Глава III. Летняя простуда.
В коридоре их старого родительского дома стены были выкрашены в персиковый настолько бледный, что казалось, будто это белый плавится под жаром ржаво-коричневого ковра, по которому Сасори следовал за Сакурой бесшумно и быстро, настигая в считанные минуты. Харуно не пыталась ускориться не потому что не боялась — она боялась так, что звенело в ушах и перед глазами плыло в этом душном тумане, как будто ее поглотил некий монстр и она заключена в его нутро, вывернутое наружу, жаркое, закольцованное, и глаза не фокусировались на пути перед собой, когда все сенсоры чувств были обращены к преследователю за спиной. Она не пыталась прибавить шагу, потому что знала — демонстрация страха вызывает у Сасори приступ бешенства, как у собаки. И она уже успела сегодня вывести его из себя. Теперь ей оставалось только держать голову прямо, когда в горле билось сердце, не кривить лицо, когда дрожали губы, небрежно размахивать руками в такт шагам на еле подчиняющихся ногах, когда внутри все держалось на тонкой соломинке внешнего спокойствия. И все же ее грудная клетка, сорвавшись с провода общего напряжения, дрогнула на очередном вдохе, когда непозволительная надежда блеснула лучиком света сквозь кровавую пелену: дверь в собственную комнату была почти рядом, она бы отделила ее от брата, но тут же испуганный свист всколыхнул все тело в судороге, когда пальцы Сасори сомкнулись на ее горле и оттеснили девушку к стене напротив; он не дал ей так легко сбежать. Под ее ногами могла бы разверзнуться пропасть, и тогда Сакура бы сочла адские костры заманчивым приглашением по сравнению с подобравшимся почти вплотную братом. Сасори ничего не сказал. Смотрел на нее, изучал ее лицо, которое тут же, стоило резкости неожиданности пройти, приняло прежнее безмятежное выражение — Сакура тренировала его перед зеркалом, запоминая миллиметры натяжения мышц, чтобы воспроизводить безупречную копию. Сложнее всего было держать открытыми глаза, не моргая: только бы не слезились, не выдавали ее, лишь хрустальным зеркалом отражали бы лицо китайца, не давая ему услышать бурю за клеткой ребер. — Если те отморозки с пушками напугали тебя так сильно, то ты, похоже, не знаешь, чего действительно стоит бояться. Я могу показать. Сасори не шептал, но говорил вполголоса мелодичным тенором, не по-мужски высоким, почти мальчишеским; такими голосами Бог награждает ангелов, чтобы они пели в церкви светлые псалмы, так каким обманом этот прекрасный серафим попал к Дьяволу? Взгляд его полумертвых рыбьих глаз не покидал ее глаза; ореховые, у Сасори они вторили цвету отмытой крови, окружающей ее по жизни, и Сакуре показалось, что густые капли выступили в районе карниза, медленно просачиваясь внутрь коридора. Она хотела сказать что-то, возразить, но, приоткрыв рот, обнаружила, что не хватает воздуха, хотя Сасори даже не сжимал ее шею — лишь придерживал у стены. Однако его рука казалась живым камнем, тяжелым гранитом, о который бьется сердечная жилка на шее, выдавая розоволосую с головой. Если она скажет «не надо» — он точно сделает именно то, чего она попросит не делать. Если скажет «вперед» — он все равно воспользуется приглашением. Поэтому Сакура крепко сомкнула губы, борясь с искушением сглотнуть, и прижала язык к сжатым зубам. — Мне противно, когда ты дрожишь, — продолжил Сасори, и Сакура напрягла все тело, каждую мышцу, чтобы прекратить судорогу и призвать себе на помощь спокойствие. — Быть частью клана Дракона восточных морей — это значит оправдывать его имя, а не прикрываться им. Если увижу твои слезы — я обижу тебя еще сильнее. Таким тоном с безразличной угрозой, какой у него был сейчас, обычно отсчитывают секунды до взрыва, но Сасори пока только заводил таймер. Он говорил это не в первый раз, но Сакура знала, что он не повторяет дважды без нужды и не предупреждает перед первым выстрелом. Его слова — это свист и хлыст, не глубоко, но достаточно, чтобы прошить эпидермис до мяса, оставляя рваный шрам, который ни замазать, ни забыть. Он просто видит ее — читает как открытую книгу, все ее до раздражения банальные чувства для него как закуска на тарелке, порезаны тонко и выложены на обозрение (растерзание). Иногда необязательно смотреть сквозь стекло, чтобы понимать, что скрывается по ту сторону зеркала; иногда достаточно того, что тебя пытаются туда не пускать, как стеклянные глаза Харуно переставали выражать что-либо рядом с ним. Только поэтому Сакура проигрывала — и проигрывала с треском, всухую, распятая на этом банкетном столе. — Видишь? — коротко спросил Сасори и усмехнулся. — Как легко люди поддаются эмоциям! — Его торжество было горьким от разочарования, приправленным злостью, как терпким имбирем. — Ты уже моя сестра, ты на месте, за которые многие готовы отдать жизни, и уже под моей защитой. Ты уже задолжала мне, и я могу забрать то, что тебе досталось так просто. — Девушка сглотнула, прекрасно улавливая намек в словах Сасори. Он говорил о Забузе — наемнике, приехавшем работать на Сяо, и о его откровенных взглядах в сторону Сакуры, которые не ускользнули от наследника клана. Вчера Сасори сделал шаг к ней, наполовину закрывая Харуно от мужчины, и невероятно выручил ее этим, ведь против будущего, а во многом и действующего главы сильнейшей группировки гонконгской мафии пойдет только полный безумец. — Включая твою жизнь, — внятно и почти по слогам добавил Сасори. — Ты поняла меня? Сакура согласно дернула головой, превращая кивок в лихорадку. Буря билась изнутри шумными волнами, просилась наружу солёными каплями, и периодически твердь земли уходила из-под выпрямленных до выгнутых коленей ног, когда Харуно позволяла грому оглушить себя. — Очень хорошо. Ведь ты сильнее, чем ты думаешь, моя мэй-мэй*. Ты нужна мне. И я не отступлюсь от тебя. Его голова склонилась к ее в ласкающем жесте, какой бывает у диких животных — загривком о ее скулу, слишком мягкими, словно из шелковых нитей, волосами о сжатую челюсть, и Сакуре понадобилась вся ее выдержка, чтобы не отшатнуться и сохранить прежнее выражение лица. Сасори говорил правду. Он никогда не причинял вреда своим куклам, своим безликим на привязи, обладателям такого же мертвого взгляда, как у него самого. Она не хотела знать, как он ломал их — своих подчиненных, что пытали провинившихся, не колеблясь строительным молотком дробя конечности несчастных; своих любовниц, что не издавали ни звука в его спальне. Сакуре не предназначалось быть ни теми, ни другими; ее тонкое распознавание человеческих чувств на основе академической психологии, знание иностранных языков и богатый интеллект должны были помогать ей продумывать и оттачивать стратегии его следующих шагов. И потом его куклы всегда получали от него премии, будь то деньги или покровительство. Сасори имел все основания считать себя справедливым работодателем. И очень добрым братом. Сакура упрямо смотрела на дверь напротив, ведущую в ее спальню, и от неподвижности застывшего взгляда немигающих глаз та деформировалась и темнела, превращаясь в однотонный прямоугольник, чьи линии были настолько контрастными, что вокруг них образовывался цветной ореол; превращалась в символический предмет, отпечатываясь в ее голове ассоциацией. Выход казался одновременно таким далеким и таким близким; всего три шага, и их будет разделять хотя бы что-то. Сасори уважал ее пространство и не вторгался на личную территорию, переступая порог, подобно вампиру, строго по приглашению, которого, разумеется, никогда не поступало. Хотя, он и был вампиром — энергетическим, высасывающим из Сакуры не только волю к жизни, но и даже забирая желание умереть. От нее оставалась лишь оболочка — стынущая плоть с маской, а сама девушка спасала то немногое, остававшееся от нее, закрывая внутренний взор и затыкая уши своего сознания руками, как маленькая девочка. Когда страх невозможно выпустить наружу, остается его впитать, и Сакура думала, что она уже вся состояла лишь из страха. — Я не буду повторять этого урока, — елейным тоном пригрозил Сасори, убирая руку от ее шеи и делая шаг назад. — Но тебе ведь не нужно повторять дважды? Сакура оторвалась от стены, опуская взгляд вниз и отсчитывая секунды, произнося единственное слово за весь разговор, который, несмотря на отсутствие ответа, все равно был диалогом двоих: — Конечно. Диалогом Сасори и ее страха, которые чудесно друг друга понимали. — Спокойной ночи. — Спокойно кивнув на прощание, как будто не его пальцы перекрывали Сакуре доступ к воздуху секунды назад, он развернулся и зашагал в сторону своего пристанища — гостевой комнаты в доме, где они выросли, из которого он съехал пять лет назад. Сакура же, контролируя каждый шаг, чтобы не сорваться на бег, преодолела пару метров до своей двери, едва не врезавшись в нее лбом. Она не остановилась, даже когда хлопок замка отделил ее от остального мира, закрыл от чужих глаз и оставил в одиночестве. Ее тут же скосило в сторону: ноги сбились с курса, как у пьяного, равновесие было потеряно из-за недостатка кислорода в легких, Сакура растерянно прислонилась плечом к стене, теряя пространственные ориентиры. Пальцы Сасори все еще ощущались на шее, как ошейник, как цепь из сказанных им слов, что затянулась вокруг горла. Осознание тишины накатывало на нее волнами, одна сильнее другой, и на их дне притаилось темное отчаяние, как будто в комнате кто-то выключил льющееся через окна солнце. Дрожь, словно спущенная с поводка, вернулась вдвойне, и Сакура задыхалась с каждой секундой все больше, уже развернувшись, упираясь в стену кулаками, согнувшись, хватая воздух широко открытым ртом. Перед широко раскрытыми, все еще стеклянными, но уже слезившимися глазами расплывался стык пола и плинтуса, и пустота вокруг нее вдруг показалась ей недостаточной. Ноги снова понесли ее в сторону, заштормив; двигаясь вдоль стены, слепо шаря по ней руками, Сакура словно искала что-то, что подарит ей облегчение, укроет, заберет с собой, пусть это будет даже сама смерть. Упал торшер, задетый ее рукой, громкий звук заставил Харуно вскрикнуть и резко сесть на кровати, просыпаясь от ужасного сна. В ту же секунду ее пронзила мысль, что ее слышали — страх обнаружен, и эта мысль была быстрее, чем обретающаяся перед глазами обстановка ее комнаты в коттедже в Нагоя. Сакура, не помня себя, не помня ничего, кроме ужаса от того, что последует дальше, заметалась по простыням, собирая вокруг себя душный кокон из тканей, как сети, что мешали ей двигаться; лишь сумев отползти к изголовью кровати, вжимаясь в стену и вжимая в нижнюю половину лица подушку, в которую тяжело дышала, она начала осознавать, что все это был сон. Ее тело сотряслось от рыданий и, обессиленная, она упала на кровать, глуша крик подушкой. Руки до побелевших костяшек сжимали сбившееся в кучу одеяло, на языке чувствовался соленый привкус попавших в рот слез, но она не плакала — она срывала голос, выпускала то, что парализовывало ее изнутри. В голове билась мысль, что Сасори исполнял свои угрозы, даже с того света проникая в ее сны и исполняя ее худшие кошмары. Воспоминание было реальным — и там она даже не пискнула, когда уронила торшер, но собственный крик, вырывающийся против воли, сигнал для брата начать потрошить то, что в будущем стало бы его трофейным чучелом, был ее навязчивой идеей. И мгновения ожидания последствий, звенящая тишина утра, что била реальностью отплеухами по щекам, калечили ее до неузнаваемости. Хуже было то, что Сасори научил ее жизни, никогда не скрывая своих мыслей, и за этот урок Сакура была благодарна ему. Мертвечину она безошибочно различала в глазах всех, кто окружал ее, трупным запахом нести начинало через четыре дня знакомства, когда впечатление исчерпывалось, и ложь разлагалась. Обещание «не отпускать ее» совсем не лаской полоснуло по сердцу в отеческой хватке дяди на ее предплечьях, и строгий наказ сидеть в доме под охраной его людей всего лишь отдался хрустом осколков очередной хрустальной мечты о нормальной жизни и легким приторным привкусом «дежа вю». Стены уже не казались достаточной защитой, когда на нее ополчился весь мир; стены сужались вокруг нее, вызывая ощущение, что если она будет медлить — они придавят ее, как букашку, и черное отчаяние заберет себе разум окончательно, погрузят Сакуру в пучину обещанного ей ада. Как в те дни, когда у нее не оставалось сил даже приподняться на кровати, не то чтобы взять себя в руки. В иные же, как сегодня, она слишком поздно обнаруживала, что ноги ее не держат. Сакура сползла с кровати на твердый паркетный пол, стаскивая за собой одеяло, подтянула к себе колени, восстанавливая дыхание. Сердце еще билось, разгоняя горячую кровь по венам, и рвалось из груди в побег. Слова Саске о сотрудничестве даже не напомнили о себе, похороненные под отчаянным желанием спастись. Инстинкт самосохранения не знал доводов рассудка, но только он придал ей сил подняться и обвести взглядом комнату. Харуно вновь требовался план. И работавший теперь лишь в одном направлении ум подсказывал, что в этот раз лучше бежать под покровом ночи. Поднимая пальцами волосы у корней, Сакура коротко засмеялась, вытаскивая из себя этот смех кусочками, явно запаздывающими в производстве из отделения радости, что вообще работало с большими проблемами. Мысль о побеге была теплой, как притаившийся на груди урчащий котенок, которого школьник скрывает от родителей. И она хранила его несколько дней, подкармливая, прежде чем улучшить момент и рвануть наружу. Если бы Саске смотрел чуть внимательней не на объект, а внутрь него, он бы, несомненно, увидел это изменение в Сакуре; Учиха хорошо считывал людей и понимал их, просто как правило не сопереживал им и не сочувствовал. Но раскрывшаяся правда о родственных связях Сакуры и ее опасных врагов запутала его еще сильнее, и пока Саске было о чем задумываться. Тем более, что за те три дня, что прошли с разговора, пересеклись они с девушкой всего раз, толком не перекинувшись и словом. И это Саске более чем устраивало. Фантомные опасности приобретали конкретные очертания и характерно-китайские лица, а полученная информация все еще стыковалась в голове, неохотно подгоняясь по швам углом к углу. С трудом держалась оборона от догадок: пустые места хотелось заполнять предположениями, но они лишь разбавляли факты, заставляя последние терять свой истинный цвет. И Саске посвящал раздумьям самые скучные часы, которые он проводил на стреме. На часах тогда было около одиннадцати вечера: самое сонное время в коттедже, когда лень после ужина медленно склоняет обитателей дома ко сну. Мизуки остался на камерах, а Саске вышел на перекур, но даже сигарету зажечь не успел. В тот момент, когда он неосторожно шаркнул ногой, переступая порог черного входа, у стены раздалось шуршание, и хотя в следующие несколько секунд царила идеальная тишина, мужчина не мог списать это на простое «показалось». Учиха Саске не тот, кому «кажется». И, достав из-за пазухи рацию, он ушел обратно в нишу дверного проема, связываясь с Мизуки. — Я у черного входа. Проверь камеру южной стены. — Вижу Вас, — мигом отозвался сегодняшний напарник, хотя явно пытался подавить зевок. — У стены… — Тут же что-то окончательно разбудило парня. — На шестьдесят градусов кто-то есть. — Один? — Да. — Принято. С одним он точно справится, подумал Саске, убирая рацию обратно в карман. Очевидно, что человек пробрался через забор, примыкавший к лесопарковой зоне, а когда понял, что снаружи кто-то есть, затаился. Это было на руку Саске, который, не теряя ни минуты, тишайше пробрался к указанному Мизуки месту и, увидев постороннего, в зеленой куртке и накинутым на голову капюшоном, резко бросился на него со спины. Чужие неудачи Саске превращал в свои победы, и уже не дал злоумышленнику уйти. Тот оказался юрким, быстро уйдя от выброшенной брюнетом руки; капюшон слетел, но лицо по-прежнему было закрыто козырьком черной кепки. Оказавшись позади, противник быстро нанес удар локтем между лопатками Саске, но недостаточно сильный, потому что тот, словно не заметив атаки вовсе, развернулся и сгреб в удушающий захват чужую шею. С резкой подсечкой, наверняка оставивший синяк на подкошенной ноге, Учиха заставил противника упасть на колени, а потом, оторвав от себя царапающие его локтевой захват руки и скрутив их, опрокинул в землю носом. Саске не выделял себе время на раздумья, пока ситуация не была полностью под его контролем, но, потянувшись второй рукой к поясу за пистолетом, он заставил себя остановиться. Что-то здесь было не так. Его взгляд упал на запястья, настолько тонкие, что оба практически помещались в одной его руке, на хрупкость ладони, которая не могла принадлежать мужчине; фигурка под ним — тонкая, почти мальчишеская; а то, что он принял за широкие плечи, было всего лишь курткой не по размеру. Наконец, взгляд зацепился за съехавшую набок кепку и застрявшую в розовых волосах листву, и Саске опешил. — Сакура, какого хера?! Он ослабил хватку, чтобы девушка прекратила ерзать от боли в вывернутых руках, но не отпустил ее. Харуно приподнялась, повернув голову к мужчине и поблескивая требовательно зелеными глазами. — Отпусти меня, пожалуйста. — И не подумаю. — Вместо пистолета он схватился за ее предплечье, рывком поднимая девушку с земли и не посмотрел на то, как она болезненно морщится, с трудом расправляя лопатки после железных приемов своего тюремщика. — Это что, куртка Конохамару? — Саске-кун, пожалуйста. — Провал, стресс и унизительная необходимость о чем-то просить заставили глаза Сакуры заблестеть от подступающих слез обиды, и то, что ее просьбы бессмысленны, было лишь поводом расплакаться еще горше. — Я же так с ума сойду. Мне надо уйти отсюда. Я вернусь. — Об этом и речи быть не может, — отрезал Учиха, которого такие приемы совершенно не трогали. — Я же говорил тебе не высовываться? — Я не могу! — Сакура схватилась за руку, которой он удерживал ее, и с силой сжала пальцы, почти царапаясь. Порывистый шаг вперед заставил подчиниться разнице в росте, слегка запрокидывая голову, чтобы взглянуть в его глаза, казавшиеся в полумраке ночи еще темнее. Сакура в этот омут бездонный запрыгивала решительно, задаваясь целью проникнуть под слой поверхности полированного обсидиана, задеть верного пса своего дяди, чтобы угостить тюремщика вкусом собственного отчаяния, ведь даже капли этого яда должно было хватить на то, чтобы вывернуть наизнанку. — Это все пустая блажь, они никогда меня не выпустят! — Конечно, не выпустят! За тобой охотятся долбанная китайская мафия, а ты хочешь шманаться где-то в одиночестве, без сопровождения?! — Сопровождай! — почти выкрикнула Сакура, перекрывая его гневные интонации своими — умоляющими. — Если уверен, что сможешь добиться этого от дяди, сопровождай! И остальных с собой возьми! Но я буду сбегать до тех пор, пока их глаза будут контролировать каждый мой шаг. — Голос Сакуры звенел, выносил наружу резонанс, от которого ходуном ходила грудная клетка. — Ты был со мной там, разве этот конвой имеет смысл? С ними еще хуже. Я больше не могу так, я умру здесь! Хотя ее глаза и громкий голос выражали нечто противоположное желанию умирать, Саске не сразу нашелся чем возразить. Разве что честно сказать: если Данзо не распорядится в обратном — они все умрут здесь. Но у Сакуры налицо были все признаки истерики; девчонка была не в порядке, и даже если он сможет ее успокоить, она вернется в свою конуру, по-прежнему замотанная в клубок проблем, и приступы будут повторяться. От одного взгляда на нее он и раньше чувствовал железный привкус напряжения, и, возможно, пойти ей на уступки было бы хорошим способом не только облегчить ее (и, следовательно, свое и Данзо) состояние, но и растворить эту наэлектризованную неловкость. — Пожалуйста, — повторила она, видя, что Учиха почти раскалывается. — Саске-кун, пожалуйста. И откуда это ее глупое товарищеское «кун» и трогательное придыхание? — Я поговорю с боссом, — холодно ответил брюнет, едва ли не скривившись от усилий выбора. Баловать психованную капризулю своими уступками было заведомо неблагодарным делом. — И скрою твой побег от него. Но для этого тебе надо вернуться. Сакура с шумом втянула в себя воздух, собираясь с силами к новой атаке, но вдруг поникла. Душа словно вовсе покинула девичье тело, оставив после себя лишь отсутствующее выражение на ее лице. Губы перестали дрожать от злости, скривились на мгновение и расслабились, приоткрывшись и опустившись уголками. Саске видел, что решение развернуться к дому было для нее почему-то настолько же сложным, как если бы она бросалась с крыши, и подавил желание сказать ей что-нибудь в утешение или хотя бы стереть пятно земли с кукольного лица, украшавшее покрасневшую щеку. Учиха никогда не понимал тех, кто не умел смириться с обстоятельствами и приспосабливаться к ним. Он всегда менялся в зависимости от необходимости выживать, отпуская свои принципы в свободное плавание один за другим: нелюбовь к насилию, страх перед убийством, неприятие ненависти, отвращение к вранью, вера в справедливость. Если не задумываться об этом слишком часто и пить достаточное количество снотворного перед сном, то призраки его грехов не будут терзать его в тишине, а может быть даже пожалеют, не проникая в сон. Кровь Итачи на именной прокурорской рубашке снилась ему регулярно, но теперь видение лишь врывалось в вялотекущий сюжет, а не закручивало вокруг себя ураган страстей, заставляющих Саске просыпаться в холодном поту. Сакура наверняка видела во сне вещи не лучше. Саске полагал, что это у него с психикой проблемы, что после него — только те, кто в психушках разлеживаются на кушетках и кушают бром в котлетах. Но была еще Сакура. Которой, кажется, тоже не помешало бы показаться мозгоправу, чтобы Учиха сам голову над ее загадками не ломал. Ее яд, размазанный по словам и поданный ему, он распробовал и нашел лишь ненамного слаще собственного. Однако то, что не убило его, могло сломать другого. Мало кто воспринимал душевные расстройства всерьез, но он понимал, что это не всегда была слабость: демоны у каждого свои, и боль от сражений с ними невыносима. И если он правильно интерпретировал услышанное о Сакуре, обстоятельства жизни вырыли ей глубокое дно для падения. Слова о смерти не прошли мимо ушей мужчины; он верил, что именно так она и поступит, а за труп отчитываться перед Данзо не хотелось. Так что Саске всего лишь подставлял лестницу; карабкаться со дна по ней Сакура должна была сама. Он отпустил ее руку совсем, когда оба пошли обратно к черному ходу, и недосказанность провисла, тяжелым грузом растянувшись между ними; но отчего-то, когда отряд высыпал на улицу прямо перед ними, неловкости лишь прибавилось. — Что произошло? Вы в порядке?! Саске закатил глаза. Ему не нужно было смотреть на время, чтобы знать: мобилизация сил заняла непозволительно долгое время. Либо они действительно безнадежные копуши, либо, конечно, просто надеялись, что начальника пришьют. В любом случае, вечерние тренировки вдобавок к утренним точно не помешают, решил он в тот же момент. — Это что, моя куртка? — удивился Конохамару, рассмотрев Сакуру, и та растерялась, мельком обернувшись на Учиху. — Извини, — негромко сказала она, следом бросив взгляд на Сарутоби. — Вы с тем же успехом могли прийти завтра, недоумки, — раздраженно заметил Саске, не обратив внимание на тривиальную разборку. — Все в порядке, возвращайтесь в дом. Ложная тревога. Уже в дверях в коридоре, когда Сакура спешно убежала наверх, избегая снова чужих косых взглядов, Учиха щелкнул пальцами. — Соба, дежуришь с Мизуки. У меня есть дело. — И брюнет скрылся в своей комнате, оставив подчиненного со скривившимся от возмущения лицом. Это был третий раз, когда Саске контактировал с Нара Шикамару, заместителем Данзо, и первый раз, когда он связался с ним сам, а не принял входящий звонок. Тот, разумеется, не спал, и ленивый голос, который пренебрегал интонациями, отвечал достаточно бойко: ладно, он, Шикамару, поднимет вопрос прогулок Сакуры у босса, и причин возражать у Данзо нет. Разве что тот факт, что он еще не нашел время встретиться с Саске и познакомиться с ним, но, усмехаясь, добавил Шикамару, это уже его проблемы, а не Учихи. «И не Сакуры», — добавил про себя Саске, отпуская скупо отмерянную благодарность собеседнику — на самом деле, щедрый подарок от такого, как он. Шикамару действительно решал большинство проблем Данзо, принимая на себя огромное количество ответственности за счет безграничного доверия к нему босса, но еще ни разу Саске не слышал его спешащим или волнующимся. Он редко задумывался надолго, никогда не терялся в собственных рассуждениях, и даже его любимое «Вот запара-то…» в ответ на озвученные сложности тянул как-то скорее философски и абстрактно, о жизни вообще. Но глупым или невнимательным он не был. В ответ на просьбу Шикамару словно невзначай уточнил, откуда появилась идея; Саске довольно сухо ответил, что Сакура чувствует себя закрыто и «проявляет враждебность», что, по его мнению, может привести к побегу; Нара выдержал такую многозначительную паузу, что Учиха почти убедился в том, что его обман раскрыли. Однако тот, не меняя расслабленной манеры, всего лишь взял обещание к скорому знакомству и полностью переложил ответственность за перемещения Сакуры на плечи Саске. Намек был подан безукоризненно. Если до этого охранники еще могли отделаться детсадовским «она сама», то теперь вина за недосмотр будет лежать исключительно на Учихе. Ни на Данзо, не уделявшим Сакуре времени, ни на самой Сакуре, слишком вредной и непредсказуемой, ни на остальных. Об этом мужчина жалел ровно до того момента, пока не сообщил новость, подтвержденную Шимурой-кумитё, девушке. — Сегодня уже никуда не пойдем, — предупредил он сразу, стоя на пороге ее комнаты и стараясь не теряться в озере огромных зеленых глаз. Они впервые были так близко от него, взирали прямо, широко открытые, от восхищения блестевшие. Радостная Сакура была зрелищем явно куда более приятным и даже забавным с блуждающей растерянной улыбкой и полным ступором от приятной новости. Так и стояла, не произнеся ни слова, с ладошкой на входной ручке, открывшей Саске дверь. И смотрела на него, смотрела, как на ангела-хранителя своего смотрят, что спускается в божественном озарении спасти мученицу от страданий. — И у меня есть несколько правил. Ты слушаешь меня? Девушка кивнула, все еще улыбаясь. — Во-первых, мы будем ходить только днем. Во-вторых, я не должен упускать тебя из виду. В-третьих, если я говорю, что надо делать, ты не перечишь и слушаешь. Если говорю бежать — ты бежишь. Если стоять — ты стоишь и не рыпаешься. Ясно? Она снова кивнула. — Подними руку. — Скомандовал Саске, и девушка тут же подчинилась, как отличница на уроке, готовая ответить на вопрос. Это заставило мужчину ухмыльнуться. — И правда, слушаешься. Сакура тут же стушевалась, кажется, даже покраснев. — Проверил? — фыркнула она негромко, и Саске авторитетно кивнул. — Спасибо. Когда хочешь куда-то пойти, дашь знать. — Он приготовился уйти, но не удивился, когда рука схватила его за рукав рубашки. — Хочу. Завтра. В одиннадцать утра. Нет! В десять. — Принято, — согласился Саске и все-таки покинул ее комнату, услышав на прощание тихое, но очень сердечное «Спасибо». Оно оставило его достаточно довольным, чтобы наконец перестать искать причины своих чувств и в кои-то веки насладиться ими. Он мужчина, и нет ничего плохого в том, что признательность женщины делает ему приятно; конечно, радовать кого-то было непривычно, но он делал это ради дела, из большого расчета, который, как ему подсказывала интуиция, был верным. Пока что все шло как по маслу. Чувства и мысли Сакуры в этот момент нельзя было назвать столь же рассудительными; их сумбурность была похожа на броуновское движение и напоминала о пресловутых бабочках в животе. Как маленькая девочка, она, едва закрыв дверь, прижала ладони к красным щекам. Черт подери, Саске действительно это сделал! Обещал и сделал! Его холодный взгляд и едва заметная насмешка над ее реакцией показались ей в этот момент самым теплым и важным, что она видела от людей за последние три месяца. Какими бы мотивами не двигало его желание ей помочь, действия значили гораздо больше, и для Сакуры они не вписывались в привычную логику тех, кто ее окружал. А еще они сбивали с толку, заставляли голову кружиться, а убитую почти надежду — заинтересованно приподнимать голову и тут же попадать под очарование его внешности и особенной ауры, которая морозила и кричала держаться подальше. Его внешность играла не последнюю роль в этом внимании. Он привлек ее еще тогда, в машине, красивым профилем и уверенным взглядом, наблюдательностью к неожиданным обстоятельствам их знакомства и внимательностью к мелочам. Сакура не сомневалась, что он подмечал все малейшие детали, попадающиеся под взгляд темных глаз, зияющих глубиной и прицельной внимательностью. В том числе замечал в машине ее взгляды украдкой, глупость которых признавала даже сама Харуно. Но поделать она тогда ничего не могла; пытаясь отвлечься от внутреннего состояния, чтобы не дать приступу безысходной паники сжать ей горло, она предпочла быть пойманной в тиски детской робости и взрослого влечения. В последний раз такое чувство захватывало ее только в старшей школе, когда ужасы издевательств из-за японского происхождения прошли, а принадлежность к преступному синдикату еще не ставила горящее клеймо на ее жизни; тогда жизнь казалась прекрасной штукой, а взгляд в будущее был наполнен уверенностью, что она будет принимать собственные решения. Это потом круг общения постепенно сужался до бандитов или просто попавших под жернова мафии мудаков; это потом она уже не чувствовала ничего, когда цепляла очередного парня, зная, что влюбляться не имеет права — не ради Сяо, а ради себя, чтобы не растерзать оставшиеся куски сердца. Среди тех, кто катал ее по китайским мегаполисам, куда заносили их дела клана, в машине с открытым верхом и огнестрелом в бардачке, от клуба к клубу, от коктейля к коктейлю, была сила, но не интеллект, что давало ей превосходство над ними, возможность обманывать чужое доверие и потому всегда держаться на дистанции вытянутой руки — не в буквальном смысле, разумеется. Парни рядом с Сакурой были горячие и глупые. Саске был холодным и хитрым, и его нельзя было провести, нельзя было воспользоваться ради собственного эго и попытки заполнить пустоту внутри, он был сам осторожен и умен. И на самом деле наличие мозга под красивой оболочкой невероятно подкупало. Конечно, он мог оказаться похожим на Сасори отбитым психом, в той степени, где садизм не борется с рассудком, а лишь прикрывается им, спокойствием сбивая с толку, но стала бы в его темных глазах мелькать тщательно скрываемая человечность? У Саске были защитные барьеры и секреты; Сакуре не хотелось их раскрывать, но ее радовало их наличие. Ведь там было что-то, не имеющее отношение к криминалу, который управлял их жизнями. Девушка слишком много повидала страшных людей, чтобы испытывать к ним страх. Опасения — да, про осторожность не забывала, но Саске, пусть и не сразу, но показался ей несколько другим, чем все знакомые головорезы. И простуженное сердце Сакуры заинтересованно температурило рядом с чужой метелью. Ее вообще радовало наличие у себя хоть каких-то чувств, даже если они могли ее ранить. Ведь способность испытывать боль было качеством, присущим живому существу, а это значило, что Сасори не успел одержать над ней победу. И собственный клан — тоже не успел, потому что глупая улыбка не сходила с лица все следующее утро, когда машина, управляемая Саске, оставила за их спинами коттедж, уверенно двигаясь в сторону города. Харуно даже не спросила разрешения, опуская стекло около пассажирского сидения, чтобы ловить ветер кончиками пальцев, любоваться на лес, охватывающий симпатичные крошечные деревеньки; внутри салона тут же стало прохладно, но, кажется, для обоих низкая температура была достаточно комфортной. Сакура смотрела на пейзаж, чтобы не смотреть на Саске, который упрямо уставился вперед, на дорогу. Она мучилась весь прошлый день, составляя план поездки, потому что гнетущая мысль, что вылазка будет первой и последней, не желала прогоняться никакими доводами, а значит успеть надо было все. К счастью, Саске хватило ума не напялить уже привычный строгий костюм или облачиться в узнаваемые шмотки типичного якудза, какие у него тоже, кстати, были; он снова был весь в черном, но хотя бы в повседневном, и теперь они с Сакурой могли не выделяться. — Перед началом пути надо немного подкрепиться, — махнула она рукой, вылезая у первого пункта в ее плане. Саске не спрашивал маршрута, не интересовался — но для нее это скорее звучало как «не пытался контролировать» и такая точка зрения приподнимала ее на пару мягких воздушных сантиметров счастья от земли. Он только с подозрением прочел вывеску «Ичираку» на маленьком ресторанчике-лапшичной, прежде чем зайти следом. — Здесь лучший рамен в Нагоя, — обернувшись через плечо, сообщила Сакура, снизив голос до полушепота, на что Учиха никак не отреагировал. Есть ему не хотелось; он вообще был приверженцем максимально правильного и простого питания, придерживался привычек, приобретенных еще в период военной службы. Поэтому на взгляд хозяйки, приглашающей сделать заказ, только покачал головой. — Ты ничего не будешь? — удивилась Сакура, нахмурившись. — Я позавтракал. — Возьми что-нибудь! — не приказала, но попросила розоволосая, скорчив обиженную рожицу. — Ты не пожалеешь! К тому же, за нас платит дядя, — тут же хитро улыбнулась она, намекая на кредитку, выданную ей родственником еще во время переезда. Саске собирался было возразить, что дело не в деньгах, но так и не издал ни звука, сжимая губы в полоску. Он не любил сомнения и считал себя человеком, решения которого нельзя поколебать. — Выходной же, Саске-кун, — продолжала канючить Сакура. Она тоже медлила с заказом, уверенная, что сможет переубедить его, и использовала это дурацкое гнусавое «кун», как будто он был ей каким-то школьным товарищем. — Это у тебя выходной, — подчеркнул Учиха в ответ, и девушка закатила глаза. — От того, что ты поешь, ничего не изменится! — Голос Сакуры звучал уже громче обычного, чем раздражал и изрядно мешал. — Я не хочу есть. — Мужчина попытался прозвучать как можно более строго, не намекая, а прямо заявляя, что настойчивость Сакуры становится неуместной, но та не сдавалась. — Тут есть томатный рамен, — она показала пальцем на вывеску. — Я возьму нам два. Саске сделал глубокий вдох, прикрыв глаза, чтобы не ввязываться в спор, который считал детским. Только когда все это время слушавшая их перепалку хозяйка записала все нужное, Учиха вдруг подал голос: — Что у вас является коронным блюдом? Его холодный тон и бесцеремонный вопрос, заданный даже не глядя на женщину, явно напугали ее. — Оякодон, — ответила хозяйка, запнувшись на первом слоге. — Несите тоже. — Саске подался вперед, сцепляя руки на замке перед лицом. — Посмотрим, что за заведение. — Саске вперил неодобрительный взгляд в Сакуру, ожидая, пока хозяйка уйдет за стойку. — Это в первый и последний раз. Больше не привлекай к нам внимание своими капризами. Харуно скорчила рожицу в ответ, дразнясь. Не то чтобы ей не было чем ответить, но настроение было слишком хорошее, и Саске она была обязана слишком многим, чтобы бомбить его своим остроумием. По крайней мере, в этот момент, потому что розоволосая ледышка, медленно вышагивающая по враждебным коридорам загородного коттеджа, растаяла, познакомив Саске поближе с другой Сакурой — той, какой она бы могла стать, не выпади на ее долю невзгоды. В знакомой дружественной обстановке, избавленная от навязчивой компании тупорылых бандитов, Сакура становилась улыбчивой, доброй, энергичной до шкодливости. Открытый взгляд на мир, конечно, оттенялся осторожностью в уголках миндалевидных глаз; она никогда не сможет взглянуть на мир сквозь розовые, как ее собственные волосы, очки. Но эмоции теперь читались у нее на лице, от напускной обиды до искренней радости, и даже смех перестал быть беззвучным и приобрел громкость, как будто кто-то выкрутил регулировщик звука на колонках. Когда за окном какой-то важный мужчина споткнулся и смешно закачался, пытаясь удержать равновесие, она даже голову запрокинула, разливаясь задорными смешинками, и пританцовывала на деревянном стуле, пытаясь переживать горячую лапшу. Саске было связал ее энтузиазм с едой, но уточнять не стал; он не имел потребности заводить разговор. Тем более, что томатный рамен оказался действительно просто объедение. Сакура хихикала, глядя на него, и на ее большом лбу можно было прочитать злорадствующее «а говорил, не голоден». — Я расплачусь! — Сакура соскочила с места, убежав к хозяйке с карточкой, пока Саске поднимался из-за стола. Дождавшись ее, он бросил последний взгляд на хозяйку и на заведение, делая себе обещание зайти сюда как-нибудь еще раз, прежде чем сухо кивнуть ей на прощание и выйти вслед за Сакурой. К его удивлению, она направилась вовсе не к машине. — Пройдемся пешком? — предложила она. Саске явно засомневался, и девушка буквально повисла на его руке, спешно уводя в сторону выхода с парковки. — Расслабься! «И откуда в ней эта смелость к прикосновениям?» — невольно задался вопросом Учиха, покорно вздыхая и позволяя себя тащить. Естественно, в планы Сакуры вовсе не входило посещение достопримечательностей города. По крайней мере, не классических туристических. Бизнес-квартал Нагоя виднелся вдалеке, сливался с небом стеклянными вершинами офисных замков и башен, а они бродили среди небольших жилых домов, по узеньким улочкам под сенью многочисленных проводов, по пешеходным аллеям мимо детского парка развлечений, где Сакура взяла мороженое. — Я не люблю сладкое, — отрезал Саске сразу, едва завидев киоск, и Харуно на этот раз не настаивала. Просто села на скамейку лицом к парку, где веселились дети, наслаждаясь последним месяцем летних каникул. — Надо же, я почти не помню это место, — произнесла она, не обращаясь ни к кому конкретно, откидываясь на спинку сидения, и Саске решил, что не поддержать беседу было бы уж слишком грубо с его стороны. — Может быть, оно просто изменилось. Сакура мельком взглянула на него, словно сомневаясь, но тем не менее заговорила. — Возможно. Я же давно здесь не была. В последний раз — с родителями. Почти единственное мое воспоминание о них связанно с этим местом. — Она замолкла, прощупывая настроение между ними, пыталась найти причину не продолжать, но не могла уже остановиться. Счастливые воспоминания были похожи на пустоту; они не вызывали грусти, в глазах не формировались слезы, судорога не кривила правильные черты лица, когда Сакура продолжила с невозмутимостью рассказчика-фантаста: — Я в Японии сейчас уже полтора месяца, жила в Нагоя сама по себе… Но ни разу не нашла времени прийти сюда. Мне казалось, что теперь все изменится, и я успею, у меня было так много дел и так много времени. Я спешила жить с чистого листа… — она горько усмехнулась и опустила голову. Учиха заподозрил, что девушка тайком смахивает набежавшие слезы, но когда она подняла лицо к солнцу, на нем не было и следа грусти. — Оказавшись заложницей во второй раз, я очень сильно об этом пожалела, и решила, что в первую же очередь приеду именно сюда. Она, конечно, могла бы приехать сюда и раньше, включив пункт в ту единственную их вылазку по магазинам. Но оба понимали, что Ино, не умеющая переносить скуку без жалоб, и Соба, не знакомый с правилами приличий, испортили бы этот важный для Сакуры сентиментальный момент. — А твои родители, Саске-кун? — спросила вдруг Сакура, повернувшись к нему. Мужчина, сидевший с ней рядом, сцепив пальцы в замке между колен, нахмурился на вопрос. — Мертвы. — Давно? — осторожно поинтересовалась Харуно, не удивившись ответу. Она все еще помнила короткое упоминание братоубийства, совершенного Саске, и теперь пыталась сдержаться, чтобы не спросить напрямую. — Мать умерла от рака, когда мне было девять. Отец умер в тюрьме шесть лет назад, — словно рапорт зачитал Саске. — Где ты родился? — Закинув колено на скамейку, Сакура развернулась к нему, собираясь замучить разговорами о его жизни. Учиха мучительно вздохнул. — Какая тебе разница? — Я хочу знать, кому доверяю. — Как-то поздно об этом спрашивать, нет? — хмыкнул Саске, за что получил тычок кулаком в плечо. — Я серьезно! — Харуно сложила руки на согнутой перед ней ноге. — Расскажи хотя бы то, что можешь, если боишься, что я начну болтать. — Ладно. — В очередной раз поняв, что проще уступить, чем терпеть приставания, Учиха собрался с мыслями, прежде чем начать чеканить слова, как будто каждым слогом отбивал символы на печатной машинке: по делу и почти безэмоционально. — Я родился в Токио. Отец был частью семейного строительного конгломерата, но в основном занимался поставками оружия на американские военные базы в Японии и частично по Азии. Я закончил Вест-Пойнт — это военная академия в США — был нанят американскими вооруженными силами и был принят в ряды элитного подразделения. А потом в Сан-Франциско накрыли одну японскую банду и обнаружили, что отец продавал им пушки. Как и многим другим якудза там и здесь через филиппинцев. Семья от него отказалась, чтобы не топить из-за него весь бизнес, а отца арестовали за терроризм. Меня подозревали в пособничестве, но не нашли доказательств, так что просто навесили каких-то косяков, провели трибунал, лишили всех званий и выкинули на улицу. Через пару месяцев отца в тюрьме убили. — Убили? — эхом повторила Сакура. — По официальному протоколу он, конечно, сам повесился. — Саске отвлекся на то, чтобы зажечь сигарету. Все эти разговоры не слишком хорошо влияли на его нервную систему. — Но ты сама знаешь, как это бывает. Сакура опустила глаза, выдерживая паузу. Почти бесцветный дым, выдыхаемый мужчиной, растворялся в пропитанном полуденным солнцем воздухе, оставляя лишь вкус легкой горькости в пространстве между ними. — Спасибо, что рассказал. — Взгляд обсидановых глаз был совершенно отсутствующий, смотрящий куда-то в себя; перед ним проносились картинки прошлого, а легкие вытягивали никотин из сигареты с нервной алчностью. По сухости и строгой фактологичности, не допустившей ни одного оценочного суждения, Сакура сразу поняла, что эта тема для Саске была под запретом. Она таила в себе слишком много деталей и противоречий, о которых ему не хотелось говорить вслух, но которые сейчас наверняка заняли все его мысли. Он даже не назвал вслух названия части, где он нес службу, вероятно, потому что печать строгой военной секретности все еще входила в его привычку ради безопасности окружающих его людей. Харуно догадывалась, что для такого скандала его отпустили слишком просто, и теперь ей было невероятно интересно, почему. Но вслух сказала совершенно иное: — Да уж, крутая карьера — из военного в преступники… — А в детстве хотел стать полицейским, как брат, — сказал Саске, все еще находясь в плену прошлого, но очнулся, едва услышал собственный голос. Руки тут же сжались в крепкие кулаки, в брови нахмурились над мигом напрягшимся взглядом. — Как брат?.. — снова эхом отозвалась пораженная Сакура, но Учиха резко вскочил с места. — Закончили тему. — И, не дожидаясь девушки, быстрым шагом направился к выходу. Сакура, удивленно воскликнув, бросилась вслед за ним, стараясь не капать на себя позабытым и почти совсем растаявшим мороженым. Едва приоткрывшись, Саске теперь еще больше замкнулся в себе, о чем говорила вся его поза с ладонями в карманах и сутулой спиной, которая маячила перед глазами розоволосой. Она не пыталась догнать его, схватить за руку, продолжить разговор, понимая, что едва ли не вырвавшийся наружу из шкафа скелет был самым сложным и болезненным для Саске. Он наверняка уже тысячу раз пожалел, что поддался на этот разговор, впрочем, Сакура и сама не могла объяснить, с каких пор начала обладать силой убеждения всяких асоциальных типов, и чем ей теперь это грозит. Возможно, прогулка была безвозвратно испорчена уже в самом начале, и остаток дня Учиха проведет в самом скверном расположении духа. Он ведь мог и возненавидеть ее за секреты, которые случайно ей выдал. Так что план требовал срочной корректировки. — Сюда! — скомандовала она, хватая Саске за рукав куртки, избегая теперь брать его за руку, и дергая в сторону развлекательного центра. — Я хочу сходить в кино! Ты давно был в кино? По ее расчетам, повествование в каком-нибудь фильме должно было немного отвлечь мужчину от внутренних переживаний. Он явно умел с ними справляться — вернее, умел их прятать, и для этого ему просто требовалось немного темноты кинозала и ощущения полного одиночества, где никто не обратит на него внимания. Конечно, Саске ни разу не засмеялся за всю эту трогательную школьную комедию, почти не притронулся к попкорну и оставил стакан с колой полным, но по выходу из зала выглядел почти таким же невозмутимым, как и утром. — Теперь — кофе, Саске-кун, — сказала Сакура, когда они покинули двери центра. Развернувшись в сторону мужчины на носках кед, она старалась не разглядывать пытливо его лицо, разыскивая там признаки беспокойства. — У нас обстановка в норме? — В противном случае мы были бы на пути в укрытие, — ответил Саске на, как ему показалось, довольно глупый вопрос, и не догадываясь, что девушка лишь проверяла его готовность к коммуникации. — Я хочу зайти в место, где я раньше работала, — пояснила Харуно. — Я боюсь, что мои бывшие коллеги беспокоились, что я с ними не связываюсь. Сочиню для них какую-нибудь легенду, чтобы не беспокоить их. Саске кивнул, соглашаясь, что это будет хорошей идеей. И возможно единственной полезной вещью, которую они сделают сегодня. — Можно я представлю тебя, как… Хм… Моего коллегу из Токио? У них возникнут вопросы, ты знаешь. — Как скажешь. Конечно, несмотря на их разговоры, теплее Учиха совсем не стал, и Сакура отвернулась, зажевав нижнюю губу от наступившей неловкости. Несколько дней назад, на кухне, это он пытался ее разговорить, а теперь обрубал каждую попытку завести диалог на корню. Его поведение, конечно, и тогда было таким же лаконичным, но теперь находилось на грани, где сдержанность переходит в откровенную грубость. Возможно, на Саске так действовала окружающая среда, необходимость зорко наблюдать за всем, что происходит вокруг, ведь разозленным он совсем не выглядел. А возможно, на него так подействовал факт, что он сделал Сакуре одолжение, и теперь он больше не пытался стараться, сделавшись неприятным типом, каким был на самом деле. Харуно вздохнула, почувствовав теперь обиду — на него, на себя, на мироздание, что в очередной раз обмануло ее ожидания и, поманив переменами к лучшему, выдали желаемое за действительное. — Конечно, это же твоя работа, — передразнила она вполголоса его слова, сказанные той ночью на кухне. Саске должен был их услышать, хоть розоволосая и делала упорно вид, что говорит сама с собой. — И тебе все равно. Мужчина подавил злое рычание, поднимавшееся по вибрирующему горлу. Эмоциональные горки, по которым его сегодня катала эта девушка, были слишком крутыми и порядком утомляли и раздражали; ему бы подтвердить ее слова, и хотя откат к Сакуре, которая больше не будет тепло улыбаться солнцу, бликами играющему на мягкой коже, вдруг показался проигрышем, он не почувствовал в себе силы остановить этот процесс. Саске считал, что понимает Сакуру; он пытался быть приветливым с ней очень сильно для человека, настолько незаинтересованного в других, как он. Равнодушие Саске не было жестокостью, это было необходимостью, и любой другой мог бы это понять, но Сакура увлеклась чудесами. Он не умел дружить с людьми и вообще-то даже не хотел дружить с ней, но почему-то ставил под вопрос решение о ее заточении перед начальством ради нее, рассказывал о вещах, которые жгли его изнутри, и жрал чертов рамен, когда от этого для нее что-то зависело. И даже он понимал, что для отношений нужны двое. И Сакура, обернувшаяся на него в этот момент, кажется, тоже это поняла. — Саске-кун, — произнесла она вопросительно, обеспокоенно нахмурившись, но тот только мотнул головой. — Напоминай себе свои слова почаще, — наставительно, больше не скупясь на грубость, произнес мужчина. В кафе они задержались надолго. Саске выпил два несладких ледяных кофейных напитка, пока Сакура рассыпалась в объяснениях, в том числе на его счет, и рассматривал обстановку, которую прежде видел только на картинках в интернете. Короткая профилактическая беседа с объектом не оставила следа в его голове: ему не требовалось время, чтобы остыть, ведь он говорил и думал вовсе не в запале. И Сакура понимала это тоже. Она отвечала на чужие расспросы рассеянно, в мыслях постоянно подбирая слова для извинений, но тянула время, не решаясь выйти из кафе. Конечно, Саске не ждал от нее этих извинений или объяснений. Вообще Сакура понимала его лучше, чем он думал, но любопытство сыграло с ней злую шутку. Приблизившись слишком сильно, она обожглась об оборонительный огонь, но это не сбило ее энтузиазма. Саске, ставший в последние несколько недель единственным символом надежды для нее, был настолько крутым призом, что мотивация не пропала даже после оглушительного возвращения с небес на землю. Зато Сакура поняла, что он вовсе не всегда так уж прямолинеен и решителен, как кажется. Она как никто другой умела учиться на своих ошибках и, выждав паузу, на обратном пути к машине пришла подписывать мирный договор. — Саске-кун? — позвала девушка негромко. В семь часов темнота уже спускалась на город, дороги пустели, магазины закрывались, и город наполнялся лишь отдаленным жужжанием насекомых в теплом воздухе, неподвижно застывшим над землей; он был настолько плотный, что казалось, будто его можно было потрогать рукой, и голос Сакуры раскатом распространился в нем во все стороны. Учиха не отреагировал, но девушка знала, что он ей внимает. — Спасибо тебе за сегодня. — Она почувствовала, что Саске тут же напрягся, наверняка ожидая нового раунда попыток вывести его из себя (то есть, вывести на чувства, но это все равно что из себя, поскольку это было Саске не только несвойственно, но и противоречило ему), и Харуно поспешила продолжить. — Знаешь, почему я попросила оставить машину? Потому что на ней маячок. Повернув голову, она увидела, что Саске дернул бровью. — У них и так вся моя жизнь на виду, а я хотела кое-что оставить себе. — Она выдержала паузу и добавила невзначай: — Кстати, телефон мой тоже на прослушке. — Откуда ты знаешь? — подал голос Саске. — О, это очевидно, — хихикнула Сакура. — Когда на меня напали в первый раз, мой телефон разбился, и Данзо забрал его, чтобы заменить стекло. Почти наверняка он тогда же поставил чип. Мой дядя — немного параноик. Впрочем, все мы такие, да? Учиха расщедрился на смешливое фырканье. — Я заметил по камерам в доме, — ответил он. — Они там появились явно до твоего приезда. — Ага, — согласилась Сакура. — Потому что он обожает хранить секреты и обожает все знать. В моей жизни нет практически ничего, что я бы могла от него скрыть, а до этого не было ничего, что я могла бы скрыть от Сяо. Поэтому я по привычке так легко залезла в твою жизнь. Извини меня за это. Саске невольно скосил глаза, посмотрев на нее, но не нашелся, что сказать. — На самом деле, я уважаю чужие тайны и умею их хранить. И советую тебе держать свои подальше от дяди. Она была предельно серьезна, и Саске кивнул, изображая на губах некое подобие улыбки. Если он не хотел дружить — то Сакура, конечно же, хотела дружить слишком сильно, и теперь он это понимал. Но видел также, как осторожно держалась Харуно со своими желаниями, муштруя их в гнете пережитых проблем: перед тем, как привязаться, она тщательно проверяла крепость всех нитей страховочного троса. И было в этом что-то столь же подкупающе-мудрое, сильное, сколько и до отчаяния болезненного в ее понимании, что шанс у нее только один; совершив ошибку, доверившись не тому, принцесса заснет вечным сном в хрустальном гробе, оставив нетленную оболочку, лишь называющую себя человеком. Оба хорошо помнили, где оставили машину — в начале парковки у кафе, рядом с деревом; и когда они подошли ближе к обозначенному месту, Сакура шумно втянула в себя воздух, замедляясь позади остановившегося Саске. Парковочное место было пустым. Розоволосая повернула голову к мужчине, словно спрашивая, не кажется ли ей и что это значит, надеясь поймать его взгляд, но Учиха не переглядывался с ней. Он смотрел прямо перед собой прищуренным взглядом, в непроглядной темноте сливающихся зрачков и радужки — пульсирующая внимательность, замечающая какую-то железяку на асфальте и просто складывающая два плюс два. — Угнали, — выдавил Саске сквозь зубы, и Сакура удивленно приподняла брови. Распознать машину мафии мог любой более-менее опытный преступник, ведь закон улиц учился им в первую очередь: от этого зависел не только заработок, но и безопасность, и собственная жизнь. В мире, где правили борёкудан, можно было остаться инвалидом, просто попытавшись обокрасть кого-то в чужом районе, а уж покушаться на принадлежащую бандитам собственность было форменным самоубийством. Якудза болезненно горделивы и по-звериному алчны: они всегда желают себе самое лучшее, не принимая отказов; заявляют о своем статусе, внушая страх и уважение, и впадают в бешенство, когда у них что-то отнимают. И в этом Саске был на них похож: самовлюбленный, агрессивный, упрямый и властный. Кража не имела к нему никакого отношения, и по-хорошему надо было бы позвонить Шикамару, чтобы попросить вторую машину и оставить разборки с уличной шпаной на его людей, но это значило признать поражение от каких-то сопляков-мародеров. Сакура невольно протянула руки и схватилась своими ледяными ладонями за локоть Саске; даже через рубашку его кожа казалась непривычно горячей. Злость исходила от него волнами жара, искажающими пространство перед глазами. Прикосновение не отрезвило и не успокоило его, но напомнило о необходимости в любом случае в первую очередь отправить розоволосую пигалицу домой. И в тот момент, когда Учиха почти развернулся, чтобы направиться в «Ичираку» и спросить, какие банды тут желают проредить свои ряды, короткий захвалитский оклик остановил его. — Э-ге-гей! Звук шел от входа в раменную, как будто предугадывая действия Саске, и там действительно шевельнулась тень: паренек, сидящий на корточках, бросил себе под ноги сигарету, легко поднялся на ноги, едва ли не припрыгнув, и раздавил дотлевающий кончик носком кроссовка. Его боевой доспех представлял из себя зеленый, застиранный до темно-травянистого оттенка спортивный костюм, а откинутый резким жестом с головы капюшон явил шедевр провинциальной парикмахерской: стрижку «горшок». На такого и злиться как-то стало глупо, подумала Сакура, но Саске, на лице которого не проступило ни капли иронии, явно не собирался извинять шутам их поступки. — Эта ваша машинка тут стояла? — протянул парень, приближаясь к ним. Уверенности в себе ему было не отбавлять, и хотя на Саске он взирал высокомерно и почти насмешливо, опасностью от него не веяло. — Значит, вы из Хакэн-каи? Не знаете что ли, что кафешка под защитой нашего босса? Мы здесь якудза не приветствуем. — Точно, — хмыкнул Саске. — А мы как раз забыли спросить мнение всяких чумазых идиотов. Если какой-то самонадеянный человек решил, что они положили глаз на «Ичираку», то ему предстоял не только длинный путь познания устройства крупнейшего японского преступного клана, но и проводник от якудза, который покажет путь покороче и побольнее. Хакэн-каи не занимались рэкетом мелких раменных, когда они могли крышевать структуры крупного бизнеса, и болонке не престало тявкать на волка — тот разорвет на клочки и не подавится. Парень цокнул и сплюнул на землю, ускоряя шаг. — При девушке, а разговариваешь, как скотина! — фыркнул он, быча на Саске. — Я научу тебя, как вести себя в нашем районе! Но вскинуть руку не успел — Саске был быстрее, попадая ровно в кончик носа парня. Тот с криком откинулся, отходя на пару шагов, но, к его чести, устоял на ногах, тут же поднимая решительный взгляд. Следующий короткий вскрик был уже воинственным, но нападение снова не достигло цели. Саске задней мыслью оценил технику, превосходящую уровень уличного случайного гопника, наверняка поставленную долгими тренировками по какому-то виду единоборств, но все еще недостаточную, чтобы соперничать с его. Хлопнув парня в глаз и два раза в живот, сгибая его худощавое тело пополам, Саске сгреб в кулак зеленую ткань на воротнике и приволочил парня к себе, буквально поддерживая его в воздухе за грудки. — У Хакэн-каи нет интереса к вашей вонючей раменной и к вашим вонючим правилам, — отчеканил якудза ему в лицо, хорошенько встряхивая. — Завтра наши люди заедут за машиной, и вам лучше вылизать ее до блеска к их прибытию, чтобы не лишиться пары пальцев, пока они учат вас, как вести себя в нашем городе. Учиха оттолкнул парня, и тот повалился на асфальт, кряхтя и пытаясь еще подняться. Саске тем временем обернулся к Сакуре — та подняла совершенно спокойный взгляд от поверженного на победителя. Очевидно, что она видала вещи и похуже, чем небольшая драка, которая ее даже не впечатлила. Впрочем, Саске был рад, что происходящее было воспринято как должное, избавив его от проблем. За все время короткого знакомства Учихи с нападающим девушка даже не пошевелилась — ни попыталась спрятаться за спину Саске, ни выбегала вперед, пытаясь кого-то остановить. Просто стояла рядом и взирала на происходящее с вежливым интересом, задерживая внимательный взгляд на их противнике, словно пытаясь запомнить его. — Появляться здесь я, наверное, больше не смогу, — только и вздохнула Сакура под раздававшиеся на все пространство парковки угрозы, что вот-вот прибудет босс и якудза придется несладко. — Нашла по чему убиваться, — презрительно фыркнул Саске, доставая телефон, чтобы позвонить Шикамару. Но из трубки едва успел раздаться гудок соединения, как сбоку прозвучал хриплый раскатистый голос: — Какого хрена происходит?! Учиха обернулся так быстро, что хрустнула шея. Ему действительно не показалось — напротив стоял хорошо знакомый ему блондин, в плаще-камикадзе* и упертыми в бока кулаками, со светящимися голубыми глазами и лихо сведенными на переносице грозными бровями. — Сукин сын, Учиха! — Кретин Узумаки, — в тон ответил брюнет, и Сакура невольно обернулась на него. Кажется, это был первый раз, когда лицо и голос мужчины так легко позволили эмоциям просочиться в них. И это было удивление настолько сильное, что оскорбление оставляло ощущение прозвища, а не грубости. Ответом им стал радостный смех Наруто.*** ПРИМЕЧАНИЯ
* Мэй-мэй (кит.) — младшая сестра. * Плащ-камикадзе (яп. токко-фуку) — длинный плащ, атрибут уличных банд прошлого века, сейчас оставшийся в качестве одежды субкультуры байкеров-босодзоку — опасных уличных банд скинхедов. Называется плащом-камикадзе потому, что был частью униформы военных летчиков времен Второй Мировой. Главной особенностью плаща байкеров является вышивка, традиционно состоящая из кандзи (названия банд и лозунги) и символики времен милитаризма: императорский флаг, хризантемы, свастика и т.п. Впрочем, если во времена зарождения банд это было прямым выражением своих националистических убеждений, то сейчас это скорее дань традициям, в то время как члены банд отличаются совершенно разной идеологией. Многие из них в том числе отказались от вандализма и сотрудничества с якудза, хотя драки и ночные гонки-марши по-прежнему у них в ходу.