выскочивший на лед Яков. — Поднимай его, говорю, и в медпункт, пока все тут не окропил. Живой? Как ты умудрился, мать твою за ногу? — Да что со мной будет? — фыркнул Витя, здоровой рукой оттолкнувшись ото льда и выпрямившись. Юри предусмотрительно держал его за плечо. На случай, если вдруг снова решит шлепнуться, что ли? — Не знаю. Лезвием зацепился в бильмане. — Что? Ты как в него вцепился-то? Головой думать слишком сложно, а? Это тебе поручень в маршрутке? — казалось, что сейчас прилетит Витьке чехлами по лбу, как в далеком детстве, вроде и не больно, но обидно; чехлов под руками не было, поэтому Яков только рукой махнул. — Шевелитесь. Нечего мешать. Кольцо переплавили за неделю. Ужасную неделю с противными перевязками. Кожу стесало основательно. Надежда Николаевна сперва напугала швами, напугала так, что кровь мистическим образом остановилась сама собой, и необходимость в игле и нитках отпала. Сейчас, рассматривая руку, Виктор размышлял, что швы были не такой уж плохой идеей. Сама по себе рана затянулась неприятным рубцом. Трибуны восторженно провожали китайца со льда, Виктор хмуро проследил темноволосую макушку и узкие плечи, затянутые в бордовый бифлекс. Еще пять минут американца, и самому нужно будет идти бить рекорды. Буквально. Идея была простая, как пять копеек, как все гениальное, если хотите. Фейерверков в программах он не планировал, что музыка, что тема оригинальностью не отличались, техника его улучшилась ненамного, — Виктор был реалистом, — компоненты вроде не имеют свойства ухудшаться. Виктор планировал задрать планку настолько высоко, насколько получится с учетом откровенного провала в короткой. Возможно, благодаря помощи высших сил, ни Юрке, ни Юри, ни Леруа — основным претендентам последних сезонов — не удалось побить суммарного рекорда Виктора. Да, такая вот ирония: Леруа с Юркой обычно выкладывали все карты в короткой, произвольную уже дотягивали на честном слове каждый своей школы, Юри упущения чередовал. Ближе всех к Викторову рекорду подобрался Леруа. Ему не хватило около полутора баллов. Хотя опять же с лутц-риттбергером, будь он чуть менее канадским кленом, вполне вероятно, что давно бы уже обошел. Яков сбоку зашипел, подул на палец, видать, вогнал под ноготь острый край карточки. — Доигрался? — Гляди, чтоб я тебе после то же самое не сказал. Правильно, им лучше шутливой пикировкой заниматься. В утешениях они оба полные дилетанты. Рассказать, как вычислить переживающего дядю Яшу? Просто. Обычно он не выдает больше одного предложения в минуту. Вот и сейчас с закрытым ртом он простоял не долго: — А должен буду сказать? Виктор окинул его смешливым взглядом, отвечать не стал. Необычно было снова чувствовать себя тем шестнадцатилетним пацаном в Болгарии, который в произвольной вместо тройного тулупа скрутил четверной. — Что бы ты там ни задумал, гадать мне бесполезно, а вразумить тебя можно даже не пытаться, да? — Попытаться-то можно, вопрос: а получится ли? — А получится? — Должно, иначе смысла во всем этом ни на грамм. — С тобой разговаривать никакого терпения не хватит. — Часто такое слышу. — Не убейся. — Не убьюсь. Мальчишка-американец сорвался с места. Пять минут, Никифоров. Какой план? Да все тот же. Двадцать лет уже работает, ни разу не подвел. Будем удивлять. Если проебешься, то Яков за такое удивление… А победителей не судят. Однажды после не слишком удачной тренировки — Юри массово заваливал все прыжки, включая тройные, злился ужасно и на себя, и на коньки, и на лед, и даже на Виктора, вернее, особенно на Виктора, потому что тот без зазрения совести веселился, шутил про «встал не с той ноги» и в упор отказывался воспринимать ситуацию всерьез, — Юри додумался спросить, что у Виктора в голове перед прокатом. И надо было ответить, что ничего, сконцентрированная сжатая пустота, которая в итоге взрывается в сверхновую, притягивающую надбавки от судей и любовь от зрителей. И красиво, и отмазался бы, но с фильтром между языком и мозгом у Виктора все плохо. Это многие подтвердят. — Своеобразные вещи. Тебе не подойдет. Юри привязался. Тут бы уже надо было толкаться от «своеобразных вещей», шутить про гей-порно похлеще Криса и, возможно, Юри бы разозлился сильнее, но отстал. Только «умная мысля приходит опосля», или как там в народе говорится? Помявшись, поворчав и долго формулируя мысль под пристальным взглядом карих глаз, пришлось все же пуститься в путаное объяснение привычного себе состояния. — Я выхожу на лед так, будто бы я уже победил. И катаю программу так, будто бы я делаю это уже с медалью, будто бы мне не надо бороться, мне нужно только демонстрировать. Демонстрировать то, что я лучший, что иного исхода быть не могло, что смотреть нужно только на меня. Знаешь, мысль материальна и все такое… Но это не самоуверенность, не бахвальство и не нарциссизм, в моем понимании. Есть тонкая грань. Это не пустоголовая убежденность в том, что я непобедим, несокрушим, и ни у кого никогда не хватит ресурсов меня обойти. Это спокойствие, лишенное страха проигрыша. Нельзя бояться, если в голове ты уже выиграл. Я закрываюсь в этой реальности, где я уже на вершине пьедестала с букетом наперевес. Я не вижу соперников, не знаю их результатов. И в итоге я либо подтверждаю свою теорию, либо нет. Если нет, анализирую, работаю на результат и на следующем старте пробую снова. Юри долго смотрел куда-то поверх Викторовой головы. Виктор прикидывал, насколько абсурдно это звучало вслух. «Кататься так, словно уже победил». Неумно, но честно. — Правда? — и в ответ Юри решил поинтересоваться, не врет ли он? Правильно, надеется, что Виктор в своем стиле навыдумывал небылиц и что на самом деле он не настолько эгоцентричен, но… Сложно это. — Как-то так. — Ты прав, мне не подойдет. — Ну. Американец уже натягивал чехлы в объятиях своего тренера. Яков смотрел на Виктора с недоверием и явно нервничал. Вообще после того, как Виктор сам встал за борт и на собственной шкуре осознал, каково это — просто смотреть, их отношения в очередной раз коренным образом изменились. Теперь Виктор стал понимать мотивы многих действий Якова и тот сумбур, который творился у него в голове, намного лучше, возможно, стал меньше его провоцировать. Но на самом деле Виктору легче от этого не стало: большинство психологических приемов, которые раньше срабатывали на нем, как лампочка на собаке Павлова, потеряли свою силу. Зритель узнал тайну фокусника. Фокус потерял очарование. — Карт-бланш? — Виктор стянул олимпийку, заправил кольцо под воротник. Один раз по переносице уже прилетело. Больше не надо. — Ты разрешения спрашиваешь? — Яков повесил олимпийку на плечо, протянул чуть подрагивающую ладонь за чехлами. — На всякий случай. Знаешь, спокойнее, когда руководство в курсе твоих маленьких шалостей. На него всегда в случае неудачи можно вину повесить. — М-м, крайнего ищешь. Валяй. Я тебе верю. Чай, не совсем дурак. — Кто-нибудь записал это? Тут Яков Самойлович признал меня разумной формой жизни. — Цыц, разыгрался. Иди и делай. — Пойду и сделаю. Лед встретил холодом, обжегшим губы и кончики пальцев. В голове за шорохом лезвий и шумом трибун было пусто-пусто. Сейчас или никогда, Никифоров. Впервые у него больше не будет второго шанса, не будет следующего старта, ни к чему будет добиваться результатов, ничего на льду уже не будет ждать Виктора Никифорова. Ну, так расскажем напоследок историю его нескромного властвования? Подчеркнем сюжет эффектным эпилогом, после прочтения которого хочется выкинуть книгу в окно? Трибуны притихли, радиоузел по судейской отмашке пустил музыку. Начиналось все до безобразия просто…* * *
У Якова тряслись руки. Пластиковые чехлы стукались друг о друга в сжатом кулаке. Не переломить бы. Якова радовало одно: он разговаривал, вредничал, цеплялся к словам и последнее за собой оставил. Что-то надумал себе, но это хорошо. Это правильно. Апатия была бы страшней. Безразличия Яков боялся больше всего, но вроде бы пронесло. Из-за занавеса вынырнул Кацуки, замер рядом, обняв себя за ребра, смотрел из-за очков пристально, но как будто бы без волнения. Надо же, а Яков и не заметил, как Витька его выдрессировал. Яков ему только кивнул, Кацуки ответил тем же, только еще и немного корпус наклонил, вроде как поклонился. Нет, все-таки переживал, руки тряслись, как у Якова. Виктор на арене чисто приземлил аксель и… выехал корабликом. Яков напрягся. Должен был быть каскад. Где тулуп? Что у него за проблемы с тулупами на этой Олимпиаде? Хотя, чему вы, Яков Самойлович, удивляетесь, как будто бы не догадывались о том, что кое-кто технику программы наизнанку вывернет. Наслаждайтесь шоу. Вторая половина. Яков готов был мять шляпу, если не жевать. Давно его так не скручивало. Старческое, точно старческое. Работа с молодежью — она, конечно, разум питает, сознание молодит, но вот нервную систему, пардоньте наш французский, прилично поебывает. Четверной флип — тройной тулуп. Посмотрите-ка, тулуп нашелся. Чисто. Сальхов. Чисто. Аксель — тулуп. Чисто. Витя, ты на коэффициентах решил играть? А силенок хватит? Окстись, Самойлыч, в ком ты пытаешься усомниться! Память внезапно подкинула эпизод шестнадцатилетней давности, наслоила его на не так давно случившийся диалог. Автограф. Фа Веньян. Эх, дурная твоя голова. Больше не кататься, да? Кацуки рядом сдавленно ахнул, шарахнулся к борту, потом словно на резинке мотнулся обратно, прижал ладонь к губам. Яков уронил чехлы, что-то закричал, понадеялся, что не матерное, нельзя портить имидж росспорта. Трибуны на долю секунды тоже припозднились, а потом взорвались. Думал Яков, верил, что умник перед соперниками выделывается, что страху наводит, что… Да какая теперь разница, что Яков думал, когда де-факто случился четверной тулуп, который подвел в короткой. С подкошенным выездом, чудом без касания, чудом без падения, тьма упражнений на баланс не прошла даром. Но это все мелочи. Главное, где он случился — вторым прыжком в каскаде с лутцем, тоже четверным.* * *
Виктор не услышал, как закончилась музыка. В опасной близости от плеча пролетела белая роза, шлепнулась об исполосованную гладь. Не синяя. Даже немного смешно. За звоном в ушах невозможно было различить даже собственное имя, которое, Виктор был уверен на сто и больше процентов, скандировалось толпой наехавших с востока России русских. Так всегда. Под носом судьи, значит, Яков сзади слева. Давай, Никифоров, последний рывок. Последний-препоследний. Под плохо слушающимися ногами мельтешило слишком много детей, игрушек валялось еще больше, не споткнуться бы. Умопомрачительные заголовки: «Виктор Никифоров на старости лет вытворил революционный каскад, а потом ободрал нос, запнувшись о плюшевого пуделя». Яков стоял у распахнутой калитки, где-то успел посеять вечную шляпу. Виктор осознал, как сильно его трясло, только когда переступил порожек и хлопнулся в тренерские объятия, изо всех сил вцепившись в серую куртку. — Тише ты, — проворчали в самое ухо, не зло, а как-то немного отстраненно, почти испуганно. — Тише. Без сомнения, вздумай Яков его сейчас отпустить, Виктор бы просто шлепнулся и остался лежать. До следующей Олимпиады. Ноги не держали, колени подгибались. Болело все, не то что спина, руки, легкие, а даже ресницы, даже кончики волос. Просто как там у Есенина? Положите меня в белой рубахе под иконами умирать? Дайте две. Нет, три. А лучше съебитесь нахер, исчезните, растворитесь, оставьте в покое. — Ну-ка, шевелись, соображай. Рано расслабляешься, — Яков отодвинулся, крепко придержал за плечи, легонько встряхнул. — Чехлы. Пошли. Это еще не все. «Не все»? Виктор выдал все, что мог, все, что было возможно. И как это еще «не все»? Да, это же был Викторов пресловутый прокат жизни — притча во языцех всего фигурного катания. Лебединая, блядь, песня. Как еще называют это состояние чистейшего ничего? В руку впихнули чехлы, за плечо потянули от борта. Перед глазами все неприятно расплывалось, расплывалось и превращалось в питерскую «Юбилейку», старую, еще до ремонта. И даже до Якова без шляпы. У дальнего борта кучкой сбились старшие. Во главе угла что-то вещал Румянцев, Макиенко с растрепавшейся черной косой висла у него на руке, Емельянов Алешка лениво ковырял зубцами лед, привалившись спиной к пластиковому ограждению. Яков подкрался к сборищу незаметно, гаркнул сурово, Макиенко с Емельяновым моментом усвистали дорожки отрабатывать, один только бесстрашный Румянцев, наглый до безобразия, переключил свои излияния на хмурившего брови тренера. Виктор рядом бился с дурацким риттбергером, который в каскад за лутцем вставать упорно не хотел. — Да, послушайте, Яков Самойлович, — разливался Никитка, припав к бортику, пока щеки Фельцмана даже издалека заметно наливались кровью от возрастающего недовольства. — Вы видели, как это француз катался? Как в последний раз! Я смотрел и думал, что секунд пять лишних и все, тапки белые ему поверх коньков натянут. Настоящий прокат жизни! Катался так, будто бы баста! Нет у него больше ничего! Раскрылся… Яков, дошедший до точки кипения, открыл было рот, чтобы рявкнуть и отослать излишне экзальтированного старшего любимца крутить четверные, но притормозивший неподалеку любопытствующий Виктор опередил: — Я думал, что так всегда нужно. Всем. Никитка обернулся, усмехнулся без язвы, радушно, и на фоне маячившего над его плечом раздраженного лица Фельцмана выглядело это комично. — Это, Витек, потому что не было у тебя еще такого, поэтому ты так и думаешь. А вообще доля истины есть, да, Яков Самойлович? Как там любит говорить Лилия Борисовна? «Умереть и воскреснуть — по-другому искусство невозможно»? Что-то подобное. — Если не хочешь Лилькину теорию на практике доказать, то вали ласточкой сальхов свой кривой в божеский вид приводить, — рыкнул Яков, легонько пихнув рассмеявшегося Румянцева в грудь. — А ты, Никифоров, башку себе хренью всякой не забивай. Что с риттбергером? Показывай. Виктор помнил, что обмусоливание и вычисление этих невиданных прокатов жизни в Фельцмановской группе продолжалось еще очень долго. Яков злился, но не мог проконтролировать пространные диалоги в учебной комнате лесгафтовского общежития, куда по договорённости с заведующим селил своих приблудных из провинции. Виктор из провинции не был, но в силу обстоятельств жил там же. Румянцев во все времена был горазд сочинять душевные монологи ни о чем, которые окружающие слушали не отрываясь. Виктор, наверное, до сих пор так не научился, но тогда тоже попадал под магнетизм первого номера фигурного катания России и преданно слушал, сидел над дурацкими задачами на закон Ома или вообще по молекулярке, сейчас не вспомнит, и вникал в то, чем обычный хороший прокат отличается от того самого заветного, за который тебя будут помнить. Вникать-то вникал, но все равно ничего не понял ни тогда, ни потом. Всю жизнь свято верил в философию Барановской: «Вышел — оставил все». Верил, что всегда так делал. Нет, Витенька, никогда ты так не делал до нынешнего момента. Румянцев без малого пятнадцать лет назад тебе эту грань под нос совал, разжевывал, а по затылку шарахнуло минуту назад. Позвонить ему. В Канаду. Сообщить благую весть. Витенька. Козерог. На финише третьего десятка прозрел. Заберите обратно. Ощущения паршивые. С трибун обрушилась третья волна воплей. Виктор, вскинув голову, не обнаружил на экране оценок, но ощутил, как чья-то рука привычно обняла за талию, а подбородок уперся в плечо. Японский ас пришел поддержать своего тренера-соперника. Мило. — Замерз? — дыхание Юри горячо прошлось по уху, а Яков справа тут же зашевелился, набрасывая Виктору на плечи олимпийку безликой сборной. Экран под потолком полыхнул, сменив повтор Викторова проката лохматым и взмыленным Виктором текущей минуты с полосой оценок. Губы сами собой расползлись в подобие улыбки — обреченный оскал. Яков ободряюще сжал колено, Юри под прикрытием серой ткани ласково водил пальцами по ребрам, а у Виктора сдали нервы: обреченный оскал уступил сдавленному смешку сквозь сжатые зубы, стремительно разросшемуся в глухой, истеричный хохот. Рекорды он бить собирался. Кретин самонадеянный. Кто бы ему здесь это позволил? Суммарно до самого себя меньше половины балла не дотянул. В произвольной переплюнул, но это ненадолго. Хотя если бы вчера откатал по-другому… Если бы сегодня хватило сил выехать тулуп по-человечески… Если бы, Никифоров, если бы. «Если бы» — это не твой случай. Юри слева окаменел, в тазовую косточку вцепился так, словно вырвать хотел, иначе говоря, завязывай, Витя, изображать клиента Кащенко. — Идти надо, — Яков потянул за локоть, сам поднимаясь со скамейки. — Уймись. «Лицо держи. Не клоун. Не на площади». Не поминайте, Виктор Аркадьевич, госпожу Барановскую всуе. Воплотится же, ведьма. Встать получилось безболезненно с первой попытки. Хваленое второе дыхание? Следующая кошачья жизнь? ЦНС, как положено порядочным девушкам, обложила его трехэтажным и решила взять отпуск? Адреналин? Виктор даже умудрился дойти до трех ступенек, уводящих с нервного пьедестала, когда то, что он почувствовал еще в прокате, но от чего сумел отгородиться, настигло. Правая нога, не выдержав пришедшегося на нее веса, подломилась внутрь, и он, не успев и ахнуть, чуть было не шлепнулся на колени. Яков натасканно среагировал, схватив его за плечо, да и Юри моментально развернулся, уперев обе ладони Виктору в грудь. — Что за?.. — прошипел Яков в загривок. — Тулуп, — пояснил очевидное Виктор, пережидая раскатывающиеся по стопе болезненные импульсы. Девочка-волонтер беспрестанно кланялась, призывая их освободить площадку. — Стоять можешь? — Могу. Как цапля. Нарывался ли Виктор на классическое «по затылку»? Да, возможно, скорее всего. Получил Юри, с безапелляционностью и непоколебимостью, присущей только представителям славного востока, закинувшего Викторову руку себе на шею и крепко стиснувшего за ребра. Виктор не успел возмутиться, как оказался на ровной поверхности. Яков, сцапав ближайшую фиолетовую куртку, потребовал медиков. Виктор краем глаза уцепился за непривычно лаконичную фигуру Криса, проскользившего мимо в своей черной жилетке и манишке с жабо. Юри — следующий. — Пошли, — Яков снова взял его за плечо, утягивая к тяжелому занавесу. Как же он уже остохерел Виктору со всеми своими «пошли»! Дядя Яша, оставь в покое. Как спортсмен, что мог, то сделал. Теперь другая задача. — Не сейчас, — отмахнулся Виктор, в судорожных попытках привести в порядок все еще хаотичные мысли, эдакое броуновское движение под черепной коробкой. Что ему нужно сделать? Во-первых, забрать аккредитацию. Во-вторых, взять себя в руки, наконец. В-третьих, Юри. Нет. Юри — вне списка. Юри — в заглавии. — Последние мозги выдуло? Тебя ноги не держат! — Технически только одна. — Прекрати строить… — Я не оставлю его. — Кацуки, скажи ему! А это внезапно. Юри предсказуемо выбрал не ту сторону. — Виктор, Фельцман-сан прав, тебе нужно в медпункт. Права на последнее слово Виктору не дали, заткнули, одной рукой крепко сжав ладонь, а другой нащупав ободок кольца, прижатого сеткой к груди напротив сердца. — Со мной все будет в порядке. Где-то здесь Имаи-сенсей. Она дождется со мной оценок. Я не буду один. Не бойся. — Это не Олимпиада, помнишь? Это репетиция Чемпионата Мира. Не страшный, пустой старт, за призовое место в котором тебе даже не заплатят, — Виктор не хотел его оставлять, знал, что Юри может геройствовать в эту конкретную минуту, но перепугаться ко всем чертям в следующие десять, и Виктор точно не хотел этого для него. Все должно было быть не так. Абсолютно. Но… — Мы предполагаем, а господь располагает, Витенька, — накручивала желтую прядь на палец с бордовым ногтем гардеробщица Виолетта Геннадьевна. — Дайте, пожалуйста, пальто. — Все помню, — Юри улыбнулся, зажмурившись за стеклами очков, настолько пронзительно, что Виктор, твердо уверившись в святом праве, послать к чертям все предписания федерации, почти столкнулся с ним лбом, чтобы поцеловать, только вот Юри — лисья душа и гибкость плакучей ивы — увернулся, коротко прижался виском к щеке и, окончательно сдав на поруки Якову и подоспевшим фельдшерам, развернулся, быстро зашагал к борту. Крис заканчивал. Виктор был большей частью уверен, что нет тут поблизости никакой Имаи-сенсей, у которой Юри летом по совету Минако ставил хореографию. Так вышло, что к выбранной им музыке Виктор не знал, как подступиться, Юри же хотелось чего-то традиционного и глубоко символичного, а Минако знала, кто мог бы с этим помочь. Как быстро люди учатся плохому. — Как ты додумался? Виктор повернул голову на кушетке, Яков восседал рядом на стуле, сложив ногу на ногу, а руки — на груди. Врач, шустрый мужчина ненамного старше Виктора, что-то выглядывал на свежеоцифрованном рентген снимке многострадальной правой лодыжки Никифорова. Сам же Виктор с опаской размышлял, что если звезды сойдутся и все-таки придется выползать на цветочную церемонию, то у него есть неплохая такая вероятность шествовать по льду в носках. Он физически ощущал, как раздувает сустав до размеров, которые конек не вместит. Не зря хотел потянуть время. Не нужно было оставлять Юри. Только бы он… Только бы. — Я же говорил, что чтобы кого-то обскакать… — Так чего ж не риттбергер? — Ты недоволен? — А тебе легче стало? Ни. На. Грамм. Но кого это волнует в существующих декорациях? — Юрка поди так матерился, что еще неделю будет мылом плеваться, — в голосе Якова явственно прозвучал смешок; Виктор сильнее вывернул шею, недоуменно разглядывая широкую тренерскую улыбку. — Уж Лилька-то постарается. — Ну, не привезу медаль, так хоть новый потолок ему отгрохал, взамен пробитых. — Думаешь? — Я чего-то не знаю про ваши эксперименты? — Я про медаль, Вить. — А что у меня большие шансы на первое место? — Призовое точно есть. — Что не золото, то для Юрки не медаль. Яков не успел ни оспорить утверждение, ни согласиться с ним. Врач, закончивший со снимком, развернулся на стуле, прокашлялся, привлекая внимание: — Ничего критичного. Средненькое растяжение. Неприятная ситуация, но совершенно не опасная. Эластичный бинт и противовоспалительные мази в состоянии решить проблему за неделю. Однако вам стоит обратить внимание на… Дальше Виктор не слушал, руководствуясь соображениями, что ничего нового он не услышит. Ну разве что английские варианты диагнозов. Он и без лишних напоминаний знал, что ему лечиться нужно. Хах. Вероятно, что во всех смыслах этого слова. Юри ждал в разминочном зале, сидел перед самым выходом в запутанные коридоры арены. Виктор увидел его с порога. Яков, сама тактичность, прошел четко прямо, не удостоив никого взглядом, и скрылся за занавесом. В зале было на удивление пусто. Хотя соревнование ведь закончилось. Удивляться нечему. Только несколько камераменов, Виктор не разглядел нашивок, возились неподалеку. Юри моментально вскинулся навстречу, обшарил Виктора цепким взглядом от макушки до пяток. Даже смешно. Думал, что из него позвоночник вынут, что ли? — Юри… — Ш-ш. Пойдем. Что с ногой? — железной хваткой сцапал за запястье и осторожно потянул за собой к занавесу. — Пустяки. Два миллиграмма волшебного «Кеторола» внутримышечно, и можно жить. Юри, я… — Подожди секунду. Да что с ним? Он не выглядел напуганным или нервным. Наоборот, был спокойным, собранным, с лицом, на котором застыло выражение тайного знания. Не дойдя нескольких метров до занавеса, Юри с мягкой улыбкой поклонился камераменам, неопределенно повел головой. Виктор разглядел нашивки. Можно было и раньше догадаться, раз уж в разминке торчал японский фигурист, значит, и пресса околачивалась того же толка. Восточные друзья моментально заболтали головами в ответ, отворачивая в сторону свои предметы труда, Юри улыбнулся еще шире и утянул Виктора за ближайшую из четырех колон, подпирающих трибуны. — Юри, что ты… — Еще секунду. Прижавшись спиной к стене, он притянул Виктора ближе к себе и, упершись лбом тому в грудь, принялся что-то выискивать в карманах олимпийки. — Юри… — Закрой глаза. Да блядь! Он специально или что? — Виктор, пожалуйста. Гори оно все синим пламенем. Закрыл. Юри еще пару мгновений повозился с чем-то на уровне Викторова живота. Виктору даже послышался бумажный шорох, но подумать о его природе он не успел. Теплые сухие руки накрыли щеки, забираясь пальцами в волосы за ушами, слегка потянули вниз. Пришлось наклонить шею. Какая-то сомнительная прелюдия перед поцелуем. В губы ткнулось что-то твердое. Виктор инстинктивно сжал зубы и двинул затылком назад, отстраняясь. Юри не пустил, переплетя пальцы у него на макушке, и невнятно прошепелявил: — Виктор, ну что ты как маленький? Открой рот. Закрой глаза. Открой рот. Это кто тут еще маленький? — Ты издеваешься? — Виктор. Почему все всегда так сложно? Да пожалуйста. Открыл. То же твердое и, по ощущениям, прямоугольное, протолкнули внутрь. По языку начала расползаться сладость. Шоколад? Губ на мгновение коснулись чужие губы, Виктор даже различил полуулыбку. — Можно закрыть рот и открыть глаза. — М, правда? — Виктор спихнул конфету за щеку. Под шоколадной глазурью проступила ореховая начинка Юри перед ним припал обратно к стенке и выставил вперед руки, расправляя обертку краснооктябрьской «Аленки». Ну надо же. В Викторовом листе «маст-хэв олимпиады для» точно не было конфет. И каким ветром в Корею занесло гордость московских кондитеров? — Где взял? — Где взял, там уже нет. Вы посмотрите, как мы отвечаем. — Я теперь пить хочу. — Это решаемо. — Юри… — Ты как всегда. Да еб твою мать, так сложно нормально ответить или просто не перебивать?! — В смысле, ты первый. Что? — Крис упал с акселя. Джей-Джей упал много с чего. У меня не получился первый каскад. Ну и были еще кое-какие помарки. — И? — Я второй. Крис третий. Виктор никогда не читал инструкций к лекарствам, но сейчас страшно заинтересовался, не обладает ли кеторол эффектом спутанного сознания, потому что соображалось ему из рук вон плохо. — И? — И это значит, что нам нужно идти за плюшевыми тигрятами, Виктор. Только возьму тебе воды из рюкзака. Это получается… Это получается, что… Черт возьми. Виктор привалился плечом к колонне, запустил руку в волосы, понадеявшись, что это поможет осмыслить ситуацию чуть получше. Юри еще раз прижался губами к щеке и заторопился к вещам. Стоило высунуться из-за занавеса, как они оба тут же оказались захвачены камерами и перекинуты на экран. Юри держался на социально приемлемом расстоянии в полшага. Виктор приветственно взмахнул рукой. Из ниоткуда выскочил Яков, успевший разведать обстановку, потянул за плечо в нужную сторону, цокнув языком, выдал: — А ты сомневался. Стабильность. Довольный, как кот, и очень обеспокоенный тем, что Виктор не был таким же довольным. Ну что ж, да простит Виктора всеблагая троица минспорта, федры и ОКР, но ему это все уже даром не сдалось. Была бы возможность скинуть на кого другого, он бы скинул. Секунды бы даже не размышлял. Организаторы руками волонтеров уже установили пьедестал и постелили дорожку. Какие-то пять-десять минут и награждение, а там еще пять-десять минут кругов почета, совместных фоток и свобода. Никакой прессы, если, конечно, уже упомянутой всеблагой троице не хочется скандала с участием теперь трехкратного золотого олимпийца. — Простая схема, — Крис встречал их широкой ухмылкой и раскрытыми объятьями. — За порог. Поклонились под свою музыку туда, сюда, крутанули какую-нибудь финтифлюшку и поехали взбираться каждый на свою ступеньку. Начнут с меня и по возрастанию?.. Убыванию? Не знаю, как сказать. — Не суть важно, — Виктор поднырнул под рукой, ткнувшись лбом другу в плечо. Юри сделал то же самое с другой стороны. Крис, умница и лучший на свете, развернул обоих к стене, загородив плечами, из-за свободной сорочки казавшимися на порядок шире, чем они есть. — Не знаю, что там у вас случилось, но… — Не у вас, Кристоф, а у меня. Кстати, растление малышей и театр абсурда показательных оставляю на тебя. Не подведи. — О, серьезно, Виктор! Я наконец выцарапал себе олимпийскую медаль, а ты лишаешь меня жизненно важной необходимости отпраздновать это событие в кругу самых близких? А как же Юри? Юри. Да. Хороший вопрос. Насчет «как же Юри» у Виктора не было ни одного толкового соображения. Криса позвали сдаваться. Тряхнув блондинистыми кудрями и сверкнув голливудской улыбкой, он заторопился к калитке. Следом отправился Юри. Виктору до дрожи не хотелось отпускать его пусть даже и на три метра, но регламент не переплюнешь, подмоченная репутация росспорта — тяжкий крест. Благослови господь человека, открывшего обезболивающие, ибо его деяние лишь самую малость не переплюнуло изобретение пенициллина. Едва не полоснув пальцами ботинки в поклоне, Виктор выпрямился и краем глаза словил собственное изображение на экране. Всадник Апокалипсиса, честное слово, который Смерть. Подкатившись к пьедесталу и раздав церемониальные объятия, незаметно растер рукавами щеки, а то напишут же одни, что совсем ушатала своего расчудесного чемпиона нерасчудесная Россия, вторые приплетут всякие «вещества» и разыграют карту допинга, третьи сошлются на возраст, четвертые выдумают что-нибудь еще. Получив игрушку из рук представителя высшего руководства вместе с суховатыми поздравлениями, Виктор не сразу сообразил, почему все идет не так, как должно быть? Почему Юри с Крисом поднялись к нему на ступень? И откуда взялись фотографы? Где флаг? Пусть даже с кольцами. Где безликий гимн? Дошло не сразу. Это ж цветочная, Никифоров. А флаги когда? Когда медали. А медали когда? Медали вечером. А значит, закончится это все еще не скоро. Юри — чудо из всех чудес. Виктору было тошно и странно. Окей, по первости громче всех орал, что не сдался ему никакой флаг, а теперь даже плечики нечем прикрыть. Тотальное ощущение неправильности происходящего выворачивало наизнанку, силы привычно белозубо скалиться в объективы иссякали с каждой минутой. Юри, вынырнув из-за спины, практически вмазался Виктору в грудь, с головой накрыв, ну, по всей видимости, японским флагом, обхватил предплечьями за шею, кротко ткнулся губами куда-то под правым глазом. — Еще чуть-чуть, — прошептал ласково, отстранился и флаг оставил на плечах. Фансервис. И плюс в копилочку Виктора о том, что японцев с рождения учат читать мысли.* * *
Юри не знал, что делать. Он пытался думать, пытался анализировать, но это совершенно не помогало. Вместо хоть какого-нибудь плана, какого-нибудь решения, действия, в голове возникала только белая хрусткая пустота. И, наверное, только благодаря этой пустоте и полному отсутствию посторонних мыслей, ему удалось удержать контроль, сохранить концентрацию и победить?.. Формально серебро — это не победа, но для Юри — это нечто без имени, без названия, не достижение, нечто большее, нечто ценное и, в нынешних обстоятельствах, безразличное до грани неприличия и невозможности, далеко на втором плане. На первом был Виктор. Был таким, каким Юри уже приходилось видеть его и каким Юри меньше всего хотелось его видеть. Апатично-закрытым. Излишне насмешливым. Тихим. В русской сборной ходит поверье: «Наткнуться на молчаливого Никифорова — не к добру». Любимая фраза Фельцман-сана — «Витя, комментарии». И Юри заметил, что Фельцман-сан всегда очень нервно озирается, если комментарии не поступают. «Это удобно, когда он болтает. Всегда знаешь, что на уме, или можешь прикинуть и догадаться. А вот когда молчит, хоть связывай и в кладовке запирай, потому что ни разу на моей памяти ничего путного из его молчания не вышло.» Они уехали из ледового комплекса практически сразу после награждения. Несколько репортеров поймали их на выходе, пришлось выкручиваться «напряженной борьбой», «накопившейся усталостью», «единственным желанием — лечь и проспать сутки-двое, о каком праздновании вы вообще говорите?». Из воздуха материализовался Фельцман-сан и перетянул часть одеяла на себя, рассказывая про «был ли запланирован этот сумасшедший каскад», о необходимости медицинского вмешательства и о том, каково это быть первым и единственным тренером теперь трехкратного олимпийского чемпиона. Номер пустовал. Фельцман-сан остался устаканивать мелкие чиновничьи дела и прикрывать тылы. Где пропадали Довлатов с Поповичем, Юри не имел ни малейшего понятия, но их отсутствию был рад. Меньше раздражителей для Виктора. В прихожей Виктор бросил у купейного шкафа сумку, стянул кроссовки, шумно вдохнув и проскочив через коридор в ближнюю к их комнате ванную, хлопнул дверью. Юри поставил ровнее неаккуратно скинутую обувь — добро пожаловать в этот бренный мир, в отношении некоторых вещей Виктор Никифоров бывает отвратительно безалаберным, — и, подхватив оставленную сумку, прошел в комнату. На глаза первым делом попались мокрые полотенца, еще утром развешанные на спинке стула, обе косметички валялись на кровати. Вещи? Зачем вещи? Да, Виктор? Избавившись от лишнего и взяв необходимое, Юри уже поднял руку, чтобы постучать в дверь ванной, как из-за нее раздался глухой удар, задребезжали створки душевой кабины, и послышался… О, Юри не понаслышке знал одну вещь: ни одна подушка, кулак, кудлатая шерсть на загривке вертящейся вокруг тебя собаки не заглушат первого царапающего горло всхлипа. Юри застыл, теряясь в том, что ему следовало бы сделать: оставить Виктора наедине с самим собой или вмешаться? Виктор не любил быть один. Он имел привычки сомнительного толка игнорировать попытки заговорить, если тема казалась ему неудобной, отмалчиваться, отмахиваться, попросту затыкать, но тактильный контакт в такие моменты сохранял всегда, прижимался к боку или к спине, клал голову на плечо, переплетал пальцы. Ками-сама, как же глупо сейчас стоять вот так и рассуждать! Юри занес ладонь над дверной ручкой и испугался. А если Виктору хватило ума закрыться изнутри? Что тогда делать? Как себя вести? «Не попробуешь — не узнаешь». Обхватив пальцами гладкий металл, он резко надавил вниз и потянул на себя. Поддалась. Ками-сама, спасибо. Виктор сидел на полу, подтянув к груди колено правой ноги и уткнувшись в него лбом. Плечи и грудь его методично вздрагивали, а из-за прикушенных костяшек не было слышно и звука, только из-под закрывавшей глаза растрепанной челки на щеках виднелись влажные дорожки. Юри шагнул вперед на неверных ногах, неловко опустился на колени, сердце стучало под горлом, и самому до жути хотелось разреветься. От бессилия. По сути он ничего не мог сделать. Никак не мог помочь. Не мог забрать хотя бы капельку той боли и того напряжения, которые Виктору пришлось вытерпеть за последние сутки. Этим утром, когда Юри привычно потянулся к нему обнять, утешить хоть как-то, напомнить, что он рядом, рядом и никуда не денется, Виктор вывернулся, нервно усмехнулся и дрожащим голосом произнес: «Тренер и спортсмен. По-другому я просто не выгребу». И сейчас Юри боялся, что он сделает то же самое — снова оттолкнет. Протянув руку, Юри хотел было привлечь его к себе, обнять за шею, но Виктор ожидаемо качнулся в сторону и неожиданно крепко вцепился пальцами Юри в воротник, не позволяя приблизиться, но и не прогоняя. Юри вывернул шею и мягко поцеловал подрагивающую ладонь, прижался щекой к острым костяшкам. Все лучше, чем ничего. Всегда так. Мила зовет это игрой в «заслужи доверие испуганного ребенка». И в общем-то формулировка очень точна. Через какое-то время, пару минут, а может, все пять, когда у Юри начали немного ныть колени из-за не слишком удобной позы, Виктор, продолжая удерживать его на расстоянии вытянутой руки, другую убрал от губ и прижал к груди. — Мне больно, — прошептал он, сгорбившись еще сильнее. — Почему? Почему мне так больно? Первая мелькнувшая мысль — болит нога, вторая — обезболивающее не могло прекратить действовать так быстро, а третьей Юри послал все по излюбленному маршруту неугодных Юрочке Плисецкому. Бесцеремонно дернув Виктора за полу олимпийки, он прижал его к себе, обхватив одной рукой под лопатками, а другой — за шею. — Ш-ш, успокойся. Успокаивайся. Все, дыши, — Юри зарылся пальцами в волосы у него на затылке, уместил подбородок на жесткой от геля макушке, чувствуя, как под второй рукой рывками расширяется и сужается грудная клетка. — У нас не так много времени перед церемонией. Нужно успеть отдохнуть. Витя, ты слышишь меня? Витя? — Да, — пробормотал он Юри в ключицу на одном из неровных выдохов. — Тебе нужно в душ, Витя. Сейчас, — Юри осторожно стащил с его плеча серую кофту, выпутывая из рукавов. Виктор после награждения не стал переодеваться, поэтому экипировка обнажила матовую, темную ткань костюма. Юри потянулся к кнопкам и молнии у него на спине, но Виктор отстранился, обхватив себя ладонями за плечи. — Сам. Он не смотрел на Юри, уставившись на смятый коврик под коленями. Каждый раз. Каждый чертов раз. «Он всегда прощает слабость кому угодно и в любых обстоятельствах, а себе — никогда». — Хорошо, — Юри, прежде чем встать и выйти, наклонился вперед и коротко поцеловал его в лоб. — Я подожду тебя. Прикрыв дверь ванной, Юри с сомнением оглядел сгруженные у шкафа сумки. По-хорошему стоило их разобрать, но что-то не ощущал он в себе сил на столь энергозатратные подвиги. Честно говоря, не ощущал он вообще ничего, кроме разве что недоумения и неверия, что в серебряную олимпийскую медаль, что в окончание Олимпиады, что в — об этом странно было даже думать — смерть Тины-сан. Они с Виктором заглянули к ней перед самым Новым годом, как-то спонтанно решили, что неплохо будет провести праздники в относительно тихом месте. Оба понимали, что колесо как закрутится с января, так и до самого апреля жить им в режиме переменного стресса двадцать четыре на семь. И так как у родни в Хасецу Юри успел отметиться в перерыве между национальными и рейсом, то выбор пал на часовой пояс поближе к Петербургу. Они провели в Тюмени абсолютно ничем не примечательные три дня, полные подколок в сторону Виктора и ласковых улыбок для Юри, и насколько он мог судить, опираясь на не столь давние воспоминания, то не было ни единого признака… чего-то из ряда вон выходящего. Юри так и не успел сделать ничего около полезного, увязнув в пустых размышлениях, когда Виктор вышел из душа с полотенцем на плечах и в одних трусах, споро прошел к кровати и забрался под одеяло. Пару минут Юри разглядывал бледное и обманчиво спокойное лицо. Надо было бы сходить и забрать вещи из ванной. Однако стоило ему встать с кровати, как Виктор чутко среагировал на движение матраса: — Куда ты? — Никуда, тоже под одеяло хочу. Вещи никто не украдет. Да даже если и так, то жалко будет только костюм, а о пропаже экипировки никто горевать не станет, Виктору она не нравилась от слова вообще, и об этом он считал необходимым сообщить всем и каждому. Устроившись рядом, Юри недовольно проследил за каплями воды, соскальзывавшими с пепельных прядей и оседавшими на наволочке. Ну что за человек?.. Подавив тяжкий вздох, он приподнялся на локте, перегнувшись через чужое плечо, стащил скинутое на тумбочку полотенце и набросил его Виктору на затылок, попутно аккуратно протащив под виском. Виктор перехватил его ладонь и прижал к ключицам. Глаз открыть не соизволил. Юри, чуть повернув кисть, переплел с ним пальцы и тоже опустился на подушку, прикрывая глаза. Поспать было не такой уж плохой идеей. Он проворочался полночи, прокручивая в голове все возможные сценарии почти минувшего дня. И, если быть честным, то положительных исходов было куда как меньше, чем отрицательных. Виктор спал часа три. Где-то только до полуночи он разговаривал с Фельцман-саном, потом Юри ночью не раз ловил Виктора с открытыми глазами, уставившегося в потолок, а за час до будильника он уже встал. Закономерно было, что после пережитого стресса обоих клонило в сон, и Юри уже плавал на тонкой грани забытья, ощущая костяшками, как в такт дыханию размеренно приподнимались и опадали Викторовы ключицы, когда в дверь комнаты постучали. Кого там принесло и зачем? До церемонии еще три часа, не самая приятная встреча с допинг-офицерами, людьми в жизни, наверное, все-таки более приятным состоялась у обоих. По идее, их никто не должен был трогать. Юри скосил глаза в сторону приоткрывшейся двери. В проеме мелькнули рыжие кудри. Мила замерла с испуганным выражением лица, которое быстро сменилось извиняющейся улыбкой. Решение Юри принял до того, как она успела закрыть дверь. — Подожди секунду, — шепнул он одними губами и попробовал осторожно высвободить руку из хватки Виктора. — Что случилось? Для человека, который отрубается на любой горизонтальной и у любой вертикальной поверхности, он слишком чутко спит. — Пришел Исикава-сан. Менеджер моей сборной. Думаю, дело в прессе. Похоже, ты переоценил способность Криса владеть аудиторией. — Надолго? — Нет, если там и правда журналисты, то отвечу что-нибудь стандартное и сбегу «готовиться к основной церемонии». — Никакой травмы нет. Ничего не знаю. Кажется, вы спутали меня с менеджером Виктора Никифорова, хочу напомнить, что это он на меня работает, а не я на него. — Хорошо. Я быстро. Поспи еще. — Исикава-сан? Юри, он все-таки ужасно на тебя влияет, — Мила дожидалась его во внешнем коридоре. — Ну, если возникнет такая необходимость, то позже скажу ему, что столкнулся с тобой на обратном пути. — Поздравляю. — Спасибо. — Предлагаю пойти в столовую и перехватить, ну, мне чая, а тебе-то теперь можно все. Юри согласно склонил голову и вытянул вперед руку в приглашающем жесте: дамы вперед. Столовая пустовала за исключением нескольких латвийских спортсменов, облюбовавших угловой столик и что-то разглядывавших на ноутбуке. Мила, как и планировала, взяла себе стакан зеленого чая с мятой. Юри, окинув взглядом предлагаемое изобилие, с почти благоговейным ужасом осознал, что ему кусок в горло не лезет. Дожился. — Что вы будете делать? — спросила Мила, гоняя по фарфоровым стенкам острые зеленые листики. — Не знаю, — пожал плечами Юри. — Скорее всего завтра-послезавтра улетим в Россию, а там уже… — Юри, я ничего об этом не знала. Правда, вообще не понимаю, с чего ему в башку взбрело, что я… Хотя, ладно, возможно, бывало иногда. Но о таком, черт, о таком я бы не стала молчать. — Мила, он это знает и понимает. — Ни хрена он не знает и не понимает. Если решит прикинуться слепоглухим, он прикинется. И, к сожалению, слова ее не были лишены доли истины. За последние три года Юри вычислил это опытным путем. Однако Миле по понятным причинам ни в коем разе нельзя было зацикливаться на сложившейся ситуации. — Тебе сейчас нужно думать не об этом. Во всяком случае, я уверен, что Виктор расстроится еще больше, если вся ваша работа в итоге не даст результата. — Расстроится, тоже мне. Взбесится он. И вообще тебе вот легко такое говорить, — улыбнулась она, поднося к губам стакан, — с медалью на шее. Да уж, не думала я, что наша с ним последняя Олимпиада получится такой. — Последняя? — Юри, имей совесть. Не уйду сейчас, меня скамейка запасных загрызет. Сам-то навряд ли собираешься дальше тянуть лямку. — Пока ни о чем подобном не думал. — Присмотришь за ним? — Попробую. Вариантов у меня все равно немного. — Кстати, передай этому засранцу, что он мне должен. Смотри, — Мила, вывернув руку, закатала рукав кофты; на розоватой коже буйным синим цветом расползлись вытянутые полосы. — А у меня платье без рукавов. И очень я сомневаюсь, что эта красота сойдет за четыре дня. — Прости. — Да ты-то тут при чем, боже. Витька, к слову, еще за прошлую подставу с «подержи собаку на праздниках» не расплатился. Так что в плюс к помаде хочу тональник. Юри улыбнулся в ладонь, понимающе кивая. В непростую товарно-денежную систему взаимодействия Милы с Виктором он вникал долго и до сих пор до конца не разобрался, но иногда случалось, что Виктор часами залипал в бьюти-блогах и на сайтах с косметикой, а Мила как-то притащила коробку разноцветных презервативов и какой-то супер-бальзам для волос, который Виктор в итоге со скорбным «везде наеб» спустил в мусоропровод. Ткнув пальцем в круглую кнопку «домой», Юри с неодобрением отметил, что время шло быстрее, чем ему казалось. — Мила, — озарение снизошло внезапно, — мне нужна твоя помощь. Вряд ли я найду много статей на английском о наследственном праве в России… — Не продолжай, — мгновенно сориентировалась она, вылавливая в кармане спортивных штанов телефон. — И открывай заметки. Сейчас сообразим. В номер Юри вернулся намного позже, чем планировал, зато в полной мере сумел оценить сложность и путанность правовой системы одной из великих держав. Из-за того, что ни он, ни Мила не знали точных обстоятельств дела, им пришлось разобраться с десятком возможных сценариев. В процессе они с трудом продрались через термины, намучавшись со сложностью их пояснения для Юри. Мила пару раз хлопалась лбом в столешницу и бормотала что-то неразборчивое, ковыряясь в формулировках словаря, а в конце экскурса выглядела довольно загруженной. Юри, обкусавший все губы в задумчивых попытках проводить аналогии между законодательством собственной страны для лучшего понимания, попробовал извиниться, но она только отмахнулась, мол, все равно на деле все окажется не так. «Это Россия, Юри». Не первый раз он слышал эту фразу и не из единых уст. Какое-то универсальное объяснение всего сущего и происходящего для всех русских. Виктор уже не спал и резво подскочил навстречу Юри, усаживаясь на кровати. — Ты долго. — Журналистов оказалось чуть больше, чем я рассчитывал, — Юри присел рядом с ним на одеяло, обнял за плечи, чуть потянув к себе; Виктор покорно поддался. — Еще встретил Милу в лифте. — Каких страшных кар господних мне нажелали? — Их королевское величество благосклонны. Передают, что к помаде неплохо бы тональный крем приобрести. — Я думал, что она уже забыла про эту чертову помаду. — Они ничего не забывают. — Если бы она знала, что ты так про нее говоришь… — Вот и хорошо, что она не знает. Ты поспал? — А ты нет. Прекрасно. Настал этот чудесный момент, когда попытка обсудить даже цвет диванной обивки неминуемо приведет к размолвкам различного градуса. Виктор прижимался виском к его плечу, Юри же, упершись щекой ему в макушку, безуспешно пытался пригладить топорщившиеся пепельные пряди, доигрался до того, что запутался пальцами. Виктор зашипел что-то невнятное и смахивающее на классический русский матерный, попутно схватил его за запястье. — Подожди, за кольцо зацепились, — извиняющееся пробормотал Юри, выпутывая украшение свободной рукой. — Медуза Горгона. — Нечего лезть. А я, кажется, снова… — Виктор покрутил кистью правой руки, где безымянный палец выделялся только шрамом. — Нет, не снова. На тебе было, на цепочке. Скорее всего, в душе снял и бросил. Что мне сделать, Виктор? Спросить это казалось единственно верным решением, причем именно так, именно с наскока. Юри не собирался лезть с утешениями или сочувствием. Он был процентов на двести уверен, что, во-первых, не подберет нужных слов и все испортит; во-вторых, это не то, что нужно Виктору, он попросту не умеет их принимать, не знает, что с ними делать, и это едва ли не единственные декорации, в которых он абсолютно не способен сориентироваться и выдержать лицо. — К чему душа лежит, то и сделай, — Виктор пожал плечами, Юри нахмурился, не таких слов он ждал. — Можешь остаться до показательных, можешь махнуть домой. Тебе тут недалеко. Праздновать. Не каждую пятилетку с Японией случается серебряный одиночник-олимпиец. Праздновать?! Юри чуть развернулся и сцапал Виктора за подбородок, заставив посмотреть на себя. Встретили его взгляд приторно вежливая, практически незаметная полуулыбка и абсолютно невозмутимые синие глаза. Если бы не покрасневшие, слегка припухшие веки, и не догадаешься, что кто-то полтора часа назад ревел на полу ванной. — Нет, — просто и четко. Нет, великий и ужасный Никифоров, не получится у тебя разыграть сцену в одно лицо. — Что нет? — Без тебя я не поеду в Хасецу и не останусь на показательные. — А что ты будешь со мной делать? Прав Фельцман-сан, и все остальные тоже правы. С ним невозможно разговаривать. С ним нельзя разговаривать. Какой же журналистский талант пропадает, и как же не везет тем мастерам пера и диктофона, которые на него нарываются. — Ну серьезно, Юри. Что ты собираешься делать, пока я с кучей бумажек буду мотаться по местам, к народу не слишком радушным? Преданно ждать? Подавать салфетки? Таскаться хвостом? В чем польза твоего присутствия, м? Юри словно с головой окунули в ледяную воду. Бессилие. Он уже думал об этом сегодня. И вот снова. И не поспоришь же с ним. Не нужно обладать запредельной степенью гениальности, чтобы согласиться с его словами. — Я о том же, — Виктор улыбнулся чуть шире и как-то даже успокаивающе погладил Юри по чуть подрагивающей спине. — Езжай в Хасецу. Я присоединюсь, как закончу со всем. Иногда Юри серьезно казалось, что у Виктора есть брат-близнец. И, как положено жанру, обязательно злой. Он до сих пор не мог осознать, как в одной голове могут сосуществовать его Виктор, теплый, добрый и ласковый, открытый всему миру, и вот этот Виктор, со словами, бьющими точно по нервам, и с расчетливостью которого только Ганнибала Лектера играть. Поначалу Юри подобная метаморфоза пугала до чертиков и вгоняла в самый настоящий паралич кролика перед удавом, но верно то, что люди ко всему привыкают. Вот и Юри привык, неплохо так адаптировался и научился сбрасывать сковывающее оцепенение и не бояться. Не бояться его, конечно, Виктор научил. — Знаешь, — Юри мягко провел большим пальцем по линии челюсти; Виктор недоуменно свел брови к переносице, возможно, не ожидая сопротивления с его стороны, — ты можешь говорить за нас двоих. У тебя хорошо получается, да и это в какой-то мере даже правильно. Только вот решать за двоих ты не будешь. У тебя все необходимые документы на руках? Если нет, то билеты лучше брать через Петербург, а не через Москву. — Юри… — Виктор схватил его за руку, когда он поднялся на ноги, чтобы пересесть на пол. В конце концов, его волновал еще один вопрос. Хоть под косточкой лодыжки и расползалась нехорошая черно-фиолетовая гематома, но отек не выглядел таким уж сильным. — Моя польза, Виктор, будет в том, что я прослежу, чтобы ты не помер с голоду и усталости. Еще пару раз принесу тебе льда. С такой ногой ты много не находишься по местам, к народу не слишком радушным. Кстати, нам уже скоро нужно выехать, если мы не хотим опоздать. И на церемонию тебе лучше обуть ботинки от экипировки, а не кроссовки. Они вроде достаточно высокие, чтобы зафиксировать сустав. Придется долго стоять. Юри вскинул голову и уткнулся взглядом с несколько потерянное, сбитое с толку лицо Виктора. — За что ты мне такой? — тихо прошептал он, смотря куда-то сквозь Юри. — За красивые глаза. Собирайся. Юри поднялся на ноги. Самому стоило заглянуть в душ, хотя бы умыться. Кажется, все веселое только начиналось.