ЧАСТЬ I. Город, в который не хочется приезжать.
Глава I. Зона комфорта.
Кровь на белом. Кровь на белом, багряные бутоны пятен на узорчатых складках белой ткани, впитывается в хлопковые нити. Кровь на чужой рубашке, та пузырится и вздымается, больше не сидит идеально, очерчивает рваное дыхание от агонии боли; но это лишь воображение заставляло вспоминать мертвеца с глазами родного брата. Дрожь поднялась вдоль позвоночника, и Саске больше не мог прогнать эту навязчивую картинку из-под век. Плечи вперед подались, горбом сгибая спину; широкие, но бессильные против обрушившейся на мужчину новой волны отвращения и ужаса. Липкий пот охлаждал горящую кожу, лился за воротник, что казался удавкой вокруг шеи, и перед глазами расплывалось все, оставляя только кровь на белом в завышенной резкости и двоившиеся тошнотворно-розовые разводы, словно небрежно размазанные художником мазки кисти по сбившемуся в кучу на подрамнике и ходящему ходуном холсту. Кошмар застилал глаза, закрывал собой действительность и был фотографически реален. Пульс, что должен был биться в груди, сотрясал голову Саске, едва давая ему сфокусироваться на собственном равновесии, когда он, не сбавляя шага, отсчитывал ступеньки под своими ногами. Семь их было вверх по лестничной клетке хмурого дома; дальше под покровом ночи пересечь коридор максимально уверенным шагом, сжимать зубы и ни в коем случае не закрывать глаза. Обычно прогонять от себя видения и картинки, держать в узде реакции своего истеричного организма на триггеры навязчивых воспоминаний было проще, но сейчас Саске слишком устал после напряженной работы и сильного недостатка сна и еды. Задание заняло у него три долгих дня, включая внедрение и подготовку: три дня бесконечных мыслей об убийстве. Концовка — час отрепетированного перформанса, развернувшегося в подворотне на выходе из лав-отеля — получилась зрелищней, чем Саске планировал, но человек, что перешел дорогу якудза, носил кипельно-белые рубашки. А у Саске небольшой пунктик по этому поводу, порой мешающий дышать; у Саске во сне от убийства брата — только переставшая быть идеальной форма прокурора, на которой пятно расползается и Саске рассудка лишает. Его, ныне члена преступной группировки Хакэн-каи, не волновала кровь, попадающая за края кожаных черных перчаток. Не волновало, что она въелась в руки, пропитала подушечки пальцев, выделяя их узор на огрубевшей коже, как будто перед печатью отпечатков, не волновало, что она на лице осталась. Его крючило, почти ломало, шатало от навязчивых образов, выжидавших момент его слабости и окруживших его; как будто сами Эринии спустились к нему, хлопали крыльями стервятников и норовили исклевать его всего. Саске не переступал через себя — он тащил искалеченного себя на себе, словно идентичная туша была привязана к его руке и тянулась изуродованным мешком из мяса и костей, заметая следы его шагов. Как никогда сильным было желание раствориться в настигавшей его пучине темноты и паники, сдаться сильным волнам, но если бы Саске потакал желаниям своей слабости, этого своего мешка, он бы не дожил до своих тридцати двух. Поэтому Учиха просто держал обсиданово-темные, могущие показаться случайному прохожему маниакальными глаза широко раскрытыми и шел к железной двери, служившей входом в его жилище. К счастью, случайных прохожих тут быть и не могло. Здание на окраине Токио, расположенное в промышленном районе, пусть и стояло давно, но было заполнено жителями лишь наполовину, причем все здесь избегали друг друга. Хороших людей тут не водилось; несколько иммигрантов да неблагополучных семей, так что нежелание показывать лица соседям здесь было взаимным и обоюдным, и никаких вежливых попыток придержать дверь подъезда или неловких разговорчиков у именных почтовых ящиков. Или, проще говоря, никакого подъезда и никаких именных почтовых ящиков. Никакой уютной деревянной обшивки у железной, толщиной в несколько пальцев двери, лишь серая краска и электронный замок с сигнализацией — самый заметный в этом царстве убожества, красноречиво заявляющий «Держитесь от меня подальше». Саске провел карточкой по считывателю и навалился плечом на дверь, быстро исчезая в образовавшимся узком проеме. Едва ультрасовременный замок щелкнул, запирая его, Учиха задвинул железный прут в кольца на стене: старая добрая щеколда, только размерами под стать его паранойе; подошел к окну, с осторожностью заглядывая через занавески и проверяя улицу на предмет отсутствия слежки или хвоста. И лишь после этого позволил себе расслабиться, не прикрывая, впрочем, глаз, и хлопнул по выключателю, озаряя скромную квартиру желтоватым светом двух ламп накаливания, свисающих с потолка без абажура. На кнопке остались красные разводы, и Саске выругался. Порой наша психика имеет свойство с небольшого пинка замыкаться на самой тривиальной вещи из всех возможных, что и произошло с Саске, когда он думал, что худшие потрясения остались в прошлом. Учиха Саске закончил Военную Академию США, бывал на службе в специальных войсках, участвовал в засекреченных и далеко не мирных операциях на Дальнем Востоке, принимал эпизодическое участие в легальном и не очень бизнесе отца по продаже оружия и, наконец, пережил грандиозный геноцид собственной семьи. Но именно с последним эпизодом картина, которую он бы назвал типичной для себя, вдруг стала роковой. Саске из своих тридцати двух прожитых годов не меньше пятнадцати имел дело с кровью, но теперь, когда он наводил кровавую баню, он в первую очередь захлебывался в ней сам. Во время работы, если ему не везло, и приходилось расписывать кровью белую ткань, Саске старался обмануть себя смещением зрительного фокуса, не опускать взгляд на жестокие художества, а смотреть жертве в глаза, что, к счастью, вполне отвечало его моральным принципам. Но хрупкое внутреннее равновесие ломалось быстро и вдребезги: пальцы костенели, зубы скрипели, калейдоскоп воспоминаний перед глазами сбивал с толку, а Саске срочно искал, на что отвлечься. Как ни странно, помогали чирканье зажигалки, зрелище огня, и вода. Так что сейчас, не теряя ни секунды и едва удосужившись кинуть ботинки в сторону двери, Саске первым делом бросился в уборную. Перчатки сразу полетели на дно раковины, но вода доходила до них тонкими, случайными ручейками, окропляя в первую очередь ладони мужчины. С длинных пальцев в слив потянулись все оттенки красного; мелодичный, ласковый шум напора струи заглушал голоса в его голове, и Саске заворожено наблюдал, как бледнеет вода, унося с собой кошмарное наваждение. Он наконец выдохнул, позволив последним, самым тесным оковам тревоги себя отпустить. Правда, тут же вернувшаяся реальность дала о себе знать ожогом от кипятка, лившегося из-под крана, и Саске, шикнув, резко свернул смеситель. Холодная вода полоснула по покрасневшей коже, окончательно приводя его в сознание. И в голове появилась очередная зарубка: еще одно задание выполнено. Еще три человека убито; еще одна ступенька на пути к Аду преодолена. Спокойствие никогда не покидало Саске, но иногда оно как железо раскалялось в огне, и стресс высекал из него искры адреналина, а потом остывало до привычного холодка, вплавлявшегося в замедляющее свой ритм сердце. На самом деле, проделанное за последние трое суток запланированное убийство было будничным действием; яркие впечатления касались только его триггера, а само задание осталось лишь легкими очертаниями рельефа, нанесенным на каменные скрижали воспоминаний. Причем Саске был уверен, что забудет детали, хорошенько выспавшись. Не было ничего особенного в том, что он сделал и будет делать дальше. Выспаться и забыть было хорошим планом. Учиха собирался следовать ему, даже начал расстегивать рубашку, чтобы избавиться от грязной ткани и залезть в душ, но из прихожей послышался звук электронного замка, отпирающего квартиру, а потом, после неудачной попытки открыть металлическую дверь на массивной щеколде, раздались глухие удары в прошитую железом поверхность. Учиха напрягся, но не удивился. Так громко ведут себя только свои, однако худших вариантов он никогда не исключал. Выключив воду и наскоро вытерев руки, Саске достал из все еще висевшей на нем кобуры пистолет, в котором оставалась пара патронов, и направился к двери. К счастью, по ту сторону квартиры раздался хорошо знакомый рев, а перед глазком маячили жуткие, выпученные в гневе глаза Ямато, его аники* — «старшего брата», наставника и командира. Тензо Ямато являлся вакагасира — то есть правой рукой — босса кантонской* ветки их группировки, Сарутоби Хирузена, а потому, безусловно, входил в пятерку самых влиятельных и опасных якудза Токио. Среди тех, на кого надо произвести впечатление, будь то уличные прохожие, собственные охранники, женщины или вышестоящие руководители, он вел себя с соответствующим достоинством, создавая репутацию умного и спокойного человека, пусть это спокойствие и напоминало затаившегося перед прыжком тигра. Однако наедине с ближайшими соратниками Ямато оставался не просто вспыльчивым и эмоциональным, а самым настоящим злобным ворчуном, у которого лицо багровеет с каждый криком так, как будто вот-вот лопнет. Это было бы смешным зрелищем, если не знать, что после преодоления определенной грани бешенства он достает огнестрел и начинает палить во все, что видит. Саске хватило одного взгляда на перекошенное лицо влетевшего в квартиру начальника, чтобы понять: Тензо был на полпути к точке невозврата, и Учиха с досадой подумал, что отдых откладывается. Его жилище и так не было эталоном уюта, и пулевые отверстия ни красоты, ни порядка ему не добавят, а значит, надо постараться уладить проблему, какой бы она ни была, а не позволять усталости надиктовывать рассудку привычные языку грубые слова. — Сделал работу? — прорычал Ямато. Саске изогнул бровь. — Разумеется. — Хорошо, потому что тебе пизда. — Прежде, чем Учиха успел удивиться, мясистые пальцы Ямато сгребли воротник наполовину расстегнутой черной рубашки Саске и приблизили его беспристрастное, словно из мрамора выточенное лицо, к красному лицу аники, который едва не оглушил подчиненного внезапным криком: — Мы в полной жопе по твоей вине! — Что произошло? — Шавки Бацудо чешут нашу территорию! — голос Ямато с каждым новым предложением терял какие-либо остатки человечности, оставляя звериные звуки, лишь издали напоминающие слова. Квадратная челюсть Тензо ходила ходуном так, что скрип зубов достигал слуха Саске, и тому стоило больших трудов не поморщиться брезгливо, пытаясь отстраниться. Наставник часто называл Саске в шутку занудой за его педантичность, нелюбовь к юмору, непереносимость лирических отступлений в серьезных разговорах и прочего словоблуда, а также за требование соблюдения личного пространства. Что, разумеется, не мешало Саске оставаться тем самым занудой и морщиться, когда Тензо топтался в ботинках с улицы по его квартире, как будто не этот самый Тензо вот-вот попытается поднять его в воздух и хорошенько встряхнуть. — С хуяли им этим заниматься, если ты, хренов умник, не оставил следов?! — А это не очевидно? — вырвался у Саске саркастичный вопрос прежде, чем он успел прикусить свой длинный язык. Несмотря ни на что, Ямато был прежде всего его руководитель, о чем тот мог вспомнить в самый неподходящий момент и был бы прав, коль скоро иерархия была краеугольным камнем в мире якудза. А за дерзость можно было поплатиться не только пальцем или ушами, которые так любили отрезать японские гангстеры в качестве наказания, но даже жизнью. — Разумеется, они ищут виноватых, — наконец, ответил Саске, пытаясь сохранять спокойный терпеливый тон. Таким голосом несообразительным детям объясняют очевидные вещи. — Если, конечно, кто-то из предателей не разболтал им имя исполнителя, но в таком случае они бы предотвратили покушение или направились бы прямиком ко мне или к боссу. Ямато отпустил его, оттолкнув от себя, а Саске еле подавил желание в очередной раз растереть кожу рук, как будто на ней могли остаться капли чужой крови. Всего-то пять дней назад Учиха убрал другого якудза высокого уровня — одного из членов Бацудо-гуми, предприимчивой банды, поднявшейся на наркотиках и теперь пытавшейся захватить первенство в Токио по другим сферам нелегального и теневого бизнеса. Однако то покушение по сравнению с сегодняшним прошло куда чище: темная комната, отсутствие свидетелей и пуля, преодолевшая коридор глушителя, так что Саске не о чем было волноваться. В отличие от босса, о чем Учиха и заявил: — Мы в полной жопе только благодаря нерешительности Сарутоби, который начал ответные действия слишком поздно и этим сделал все очевидным. — Поболтай мне еще тут, — угрожающе фыркнул Ямато, обрывая рассуждения Саске. На самом деле то, что говорил брюнет, было для Тензо очевидным и не требовало повторения, однако Сарутоби-кумитё* был уверен в оплошности Учихи. Приезжая сюда, Ямато отчасти надеялся услышать что-то новое хотя бы на тот случай, если Сарутоби изменит свое решение о наказании, сильно смягченное трудами своего заместителя, или встретит хотя бы щенячью преданность слову босса, способную растопить сердце верховного самодура. Но Ямато знал: Саске призаткнулся не из вшивого почтения. Даже если держать рот на замке в обществе старших по званию Учиха научился еще в армии, то это никогда не значило, что он не имеет собственного мнения. К сожалению, мальчишка всегда был слишком умным для того, чтобы работать на кучку необразованных головорезов, но ничего другого Тензо предложить ему не мог. Аники не строил из себя дарованного небесами благодетеля, когда помогал парню, оставшемуся без родных, без работы, преданного самыми близкими ему людьми — дядей, дедом и даже собственным братом, и лишенного каких-либо надежд на будущее; он помогал ему только из уважения к отцу Саске, что был его бывшим деловым партнером. Когда Учиха Фугаку, один из крупнейших легальных посредников в продаже оружия на военные базы США в Японии и Юго-Восточной Азии, оказался в тюрьме за поставку своего товара преступным и экстремистским группировкам, когда против отца и якобы помогающему ему Саске выступили даже остальные Учихи — дед Мадара, дядя Обито и родной брат Саске, Итачи, именно Ямато был тем, кто все еще навещал Фугаку в тюрьме и скрывал Саске, лишившегося всех воинских званий и работы. И именно Ямато прикрыл убийство Итачи, сделав так, чтобы в нем обвинили третье лицо, причастное к якудза, а не Саске, несмотря на указывающие на него улики. Конечно, за это младший Учиха был ему благодарен, но не более. Как и предполагал Ямато, Саске оставался слишком самостоятельным и недоверчивым, слишком одиноким и разочарованным в жизни, чтобы служить кому-то со слепой преданностью. Один из наиболее умелых и опасных представителей Хакэн-каи в масштабах страны, он не нашел себе ни друзей, ни соратников, пользуясь уважением, но не любовью или доверием. Может быть потому, что несмотря на обращение «аники», оно оставалось для обоих не более чем формальностью, принятой у якудза. Да, для Ямато Саске был подобен птенцу, которого он подобрал на улице и вернул в гнездо — пусть и чужое; но якудза были так себе отцами. Особенно для повзрослевших орлов. — Я надеялся, у тебя есть доводы получше в свою защиту. — С досады Тензо хотел сплюнуть на пол в излюбленной манере, но мысль об элементарной вежливости в чужом доме остановила его. Саске закатил глаза. — Я сделал все возможное, чтобы убрать тебя с глаз Сарутоби и убедить его дать тебе защиту от Бацудо. Так что следующее задание начинается завтра, и оно будет долгим. Осознание того, насколько близко мимо него прошла опасность, наконец, дошло до Саске, и он нахмурился, понимая, что эта пущенная в него разрушительная ракета свернула с прямого пути благодаря Ямато. В том числе за эту способность мягко повлиять на скрытый за крепчайшим, а потому не пропускающим чужих мнений, черепом мозг Сарутоби-кумитё Саске ценил и уважал своего наставника, хотя уважение к миру как таковому давно было пустым звуком для Учихи. Без Ямато он бы наверняка уже ехал в офис лишаться мизинца, а это было последним пунктом в списке его планов на ближайшее время. Тем более, на фоне прошлых, откровенно наглых и противоречащих приказу выходок, действительно заслуживающих кары, подвергнуться наказанию только потому, что расстроенному боссу нужны были виноватые, было бы попросту обидно. Саске работал на клан не более четырех лет, но профессионализм бывшего капитана отряда специального назначения заставлял смотреть на его своеволие и дерзость сквозь пальцы. Он был прямо как кот с девятью жизнями, но теперь они все были израсходованы, и ему требовалось время, чтобы набрать новые. — Это последний раз, когда он прощает тебя, Саске. — Ямато постарался вложить в свои слова всю серьезность положения своего кохай*, как он называл его наедине, словно эти двое были хорошими приятелями, а не начальником и подчиненным. — Но если ты хорошо проявишь себя сейчас, то это задание может обернуться и приятной выгодой, — вдруг ухмыльнулся он. — И что это? Шантаж? Торговая сделка? — спросил Саске, скрывая в своем голосе будничную небрежность: его нечем было удивить на собственном многопрофильном поприще. — Нет-нет, — отмахнулся Ямато, продолжая улыбаться. — Защитить кое-кого. Удивил тебя? — хмыкнул он, заметив долгожданную перемену в лице Саске. Тот снова приподнял бровь в недоумении, как будто вспоминал значение слова «защитить». С тех пор, как он покинул армию, чтобы встать на путь саморазрушения и смуты, это понятие для Саске обросло самыми превратными значениями. У него гораздо лучше выходило делать ровно обратное, его ненависть к людям годилась, чтобы отнимать жизни, а не сохранять. И изменить это было невозможно — ведь где-то в глубине души Саске ненавидел прежде всего самого себя. К тому же, это просто скучно. — Я не телохранитель, — ответил Учиха недовольно. — Видишь ли, все не так просто, — Тензо махнул рукой в сторону дивана с креслами, приглашая Саске к детальному и куда более спокойному обсуждению, и тут же сам занял место, не дожидаясь приглашения. — Это, на самом деле, секрет, в который не посвящен никто, кроме нескольких кумитё и оябуна*, но у босса в Кансае, Данзо, есть племянница. Это дочь прошлого кумитё, брата Данзо. Ее отца оябун уж очень ценил, так что она, можно сказать, родная всему Хакэн-каю. Девчонка много лет отсутствовала — вероятно, ее прятали заграницей, а теперь она вернулась, но я не знаю подробностей. — Ямато, судя по всему, было жутко любопытно, поэтому он смешивал догадки с фактами, лишь бы вывалить как можно больше информации. — За последний месяц за ней было две слежки, к счастью, вовремя обезвреженных, и охрану усилили. Но ты знаешь, наши братья — никудышные охранники, а чтобы не тратить ресурсы на девчонку, приставили к ней только тех, кто крупно накосячил или кому надо было скрыться, так что компания там не внушает уверенности в завтрашнем дне. — Ямато развел руками. — Ты поможешь ей прятаться и заодно построишь лентяев, которые думают, что легко отделались. — Две слежки и отряд телохранителей? Она там что, из золота? — пробормотал Саске, впрочем, риторически, не сильно интересуясь ответом. Его несколько удивлял факт, что о такой драгоценной принцессе еще не говорили на каждом шагу, ведь отпрысков лидеров знали все. Никаких мероприятий и новостей, связанных с ее приездом, не было; по поводу причины слежки Ямато тоже замялся, не в силах ответить. Его наставник, как и Саске, ненавидел чего-то не знать, информация была для него одним из видов оружия — но также и развлечением. Ямато даже в своем почтенном возрасте обожал собирать сплетни и домыслы. Поэтому он просто раздраженно отрезал, наверняка также, как отрезали ему на аналогичный вопрос ранее: — Знаешь, не твоего ума дело что там было. Просто собирай вещи и благодари богов за этот шанс. И на стол перед брюнетом с глухим хлопком приземлилась небольшая картонная папка. Саске потянулся, открывая содержимое: информация по составу отряда и самого объекта, девушки по имени Харуно Сакура. Справка о последней, правда, не доходила даже до середины страницы и не содержала фотографии. Тем временем Ямато встал с явным намерением покинуть хозяина квартиры. — Заеду за тобой завтра в районе семи утра. Пожалуйста, не бери свой армейский набор, — тут же поморщился он. — Ты будешь жить с ней и с ее охраной в хорошем загородном доме, там домработница даже есть. Я позабочусь о квартире, пока тебя нет. — А где она живет? — с подозрением в голосе поднял голову Саске. — В Нагоя, — улыбнулся Ямато и тут же повернулся спиной, подчеркивая, что никаких недовольств слышать не желает. А у Саске они тут же возникли: Нагоя! Триста с хреном километров от Токио! Учиха потер переносицу, пока Тензо с наспех брошенным прощанием закрывал за собой тяжелую дверь, сбегая до того, как кохай сформирует подходящий поток ругательств на его почтенную голову. Аники прекрасно знал, как Саске любит и ценит свое одиночество, пусть и находил это ненормальной, даже психически нездоровой чертой. Впрочем, все японцы, особенно состоящие в группировках, одержимы идеей общности и «нормальности», не считая, что отклонения от их нормы в принципе могут существовать. Вряд ли это он подсказал боссам подходящий способ досадить Учихе; скорее всего, они даже не догадывались, насколько умело им удалось показать Саске его место, тыкнуть в эту вонючую подстилку, как щенка. Ведь истинная причина поиска одиночества состояла не в отдыхе от раздражающих головорезов; уединение питало мысль, что Саске все еще принадлежит себе, а не системе организованной преступности. К счастью, никто пока не представлял в полной мере, насколько сильно Учиха презирал якудза, и как многое готов был отдать, чтобы все начать сначала. Чтобы никогда не видеть верениц черных пиджаков уважаемых людей, грубых, лишенных морали и совести бандитов и их грязный мир; не чувствовать власть, которой эти животные наслаждались, сгибать спину перед боссом или самому видеть согнутые спины солдатов-шестерок. Чтобы оставить кровь на белой рубашке в кошмарах. Но вместо этого он будет заперт с неумелыми пройдохами и неизвестной мафиозной принцессой. Саске — хренов везунчик. Ему Ад уже не нужен — он и так нашелся на земле, и до попадания в самое его пекло осталось меньше суток. Спустя час после ухода Ямато, приняв душ, прибравшись и перекусив, Саске расположился в старом кресле с бутылкой холодного пива и принялся пролистывать многочисленные досье, то и дело возвращаясь к данным о Сакуре. Черноволосая голова все еще была полна подробностей выполненного сегодня убийства, и пускала внутрь себя новую информацию неохотно, требуя отдыха, коим вовсе не являлась неожиданная смена специальности. Конечно, на Учиху полагались чуть сильнее, чем можно было бы полагаться на простого исполнителя, доверяя ему расследования, снабжение людей оружейными ресурсами, тренировки, стратегии, порой целые операции против отрядов противника. И воевать было с кем. Группировка Хакэн-каи, конечно, была одной из старейших из послевоенных криминальных сообществ, всегда держалась в числе лучших (или, вернее, худших, учитывая предмет соревнования), но это не значило, что в их истории не было кризисов. Чем сильнее и влиятельнее они становились, тем большее сопротивление встречали на своем пути. Начиная с рэкета, они поднялись на международный уровень, одними из первых начиная заключать договоры с зарубежными синдикатами или даже внедряя своих людей на земли Кореи, Китая, Юго-Восточной Азии, Индии. Потом триады* вытеснили их, заставив сконцентрироваться на внутреннем рынке, но в Японии было на чем поживиться так, что остальные могли лишь завидовать и безуспешно протягивать руки к чужому богатству. Финансовые потоки лились в карманы якудза из многочисленных сфер, среди которых на первом месте были манипуляции бизнесом, вымогательства, контрабанда и все тот же старый добрый рэкет, вылившийся в форму содействия политическому руководству страны. Саске знал обо всем понемногу. С каждым новым успешным заданием, в которое он бросался без страха за свою жизнь, Учиха зарабатывал себе репутацию верного, бесстрашного, но самое главное — умелого капитана этой армии. Здесь никого не интересовала его история; у каждого за спиной были скелеты в шкафах, делиться которыми никто не спешил. У Саске это была невозможность осуществлять законную деятельность на территории почти всех стран из-за чертовой судимости о незаконном обороте оружия и покушении на брата, а также из-за справки с диагнозом «посттравматический синдром». Этого было достаточно, чтобы решить, что Учиха пригоден для криминала. Фамилия его семьи не забывалась, компания, основанная еще до рождения его отца, оставалась одним из сильнейших игроков на рынке недвижимости, но Саске больше не имел к ней никакого отношения. Он даже не получил приглашения на похороны дядюшки Обито, последнего Учихи на посту генерального директора этой конторы, что разбился в автокатастрофе два года назад. Поэтому не то чтобы Саске хотел оставить прошлое позади — скорее, у него никто не спрашивал. В любом случае, Саске продолжал машинально листать полупустые страницы, развлекая себя перед сном мыслями о девушке, которую ему предстояло охранять. Загадочная племянница Данзо была настолько важна, что записана была под другой фамилией, нежели отцовская, и информация о ней скрывалась даже от тех, кто работал на нее. Возраст (двадцать пять, на семь лет младше Учихи), образование (специальность: клиническая психология, почему-то в Гуанчжоу) и последнее место работы (бариста в маленьком домашнем кафетерии, наверняка с теплой выпечкой и тихой музыкой, судя по фотографиям в интернете, которые нашел Саске; место почти сказочное и с борёкудан* никак не связанное). В итоге имелся запутанный вывод: ответственные за девчонку боятся утечки любой информации о ней, приставляют целый небольшой отрядик телохранителей и безупречного киллера для командования всей этой ватагой; скрывают даже от собственных людей и не сообщают, кто и зачем за ней охотится. А ведь это главное в планировании защиты объекта, если Учиха еще вспоминал курс охраны из университета. Впрочем, факты о Сакуре были настолько скучны, что если бы не отсутствие логической цепочки между данными, Саске счел бы их за ложь (ведь ложь — она всегда самая продуманная). И тогда не удивился бы, узнав, что Сакура не имела ни образования, ни работы. Всех имеющихся в группировках якудза девушек Саске делил на две категории: шлюхи и пацанки. В первой были ультра-современные гяру* с бронзовой или, наоборот, отбеленной кожей, сексуальным образом и модифицированными не всегда в лучшую сторону лицами, с занятостью в виде заработка быстрых денег и столь же быстром их прожигании, а также проститутки и хостесс в кабаре*. Во второй: сильные женщины, которым только члена между ног не хватало, чтобы стать полноценным мудозвоном, зачастую оказывающиеся свирепее и опаснее, чем мужчины; даже будучи красавицами, они считали принадлежность к женскому полу недостатком, так что за любое замечание по поводу их внешности ты получал в глаз. При этом у обоих типов отсутствовало образование выше старшей школы. А учитывая, что боевым амазонкам телохранители были не нужны, оставался только второй вариант: его пихнули в няньке какой-то провинциальной фифе, на которой Китай наверняка оставил свои лучшие метки: громкость, нахальство и нечеловеческая пластика. Жаль, что не было фотографии, подумал Саске, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. Его такие девочки не привлекали, конечно, но других в его распоряжении не было. Любая приличная девица бежала бы от него со всех ног, и, честно говоря, Учиха бы ей только рукой махал вслед, приговаривая, что поступает умно. Поэтому одинокими ночами, когда уж сильно чесалось в одном месте, он шел к истосковавшимся по вниманию хостесс из подконтрольных клану баров, которые всегда были готовы провести пару часов в отеле с ним просто за то, что он красивый, не жестокий и хорошо платит за выпивку (и, если они хотели, за кокаин). Но каждый раз, когда терпкая пелена похоти спадала, выпущенная в презерватив, и он смотрел в потолок, закуривая в полной тишине сигарету или любезно предложенный косяк травы, Учиха уныло размышлял, как докатился до продажной любви, но понимал, что лучше так, чем отношения с чем-то, что будет испорчено от его рук. Да, Саске не слыл сердцеедом, вопреки подколкам его ближайшего соратника, Хозуки Суйгецу, и нескольких других товарищей, которые регулярно распускали слухи, что Учиха из смущения прячет от них своих подружек. На самом деле прятал он только забытую банку лекарств по старому рецепту, страшные кошмары по ночам и диагнозы в медицинской карте от психотерапевта армейского лазарета, в которые, к счастью, никто не заглядывает при приеме на работу в убийцы. Нет у Саске девушки. У Саске руки в крови (даже если она вся давно смыта в очередную канализацию), холод в глазах и черная дыра вместо вырванного из груди сердца. О том, что он, возможно, ошибся в своих рассуждениях, и безликая вишня вовсе не была принцессой, Саске подумал, когда они с Ямато уже выезжали из Токио на тонированном седане. Учиха вообще планировал чутка вздремнуть все четыре с лишним часа пути, но резкий крик начальника не дал ему даже закрыть глаза. — Что значит сбежала?! — Ямато, держа одной рукой трубку у уха, другой резко вывернул руль, заезжая на обочину, чтобы затормозить. Саске слегка выбросило вперед, и он нахмурился, прислушиваясь к чужому разговору. — Ой, идите нахуй! Вы как себе это представляете?! Мы же только что выехали! Нам ехать четыре часа! Кажется, миссию по поиску только что попытались повесить на них, чем вызвали у Саске саркастичный смешок и желание закурить; пришлось открывать окно, потому что выходить из машины и пропускать разговор не хотелось. И почему, кстати, «сбежала», когда более вероятной кажется версия похищения? Разве что Харуно своевольничает не впервые, судя по тому, что Ямато уже бойко рассуждал о возвращении блудного объекта, не потратив ни секунды на удивление. Значит, девчонка, может, не принцесса, а какой-то особый вид дуры. Капризной дуры. Ну, или как припечатал Ямато, как всегда цепляя весь смысл парой выразительных слов: — Истеричная сука. — Высказавшись, Тензо от души кинул телефон в нишу на приборной панели и, крепко схватив руль, резко дал назад, возвращаясь в поток движения к выезду из столицы. — Что они будут делать? — флегматично поинтересовался Саске, выпустив дым за стекло. — Бегать как угорелые по всей префектуре, вот что. Недоумки. — Ямато не отрывал взгляда от окна заднего вида, выезжая обратно на полосу. — Но к нашему приезду должны найти. Ты пересядешь за руль и заберешь ее в городе, а то ее упустят во второй раз. С Данзо, к сожалению, познакомишься потом. В голосе наставника была досада: он рассчитывал произвести на кумитё префектуры Айти впечатление и оставить его расположенным к Саске, что обеспечило бы последнего поддержкой в любых новых интригах внутри клана, но брюнет лишь пожал плечами, не признаваясь, что именно дело, а не очередной бронированный пиджак, интриговало его все больше и больше. Япония — страна сравнительно небольшая, но если в Токио было солнечно, то Нагоя встретила гостей затянутым в серые облака небом, как будто предприятия города сжали этот промышленный центр страны в своем кулаке. Однако даже сквозь ровный свет преддождевых сумерек летняя зелень близлежащих гор подсвечивалась ярким пятном и как будто специально вторила малярной раскраске оград и неприхотливым узорам вывесок. Бетонные бока моста, под которым остановился Ямато, тоже были выкрашены в пыльный цвет бирюзы, возвышавшийся над бесконечным асфальтом дорожной развилки, и это было единственной достопримечательностью, которую Саске мог увидеть сегодня. Они остановились за одной из опор, прямо напротив другого тонированного автомобиля, не пытаясь маскировать характер встречи: редкий любопытный сунет нос в это скрытное местечко. И все же Саске не стал выходить из автомобиля, когда Ямато размеренной походкой направился к той машине, а просто перелез на водительское сидение с присущей ему ловкостью. Не прошло и минуты после этого, как с другой стороны улицы появилась третья машина, свернувшая к ним и остановившаяся почти вплотную за Саске, бампером едва ли не цепляя квадратный багажник. Он слегка повернул голову, наблюдая в зеркало, как вышедший мужчина в костюме открывает дверь розоволосой девочке, делает с ней три шага и сажает ее в машину Учихи. Серьезно, сначала Саске принял ее за пятнадцатилетнего подростка, по крайней мере до того, как она не села в машину: хрупкая фигурка, маленькие черты светлого лица без макияжа, розовые волосы до плеч в беспорядке, одежда словно с маминого плеча. Но когда Сакура перевела взгляд на Саске, в кои-то веки давшему волю своему внезапному любопытству, Саске увидел глаза взрослой девушки — и по сравнению с их изумрудным светом оттенки украшательств города Нагоя вмиг показались тусклыми пятнами в духе общей серости. Вместо плоской бледности — глубина противоречий, что разрывает каждого человека, знающего мир. Она не улыбнулась, поймав его взгляд, даже не скривилась высокомерно, как подобает дочери босса; спустя мгновение Сакура как будто потеряла интерес к новому лицу в своем окружении и отвернулась к окну. Двое людей внутри машины не обменялись ни единым словом. Саске завел мотор и тронулся с места, следуя по указанию навигатора и уезжая дальше от мегаполиса. Хотя он больше не пытался разглядеть пассажирку в зеркале заднего вида, образ девушки остался в голове у профессионального убийцы с его фотографической памятью и возникал, если скучающему в дороге Учихе требовалось сверить данные. В Сакуре не было ни капли вульгарности, свойственной всем, кто имел отношение к японской мафии; она не вписывалась в две категории, выведенными Учихой, и не была похожа на капризную дуру. Девушки «кланов» рисовали на глазах угрожающе острые черные стрелки, накачивали губы или меняли их очертание в привлекательные кошачьи ухмылки, исправляли носы. Носик Сакуры, маленький и тоненький, не выглядел сделанным, да и в остальном она была натуральной, если не сказать — простой. В ней не было красоты роковой дивы с выразительными чертами, даже особенность на ее лице было не выделить; про таких не говорят, что они запоминаются, но ее красота была сбалансирована и притягивала взгляд незамысловатой чистотой. Маленькие, поджатые, но наверняка припухлые губки, простая стрижка с явно сильно отросшей челкой, то и дело падавшей на лицо. Ее можно было бы даже назвать трогательной, если не думать о том пронизывающем холодном взгляде, что был брошен ему в ответ. Саске, конечно, не то чтобы проникся, но понял его весьма хорошо: этот взгляд был способен поспорить с его собственным, не менее эффектным. Хотя по его скромному, едва пришедшему и тут же забытому как ненужное мнению, лицу Сакуры больше бы подошла улыбка: застывшим оно было похоже на скульптуру, прекрасную, но обезличенную и искусственную. И когда девушка позволила движению чуть-чуть оживить лицо, его мысль подтвердилась, но не укрепилась, отвлекшись на новое наблюдение. Потому что Саске начали пронизывать внимательные, заинтересованные взгляды украдкой, как будто маленькие безболезненные укольчики иголкой. Саске невольно напрягся, ожидая продолжения — вопросов, разговора, но их не последовало; принцессу, кажется, не волновали такие мелочи, и она только быстро переводила взгляд обратно в окно, едва понимала, что была поймана, и делала самый отсутствующий вид на земле. Так прошла большая часть поездки, и когда до дома оставалось примерно каких-то двадцать минут, желание покурить стало невыносимым. Саске, затормозив у светофора, достал пачку сигарет. — Эй, — грубовато позвал он девушку, что пару секунд назад снова отвела глаза от его отражения в зеркале заднего вида, уверенная (или бессовестно делавшая вид), что не попалась, и помахал пачкой. — Ты не против? Сакура наконец-то взглянула на него прямо, уставилась на сигареты абсолютно непонимающе, и столь же недоуменно вернула взгляд в устремленные на нее темные глаза через зеркало заднего вида; маленькие губки чуть дрогнули, словно желая задать вопрос, но в последний момент розоволосая спохватилась и приняла снова безразличное выражение, качнув головой. — Делайте что хотите, — ответила она. Если в ее фразе и была едкость, то ее горького вкуса Саске почти не почувствовал. Равнодушие в нежном голосе, тихий звук которого было легко упустить в шуме мотора и выпустить в приоткрытое рядом с водителем окно, пусть и смутило, но по крайней мере развязало Саске руки, и тот вскоре с наслаждением сделал затяжку. — Довольно опрометчивые слова, не находишь? — хмыкнул он, выпустив дым в приоткрытое окно, но Сакура сделала вид, что не слышит его, продолжая смотреть на пейзаж. На этом попытка завести разговор, на радость необщительному Саске, провалилась. Мужчина немного нахмурился, заехав на пустую площадку перед коттеджем, затерявшимся в пригородных лесах. Его недовольство касалось, разумеется, не большого и роскошного с виду двухэтажного дома в западном стиле из серого кирпича, отделенного от буйства природы высоким каменным забором, а пустоты подъездной дорожки за занавесью автоматизированных железных ворот. Обычно даже мелкого авторитета встречала шеренга подчиненных, готовая выражать почтение; что уж было говорить о племяннице кумитё, навстречу которой должны были выстроиться ее телохранители. Однако во дворе стояла только Яманака Ино, недовольно переминаясь с ноги на ногу. Ее досье, как досье и остальных пяти охранников, было в папке, переданной Ямато; и так как в отряде была только одна девушка, ошибки быть не могло. В отличие от Сакуры, Яманака всем своим видом напоминала настоящую гяру: высветленные волосы, заметный макияж, яркие губы и подкачанная фигура, не спрятанная даже за некием подобием делового костюма, обязательного для определенных классов и занятий их «семьи». Бывшую хостесс одного из самого дорогого клуба Токио включили в состав команды не за боевые навыки, а ради того, чтобы не запирать Сакуру в одном доме с пятью (а теперь уже шестью) мужчинами и предоставить кого-то, кто сможет решить деликатные вопросы вишневой принцессы. Но даже такой профан в тонкостях человеческого общения, как Саске, мог сразу же сказать, что доверительных отношений между девушками явно не сложилось. Ино, вопреки протоколу, даже не открыла дверь для объекта охраны, а остановилась как вкопанная, во все глаза разглядывая вышедшего из машины Учиху. Он поправил полы собственного пиджака, смеряя Яманаку ожидающим взглядом, но когда та не шевельнулась, Саске, выдохнув раздраженно, сам потянулся и открыл дверь для совсем не удивленной такому раскладу Сакуры. Розоволосая тоже не бросила ни единого взгляда ни на Ино, ни на Саске, с легким изяществом кинозвезды покидая салон автомобиля и направляясь к дому. Мужчина же, ненавидевший чувствовать себя прислугой, слишком громко хлопнул дверцей машины, бегло осмотрел периметр дома и поспешил вслед за Харуно. — Учиха Саске-сан! — раздался рядом женский голосок, и брюнет едва заметно нахмурился. Ему не нужно было смотреть в сторону, чтобы убедиться, что Яманака Ино шла теперь с ним в ногу. — Как я рада вашему приезду! Настоящий профессионал из Токио! Меня зовут Ино, и мы с Вами теперь на одном задании. Я так много слышала о вас, вы обо мне, наверное, тоже? Нам надо сотрудничать, чтобы показать остальным, как надо работать! Эти оболтусы совсем от рук отбились! — Глаза на объект, Яманака, — холодно прервал ее Саске вполголоса, ускоряя шаг: Сакура уже вовсю толкала железную входную дверь, переступая порог дома. — Для тебя — Учиха-сан. Внутри коттеджа, сразу после прихожей, где вошедшие оставили обувь, располагалась светлая гостиная, соединенная со столовой, и присутствие пяти молодцов неопределенного рода занятия даже при всех усилиях домработницы оставляло след на когда-то журнально изысканной обстановке жилища. Мебель была сдвинута хаотично, на спинках валялись вещи, столы были завалены хламом вроде коробок из-под еды или оставленными дисками с фильмами; а гости, что хозяйничили в доме своего кумитё, стояли в ожидании прибывших, поправляя воротники на мятых светлых рубашках. И их взгляды приклеились к Саске с той минуты, что он переступил порог дома. В воздухе повисло ожидание, балансировавшее на грани между двумя мирами, выбирать которые предстояло Саске: либо он вливается в этот коллектив грандиозных ленивцев, либо… — Меня зовут Учиха Саске. Самый младший заберет багаж из машины. Самый старший проведет экскурсию. Через три минуты собрание у точки наблюдения. Вопросов нет? Выполнять. Его подмывало с порога устроить разбор полетов — выяснить причины расхлябанной дисциплины и снести пару безмозглых голов, начиная с той хвостато-блондинистой рядом с собой. Но собственная, если честно, все больше болела, соображая медленнее обычного со ставшего ему родным другом легкого похмелья (после пива у него по традиции вчера пошло дешевое саке из банки), и новая, совершенно непривычная обстановка отказывалась вставать в стройную картину. Может быть, в другой раз он бы подумал, прежде чем чинить свои порядки с порога и начинать общение с негативной ноты, но меньше всего обычно Учиху волновало чужое мнение о себе. И уж точно он разделял мнение Ямато, что страх — лучший инструмент наведения порядка в чужих головах. Особенно в таких несимпатичных. Полутемную комнату на втором этаже освещали только голубовато-зеленые экраны больших мониторов. Аскетичная обстановка состояла из рабочего стола с экранами для наблюдения, придвинутого к нему стулом на колесиках, да старого дивана с продавленными сидениями в дальнем углу. Саске остановился, мельком заглядывая в изображения с камер: они охватывали весь дом, кроме жилых комнат и ванн. В голове он сделал пометку к списку важнейших задач — проверить слепые зоны; к охране объекта здесь не относились с большим энтузиазмом. В первую очередь начать стоит с периметра вокруг коттеджа — территории, что должна была играть роль рва вокруг крепости. А уж тому, кто проникнет в укрепленный замок принцессы, они организуют достойный прием. Мимо Саске не проскользнет ни мышь, ни король, ни сама принцесса. Старший, по имени Мизуки, все это время наблюдал за брюнетом с мрачным неодобрением. Враждебность к незнакомцам, пусть они и принадлежали твоему клану, была распространенным делом в якудза, и Саске было не привыкать к агрессии, даже молчаливой, так что его едва ли трогало это обстоятельство. Закончив осмотр и развернувшись к парню, Учиха спросил, как ни в чем не бывало: — Кто здесь был за главного раньше? — Ну, я, — буркнул Мизуки, скрестив руки на груди и крепко устанавливая ноги на ширине плеч. Ростом светловолосый парень был едва ли не выше самого Саске и в ширину почти такой же, так что Учиха без проблем читал бесхитростный язык тела этого мужчины: он пытался давить и запугивать, демонстрировать уверенность и занимать побольше пространства. Учиху тянуло усмехнуться и ответить на брошенный ему вызов, но лицо его даже не дрогнуло, а руки остались лежать в карманах брюк. У Саске не было слабости перед чувством азарта, только привычка ставить на место борзых ребят, но сейчас именно такие они ему и нужны были. Ткнуть его в свои ошибки Саске планировал на предстоящей планёрке, а пока было несколько других интересующих его вопросов. — Ты участвовал в предотвращении прошлых нападений? — Да, я и товарищ мой, Соба. — Остальные? — Как и ты, — собеседник гадливо усмехнулся. — Сосланы сюда за что-то недавно. Саске сжал челюсти. «Недоумок», добавил он в голове, едва удержавшись от произнесения этого вслух. Их всех здесь стоило всерьез подучить манерам. — Это верно, сосланы. И ваше наказание начинается прямо сейчас, под моим присмотром. Мизуки фыркнул, но возразить не решился. — Коммуникация? — Чего? — скривился светловолосый, окончательно убеждая Саске, что он имеет дело с идиотом. — Кто контролирует отряд из дома? — едва ли не по слогам протянул тот. — Как осуществляется связь с кумитё? — Шикамару, — после легкой заминки ответил Мизуки, который теперь пытался подбирать достойные ответы. — При боссе служит. Он домработницу нанял. Звоним ему, если что. Картина вырисовывалась для Учихи более чем ясная: на Мизуки с самого начала никто не ставил, как на лидера, и ни сведений, ни коротких путей к боссу не предоставляли. — Информация о нападавших есть? — Нет. — Он едва переменился в лице, собираясь сказать Учихе что-то действительно приятное (гадливое, понял Саске до того, как он добавил): — Босс делится информацией о Харуно-сан только с узким кругом людей. Саске уловил его оскорбительный намек: Мизуки уже второй раз пытался равнять прибывшего на роль начальника мужчину с остальными, и вряд ли это было сожаление об упущенной власти. Но было за этим что-то, вторившее словам Ямато, пролетевшим над полупустой страницей досье Сакуры: информация приобретает вид нематериальной выгоды, дарованной тому, кто схватит эту эфемерную ценность. Саске прищурился, прикидывая, догадался ли Мизуки сам, что сведения просто не доносились до их захолустья, или, с самого начала вовлеченный в операцию, он знал, что сведения намеренно сдерживаются? Учихе так и не успели передать никаких инструкций относительно допустимых рамок известности; наверное, рассчитывали на его известную всем молчаливость и нежелание сближаться с людьми. А может, наоборот, планировали через него сплотить группу, объединенную перед лицом неизвестности лишь этим тонким знанием о самом существовании Сакуры, и больше никогда не выпускать их из виду. В таком случае Мизуки только что нарушил планы своих боссов, потому что Саске точно не планировал ни с кем работать, пока не разузнает ситуацию самостоятельно, пока не разбавит мутную воду и не увидит за нею дно. — Я услышал тебя, — он кивнул, нахмурившись. — Однако без понимания врага мы не в состоянии будем защитить ее и защититься сами. — Главное — сидеть тихо и не высовываться, — возразил Мизуки. — Главное — служить клану, а не своей лени, — парировал Саске, делая угрожающий шаг по направлению к собеседнику. — Я не шутил, когда сказал, зачем я здесь. Мизуки опустил голову, угрожающе впившись в Саске взглядом. Тяжелое дыхание вырывалось у него через нос, раздувая ноздри, и Учиха был готов к тому, что тот его сейчас ударит или по крайней мере грубо обзовет. Но иерархические понятия еще не выветрились из тупой головы, и он прикрыл глаза, делая наклон головы примирительным жестом, пусть это и стоило ему видимых трудов. — Дисциплина — основа порядка, — продекламировал Саске одного из своих прежних военных командиров и взглянул на циферблат наручных часов. — Я сказал через три минуты, а прошло почти пять. Неужели твои идиоты настолько забыли, что такое работа, что дорога сюда им… Саске перебил хлопок двери, впустивший в кабинет запыхавшуюся Ино, тут же склонившуюся в извинениях. Мужчина скользнул взглядом по ее лицу, отмечая новый яркий оттенок помады на пухлых губах и лишнюю расстегнутую пуговицу, показывающую ключицы под загорелой кожей, а в наклоне — и кое-что больше. Однако равнодушие на его лице не поколебалось от соблазнительного зрелища. Ино была не первой, кто вооружался лучшими своими достоинствами и целился в Саске; к сожалению для них, его давно нельзя было возбудить так просто. Собрание, не обещавшее пройти гладко, едва ли оправдало даже самые скромные и робкие надежды Саске. И чем мрачнее становился Учиха, тем меньше говорили вверенные ему подчиненные. Брюнет не был коммуникативным человеком, не любил тянуть щипцами из людей слова — причем как в переносном, так и прямом смысле, хотя на его памяти пытки были самым эффективным способом узнать правду. Но мучить своих было как минимум не этично — даже если чертовы якудза не знали такого слова. В конце концов, он — не один из них, напомнил себе Саске. Он — жертва обстоятельств. Он — жертва чужой тупости, вынужденная слушать оправдания и заикания вместо отчетов о ежедневных мероприятиях для защиты объекта или ответов на вопрос, какого черта она сбежала. — Вы нормально мне объясните, как это произошло? — Саске начинал раздражаться, и хотя его голос почти не повысился, лишь звенел на ударениях, люди перед ним явно пытались чуть-чуть убавить в росте. Учиха медленно выдохнул. На самом деле, он знал ответ на этот вопрос: Ямато по дороге пересказал ход событий с чужих слов, и стоило отдать должное Сакуре: она проделала работу с подозрительным мастерством. Девушка знала покрытие видеонаблюдения на территории, потому что ее силуэт мелькнул лишь на нескольких записях; она не надела ни одно из ее любимых украшений, в которые были встроены маячки, оставила дома даже карту со сбережениями, умудрившись прихватить из чьей-то верхней одежды пачку наличных; и от дома она шла с такой уверенностью, быстро свернув за высокий забор вне поля зрения охранников, что иной бы даже не сразу понял, что ее тут и быть не должно. — Хорошо. Как часто она сбегает? — Нечасто, — быстро ответила Ино, как будто их это оправдывало. — Она переехала-то сюда месяц назад из-за соображений безопасности. — Где она жила до этого? На его вопрос, заданный ради эксперимента, блондинка только беспомощно пожала плечами; остальные переглянулись. Саске сдержал очередную вспышку беспомощного раздражения. На их месте он давно бы разузнал об объекте все, что мог, но, судя по увиденному, они не просто не интересовались Сакурой, а воспринимали ее посторонним человеком в этом доме. — Почему она вообще сбежала? — Когда даже после этого вопроса в комнате продолжала царить тишина, терпение Учихи начало сдуваться, как воздушный шарик. Поэтому он спросил прямо, надеясь на силу провокации. — Вы плохо с ней обращаетесь? Естественно, все шестеро возмущенно замотали головами. — Это она к нам несправедлива! — воскликнул кто-то позади, чем привлек к себе внимание Саске. Брюнет подавил довольную ухмылку: он явно нашел больное место коллектива. — Пока что я видел обратное, — произнес он, покачав головой. — Вы явно игнорируете ее и порядки, которые поклялись соблюдать, присоединившись к Хакэн-каи. — Медленными шагами мужчина принялся прогуливаться вдоль шеренги подчиненных. — Нарушения внешнего вида. Эти рубашки явно ждали лучших времен в куче одежды, а вы должны быть деловыми и представительными, а не похожими на безмозглых бандитов, — «кем вы и являетесь», — фыркнул про себя Саске, но не договорил фразу. — Весь дом, являющийся собственностью вашего босса, а значит, и его племянницы, превращен в один большой срач, и мне кажется, вовсе не Харуно оставила коробки пиццы перед телевизором и завалила одеждой стиральную машину. Но и это не все. Нарушение своих обязанностей. Вы расслабились, зажив в этом доме, и целыми днями смотрите телек, думая, как вам подфартило, вместо того, чтобы делать свою работу. Наконец, нарушение дисциплины. Никто из вас даже не поприветствовал родственницу своего босса, когда она приехала. — Тяжелая ладонь Саске опустилась на плечо одного из мужчин и тот, кажется, даже чуть-чуть присел. — Вам спину согнуть набитый чипсами живот мешает? Так мы мигом разгрузим его тренировками, в которых я знаю толк. — Монотонный голос брюнета действовал не хуже, чем крик, а сам он выдержал паузу, сделав шаг назад и установившись перед отрядиком в источающей уверенность и угрозу позе, с ногами на ширине расправленных плеч и оттопыренными карманами брюк, в которых утопали сжатые кулаки. — За определенные заслуги многие из вас были признаны достойными доверия, вам оказали честь, дав допуск к этому заданию. Но никто из вас не предпринял никаких действий для того, чтобы выполнить его. Поэтому с настоящего момента любой ваш шаг, недоноски, будет регламентироваться мною. Ни одна зона дома не должна ускользнуть из-под вашего надзора, и за камерами будет установлено круглосуточное наблюдение. Время перекура сокращается до пяти минут раз в три часа, и больше, чем по двое, никто не выйдет. — Послышались горестные, едва подавленные вздохи. — Во сколько обед? — В три часа, — послышался ответ, и Саске взмахнул рукой, поднося наручные часы к свету, сверяясь со временем. — Полагаю, вы уже успели отожраться, — хмыкнул он, вспоминая коробки пицц. — Поэтому, Яманака, справься у Сакуры, желает ли она отобедать, пока остальные приводят дом в порядок. Ужин назначаю в семь, заодно проведем общее собрание с участием объекта. Вопросы? — Она не ест с нами, — фыркнула Ино. — В смысле? — В прямом, — девушка недовольно сложила руки на груди и подняла светлые глаза на Учиху. — Вы еще не поняли? Харуно Сакура нас всех здесь презирает.*** ПРИМЕЧАНИЯ
*Аники — досл. «старший брат», обращение, почти аналогичное русскому бандитскому «братан», адресовано ближайшему наставнику или тому, кого ты уважаешь и ставишь выше себя. *Канто — регион в Японии, куда входят центральные и столичные префектуры. Кансай — также регион, куда входит и префектура Айти со своей столицей — Нагоя, четвертым по величине городом Японии. *Кумитё — глава одной из ветвей клана якудза. Сам клан чаще всего представляет из себя что-то вроде «группы компаний», куда входят различные локальные управления с разными кумитё (аналогично «капореджиме» итальянской мафии), подчиняющиеся главному «крестному отцу» — оябуну (досл.яп. «приемный отец»). В японской традиции два иероглифа могут обозначать группировку — «гуми (куми)» (досл.яп. «группировка») и «кай» (досл.яп. «общество»), поэтому в терминологии легко запутаться; например, в Ямагути-гуми, крупнейшей банде якудза в Японии, оябун зовется «кумитё», по данному иероглифу. Однако здесь они называют себя «кай», а подконтрольные образования носят статус «гуми». При этом «кайтё» обычно имеет устоявшееся значение офисного руководителя в компании, поэтому верховодного якудза я обозначаю исключительно как оябун. *Кохай — «младший товарищ», противоположность семпаю; обращение подчеркивает и превосходство семпая (который не дотягивает до «учителя»), личные дружеские отношения между ними и — важно — преемственность. *Оябун — см. предыдущие примечания. *Триада — традиционное название организованной преступности в Китае, аналогично японским якудза. *Борёкудан (досл.яп. «жестокая банда») — то же самое, что якудза. Именно так в официальных документах и медиа называют японскую организованную преступность, в то время как историческое «якудза» остается литературным и разговорным словом. Вошло в обиход во 2-й половине XX века благодаря полиции, пытавшейся избавить якудза от привлекательного ореола романтичности. *Гяру — от японского искажения английского слова girl, субкультура, процветавшая в 90-00-е, которая вскоре стала ассоциироваться с бандитками, потому что приличные японские девушки так выглядеть не могли. Для них характерна чрезмерная забота о западной гламурности своей внешности — короткие юбки, автозагар, высветленные волосы с начесом, сексуальный образ, позже — большое количество пластики. *Хостесс в кабаре — речь идет об особом виде японского развлечения в виде бара, где красивые девушки развлекают посетителей беседой и услужливым обращением. Эти бары достаточно дорогие за счет дорогущей выпивки, которую ты обязан заказывать как для себя, так и для девушек (которых за одним с тобой столиком может быть несколько), и хотя хостесс вовсе необязательно спать с клиентами (и вообще пристающих клиентов всегда выводит охрана, а в баре поддерживается изысканная атмосфера), часто они это делают для поддержки постоянной клиентуры. Поэтому для девушки работа там не считается пристойным занятием, а для мужчины посещать такой бар тоже в большинстве случаев зазорно. Как и любая торговля людьми, большинство таких мест контролируется организованной преступностью; в зависимости от добросовестности «крыши» бар может докатиться и до настоящего борделя. В аниме чаще фигурируют мужские аналоги, называемые хост-клубами, например, «Оуран Хост Клаб» повторяет такую модель развлечения; и в реальной жизни в мужских клубах тоже расцветает проституция и альфонсы подыскивают себе жертв.