«В моей жизни будет поэзия. И приключения. И любовь. Любовь — это главное. Не искусственная тень любви, а любовь, преображающая жизнь. Спонтанная, непокорная, как сердечный приступ. Наступит — и либо смерть, либо восторг». Влюблённый Шекспир (1998).
В воздухе витали неудержимое воодушевление и эйфория. С капитанского мостика можно было наблюдать за происходящим на всех палубах, но кроме того, открывался незабываемый панорамный вид на пристань и океан. Взрослые и давно состоявшиеся пассажиры горячо прощались с родными, то и дело пылко махая руками и что-то крича, женщины вытирали выступившие слезы кружевными платками, которые тоже из стороны в сторону парили в пространстве пятого океана. А самые крохотные, но полноценные пассажиры Титаника, старались копировать поведение родителей, признаться, за ними наблюдать было интереснее всего, в них было столько любопытства, столько страсти, столько жизни… Все это действо было чрезвычайно важно для каждого, кто оставлял в Саутгемптоне, или в Англии в целом, частичку своей души, но это не относилось к леди О’Рейнел. Оливию парящая на палубе суматоха достаточно быстро утомила, а происходящее уже не вызывало такого упоения как на первых порах. По всей вероятности она бы хотела точно так же смахивать хрустальные слезинки от печали разлуки с близкими и что есть мощи вскрикивать наставления, но только сейчас ей попросту некому говорить «прощай». Вся ее семья находилась здесь, на корабле мечты. У нее был только Кэл и едва живая крупица надежды, что этот лайнер таки доставит ее на берег, где все муки прекратятся и в конечном счете беспросветную тьму ее горечи разбавит яркий свет умиротворения. Да, кроме Каледона Хокли у нее больше никого не было, а теперь и он отдалялся с невероятной скоростью, сравнимой только с Титаником, который уже вышел в пролив Те-Солент, хоть и с опозданием. Но ведь что могут значит эти несчастные несколько дней в сравнении с месяцами, проведенными в одиночестве и меланхолии. Уже скоро все станет на круги своя, разве не так?! И как только он вернется, она не посмеет дать ему даже малейший повод для того чтобы уйти и вновь ее оставить в гнетущей дыре отчаяния. Она будет им дышать, пока не задохнется он нахлынувших чувств, и даже после этого. Об эту пору она же просто безотрадно вглядывалась вслед покидающей палубу пары, и только когда их тень скрылась за витой рамой дверцы она пришла в себя, хоть и находилась в некотором смятении из-за чего только сильнее вжималась в плечо попутчика. Окончательно из прострации ее вывел голос того самого попутчика, господина Эндрюса. Хорошо поставленный голос Томаса Эндрюса становился все громче, а шум в ушах в который раз нахлынул неспокойной волной. Если она не покинет это место, то эта волна грозит трансформироваться в дикое цунами, в жертвах у которого будет не одна Оливия. — Так занимательно наблюдать за ними, разве это не прекрасно, мисс О’Рейнел? — господин Эндрюс остановился и развернулся. — Лететь навстречу ветру и упиваться красотой бескрайнего океана. — Наверное Вы правы, однако чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится. Каждое мгновенье подтверждает мне несовершенство человеческой натуры, и невозможность полагаться на кажущиеся порядочность и здравый смысл. — немного усмехнувшись произнесла Оливия, переводя взгляд с горизонта на спешащих укрыться в стенах своих роскошных кают носителей голубых кровей. — У Вас интересный взгляд, но разве не пренебрежение здравым смыслом является верным путем к счастью?! Эндрюс не ждал ответ, он потянулся к правой руке леди и поспешил откланяться дабы дать ей возможность отдохнуть после суетливого и изнурительного дня. Да, он надеялся встретить ее за ужином, возможно даже составить ей компанию в прогулке по палубе. Ведь она сразу привлекла его внимание, возможно своей утонченной холодной красотой, а возможно завораживающими печальными глазами, в которых топился сам океан. Она определенно была невероятно удивительной в своей грациозной изысканности. Многие мужчины уподобили бы ее фиалу самого дорогого вина, сравнимого лишь с райской амброзией, но и то с долей горчинки. Он оставил ее только потому, что так хотел увидеть снова. Но он, так же как она, мечтал об огромном несбыточном счастье, перестав замечать узенькие неосвещенные дорожки, по которым можно, и довольно быстро, до него добраться.* * *
В конце концов я добралась до каюты, а вот как потом вернутся на палубу, сохранить в памяти я так и не сумела. Все эти лабиринты быстро вскружили мне голову и добралась до своего временного пристанища я уже в почти бессознательном состоянии, просто следуя за сопровождающим камердинером и горничной. Жан Батистен был очень внимательным и добрым по отношению ко мне. Что-то в нем напоминало мне отца, видимо поэтому я доверяла ему управления всеми своими статками, что достались мне в расположение по завещанию, даже без малейшей доли недоверия. Он никогда не давал мне слабины и держал в ежовых рукавицах. Не смог только от Кэла меня уберечь, да и не входило это в его обязанности, хоть и относился он к нему достаточно холодно и осторожно даже сейчас, особенно сейчас. Лаура же стала моей горничной совсем недавно, ее нанял Каледон после смерти отца, чтобы я не прожигала день за днем в унынии и скорби. Она была достаточно добра и услужлива, я чувствовала что она всегда была готова выслушать все мои секреты и забрать их с собой в могилу, но говорить мне было слишком тяжело. Месье Батистен открыл передо мной резьбленную деревянную дверь. — Ваш билет, госпожа. Есть ли Вас поручения? — камердинер стоял в полу поклоне напротив уже распахнутой двери и держал в протянутой руке мой билет в счастье. По крайней мере мне хотелось верить в это самое счастье. — Спасибо, — я забрала билет, — я очень устала, хочу отдохнуть. Вы свободны! — Как скажете, я зайду позже, чтобы сопроводить Вас на ужин. Ожидайте меня около... — Не стоит беспокоится, боюсь я буду вынуждена пропустить этот прием. — поторопилась я прервать месье Батистена. — Я не голодна, да и выпила бы просто чашку чая, пожалуй. — я мимолетно опустила взгляд в сторону смирно стоявшей горничной, и она, присев в поклоне, поспешила удалиться дабы исполнить желание своей госпожы. Она всегда так ко мне обращалась, будто я обладала тем самым статусом, за которым был в дикой погоне Кэл. Деньги — вот мой статус. Камердинер также отступил немного в сторону, открыв мне взор на этот пир роскоши, жестом пригласив войти в мои временные апартаменты. Каюта была огромна, в ней, казалось, можно было уместить весь третий класс скопом и устроить пьяные танцы, еще бы и место осталось. А после весь этот сброд можно было уложить на шикарных размеров кровать, но она предназначалась лишь мне одной. Ее тяжелый велюровый балдахин сиреневого цвета нависал надо мной словно железные тучи над неспокойным небом. Сквозь абажуры можно было рассмотреть дорогую картину какого-то напрочуд везучего, но сомнительно талантливого художника. Она повисла над идеально начищенным роялем, в зеркальном отражении которого я могла без труда рассмотреть крошечные морщинки вокруг глаз, что не по моей воле образовались из-за постоянного уныния и слез. А пока я знакомилась со здешней обстановкой Каледон наверное занимался всякими делами, которые, как и обычно, включали в себя обеды, ужины и другие выходы в высший свет с членами семьи Дьюитт Бьюкейтер, и почему же, будучи рядом с другой девушкой, он отказывался хоть на мгновенье покинуть мои мысли, мои сны. Как всегда, не услышав ответ на свой вопрос, меня склонила усталость и, успев лишь коснутся воздушной подушки, я уснула тревожным сном. И не надо ходить в гадалке, чтобы понять кто же соизволил явиться ко мне еще и в сновидении, как всегда.* * *
Когда часы на внутренней части фойе для первого класса, и на прикроватном столике грустной леди, смиренно протикали семнадцать минут после полуночи, в каюте В-51 послышался настойчивый стук. Она знала… Он всегда возвращался, но только для того, чтобы вновь уйти. Всегда…