Ты сказала, что я тебя убил, так преследуй же меня! Убитые, я верю, преследуют убийц. Я знаю, призраки бродят порой по земле! Будь со мной всегда… прими какой угодно образ… Сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти! О боже! Этому нет слов! Я не могу жить без жизни моей! Не могу жить без моей души!
—
В Эрроу Хаус царит мертвая тишина. Беззвучие звенит и отдается эхом по залам: от портретов — холодных, мрачных, безжизненных — к узорчатым парчовым стенам. Тишина на мгновение замирает на пороге детской, проводит невесомыми пальцами по столу в его кабинете и устремляется наверх. Скрипнула лишь последняя ступенька. Она наблюдает за его сном. Лунный свет струится по комнате, но у нее нет тени. На улице поднимается вьюга. Тишина заполняет весь дом. Оглушительная. Томас Шелби едва продирает глаза. Бутыль ирландского виски со стуком падает на пол. Разбившись, тишина отступает.—
Очередной вечер наедине с виски Томас Шелби проводит на низеньком диванчике в гостиной. Отблески света плещутся в тумблере. Виски отливает золотом. Такими были ее волосы. Если закрыть глаза и откинуться назад, можно заслышать пение. In a neat little town they call Belfast…apprenticed at trade I was bound…and many an hour’s sweet happiness…I spent in that neat little town… Если протянуть руку, можно даже ее коснуться. На щеках ее слезы. Она дышит ему на ухо. Разумеется, он вусмерть пьян. Он пьян, и сердце его уже разбито. Пение не утихает.—
Лунный свет падает на русскую девицу, голую, если не считать простыней и бриллиантов. Портрет за ее спиной глядит почти зло. Томас Шелби этого не видит. Взгляд его рассеян и устремлен куда-то вдаль. Возможно, на пистолет в правой руке девицы. Может, и нет. В свете луны проявляется другая фигура — стройная, золотистая, решительная. Луну заволакивают пухлые тучи. Девица мерзнет. Это ей не в новинку — доводилось мерзнуть и раньше. С голодной волчьей улыбкой она разминает шею. Ей неудобно. Ее душит бриллиантовое колье, и все бледное тело покрывается гусиной кожей. Дело, конечно же, в ледяных, мерцающих бриллиантах. Но Татьяне почти кажется, что душат ее тонкие пальцы… почти… С хохотом она взлетает по лестнице, зная, что Томас послушно побежит за ней. Он бежит. Тучи разносит по небу. Что-то, напоминающее женщину, остается стоять на ступенях. Пальцы ее сжаты в кулаки.—
Они оба просыпаются от острого утреннего света. Ребенок цепко сжимает пальцы отца. Перевернувшись на бок, Томас слепо тянется к ней. Ее половина кровати теплая. Но никого рядом нет. За окном поют черные дрозды.—
После похищения Чарли по всему дому со звоном распахиваются окна. Всем обитателям Эрроу Хаус приходится носиться от ставни к ставне, чтобы утихомирить ревущий сквозняк. Карл даже придумал себе игру — угадывать, какое из окон откроется следующим. Порою неистово хлопают двери. — Сильный ветер, — как бы между прочим замечает Ада. — Даже Томми Шелби со всеми его деньгами не удастся держать настолько старый дом в порядке. Полли молча кивает и зажигает тонкую сигарету. Но после того, как Ада и Карл уходят, чтобы затворить парадные двери, Полли оборачивается и шепчет в пустоту комнаты: «Он вернет твоего ребенка. Наберись терпения. Будь благоразумной». Ветер бушует над землями Эрроу Хауса, но двери больше не хлопают. Не распахиваются и окна. Пока.—
В ее комнате ничего не меняется. Никогда. Расческа, в чьих зубьях до сих пор поблескивают золотые волосы, покоится на комоде. В гардеробе перешептываются осиротелые платья. Ее духи, украшения, пистолет в кедровой шкатулке стоят смирно, собирают пыль. Но порой… Порой Томми кажется, что платья висят иначе. Иногда фотография ее отца оказывается на противоположной стороне письменного стола. Или револьвер спрятан в другом ящике. Томас никогда не задерживается здесь надолго. Осматривать этот безмолвный музей без слез нет никаких сил. Да и к тому же, он никогда не верил тому, что нельзя увидеть собственными глазами. Ему проще думать, что он что-то позабыл. Он закрывает дверь, и в волнение приходят белоснежные шторы. Падает старая ваза, по полу разлетаются тысячи осколков.—
Томми сложно припомнить тот момент, когда он наконец осознал ее присутствие. Единственное, в чем он бы уверен, это произошло после того, как исчезла полиция, и безмолвный дом наполнился скрипами, движущимися тенями. В оконные стекла царапались голые ветви деревьев. Была гроза. Черное небо проливало черную воду на черную землю, как и в тот раз, когда он впервые с ней поговорил. По-настоящему поговорил. In a neat little town they call Belfast… Молнии раскалывают мир пополам. Он просыпается с криком, снова кошмары. На него глядят чьи-то глаза. — Грэйс… — тихо произносит он. Тень в изножье кровати улыбается. — Не бросай меня. Томми засыпает почти тут же. Теперь сон его безмятежный и мирный. Тень, сидящая в изножье, исчезает только с первым рассветным лучом.—
Он разговаривает с ней. «Посмотри-ка на нашего Чарли, Грэйс, детка. Погляди, какой большой вырос». «Ада передает привет из Нью-Йорка. Нынче она единственная, кто пишет. Хотя это, конечно, значения не имеет». «Знаю, я обещал, что никакого оружия дома не будет… но бизнес есть бизнес, Грэйс. Кроме того, ты сама нарушила это правило». «Помнишь наш первый танец, Грэйс? Ты была в красном платье, с пистолетом в сумочке. Такая красивая, что глаз отвести нельзя. И я все не мог не улыбаться, черт бы меня подрал». Слова растворяются в тишине. Никто не отвечает. Только шорох юбок, холодный цокот каблуков по паркету. Если очень повезет, можно услышать отзвук ее смеха — ровный, веселый и совсем чуть-чуть злорадный. «Помнишь, Грэйс? Помнишь все, что мы пережили?» Ответа нет, но тишина помнит каждую секунду.—
В поисках ее лица он перетрахал весь Лондон. Если утопить себя в джине и закрыть глаза, то разум можно обмануть. Можно притвориться, будто это ее волосы скользят по его щеке, будто под его пальцами ее кожа, будто под ключицей нет раны. Иногда он выдыхает ее имя в чужое ухо. Некоторые из девушек — те, кто зарабатывают телом на жизнь — не возражают вовсе. Они готовы быть кем угодно, лишь бы клиент был щедрым. И он был. Лиззи Старк это раздражает, но она не говорит ни слова. И не берет его денег.—
Летними ночами в стойлах беспокойно бьет копытами серая лошадь. Она вытягивает длинную шею и подставляет бархатный нос чьим-то рукам. Ветер приносит в конюшню еле уловимую сладость духов. Навострив уши, лошадь бездвижно прислушивается к тишине. Свет луны падает на табличку над стойлом. «Тайна Грэйс».—
В отличие от отца, Чарли Шелби проводит ночи в покое. Он спит со всей серьезностью молодости — так, будто хорошенько высыпаться поручено ему свыше. Лишь изредка он зовет ее. Кроме тишины на его сонное хныканье отозваться некому. Впрочем, еще долго после каждого пробуждения в голове Чарли кружатся обрывки ирландских колыбельных. Он улыбается ее фотографии: «С добрым утром, мамочка». Отец не спрашивает, откуда Чарли узнал мелодии, которые тот затягивает себе под нос во время игр. Фотография в детской не улыбается. Не совсем. Пока.—
Он носит ее пистолет в нагрудном кармане. Для него он маловат, сделан явно не по размеру. Но Томасу приятно ощущать его под сердцем. Ему нравится думать, что он носит с собой ее частичку. Ему нравится касаться того, чего касалась она — его палец на курке. Там же, где когда-то был ее. Иногда он ощупывает зарубцевавшийся шрам на груди. От той пули, которую Дэнни Пушка остановить не успел. Томми размышляет о шраме на ее груди. На груди, находящейся под землей, укрытой холодным снегом. — Как тебе, а, Грэйс? — обращается он к самому себе и к тому, кто услышит. — Два одинаковых шрама. Рана ноет тупой болью, словно взывая к своему двойнику. К своей второй половине.—
В сочельник он чувствует, что ее ладони ложатся на его собственные руки. Все кругом красное. Красное — точь-в-точь платье, которое было на ней, когда они танцевали перед Билли Кимбером, когда Томас осознал, что Грэйс необходима ему так, как никто после войны. Она взрастила в нем что-то свежее, доброе и зеленое, и ему до смерти хотелось это сохранить. Итальянец давится, истекает кровью. Она всюду. Ничего, кроме красного попросту не существует. Ее ладони ложатся на его руки. «Не спеши, Томас, — шепчут ему на ухо, — это и моя месть тоже». На курок они нажимают вместе.—
Они выходят из парадных дверей прямо в ночь, и ветер с силой тянет полы пальто Томми. «Останься… останься… останься… останься…» — шепчет холодный ветер и мерзло целует его губы. Его дыхание растворяется в воздухе. Ее тоже. Призрак ее дыхания. Чарли крепче прижимается к отцу и сонно машет Эрроу Хаус и всем тем, кто в нем остается. Не вынимая руки из кармана, Томми гладит прохладную рамку ее фотографии. И прежде чем сесть в машину, оборачивается на дом: — Не бросай меня. Она не бросила.—
Она следует за ним вечно.