Under-горгород

Вверх стремились кривые, однообразные здания, пустыми глазницами-окнами уставившиеся на нелепость друг друга. Здесь всем жителям взрослеть приходилось рано, маленькие дети пугались черноты окон, но быстро к ней привыкали: в их «взрослой детской» жизни не было места страхам монстров или темноты. В домах не было пустых квартир, каждый — ломился изнутри, как ломилась бы картонная коробка, даже если кто-то умирал — а умирали здесь часто — никто из сожителей мертвеца не начинал чувствовать себя свободнее. Но как бы ни стремились побитые, искривленные коробки-инвалиды вверх, в осеннем тумане, который растягивался здесь на каждое время года, их продавливали под себя горящие ярким светом кукольные здания. Как кровь приливает к руке рабочего, заколачивающего гвоздь в доску забора, электричество Горгорода стекало к той части, которая обеспечивала его функционирование. И весь низ потихоньку отмирал, атрофировался и разлагался, существуя на мыслях о том, что съесть сегодня, что сегодня выпить, и старательно не думая о смерти, ведь даже подозрение о ней вызвало бы столь катастрофический ужас, что можно было бы сойти с ума. На этом ярусе ГОР и водка продавались чаще, чем продукты. Хлеб и кислая капуста, из которой делались и супы, и горячее, составляли минимально необходимый рацион, чтобы не сторчаться от алкоголя и наркотического истощения. Этажом выше квартиры Славы сосланный сверху вниз (кажется, за политические взгляды) профессор химии, в задрипаном, всегда одном, костюме и совершенно обезумевший от окружившей его безысходности, организовал свою маленькую лаборатенку, чтобы гнать аналог нехитрой формулы ГОРа, за что был расстрелян вскоре рядом с гастрономом. Теперь над Славой жила многодетная нелюдимая семья, которая никогда с ним не разговаривала и которую он слышал только через потолок своей квартиры, когда дети бегали по комнате, и мать семейства, щуплая и с длинными цепкими пальцами, кричала на своего тучного мужа и старших детей, похожих на нее. Слава подозревал, что соседи сверху его недолюбливали, и не демонстрируют это только потому, что с момента заезда были увлечены проблемами, Славу в них не включающими. К нему тут относились с недоверием. Все знали, что он пишет для следующего яруса, а каждый, кто имел связь с любым по высоте уровнем, воспринимался местными с завистью и ненавистью. Здесь не любили даже проституток, размусоливая историю про то, что однажды кто-то из них так и не вернулся вниз. Если это и была правда, думал Слава, то вероятно только в том, что богатенький извращенец придушил девчонку из гетто, которую никто не станет искать. Все, что ему давала связь с верхним ярусом, это немного денег на еду и дозу ГОРа. Он там даже никогда и не был, отправляя рукописи почтой и изредка получая звонки от агента, проверяющего, жив ли еще его писатель. Водрузившийся на низ ярус был тем промежуточным звеном между гетто и элитой, где еще ощущают запах безысходной бедности, но уже позволяют себе смаковать ее, искренне ахая и потея от «депрессивности» лежащего под ними региона. Слава писал для них книжонки о серости и грустных героях, незатейливо похожие друг на друга, и отправлял наверх на радость читающей «промежуточной публике». Выше, естественно, они не уходили. Наверху вообще не думали о существовании нижнего гетто. По мнению Славы, печатная машинка попала к нему совершенно случайно. Хоть он и всегда был мечтательным ребенком, фантазирующим о разнообразных мирах. Когда Карелин начал торговать ГОРом, ему было лет тринадцать, остальные парни на улице были его ровесниками или немного старше. После нескольких долгих, но относительно прибыльных лет все его приятели по сбыту либо соскочили с торговли, либо так и пропали где-то в паутине остальных барыг. О последних он больше не слышал. Первых — пронес через всю жизнь, вместе с воспоминаниями о времени, когда каждый из них жил под страхом расплаты за «уход», избегал торговых переулков, несмотря на угрозу ломки, и разделял запасы консервов, найденных или ворованных общими усилиями. Они лишились денег, не имея заначки купить пожрать, но всем им парадоксально хотелось еще пожить. Эти парни стали его семьей, и иной раз только они и удерживали Славу от того, чтобы не принять двойную дозу ГОРа, сидя над машинкой с закончившейся бумагой. — Писатель! Громкий голос и колочение в дверь выхватили Славу из сна. Резко подскочив, он почувствовал в руке еще тлеющий окурок, и спешно кинул его в пустую чашку. — Под приходом? — Тогда бы не открыл, — протянул Карелин, пропуская друзей в квартиру.- Я спал. — Мы с подарками, — взгляд Славы сфокусировался на мотающейся у него перед лицом пачке сигарет.- Прямиком сверху. Будем, как пидоры, обсасывать фильтр. Самым громким был Жека. Именно ему принадлежала идея бежать из торговли, и именно он после этого удерживал всех их вместе, поддерживая своим неумолимым и, Слава был уверен, совершенно нездоровым оптимизмом. Несколько раз в неделю Жека уезжал на северную часть города, где на заводе резал и подшивал шторы. Его любимой шуткой было то, что пока он не отрастит сиськи, женская работа ему подходит, а когда отрастит, то лучше подарка на пенсию он и придумать не может. На работе он быстро сдружился с кем-то из управления, о подробностях чего не распространялся, но время от времени приносил друзьям такого рода сувениры. Виталий Иванович — самый интеллигентный. Мог пофамильно назвать всех выдающихся писателей золотого века и даже процитировать начало Лермонтовского «Тучи». Был сыном женщины, работавшей в местной библиотеке, куда еще с детства любил бегать Слава, так что ее он узнал даже раньше Виталия Ивановича. Старушка до сих пор была жива, поэтому ВИ был среди них единственным, у кого была кровная семья. — Леша, как Сара? — Притащила с работы какую-то дерьмовую историю о том, что у нас тут появился непонятный хрен, толкающий что-то о силе народа… Бабы, что с них взять, развесят уши и наслушаются какой-то херни, от которой потом еще несколько дней будут под впечатлением ходить. Леша любил Сару больше всего на свете. Они познакомились больше десяти лет назад и с первого взгляда влюбились друг в друга. Не имея лишней копейки, он покупал ей цветы и не перестал этого делать до сих пор. Славе казалось, что вся человеческая любовь Леши сфокусировалась только на этой женщине, поэтому из всех них Леша был единственным, кто носил с собой пистолет и, как все они знали, не единожды им пользовался, живя в одном из самых криминальных районов яруса. — Не, это не херня, — закачал головой Жека.- На заводе половина об этом Гуру говорит. — Бабы…- скептично сморщился Леша, не видя противоречия своим словам. — Что за Гуру? — поинтересовался Слава, докуривая переданную сигарету. — Новый Карл Маркс, — со значением заметил Виталий Иванович. Поддержки его слова не получили, мало кто здесь знал о Карле Марксе. Как, впрочем, и сам Виталий Иванович. — Вас никогда не раздражало, что мразь сверху живет лучше нас? — поинтересовался Жека.- Мы ебемся во все дыры и ничего от этого не имеем, а они, не почесавшись, жрут заморские деликатесы. Все задумчиво замолчали. Естественно, всем тоже хотелось жрать заморские деликатесы, но между желанием намазать себе утром на бутерброд икры и политическим возмущением лежала огромная пропасть. Мало кто собирался ее преодолевать. Из присутствующих — и вовсе никто. — Слава, — Жека широким жестом махнул в сторону печатной машинки.- Ты писатель. Неужели тебе не хочется что-то поменять? — Не хочется, — уверенно ответил Слава, но все-таки добавил, — Откуда вообще взялся этот Гуру? — Говорят, американцы…- погружено начал Виталий Иванович. — Говорят, он здесь вырос. Но имел какие-то долгие связи с промежуточным уровнем. Ну, как ты, Слава. Карелин, сморщившись, покачал головой. -… Он настоящий спец. Всего за несколько месяцев он собрал верных последователей его идее. Я слышал, он совершенно ебанутый, что он даже хвалится своим диагнозом — биполярка, говорят, у него. — Биполярка? — переспросил Леша. — Он утверждает, что она толкает его совершать немыслимое. — И чем же он так привлек последователей? — Ну, — пожал плечами Жека.- Он дело говорит. Он говорит, что это все пора менять. Каждый из нас способен сделать что-то, что пошатнет эти правила, каждый из нас способен сделать тот зазор, в который можно будет пролезть остальным. Каждый! Ты, я, Виталич, утром идя на работу, сбросим мусор у проходных наверх ворот. И однажды туда прилетит искра с косяка копа. И по случайности сравняются на пепелище верхи с низами. Так и должно быть. Это справедливо. — Не нравится мне это…- задумчиво протянул Слава.- Такие первыми мотают, когда накаляется ситуация. Да и все это создает ненужный шум. — Мне показалось, что ему можно доверять, — беззаботно ответил Жека. — Же, виделся с ним, что ли? — Один раз, меня привела в фавелы одна хорошая подруга. Речь этого парня стоила того, чтобы переться через весь ярус под самую гору. — Да сколько у нас таких было, — пожал плечами Слава.- Не первый и не последний революционер на ярусе, вспомни Петровича. — Петрович был продажным нариком, а этот — настоящий философ. Ты должен его услышать! — Жека так воодушевился, что даже вскочил с хлипкого Славиного стула.- Пошли со мной на следующее собрание. Ты с этого ничего не потеряешь. — Кроме своей лицензии, — отозвался Виталий Иванович. — Да кто узнает? — Никто, — согласился Слава.- И когда будет следующая встреча? Лицо Жеки растянулось в довольной улыбке, казалось, он и сам весь, вместе с ней, растянулся, заняв большее пространство комнаты. — Через неделю! Если не понравится, потом в своей убогой брошюрке напишешь о том, что местный псих кричит о переплетении судеб. — Только из-за того, что хочу знать, что тебя так задело, — придержал его Слава, раскуривая последнюю в пачке сигарету. — Тебя тоже заденет. Я читал твои книжонки. Не все из них ублажают верхний ярус. Карелин передал сигарету Жеке, и замолчал, думая о рассказанной другом истории про искру и мусор. Рядом начали обсуждать знакомых поставщиков, на каких улицах сейчас активнее барыжат ГОРом, но Слава не мог отделаться от мысли про искру, представив ее вдруг так ярко, словно она была настоящей.