Страх, холод и темнота

Ваня просыпается в темноте. Он не боится её, ведь он уже взрослый — ему скоро четыре. Снизу, из гостиной, доносятся громкие, едва не переходящие на крик голоса родителей. Снова ругаются. Неужели они друг друга не любят?.. Иначе зачем им ссориться?.. Мальчик выходит из своей комнаты, сонно потирая глаза. Свет кажется слишком ярким спросонок. Хочется вернуться в кровать, где тепло, закутаться в одеяло словно в кокон и снова заснуть. Может быть, он даже сможет увидеть продолжение сна. Индейцы как раз собирались избрать его своим вождём. Но тогда мама и папа не перестанут ссориться. — Это мой долг… — отец смолкает, оборвав себя на полуслове. Он хочет обнять маму, но она отходит к кухонной тумбе. Ване хорошо их видно с лестницы. А родители его не видят. Иначе отправили бы в кровать. — Если у меня получится… Ваня тихо спускается вниз, подходя ближе, но родители его всё ещё не видят. Когда они ссорятся, вокруг не существует ничего кроме них. Голос мамы дрожит, она едва не плачет. Ване тоже хочется плакать, хоть он и знает, что нельзя — он взрослый. А взрослые мальчики из-за глупостей не плачут, так папа говорит. Мальчик обнимает маму и она вздрагивает, наконец, заметив его. — Почему ты не спишь? — устало спрашивает она, погладив его по голове. Но Ваня не слушает её. Он разглядывает отца, держащего в руках походный рюкзак. Лишь теперь мальчик замечает, что папа в верхней одежде. — Ты уходишь? — Я скоро вернусь. Обещаю. Ваня верит ему. Он широко улыбается и зевает, когда отец берёт его на руки, чтобы унести в кровать. Мальчик закрывает глаза, а когда открывает их снова, отца уже нет. Нет дома, нет улицы, на которой они жили, нет ничего и никого — лишь бесконечная сплошная тьма. Словно глаза всё ещё закрыты, словно он всё никак не может проснуться. Ему страшно. Так страшно, что он пытается кричать — но не слышит ни звука. А может, его тоже нет? Может, он сам лишь часть этой тьмы, которой приснилось, что она живой человек? Насколько мучительным может быть подобное существование в нигде и никогда? Какие миры готова выдумать тьма, чтобы не быть собой хоть мгновение? Иван открывает глаза. Во тьме, что его окружает, могут потеряться все миры Вселенной. Он подносит руку к лицу, но не может почувствовать прикосновения. Если он и есть, то незримый, бесплотный. Но если он не способен ощутить самого себя, сможет ли он выбраться отсюда? Может, это и есть загробный мир?.. Но он не помнит, как умер. Страха нет — испаряется вместе с остальными чувствами. Холода тоже нет, ведь он отныне бесплотный. Он растворяется в этой тьме, забывает себя. Кем был, чего желал, чего боялся. Как его зовут, откуда он пришёл, куда направляется… Зачем?.. Пытается вспомнить хоть что-то. Что-то, что отделит от тьмы, заставит почувствовать себя — собой. Настоящим, не выдуманным. Ничего не выходит. Нет ни имени, ни воспоминаний. Тишина тьмы затягивает, собственные мысли звучат всё тише, неразборчивее, совсем исчезают. Во тьме загорается тусклый огонёк. Он суетится, мечется, не даёт себя поглотить, как ни старается тьма. Он становится всё быстрее, всё ярче. Становится таким настоящим, что невозможно его игнорировать, невозможно делать вид, что его не существует, что он лишь выдумка. Он живой. Он яркий. Он тёплый. Он отчаянно смелый, ведь бросает вызов тьме, что в мириады раз его превосходит. Он звучит. Звучит тонко, неясно. Мелодично. Тьме это не нравится. Но нравится Ивану.

***

Ваня делает судорожный вдох и открывает глаза. Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивается луч света. В комнате достаточно светло, чтобы забыть страшный сон, который и без того стремится ускользнуть, оставив на память невнятную тревогу. — Ты весь день дрыхнуть собираешься? — доносится снизу ворчливый окрик. Гилберт, похоже, зовёт его далеко не в первый раз. Улыбаясь, Ваня спешно одевается и спускается вниз. Удивительно: из кухни доносится ароматный запах еды. Гилберт что, готовит?.. Разве это возможно? Да даже взять плиту — она кажется такой древней, что уже и сама забыла, чем была когда-то. На столе стоит большое блюдо с оладьями. Парень пытается стащить одну, но Гилберт бьёт его по руке. — С чего ты взял, что это для тебя? — насмешливо тянет он, довольный отразившимся на лице любовника непониманием. Ваня неуверенно садится напротив. Разве вампирам нужно есть? — Разве тебе нужно есть? — повторяет он и вслух, наблюдая за тем, как Гилберт перекладывает остывшие оладьи на тарелку и достаёт из шкафа джем. Он делает всё нарочито медленно, будто дразня. — Нет. Но мне нравится вкус хорошо приготовленной пищи, — усмехается он. А затем достаёт вторую тарелку и ставит её перед Ваней. — Можешь положить себе, — и тут же добавляет, чтобы это, не дай Бог, не было принято за заботу: — не хотелось бы, чтобы захлебнулся слюной. У меня совершенно нет времени возиться с ещё одним трупом. Вампир садится напротив, но сам не ест, лишь снисходительно наблюдает, как исчезают оладьи. — Зачем ты учился готовить? — нарушать приятную тишину не хочется, но этот вопрос рвётся наружу, не может не быть озвученным, иначе сгрызёт изнутри любопытством. — В твоё время… Парень смущённо смолкает, неопределённо взмахнув рукой. Представлять Гилберта жившим в позапрошлом веке до сих пор не выходит. Может, из-за того что по истории всегда были не лучшие оценки, а может, всё дело в том, что сидящий напротив вампир слишком хорошо вписывается в его повседневную жизнь. — Обративший меня вампир любит притворяться человеком. Какое-то время мы путешествовали вместе, приходилось соответствовать его причудам, — Гилберт улыбается своим воспоминаниям и качает головой, гоня их прочь. — Хотя, порой больше походило на пытку. Первый раз, когда вампир заговаривает о своём прошлом после той ночи, как сжёг портрет брата. Если учесть, что сейчас он сам начинает этот разговор… Ваня отодвигает от себя тарелку и осторожно спрашивает: — Где он сейчас? Парень сам не знает, почему задаёт именно этот вопрос. Он хотел бы знать, как в действительности чувствует себя Гилберт, отличаются ли ощущения неживого от человеческих, почему он вернулся в родной город… Хотел бы обсудить их собственные странные отношения, в конце концов. Но никак не говорить о давно оставшемся в прошлом безымянном бывшем любовнике своего… парня?.. Должно быть, из волчьего подсознания пробивается ревность. — Мы не обмениваемся рождественскими открытками, — холодно отвечает вампир, и Ваня жалеет о своём вопросе. Но когда он собирается ляпнуть какую-нибудь глупость, чтобы сменить тему, Гил встаёт из-за стола и подходит к окну, чтобы раздвинуть шторы. При солнечном свете кухня кажется ещё более мрачной. Обгорелые стены и старая мебель резко контрастируют с современной техникой. В доме есть электричество. Эта мысль кажется глупой, бессмысленной, но никак не отстаёт. Заброшенный дом, которому полтора века. Дом, большую часть которого уничтожил пожар. Дом, чьи останки сжирает время. Дом-мертвец, который всё ещё не рухнул лишь из-за упрямства своего обитателя. Упрямства ли? Почему же Гилберт всё ещё здесь? Ему не нужно прятаться, ведь город знает о нём. Так что же это? Нежелание принять свою смерть? Сентиментальная попытка удержаться за прошлое?.. — Почему ты живёшь здесь? — Предлагаешь переехать к тебе? — Гилберт смотрит с любопытством, уже без раздражения. — Нет, — спешно восклицает Ваня и тут же смолкает, взволнованный мыслью о том, а не слишком ли спешно это «нет» прозвучало. Не хватало только в очередной раз всё испортить возникшим на ровном месте недопониманием. Жить вместе… чёрт, они и сейчас живут вместе, но ведь это другое. Неоговоренное вслух это решение казалось естественным и правильным. — Хватит себя накручивать. Ещё немного, и у тебя голова взорвётся от такой напряжённой мыследеятельности, — Гилберт улыбается и тут же отворачивается обратно к окну. — Не хотелось бы снова отчищать пол от ошмётков мозга, — насмешливо тянет он, но Ваня знает, что это шутка. Скорее всего. — Если весь город знает о тебе, ты можешь жить в нормальном доме. — А что не так с этим? — раздражённо бросает вампир. — Он пропах смертью. Иван не хотел этого произносить. Не думал об этом. Не такими словами уж точно. Прозвучавшая фраза назад не вернётся. Она словно всё ещё звенит, повиснув между ними, и лишь подчёркивает возникшую тишину. Смерть. Это самое подходящее слово для описания того, что тревожило Ивана всё это время. Того, чем пугает его этот ветхий недогоревший дом, насильственно обновлённый для современной жизни. Новая мебель, бытовая техника, проведённое электричество, водопровод… и витающее в воздухе затхлое отчаянье безысходной тоски. Тоски по тем, кого давно нет. Кого не удержать ни упрямым самовнушением, ни иллюзорной обстановкой прежних времён. На этот раз Гилберт молчит иначе. Вскользь пробегает мысль о том, как же всё-таки странно чувствовать малейшие перепады в его настроении. Раньше это казалось невозможным, но за те две недели, что они живут вместе, его эмоции становится распознавать даже проще, чем свои собственные. — Где бы я ни жил, будет и она, — по тону Гилберта не понять, насколько задели его слова Ивана. — Даже если я с лёгкостью обману окружающих, себя я обмануть всё равно не смогу. Я мёртв. — Иван пытается возразить, объяснить, что вовсе не это имел в виду, но вампир резко прерывает его. — Вот только не надо делать из меня сложную личность с тонкой душевной организацией. Я всё тот же бесчувственный мудак, каким был всё время. То, что мы теперь ещё и трахаемся, ничего не меняет. — Конечно, — удаётся выдавить это без эмоций. Нет, а чего он ожидал? Что Гилберт начнёт сочинять ему серенады и поклянётся в любви до гроба?.. До праха — ведь формально он уже мёртв. — Ты знаком с другими оборотнями? — Хочешь записаться в кружок по интересам? — вампир избегает смотреть на него, предпочитая разглядывать унылый пейзаж за окном. Вряд ли сейчас его вообще можно оторвать от созерцания засохшей яблони, на которой кто-то из подростков перечислил весь свой словарный запас. — Был знаком. Они не очень общительные личности. В них мало осталось от человека. Куда проще поддаться своему «новому я», забыть, кем был и перестать бороться. — Но я… — Ты всерьёз считаешь, что это только твоя заслуга? — Гилберт смотрит искоса, как будто ожидая чего-то. — Спасибо, — неуверенно тянет Иван. Маловероятно, что это именно то, что ему нужно, но ничего иного на ум не приходит. Вампир кривится и раздражённо качает головой. Промах. — Архивариус мёртв, — бросает он как бы между прочим. — Я думал, мы уже прошли стадию мрачного осуждения, — хмыкает Гилберт наблюдая за реакцией любовника. И довольно скалится, обнажив клыки. Бесполезно взывать к его совести, бесполезно пытаться узнать причину — даже если она есть, вампир не станет ею делиться. Иван знает, что в этом есть только его вина. Если бы он не вывел Гилберта из себя, всё могло бы случиться иначе. Если бы проигнорировал записку Наты, они бы вообще не встретились. Если бы… — В твои сны ведьмы больше не сунутся. Это замечание разрывает цепочку самобичевания, которой Иван пытается себя задушить. Слишком странно она звучит, совсем не подходит к выдуманным причинам убийства. — Они… они тоже?.. — Понятия не имею. Их я не убивал, — равнодушно отзывается вампир, наблюдая за тем, как Иван спешно одевается. — Куда ты? — Прогуляюсь. На самом деле, куда угодно, лишь бы побыть в одиночестве. Потребность в нём вдруг стала невыносимой. Вампир молчит, оценивающе глядя на него. Затем кивает и разворачивает газету, переключаясь на незначительные происшествия в городке. — На улице прохладно, — бросает он напоследок, углубляясь в чтение. Иван сам не замечает, как оказывается на пороге собственного дома. Что-то влечёт его внутрь с неудержимой силой, словно это если и не вопрос жизни и смерти, то как минимум нечто важное для душевного спокойствия. Это нечто неуловимо зудит в мыслях, на периферии осознанности, как смутное ощущение чего-то забытого. Куда глобальнее незакрытого крана с водой, но не несущее в себе такой опасности как оставленный открытым газ. Ему нужно домой. Вот только, как попасть внутрь, если при себе нет ключей? Выломать дверь? Со стороны это будет выглядеть глупо. Вот только дверь вдруг открывается сама, без малейшего его участия. Слабое недоумение зверя — воры?.. — быстро сменяется раздражением и агрессией, когда Ивана бесцеремонно затягивают внутрь. В доме темно. Плотно зашторенные окна может и не полностью скрывают свет, но после улицы глазам нужно привыкнуть. Волк не чувствует явной угрозы, но всё же пытается захватить контроль, и подавить его удаётся с трудом. — Ты один? За тобой нет хвоста?.. — окончательно выдёргивает Ивана в реальность такой знакомый голос. Феликс?.. Какого чёрта он делает в его доме? И откуда у него вообще ключи?.. — Один. С кем, по-твоему, я должен быть?.. — Ну да, — фыркает парень. И потому, что за этим не следует никаких фраз вроде «Я знаю куда больше, чем ты думаешь», Иван понимает, насколько всё серьёзно. — Значит, тварь отпускает тебя на самовыгул? — Гилберт не «тварь», — вырывается быстрее, чем друг успевает закончить. Иван зажмуривается, с трудом подавляя вспышку агрессии. Не хватало ещё потерять контроль и перекинуться из-за подобной глупости. Гилберт никогда ему этого не забудет, даже если Феликс не пострадает. — То есть… Ладно, зачем ты здесь? Только кратко, у меня куча дел. — Нет, здесь определённо что-то не так. Чувствуется присутствие чего-то чужеродного. Зверь недоволен. Иван ощущает его напряжение. И вдруг понимает, что именно вызывает беспокойство. — Чем пахнет? — Они сказали поджечь это, чтобы ты пришёл, — Феликс кивает на слабо тлеющую смесь трав в небольшой медной чаше. Какие-то ведьмовские штучки. Вот почему его тянуло сюда с такой силой. — Я не займу много времени. Но это тотально важно. Знаешь, я долго не мог понять, зачем вампиру возиться с оборотнем. К чему вся эта внезапная «дружба»… — Феликс говорит быстро, почти съедая окончания слов. Он нервничает, и заготовленные мысли путаются, превращаясь в почти несвязные фразы. — Почему он хочет, чтобы ты нуждался в нём? Чтобы ты был зависим от него? Есть одна легенда, я думал, что это очередной бред вроде чеснока или осины, но сейчас… Вань, всё совпадает! Парень хватает его за запястье, сжимает так, что точно появятся синяки, но даже не замечает этого. Он полностью поглощён «охотой», сейчас это единственное, что важно для него. «Неужели, я был настолько же одержим?..» — думает Иван, мягко разжимая его пальцы. — Феликс… — Укус оборотня может убить вампира, — Лукашевич едва ли не светится от самодовольства, не замечая, как мрачнеет собеседник. Внутри у оборотня что-то обрывается, когда он слышит это. Их с Гилбертом конфликт исчерпан. Может, у них сложные отношения, но мыслей об убийстве вампира нет уже давно. И когда вампир ведёт себя как заносчивый самовлюблённый мудак (то есть, почти всегда), есть лишь лёгкое раздражение, даже не гнев. Мысль о том, что про смертность Гила знает не только он, приводит в ужас. Звериные инстинкты пытаются подавить разум, чтобы устранить угрозу, но Иван сдерживает их. — Феликс… Лукашевич не собирается его слушать. Он плотнее задёргивает штору, включает свет. В руке у него распечатка с какого-то сайта-бестиария, коих сейчас бессчётное множество. Раньше Иван и сам что-то записывал, выискивал даже малейшие упоминания о вампирах, переводил информацию с иноязычных сайтов, пытаясь найти что-то новое, что может оказаться ключом к решению его проблем…  — Здесь написано, что слюна действует как один из сильнейших ядов, она лишает иммунитета к солнцу, тело вампира начинает разлагаться… — Иван зажмуривается, вспомнив гниющую рану от укуса. Феликсу этого оказывается достаточно. — Так это правда?.. Ты можешь его убить. Ты же хотел этого, ты хотел отомстить! — Мне не за что ему мстить. — Он убил твою мать! — Это был не вампир. Феликс молчит. Хуже только то, как он смотрит. Непонимание в его взгляде сменяется злостью, затем раздражением и обидой. — Нда, тотально глупо с моей стороны, — Лукашевич рвёт распечатку и отшвыривает прочь. Парень толкает Ивана плечом, когда проходит мимо. — Подожди. Как Ольга?.. Наташа?.. Страшно услышать в ответ, что у них не осталось ничего кроме ненависти или презрения. Но даже это пугает меньше, чем вероятность того, что из-за их вмешательства в дела Гилберта, девушки могут пострадать. Если уже не пострадали. Но ведь если бы с ними что-то случилось, Феликс сказал бы об этом сразу. — Серьёзно? — Лукашевич насмешливо приподнимает бровь, смотрит на Ивана так, словно видит впервые. — Ты влип в неприятности, предпочёл друзьям вампира, забил на всё что мы сделали ради твоей несуществующей жажды мести, и у тебя ещё хватает совести спрашивать, как они?.. Они беспокоятся о тебе. Тварь запудрила тебе мозги и по своей воле от тебя не отстанет, — Феликс задумывается на секунду и, решившись, продолжает: — если этого не сделаешь ты, это сделаю я. Я убью его. — Нет. Подавлять зверя становится всё сложнее. Желания волка и человека противоположны. Иван не может допустить, чтобы Феликс и Гилберт сцепились. Ни один не должен пострадать. Если уговорить Гилберта уехать из города хотя бы на время, всё забудется. Но зверь считает иначе. Вампир — его собственность, его нужно защищать любой ценой. И если этот мальчишка-охотник настолько глуп, что не скрывает своих планов, виноват он сам. — Я не могу допустить, чтобы ты погиб. Ты мой друг. — Сомневаюсь, что для нас это значит одно. Где он, в развалинах?.. — Не совсем. Иван цепенеет от этой брошенной с ленцой фразы. Он оборачивается, но не сразу замечает Гилберта — полумрак второго этажа скрывает вампира, прячет в тени. Должно быть, он влез через окно второго этажа, как и всегда. — Гил. Не надо, — сдавленно выдыхает оборотень, предчувствуя недоброе. Как много он слышал? — А разве я что-то делаю? Ты забыл ключи, милый, — цедит сквозь зубы вампир. Он спускается по лестнице и встаёт рядом с Иваном, его рука вдруг по-хозяйски оказывается на пояснице, демонстративно сползает в карман, опуская ключи. Гилберт не убирает её, с ядовитой улыбкой смотрит в глаза Лукашевичу, словно бросая вызов. Дышать становится легче. Зверь стихает, уже не рвётся так отчаянно захватить контроль над телом и разумом. Иван может мыслить трезво лишь рядом с Гилбертом. Какие ещё подтверждения нужны, чтобы они все это поняли? Чтобы не пытались их разлучить? Ваня мягко отстраняет его, но совсем отпустить не может. Ему нужно касаться Гилберта. Так спокойнее. Кажется, будто это может сдержать растущее напряжение. Феликс смотрит на переплетённые пальцы с отвращением, а вот Гилберта это, кажется, забавляет. — Может, я и ужасен, но я хотя бы не оставлял его одного в опасности. Сбежать с охоты, подставить напарника под удар. Это теперь называется дружбой? — Если ты знал об охоте, то и о существовании второго оборотня тоже, — не остаётся в долгу Феликс. Он поправляет свою куртку, так, чтобы на мгновение мелькнул спрятанный под полой кол. — Ты позволил этому произойти. А теперь притворяешься заботливым наставником. Одно не пойму — захрена? Оборотень может тебя убить. Зачем заводить одного у себя под боком? — Личные мотивы. Большое светлое чувство, знаешь ли, — Гилберт смеётся. Не наигранно, не язвительно. Его действительно забавляет этот разговор. А рука такая холодная… Должно быть, ему тяжело находиться так близко к человеку, когда жажда столь сильна. Нужно увести его прочь как можно раньше. — Нет, что-то ещё, — Феликс щурится, чуть склоняет голову вбок, обдумывая что-то. — Вань, мне тут отец по-пьяни проболтался… Раньше кровососов было двое. — Я знаю, — обрывает его Иван. — Феликс, пожалуйста, иди домой. — И ты вот так спокойно стоишь рядом с ним?.. Он всю свою семью вырезал, устроил пожар, чтобы скрыть трупы. Гилберт высвобождает руку. По его лицу не понять, насколько его это задело. Так вот откуда в ветхом доме следы пожара. Ещё с тех времён, когда… Но что именно произошло?.. Нет, Гилберт не мог, он бы… — Их убил не я, — сухо отвечает Гилберт, вторя мыслям Ивана. Феликс вытаскивает из-за полы куртки кол. Вампир довольно хмыкает и отступает на шаг. — Тебе предлагали уйти. Что поделать, если ты такой тупой?.. Иван даже не успевает заметить его удара. Проходит всего один миг — и Феликс лежит на полу, беспомощно пытаясь схватить воздух у торчащего из груди собственного кола. Оборотень опускается рядом с ним, не зная, как помочь. В голове обрывками проносятся остаточные знания о первой медицинской помощи. Кажется, нельзя извлекать из раны предмет, чтобы не усиливать кровотечение. — Нужно вызвать скорую! Иван вскакивает на ноги, бросается к лестнице, но вспоминает, что домашний телефон давно отключен за ненадобностью. — И что ты им скажешь? Приезжайте скорее, тут парень случайно проткнул себя колом, когда пытался убить вампира?.. — Гилберт не язвит как обычно. Голос безмерно усталый. Да и сам он выглядит… нет, не виноватым, но максимально приближённым к этому состоянию. Ему… жаль?.. Нет, опять не то. Иван чувствует, что-то не так. Что-то помимо очередного убийства охотника. — Яд оборотня уже течёт по его венам. Можешь попытаться его спасти, но ответственность за убийства будет на тебе. О, не сомневайся, проблем он тебе предоставит столько, что ты проклянёшь тот миг, когда эгоистично решил оставить его при себе любой ценой. — Что я должен делать? — Просто будь рядом. Обращение проходит успешнее, если рядом есть другие оборотни. Гилберт садится на пол и прикрывает глаза. Он прислоняется спиной к стене, как будто ему тяжело сидеть самому. — Ты ранен? — Твой приятель хреново заточил кол, — вампир невесело усмехается и вытаскивает занозу. Это ничего не меняет — яд уже действует. — Нелепо, правда? Столько раз избегать укусов, пуль и загнанного в сердце кола, а в итоге умереть так по-дурацки, — Иван оставляет Феликса и садится рядом с любовником, подставляя шею. Но Гилберт отстраняется от него. — Нет. — Почему? — Неужели есть ещё какие-то заморочки с противоядием?.. Нельзя использовать слишком часто или кровь должна принадлежать тому же, кому и яд?.. — Для начала выслушай меня, — Гилберт мягко сжимает его руку, переплетает пальцы. Он смотрит с такой горечью, словно уже поздно что-то менять. Но ведь это всего лишь царапина! Это так легко исправить… — Я не убивал твою мать, но виновен в её смерти. Самоконтроль вампира-подростка даже хуже, чем у оборотня. — Что?.. Я не понимаю… Глупо надеяться, что слова изменят смысл, если их повторить. Хочется по-детски зажать уши ладонями, притвориться, что ничего не было. Он не слышал. Это не правда. Это… В гостиной была тень… …какова вероятность, что почти мертвец очнётся немёртвым?.. …кровососов было двое… …всю свою семью вырезал, устроил пожар, чтобы скрыть трупы… …самоконтроль вампира-подростка даже хуже, чем у оборотня. К горлу подступает тошнота. Иван зажмуривается, пытаясь спрятаться в поджидающей в подсознании темноте. Почему в прежние времена люди так легко лишались чувств от нервных потрясений? Почему нельзя сбежать в беспамятство сейчас?.. — Ты слышал и понял. Зачем переспрашивать и выставлять себя глупее, чем ты есть? — ворчит Гилберт. — Я обратил своего младшего брата. Не мог смотреть, как он умирает. Франц предупреждал, но я же умнее, я же лучше знаю… Твой отец был охотником. Лучшим из всех, кто когда-либо пытались нас убить. Он был очень умён и осторожен, ему не повезло лишь самую малость. Но его смерть не принесла нам спокойствия. Извечные терзания сводили с ума моего брата: как много знает семья охотника? Когда ждать следующего нападения? У него сдали нервы. Тебя Людвиг не успел убить лишь чудом. Тьма расступается. Против воли вырисовываются образы, обрывки воспоминаний, которые он стремился забыть все эти годы. Вторая тень… — Хватит! — Иван сжимает голову руками, пытаясь затмить физической болью душевную. — Ты знал это с самого начала. Ты помнил. Только никак не мог понять, что именно. Твоя проблема в том, что ты слишком доверчив. Не со всеми, конечно. Но те, кто смогли пробиться сквозь твои колючки, могут вертеть тобой как захотят. Ты преданный. Из-за этого ты игнорируешь всё, что подсказывает тебе чутьё охотника. — Замолчи… — Итак, давай-ка разберём, как быть дальше, — неумолимо продолжает Гилберт. — Я ранен, твой друг обращается, а ты сам совершенно запутался, напуган до смерти и сгораешь от гнева. Лично я вижу три варианта. Первый — устраиваем здесь шекспировскую трагедию, — у Гилберта в руках вдруг появляется серебряный нож. Оборотень машинально принимает его. Серебро нестерпимо жжёт, но сил отбросить его Иван не находит. Он заслужил это. Если бы он ещё тогда, в самом начале признал свою слабость… — Нет, Вань, — мягко одёргивает его Гилберт, — это не для тебя. Без обид, но на Джульетту ты не тянешь, — вампир кивает в сторону лежащего на полу уже не человека, некогда бывшего лучшим другом Ивана. — От него лучше избавиться. Я знаю тебя. Ты не вынесешь чувства вины за его убийства. Убить Феликса?.. Но ведь он не совершил ничего дурного. Возможно, никогда не совершит. Лишить его шанса лишь из-за того, что, скорее всего, никогда не произойдёт?.. — Вариант второй — он обращается, а вы живёте долго и счастливо, отомстив. Копаетесь вместе в архивах, находите обратившего меня вампира и моего брата… Уж извини, подсказок не дам. Сам справишься, если по-настоящему захочешь. Найти настоящего убийцу… Что о нём известно?.. Имя? Его можно изменить. И откуда начать поиск? Местный архив? Но архивариус мёртв. — Третий вариант я озвучивать не стану, он слишком невозможен. Иван знает, о чём он. Это читается в глазах Гилберта. Надежда. Надежда, что всё останется как есть: вампир и оборотень вместе, цепляются друг за друга в стремлении вырваться из собственных страхов, из беспросветного одиночества. Иван сжимает нож. Острое лезвие впивается в ладонь, разрезая плоть. Кровь капает на пол. Вампир непроизвольно дёргается к ней, но всё же остаётся сидеть на месте. Этот выбор принадлежит только Ивану. Это его решение, и ответственность за все последствия нести ему одному. — Прости, — шепчет он, и от слабой улыбки вампира становится лишь больнее.