***
Четвертого сентября Индия едет в институт к третьей паре. Лениво думает о том, что, чем черт не шутит — если эволюция-провидение-судьба придумали эти дурацкие Метки на каждую влюбленность, которые к старости покрывают запястья и кожу предплечий, то уж точно должны быть исключения из правил вроде неё — люди без татуировок вообще. У неё и своя-то татуировка едва заметная — небольшой серый клинок на лодыжке, который так-то и не увидишь, если не всматриваться. Выходит, Индия даже себя любить-принять не может. Выходит, ген, отвечающий за любовь, где-то по дороге потерялся. Выходит, она — тупиковая ветвь эволюции. Индия открывает глаза и смотрит на парня, сидящего напротив. Тот слабо улыбается ей, и, не дожидаясь улыбки в ответ, отводит глаза в сторону. Индия уже давно прошла стадию «а вдруг моя любовь ждет меня в троллейбусе/очереди/маршрутке». Индия слишком стара для этого дерьма.***
В институте Индии дурно и душно, вязко и противно. Голова болит, мутит немного от ощущения того, насколько вокруг много народу. Хочется кричать, закусив пальцы зубами. Индия из-за чертовых переживаний утром как-то незаметно съела два сэндвича вместо одного, и от этого внутри тяжело и неприятно, хочется уйти в уборную и плеснуть воды в лицо, прислониться лбом к грязному, засиженному насекомыми зеркалу и так простоять, пока кто-то не зайдет поправить макияж. Индия боится людей. Индия боится, когда на неё смотрят. Индия не умеет улыбаться в ответ на улыбки и говорить одногруппницам, целуя их в напудренные щеки: — Давно не виделись, я скучала. Не умеет начинать учебный год с чистого листа. Не умеет начинать. Индия думает, что она, наверное, чем-то больна, и дело теперь даже не в Метке, которой нет. Индия… — Индия, — говорит преподаватель какого-то нового и совершенно ненужного предмета, поднимая глаза от журнала и скользя взглядом по аудитории. — Мисс Индия Освальд здесь? — Я, — Индия поднимает руку, убедившись, что рукав прикрывает запястье. Преподаватель внимательно смотрит сквозь стекла очков. Преподаватель кивает. — Необычное имя, — отмечает преподаватель, вызывая волну смешков в аудитории. Индия вжимается спиной в жесткое сидение и делает вид, что её не существует. Индия не любит быть в центре внимания от слова «совсем». Преподаватель опускает взгляд и больше не поднимает его.***
— Извините, если сказал что-то не то, — преподаватель — как оказалось, зовут его мистер Фрост — произносит это негромко, ни к кому толком не обращаясь, когда Индия уже почти выскальзывает из кабинета в числе последних студентов. Девушка вжимает голову в плечи — ей совсем не нравится, что на нее уже во второй раз за сегодняшний день направляют свет прожекторов. Индия останавливается, замечая, как переглядываются студенты, выходя за дверь. — Прошу прощения? — тихо переспрашивает Индия, поправляя ремешок сумки. — О вашем имени, — мистер Фрост поднимает на Индию взгляд, и она замечает, что его глаза блестят каким-то слишком уж теплым карим за стеклышками очков, — наверное, вам неприятно слышать что-то такое. Мне показалось, что вас расстроил мой комментарий. — Неприятно? — Индия вскидывает брови и чувствует, как недоумение подступает к горлу. — Да, — слабо улыбается мистер Фрост, устало отбрасывая с лица темные волнистые волосы, — особенно от людей со скучными именами. Как у меня, к примеру. — А как вас зовут? — Индия клюет на наживку практически сразу, и осознание этого заставляет её покраснеть. — Томас. Можно просто Том, — мистер Фрост улыбается, сортируя ручки на столе. Синие к синим, красные к красным, черные к черным, маркеры отдельно. Индию гипнотизируют монотонные движения, и она сглатывает подкативший к горлу ком. На пальце у мистера Фроста, кстати, нет кольца. — Всем можно? — непонятно зачем спрашивает Индия, сжимая пальцы в замок. Мистер Фрост вскидывает на неё взгляд мягких карих глаз и машинально кладет остро наточенный карандаш между ручками. — Не всем. Индия кивает непонятно зачем и уходит. Затылок жжет внимательный взгляд.***
Индия — не самая старательная студентка, и сама это прекрасно осознает. Но раньше — до этого до жути холодного, изматывающего, тяжелого сентября, когда уснуть тяжело, а проснуться еще тяжелее — ей хотя бы удавалось держать все под таким-сяким контролем. — Мисс Освальд, — методист поднимает на Индию серьезный взгляд, — если вы не подадите тему курсовой с подписью вашего куратора до конца дня, вы не будете допущены к защите. Индия молчит, разглядывая отрывной календарь на стене. На нем вчерашняя дата — очевидно, человек, который отрывал листы, сегодня еще не пришел на работу. Или заболел. Или уволился вчера, послав к черту это место и этих людей, эти бесполезные предметы и… — Индия, — методист поджимает губы, — это серьезно. Ты хочешь вылететь из института? — Не особо, — Индия пожимает плечами. Ей почему-то дико хочется оторвать листик у календаря на стене. Методист вздыхает. Наклоняется сочувственно, и Индия чувствует себя на неудобной табуретке неожиданно маленькой. — Индия, на первом курсе у тебя была замечательная успеваемость по всем предметам, — почти ласково произносит методист, — что произошло? Индия прикрывает глаза на секунду. Что произошло? Произошла взрослая жизнь. Произошло то, что даже родители смотрят на Индию так, будто бы она дефектная, потому что «все не так, как у людей». Даже родная младшая сестра, которая в детстве хвасталась очередной цветной и красивой татуировкой, рассказывая о том, что «он такой, Индия, такой…», теперь опускает испуганно-сочувственный взгляд в пол и тихо произносит очередное «когда-нибудь». Потому что все нормально было бы, честно, Индия бы выдержала и выжила бы, если бы каждый встречный, каждый случайный прохожий, каждый… Индия касается запястья. Взгляд методиста падает вниз, на белесые, розовые и алые шрамы, которые Индия пытается ладонью прикрыть слишком резко и судорожно. Пауза затягивается. — Я принесу заявление, — тихо шепчет Индия, и методист тупо кивает. Индия вылетает за дверь. Индия бы точно выжила — но это чертовски сложно не только из-за того, что ей просто одиноко. В конце концов, татуировка еще не гарантирует взаимности, да и взаимность быстро проходит, так что, в принципе, Индия проигрывает окружающим во многом, но не во всем. Она дышит, она ходит, ест и пьет, она живет, в конце концов, и черт с ней, с любовью. Потому что Индия любить не умеет — и это почти точно.***
— Мистер Фрост? — Индия замирает в дверях. На кафедре как-то не по-сентябрьски душно, потому что дешевый обогреватель в углу, судя по всему, работает на полную мощность, — Можно? Фрост в кабинете один — сидит за дальним столом, низко склонившись над какими-то бумагами, закатав рукава рубашки выше локтей. Индия делает нерешительный шаг вперед и неловко машет рукой, будто бы стука было недостаточно. — Индия, — преподаватель поднимает взгляд от бумаг на столе и приветливо — почему он такой приветливый? — улыбается, — здравствуй, проходи, садись. Неужели вопросы по домашнему заданию? — Нет, я… — Индия морщится, — почему у вас тут так жарко? Не знаете, как выключить обогреватель? Фрост ухмыляется, откладывая бумаги в сторону. Его взгляд заставляет почему-то Индию чувствовать себя виноватой в чем-то, чего она сама не понимает. — Постоянно мерзну, знаешь ли. Ирония, не так ли? — фыркает Фрост*. С губ Индии срывается короткий и нервный смешок. Фрост устало щурится. — Выходит, ты все же умеешь улыбаться. На несколько секунд воцаряется странная какая-то тяжелая, неуютная тишина. Индия нервно поправляет ремешок сумки, отводит взгляд. — Я, в общем-то… Пришла попросить об услуге. Моя курсовая работа… — Что с ней? — Фрост щурится из-за стекол очков. — Её нет, в общем-то, — тихо произносит Индия. Фрост издает тихий смешок. — В общем, я хотела спросить, не могли бы вы… — Индия отводит взгляд, — стать моим куратором. Фрост молчит несколько секунд. — Извини, — мягко произносит преподаватель, вставая из-за стола, — я работаю первый год. Не думаю, что обладаю достаточным количеством опыта. Попроси кого-то другого с кафедры, мистер Джексон будет здесь в понедельник… — Сегодня — последний день сдачи документов, — тихо произносит Индия, удивляясь тому, как жалобно звучит её голос, — остальные преподаватели точно откажутся, да и они уже набрали группы по подготовке, так что… — Индия, это… — мистер Фрост мягко качает головой. — Пожалуйста, — срывается с губ девушки какое-то слишком уж отчаянное, — мистер Фрост, меня выгонят, если я не подам документы сегодня. Преподаватель смотрит на девушку несколько секунд, задумчиво поворачивая ручку в руках. Закатанные до локтей рукава обнажают запястья — и на бледной коже правого Индия замечает красивую голубую розу. Проследив за взглядом Индии, мистер Фрост дергано как-то возвращает рукав на место. Индия отводит глаза и смотрит в окно. Она ни разу не удивлена — за Фростом добрая половина института бегает, что уж там говорить… У нормальных людей все так и происходит, а Томас Фрост — самый нормальный, наверное, человек из всех, кого только можно себе представить. Наверное, каждое утро он читает газету, пьет кофе и по воскресеньям ходит в супермаркет. Наверное, пьет только обезжиренное молоко всю свою жизнь. Наверное… — Хорошо, я подпишусь, — мистер Фрост блестит стеклами очков, кивая, — но курсовую ты напишешь хорошую — чтобы не портить мне репутацию. — Обещаю, — Индия скрещивает пальцы за спиной и облегченно улыбается, — спасибо, мистер Фрост. — Томас, — мужчина качает головой обреченно, — раз уж такое дело.***
— У Томаса, — имя преподавателя, с придыханием вылетевшее из уст институтской сплетницы Бетти, звучит так, будто бы это — какой-то хреновый порно-псевдоним, — есть татуировка на руке. Я сама видела. Синяя роза. «Голубая», — хочется почему-то поправить Индии, стоящей в очереди за кофе, но она сдерживается. — И еще одна сзади, на шее, — подбрасывает Энн, покупая сэндвич, — молния, как из комикса. Очень мило. — Думаете, он сейчас занят? — третья девушка, имени которой Индия не помнит, встревает в разговор. Индия закатывает глаза и как можно быстрее покупает американо без сахара, в спешке забывая даже крышечку для стакана. Естественно, он занят, думает девушка, выскальзывая из столовой, ну, а как иначе? Если кто-то в этой жизни и занят постоянно, то только Томас Фрост со своими тепло-карими глазами и круглыми очками. Да на него очередь, наверное, с километр — или пока у бедного Томаса не кончится место для татуировок на бледной коже. Индия совсем не думает о коже Томаса Фроста. Или о его тату. Или о нем самом, если уж на то пошло. Конечно же, нет.***
Каждый четверг Индия приходит на кафедру к Томасу, чтобы посоветоваться по поводу курсовой. Сначала это занимает от силы минут пять, и она неловко топчется на пороге, слушая мягкие комментарии преподавателя, но через несколько недель соглашается на предложение налить кофе из дурацкого красного термоса, берет печенье из полупустой пачки и наконец-то улыбается. Томас протирает очки краем свитера и продолжает улыбаться так, будто бы ему действительно приятно находиться в обществе Индии — несмотря на то, что она почти постоянно молчит. Через несколько недель Томас термос и печенье в спешке забывает — и тогда Индия совершенно неожиданно для себя говорит: — Тогда я вас угощу — в качестве благодарности, — Индия отводит взгляд в сторону, — если вы не против, конечно. Томас недоуменно вскидывает брови, но почти сразу же маскирует удивление улыбкой. — Не против. Индия чувствует чуть больше облегчения, чем следует, когда Томас соглашается, и от этого почему-то не совсем приятно. Когда они берут по кофе в ближайшем кафе и садятся на скамейке у института, Индия неожиданно понимает, что Томас прямо и открыто на неё смотрит, сняв очки. Индия смотрит на Томаса в ответ. Пауза затягивается. — Что? — наконец-то спрашивает Индия, скрещивая руки на груди. Томас моргает так, будто бы только что очнулся от секундной дремы. — Извини, просто… — Томас кусает губу, надевая очки обратно, — ты ведь живешь одна, не так ли? Индия недоуменно щурится. — Да. А что, что-то… — Нет-нет, — Томас смущенно улыбается и отпивает кофе, — просто… ладно, только не сочти меня странным, хорошо? — Ничего не могу обещать, — бурчит Индия себе под нос, вызывая у Томаса очередную улыбку. Тот только качает головой, берет пончик из коробки, прихваченной в кафе, и начинает: — Когда мне было лет семь, моя мать ушла, а мой отец — ученый-психиатр — постоянно водил меня по скучным конференциям и встречам, потому что больше меня оставить было негде. И тогда я придумал одну игру. — Какую? — Индия отпивает немного кофе и потихоньку болтает ногами в воздухе — ей гораздо проще слушать, как говорят остальные, чем говорить, да и слушать улыбчивого и обычного какого-то Томаса почему-то на удивление интересно. — Я выбирал человека наугад и пытался угадать о нем все, что только можно. Сколько у него детей, есть ли у него собака, его любимую книгу, нелюбимое блюдо, вплоть до того, сколько мелочи у него в кошельке, — Томас улыбается так виновато, будто бы только что рассказал о том, что в детстве воровал жвачки из круглосуточного магазина. — А потом вы подходили к этому человеку и заставляли его показать вам кошелек? — Индия фыркает и берет из коробки пончик. — Нет, ничего такого, — Томас улыбается и берет еще один пончик, — но иногда мои догадки все же подтверждались. Как сейчас, к примеру. — Расскажете, как вы догадались? — Индия улыбается. Кофе вкусный, погода хорошая, солнце светит — так почему бы не расслабиться ненадолго? Томас смущенно улыбается и качает головой: — Ты живешь не в общежитии, но и не с родителями — обедаешь и завтракаешь в институте, я вижу тебя в кафетерии каждый день, то есть, еду тебе никто не готовит. Если бы ты снимала квартиру с кем-то из института, вы бы, наверное, проводили время вместе — но ты предпочитаешь одиночество. Еще видел у тебя в сумке стикеры с напоминаниями — купить молока, заплатить за коммуналку — но написаны они были твоим почерком для тебя же. Томас щурится на солнце и переводит на Индию рассеянный взгляд. Теплые карие глаза скользят по её лицу и задерживаются чуть ниже. — А еще у тебя пятнышко от зубной пасты на шее, — заканчивает он, — о котором тебе никто не сказал. Вот здесь. Пальцы Томаса теплые и на удивление мягкие. Он касается шеи Индии едва ощутимо, прежде чем она успевает отстраниться, мягко проводит кончиком пальца по коже и убирает руку. Индия замирает. Наверное, ей нужно обидеться на сказанное — и особенно сильно ей обидеться нужно из-за того, что все это сказал именно Томас. Может, стоит отшутиться. Возмутиться. Индия молчит, качая стаканчик с кофе туда-обратно и ожидая, пока напиток остынет. Почему-то она не может возмущаться, обижаться, шутить. Почему-то она может только думать о том месте, где только что были пальцы Томаса. — Я сболтнул лишнего, — Томас щурится, — извини. — Ничего страшного, — говорит Индия, и почти впервые имеет в виду именно это, — на правду не обижаются. Томас белозубо-облегченно улыбается и незаметно тянется за последним пончиком. Индия делает то же самое, чтобы скрыть неловкость — и неожиданно касается пальцами чужой ладони. Индия дергается почти от этого жеста — теплые глаза Томаса искрятся удивлением. — Извините, — Индия отводит взгляд в сторону, не выдерживая напряжения. Томас смотрит на нее своими тепло-карими глазами так, будто бы она — какой-то диковинный и перепуганный до невозможности зверек. Качает головой медленно. — Ты очень странная девушка, Индия Освальд, — произносит Томас неожиданно серьезно, поправляя очки, и быстро ломает пончик пополам. Еще бы. Индия прячет кривую ухмылку в уголках губ, а белесые шрамы разной давности — под рукавом свитера. Томас улыбается ей слишком открыто, чтобы его разочаровывать. И Индия улыбается в ответ.***
Каждый четверг они после недолгого разговора о курсовой работе выбираются за кофе. Томас пьет латте и слишком искренне смеется. За час, который они проводят на скамейке где-то в парке, он обязательно выдвигает одну-две догадки — к примеру, о том, что у Индии дома, наверное, кот (у тебя царапинки на пальцах и шерсть на юбке), а родилась она где-то чуть севернее их и так дождливого и холодного городка (у тебя акцент мягкий, Индия, а еще ты тянешь гласные вот та-а-ак). Индия пьет американо, улыбается краешками губ и слушает факты о себе, которых никогда не замечала. Еще она иногда вылавливает из разговора какие-то детали из жизни Томаса — к примеру, узнает, что он все детство провел в столице. К примеру, что у него нет ни кошки, ни собаки — он и сам еще не до конца обжился. К примеру, что у него аллергия на орехи и креветки, и это Томаса жутко печалит. К примеру, узнает, что он мечтал в детстве стать пожарным (а ты ученым или врачом, наверное, да, Индия?). Индия отвечает, что в детстве мечтала стать агентом Скалли, и Томас долго смеется, а потом отвечает, что он скорее Малдер, наверное**. Как правило, Томас угадывает почти все, о чем спрашивает. Как правило, Томас слишком внимателен, и от этого жутко даже — Индии порой кажется, что он знает о ней гораздо больше, чем она сама, или что-то вроде того. В общем-то, угадывает Томас почти всегда, кроме одного-единственного случая. — Невзаимная влюбленность? — спрашивает Томас, как ни в чем ни бывало отпивая кофе. Индия вскидывает недоуменный взгляд на мужчину, и тот просто кивает на её руку. — Ты постоянно прикрываешь кожу на руках, — пожимает плечами Томас, — с сентября ходишь в длинных свитерах. Татуировку ведь не сведешь. Индия замирает, чувствуя, что ей за шиворот кто-то будто бы бросил кубик льда. Томас улыбается, щуря тепло-карие глаза в лучах последнего в этом году по-настоящему яркого солнца. Кофе кажется вдруг невероятно горьким. — Это нормально, Индия, не делай такое лицо, — голос Томаса спокойный и теплый, как и октябрьский вечер вокруг, — со всеми случается рано или поздно. — Не со всеми, — срывается с губ Индии, прежде чем она прикусывает язык и отводит глаза, залезая обратно в свою скорлупу, — не со мной. Томас молча допивает кофе, потом осторожно берет пустой стаканчик Индии из её пальцев и выбрасывает его в урну. Со всеми случается рано или поздно, думает Индия, и ей хочется просто встать и выйти. — Индия, — тихо произносит Томас, и девушка не может — не хочет на него смотреть и его видеть, — все нормально. Это неправда, думает Индия. Но все равно улыбается Томасу. — Ничего страшного. Томас не улыбается в ответ, потому что его улыбки — это то же самое, что безразмерные свитера Индии, прикрывающие шрамы. И иногда их тоже нужно снимать.