Западня

      Она понимала, что лесу нет и не будет конца. Но сесть на месте и просто сидеть, ожидая голодной смерти, просто не могла себе позволить. Пока ты жива, никогда не сдавайся и борись за свою жизнь — так всегда говорил отец. Это правило глубоко засело в мозгу; это правило, возможно, и было второй ее сутью, после того как не стало отца. Теперь же борьба за жизнь помогала не сойти с ума. А попробуй тут сохранить разум, когда три дня уже блуждаешь между одинаковыми деревьями, царапая в кровь ноги об одинаково вездесущие кусты ежевики и спотыкаясь об одинаковые препятствия в виде сухих колючих веток.       Что ж, по крайней мере, ежевика и черника дают хоть какое-то чувство насыщения. Плохо то, что воды больше не осталось, никакой. Пластиковая бутылка, найденная в останках вертолета и захваченная с собой, опустела еще вчера вечером. А тот последний глоток, который удалось сохранить на утро, растворился в жаждущем организме, как капля в пустыне.       Ни озерца, пусть даже заросшего ряской и болотистого, ни малюсенького илистого источника на пути не обнаружилось.       Она пыталась сосредоточиться на знаках и идти в одном направлении. Всегда на север, и при этом следить, чтобы солнце утром находилось справа, а вечером — слева. В этом не было совершенно никакого смысла: иди хоть на север, хоть на юг, хоть на оставшиеся стороны, — лесу не будет конца. Не будет. Но идти на север — это уже цель, вполне конкретная. Если следуешь цели, все мысли, все усилия будут так или иначе подчинены ей. Это правило тоже вдалбливал ей в голову отец.       Любые усилия рано или поздно вознаграждаются. Она выберется. Надо только верить в это, чтобы не сойти с ума, а вера — это все, что ей теперь оставалось…       Жарко, как во всех семи преисподних разом. Без воды плохо. Солнце даже сквозь густую сеть листвы жжет нещадно. А ночью она опять будет трястись от холода, пытаясь накрыть исцарапанные, сочащиеся гноем и сукровицей ноги тонкой хлопковой юбкой, кое-где уже светящейся от прорех. Обнимая саму себя и укрывая густыми распущенными волосами голые плечи, прикрытые лишь тонкими бретельками легкой майки, она в сотый раз возводила молитву богам за то, что надоумили ее оставить длинные волосы, хотя ей сотню раз уже хотелось их обрезать так же коротко, как стриглась младшая сестра.       Правда, сейчас, в середине дня, слипшиеся от пота спутанные волосы только мешали, цепляясь за колючие сухие ветки и заставляя и без того мокрую спину потеть еще больше. Хоть она и заплела их, завязав тонкой полоской свежей коры, содранной с молодого деревца, коса то и дело норовила рассыпаться, да и без того неприятно липла к спине влажной змеей.       Когда солнце закатилось за верхушки деревьев, она не выдержала и упала прямо там, где шла, даже не потрудившись выбрать какую-нибудь полянку, покрытую мягким мхом, и утеплить постель сухой травой и палыми листьями. В горле настолько пересохло, что больно было даже дышать. Губы потрескались и сочились каплями крови, которые она слизывала, в безумном желании дотянуться языком хоть до какой-нибудь влаги.       Смерть уже близко.       Вместе с этой мыслью, которая пришла совершенно внезапно, так же неожиданно послышался собачий лай.       Этот звук привел ее в еще больший ужас, чем близкая смерть от обезвоживания.       Собаки шли прямо по ее следу.       Силы взялись непонятно откуда: она резко взвилась сначала на колени, затем на ноги, и побежала, не разбирая дороги, хотя прекрасно понимала всю тщетность попытки спастись.       Ее затравят собаками.       Но без боя она не сдастся. У нее все еще был нож. Маленький, складной, но достаточно острый, спрятанный на тонкой перевязи — высоко, у внутренней стороны бедра.       Собаки настигли ее через пятьдесят семь шагов, окружили, принялись бросаться, запрыгивали на нее когтистыми лапами, лаяли как безумные, хватали зубами за юбку, одна из них ощутимо прихватила лодыжку.       — Нельзя! — послышался неприятный скрежещущий голос, будто бензопила внезапно прошлась по камню.       Псы разом прекратили кидаться и лаять и смирно присели вокруг, разинув пасти с высунутыми языками.       Она не стала дожидаться, пока до нее доберется их хозяин, и побежала вновь, ощущая боль в прикушенной лодыжке, но что самое плохое — чувствуя, как сзади на нее стремительно надвигается что-то большое, быстрое, неумолимое.       Сильный толчок в спину сбил с ног, и она упала плашмя, больно расцарапав лицо о торчащие острыми зазубринами концы сухой ветки. Кожей почувствовала, как преследователь навис сзади, хрипло дыша, уперев колено меж ее ног и заломив ей за спину руки. Одновременно — другой рукой — сгреб растрепавшиеся на бегу волосы и не сильно, но грубо рванул на себя.       — Больше не беги — хуже будет. Поняла?       Боги, как же он живет-то с таким мерзким голосом?       Она бы кивнула, но голова была запрокинута так, что она не то что кивнуть — сглотнуть бы не смогла. Но преследователь каким-то образом почуял ее согласие.       — Вот и молодец.       Он отпустил ее волосы, но не руки, и больно перехватил живот, заставляя ее встать на колени. Затем рывком поднял свое огромное тело вместе с ней, и она почти повисла на его руке, едва касаясь ногами земли.       Наконец он развернул ее к себе лицом, и она закричала от ужаса, непроизвольно зажмурив глаза, чтобы не видеть это… и услышала хриплый смешок.       — Что, страшно? Правильно, бойся меня, пташка. Долеталась ты.       Она молчала, боясь открыть глаза и еле сдерживая рвущиеся наружу рыдания.       — Не можешь смотреть? — ей показалось, что в противном скрежещущем голосе проскользнула толика горечи. — Ну и не надо, хрен с тобой.       Он снова развернул ее спиной к себе и крепко стянул чем-то руки, а затем взвалил ее к себе на широченное плечо и потащил куда-то в лес, сопровождаемый тихими и послушными, будто щенята, гончими псами.       Сказать, что ее положение было неудобным — это ничего не сказать. В живот нещадно впивалось твердое плечо загонщика, грудь больно билась о его лопатку, к голове моментально прилила кровь и зашумела там, словно кипящий чайник, растрепавшиеся волосы мели концами лесную тропинку, цепляясь за острые колючки, лезли в нос и в рот, мешая дышать, но даже когда удавалось сделать вздох, было не легче — в ноздри заползал мерзкий запах мокрой псины, смешанный с запахом мужского пота… впрочем, последний почему-то подействовал успокаивающе.       Глаза она, конечно, открыла, да только вид на затянутую в маскировочные штаны задницу преследователя не добавлял ей энтузиазма, и она предпочла снова их закрыть. Что не помешало услужливой когда не надо памяти восстановить увиденное несколько мгновений назад отвратительное зрелище.       Половины лица просто не было. Левую сторону того, что от него осталось, покрывал сплошной застарелый ожог, рубцами стягивающий кожу вокруг глаза и уголок рта в страшную криво оскалившуюся гримасу. Глаза показались ей в тот миг какими-то дьявольскими, она даже не могла припомнить, какого цвета они были… Да еще эти черные длинные патлы, клочьями свисавшие над уродливым лицом — он словно был самим дьяволом, явившимся за ней прямиком из преисподней.       Боги, вот это она влипла…       — Хей, Пес! — окликнул ее мучителя другой мужской голос, прозвучавший довольно весело. — Загнал-таки свою добычу! Ну, с собой у меня дракона нет, буду должен. Она была одна?       — Похоже, да, — услышала она противно скрежещущий голос. — По крайней мере, рядом с ней никого не было. Эй, пташка! — Она ощутила несильный шлепок по голой ляжке, которую обнажила слегка задравшаяся юбка. — Ты была одна?       Она не ответила. Во-первых, толку от этого не было никакого, во-вторых, пересохшее горло не давало возможности говорить, а в-третьих, от довольно долгого положения головой вниз она уже начинала терять сознание.       — Баста! Делай привал! — услышала она еще один голос. — Птичка поймана, в темноте не хрен по лесу шататься. Лучше развести костер, пока совсем не стемнело.       Мучитель спустил ее на землю, и у нее подкосились ноги. Но показывать слабость было не в ее правилах, и, сделав над собой усилие, она устояла. Урод протянул огромную ручищу к ее лицу — а бугай-то и впрямь здоровенный: она, хоть и высокая, а носом едва достает ему до солнечного сплетения — и, взяв за подбородок, заставил смотреть на свою отвратительную рожу.       — Ты так мне и не ответила.       На этот раз она заставила себя посмотреть в это чудовищное лицо. В глазах мучителя — они были серыми! — плескалась буря чувств: презрение, насмешка, обида, затаенная ярость, а губы мерзко кривились в ядовитой ухмылке.       Вместо ответа она бросилась вперед и укусила его, как змея, — куда достала, а достала она до вздувшейся на груди мышцы в расстегнутом вороте гимнастерки.       — Ах ты… волчица! — удивленно воскликнул он, будто не очень и разозлившись. — Кусается еще!       — А ты ей рот пластырем заклей.       — Нету у меня пластыря…       — А чего это мы индпакет по инструкции не носим? Особенный, что ли? На вот, дарю. Безвозмездно… почти. Будешь должен мне своего дракона, — говоривший сам же и засмеялся своей не слишком удачной шутке, швырнув в загонщика пакет.       Она инстинктивно отшатнулась, когда уродливый верзила полез к ее лицу, и вправду собираясь заклеить рот широким пластырем.       — Еще раз что-нибудь такое выкинешь — пеняй на себя, — угрожающе предупредил он, сдвинув брови: здоровую, изогнутую в сердитой гримасе, и искореженную вязью таких же отвратительных рубцов, как и на всей левой половине лица.       Она не сопротивлялась. Верзила закончил дело одним резким движением. Слишком поздно она подумала, что перед тем как ее губы покроются противной липкой тканью, ей следовало бы попросить воды. Глаза наполнились слезами досады, и она поспешно отвела их в сторону, вызвав у урода очередной смешок.       — Хех. Никогда не видела никого страшнее меня? Ну ничего, все бывает в первый раз.       Он усадил ее спиной к дереву и повернулся к остальным. Преследователи — кроме урода, их было пятеро, и все в летней военной форме маскировочного цвета, — небрежно расселись на живописной поляне и сосредоточенно обрывали чернику и ежевику на близлежащих кустах.       — Может, стоило прочесать еще квадрат-другой? Вдруг она все же была не одна? — спросил шутник, посуливший ее мучителю дракона.       — Вдруг только кошки родятся, — мрачно огрызнулся обожженный верзила. — Если бы ты мозг хоть ненадолго включал, то сообразил бы, что в двухместном вертолете негде троим разместиться. Да и собаки довели до нее, а дальше не пошли.       Обожженный погладил троих псов, преданно вертевшихся рядом, каждого по очереди, и взялся привязывать поводки к дереву.       — Подальше их привяжи, а то пожрать спокойно не дадут.       Что-то недовольно пробурчав, страшилище отошло в сторону вместе со своими псами.       Она перевела взгляд на остальных. Эти были нормального роста, военные, судя по стрижкам и форме. Пока верзила возился в отдалении с собаками, они, не сговариваясь, принялись разглядывать ее. Она подобрала под себя ноги. Юбка задралась, но оправить ее не было возможности — руки-то связаны за спиной.       — Красотка, — прищелкнул языком один из них, — рыженькая. Рыженьких я люблю.       — А я всяких люблю, была бы щель между ног.       Другие заржали.       — Ну тогда хватай любую, попадание будет стопроцентным!       — Скучаешь, небось, а, красотка? — вставил третий, прищурив блекло-голубой глаз. — Ничего, мы тебя сейчас развлечем.       — Ты костер сперва разведи, — ткнул его в плечо сообщник. — Пожрать надо, а потом уже развлекаться.       Она не шевелилась, продолжая угрюмо за ними наблюдать.       — Кхм… — это вернулся верзила, закрыв своей здоровенной тушей половину обзора. — Спирт есть?       — Чего, бухнуть захотелось? — осклабился спорщик.       — Укус прижечь, дурень. Вдруг она заразная?..       — Тебе-то чего бояться? Ты и так бешеный, Пес, — поддел один из военных, но протянул верзиле аптечку.       Тот порылся в ней, нашел маленький пузырек и ватный диск, обработал укус.       Отрадно было видеть, что ее маленькая месть доставляет ему неудобство. Ей бы хотелось, чтобы он зашипел или хотя бы скривился, выдав свою боль, но его лицо — сейчас она видела лишь здоровую половину — оставалось непроницаемым.       За едой вояки снова раздухарились.       — Ну так кто будет трахать ее первым?       — Я, конечно.       — С хрена ли ты? Тебе по старшинству не положено.       — Тогда, значит, мне положено, ха!       — Да ты в нашу часть поступил три месяца назад! Вот и стой в конце очереди.       — Может, в картишки разыграем? — предложил кто-то, извлекая из заднего кармана штанов колоду.       — О-о, точняк! Так будет по справедливости. Раздаешь?       — Эй, Пес, ты с нами?       Верзила сидел немного в стороне и, казалось, не обращал особого внимания на подельников.       — Нет.       — Чего так? Вдруг повезет и будешь первым девку трахать?       — Мне уже повезло. Я и буду ее трахать. И только я. А вы будете дрочить и облизываться.       На какое-то время воцарилась напряженная тишина, которую нарушил угрожающий голос:       — С чего это вдруг?       — С того, что я ее нашел. И делиться ни с кем не собираюсь.       Она переводила внимательный взгляд с компании на верзилу и обратно.       Незадачливые насильники злобно зыркали на урода, почему-то не решаясь возразить, а тот не смотрел вообще ни на кого, занимаясь чисткой своего автомата. Зашибись! Даже выбрать сложно, какой вариант заманчивей. Пятеро насильников, но с виду нормальных, или один, но с внешностью монстра…       Неспешно закончив с автоматом, верзила взял банку энергетика, сделал глоток, достал и аккуратно раскрыл небольшой нож, снова порылся в аптечке, отрезал кусок прозрачной резиновой трубки, поднялся и подошел к пленнице.       Она отшатнулась в испуге, когда он потянулся ножом к ее лицу.       — Не шарахайся, дура. Пить хочешь?       Она кивнула, не отрывая взгляда от ножа. В случае чего она не сможет даже защититься.       Урод поставил на землю банку с энергетиком, схватил ее одной рукой за затылок, жестко зафиксировал и аккуратно прорезал пластырь между ее губами. Пить через резиновую трубку, не разжимая губ, было неудобно, но жажда мучила настолько, что она жадно потянула в себя жидкость и поперхнулась после третьего же глотка.       Обожженный, которого называли Псом, выругался и рванул пластырь, давая ей возможность откашляться и отдышаться.       Она кое-как восстановила дыхание и просипела, не узнав собственного голоса:       — Можно… воды?       — Что-то не устраивает?       — Тут… алкоголь… я не переношу…       Пес хмыкнул, но отцепил от пояса жестяную походную флягу и поднес к ее губам. Она глотнула с опаской, но, к счастью, это действительно была вода. С наслаждением она выпила всю предложенную воду из фляги, захлебываясь и отфыркиваясь в неудобной позе. Обожженный верзила внимательно смотрел на нее, присев на корточки и держа флягу у ее губ, дождался, пока она напьется, и многозначительно взмахнул перед ее носом использованным пластырем.       — Кусаться будешь?       Она с готовностью мотнула головой.       — А кричать?       Она мотнула головой с меньшей готовностью, поскольку уверенности в последнем не было. Если ее не будут трогать, в крике смысла и так не будет. Если же трогать будут… Впрочем, и в этом случае смысла никакого.       Все еще омерзительно было смотреть в это обезображенное старым ожогом лицо, но и выглядеть дурочкой, пугающейся собственной тени, тоже не хотелось. В конце концов, какая разница, какая там у него рожа? Неприятностей так или иначе не избежать.       Он оставил ее рот свободным и снова отошел, достал из рюкзака пакет с сухим кормом и пластиковый лоток, наполнил его собачьей едой. В его необъятном рюкзаке отыскалась и большая бутылка с водой, из которой он наполнил другой лоток и поставил перед животными.       От ее взгляда не укрылось, что он держится особняком от остальных. И не очень-то похож на них, хотя и одет в военную форму. У всех головы коротко стрижены, как и положено военным, а у него патлы висят чуть ли не до плеч. Индивидуального пакета не имеет, хотя за нарушение инструкции может жестоко поплатиться — это она хорошо знала. Собаки, совершенно очевидно, слушаются только его.       Собаки — это плохо. Сбежать никак не получится — сразу найдут. Впрочем, положа руку на сердце, ей и так не удалось бы сбежать. Влипла основательно.       Пока она раздумывала, занимая мозг хоть чем-то, Пес снова встал и направился в ее сторону, закинув за спину большой рюкзак. Наклонился, грубо дернул за плечо:       — Вставай, пошли.       — Куда? — опасливо спросила она, покосившись на остальных.       Остальные молчали, все так же злобно зыркая на них. М-да, с этой стороны на помощь рассчитывать глупо. Впрочем, чего от них ожидать, они ведь хотели того же.       Ответа не последовало. Она вздохнула и неуклюже поднялась. А как еще со связанными-то за спиной руками?       Ушли они недалеко — он остановился примерно в ста шагах, отделившись от остальных лишь густыми зарослями ежевичных кустов. Сбросил с плеча рюкзак, расстелил на более-менее свободном от растительности участке, у основания раскидистого дуба, свой спальник и бросил в изголовье рюкзак.       — Ложись, — приказал он отрывисто.       Она, конечно, легла бы, хоть и без особой радости, но связанные за спиной руки давали возможность только сесть. Он нахмурился.       — Ты меня плохо слышала?       — На живот лечь? — покорно уточнила она.       В памяти всплыло слышанное когда-то утверждение, что если с насильником вступить в диалог, ему может расхотеться исполнять задуманное. Вранье, наверное, но вдруг повезет?..       — Дура, — услышала она и слегка удивилась.       Он присел рядом на одно колено, повернул ее к себе спиной и развязал руки, давая возможность потереть затекшие запястья.       — Есть хочешь?       Она кивнула. Три дня на одной ежевике давали о себе знать.       — Тогда сиди тут и не чуди.       Из рюкзака он извлек жестянку мясных консервов, ломоть слегка зачерствевшего черного хлеба и огурец. Даже раскладную вилку подал — она оценила. Прикинула, конечно, стоит ли пырнуть его острыми зубцами, но встретившись с ним взглядом, сумела прочитать в серых глазах ответ. Пожалуй, не стоит.       Уже стемнело, и он зажег походный фонарь Она ела медленно, понемногу, чтобы не переесть, так как голодный желудок мог взбунтоваться против такой сомнительной еды. Впрочем, выбора не было, спасибо и на этом. Да, кстати.       — Спасибо, — сказала она, порадовавшись, что голос слегка приходит в норму.       Вместо ответа он хмыкнул, забрал у нее остатки мяса в банке, доел, после чего запихнул пустую жестянку в рюкзак и протянул ей бутылку с водой, к которой она с удовольствием приложилась. Напившись вдоволь, вернула бутылку назад, а он снова убрал ее в рюкзак. Хренов педант.       — Давай руки, — сказал он, вновь повернувшись к ней.       Она с огорчением протянула ему руки, и он опять связал их, уже спереди.       — Теперь ложись. И смотри, чтобы ни звука, ни глупостей. Иначе привяжу на ночь к дереву. Стоя. Вверх ногами.       Вздох, невольно вырвавшийся у нее, мог красноречиво пояснить, что она об этом думает. Но она послушно легла на самый край спальника, как можно ближе к дереву и подальше от него. Как будто это поможет, ей-богу…       Закончив возиться со своим рюкзаком, он положил его себе под голову и лег рядом, в достаточном отдалении от нее.       То есть, можно сделать вывод, что насиловать ее он не собирается. Это хорошая новость. Еще одна хорошая новость, что руки теперь связаны спереди, а обыскать-то ее позабыли, видимо, не подумав, что под легкой юбкой и открытой майкой может быть спрятано какое-то оружие. Надо лишь дождаться, пока он заснет… Собаки ведь привязаны…       Что она будет делать потом, думать пока не хотелось. Впереди замаячила новая цель, которая помогала держать мысли собранными, а чувства сконцентрированными.       Ждать пришлось довольно долго. Час, может, полтора — у нее никогда не было врожденного чувства времени. Дождавшись, она еще некоторое время прислушивалась к размеренному дыханию, перемежавшемуся легким, но достаточно звучным мужским храпом, и осторожно, очень осторожно достала из укромного местечка маленький складной нож. Медленно, чтобы не выдать себя даже легчайшим звуком, перепилила лезвием бечевку. Замерла на несколько минут, прислушиваясь к дыханию и храпу, ритм которого вроде бы не изменился. Так же медленно, будто исполняя пантомиму, поднялась на ноги и сделала шаг. Совсем невесомый. И еще один.       В следующий момент огромная рука сомкнулась вокруг ее лодыжки и рывком дернула, заставляя упасть. Она еле успела выставить руки, ободрав их о чертовы сухие ветки. Из глаз готовы были брызнуть слезы, не столько от боли, сколько от досады. Хорошо притворялся, гад.       Он, не сказав ни слова, отпустил ее лодыжку и потянулся за фонарем. Очень хотелось взвиться на ноги, молниеносно полоснуть ножом по горлу и запинать его ногами, но нельзя давать волю эмоциям. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы не понимать, что ей с ним не справиться. Вот будь она раза в полтора мощнее, а он — раза в полтора тщедушней, тогда…       Он включил фонарь, осветил место преступления — развязанную веревку, нож, который она так и не выпустила из руки, — и глухо выругался своим мерзким скрипучим голосом.       — Давай сюда, — протянул лапищу.       Вот сейчас. Сделать вид, что отдаешь нож, а самой — по горлу… Одно движение…       Пока она решалась, он схватил ее за запястье, сильно стиснул и буквально выдавил нож из разжавшейся ладони.       Снова порылся в рюкзаке, достал ремень и моток бечевки. Она оцепенела. Не будет же он и в самом деле?.. Но походило на то, что он и вправду собрался выполнить свою угрозу: первым делом он методично стянул ей лодыжки широким кожаным ремнем, да так крепко, что косточки больно вжались одна в другую.       — Прости, я была не права.       — Да, ты была не права. Но это был твой выбор. Так что и ты прости.       Он поднял голову вверх, примеряясь к дереву… Попробовал на крепость обломанный сук, до которого едва дотягивался рукой, перекинул через него веревку, натянул и завязал скользящим узлом петлю.       Пекло, да он и впрямь не шутит! Она попыталась отползти, благо руки пока были свободны, но он быстро исправил ситуацию, отрезав кусок бечевки и снова стянув ее запястья впереди. Пропустил один конец перекинутой через сук бечевки между лодыжек, зацепил за ремень, зафиксировал и плавным движением потянул за другой, свободный конец, легко приподнимая ее ноги.       — Пожалуйста, — взмолилась она. — Не надо! Я же умру так, вниз головой!       Он пожал плечами, даже не взглянув на нее.       — Ну, рано или поздно, это все равно бы случилось.       Он потянул сильнее, приподнимая ее в воздух; веревка цеплялась за неровности коры и плохо скользила, но монстр был силен и преодолел сложность. Юбка задралась до шеи, открыв взору трусики, и как ни пыталась она связанными руками вернуть тонкий хлопок на место, закон притяжения был неумолим.       В голову снова ударила кровь. Это было очень неприятно, но сильнее всего досталось стянутым ремнем лодыжкам, на которые пришелся вес тела. Она завыла от боли.       — Пожалуйста, прекрати! Я так долго не смогу! Я все поняла. Я не буду пытаться убежать. Ну хочешь, трахни меня, как собирался. Только верни меня на землю. Или хотя бы на ноги…       Он, казалось, ее не слышал, лишь деловито обматывал веревку вокруг ног и талии, фиксируя ее у ствола дуба.       Она заплакала. И даже не картинно, чтобы разжалобить, а по-настоящему, от безысходности своего положения и ужасных мучений, которые ей предстояло испытать.       — Что же ты за зверь такой?.. Лучше бы убил по-человечески… Так нет же, убить тебе мало, тебе надо поиздеваться, изверг…       — Я тебя предупреждал, — ей показалось, что его голос странно дрогнул. Но может, ей просто хотелось в это верить? — Ты сама сделала свой выбор. Чего ноешь теперь?       — Мне плохо-о-о…. Тошнит… Я не могу так… вниз головой… я умру-у-у… — она заплакала еще сильней, дурацкие слезы непривычно стекали по лбу, к волосам.       — Ты и так умрешь, — мрачно возразил мучитель.       Сердце бешено заухало в груди, отдаваясь болезненной пульсацией в висках. Прошло совсем немного времени, но казалось, что она уже умирает. Съеденная недавно тушенка и вправду встала у горла. Если ее вырвет, она тут же задохнется от собственной блевотины.       Пекло! Пекло! Пекло!!! Ситуация была не только унизительной, но и катастрофически скверной.       Она уже чувствовала, что теряет сознание, когда мучитель наконец перерезал веревки и спустил ее вниз. В голове все еще продолжало шуметь и стучать молотом, но постепенно, стук за стуком, вздох за вздохом, становилось легче.       — Значит так, пташка. Я шутки шутить не привык. Я прощаю тебя только на первый раз, и только потому, что ты меня пока не знала. Но если еще раз…       — Не надо… Я поняла. Я ничего не буду делать. Даже не шевельнусь.       -…если еще раз ты разбудишь меня среди ночи — отправишься к тем. И пусть тебя пускают по кругу хоть до утра. Усекла?       — Да, — выдохнула она, ощущая, как жизнь снова неспешно возвращается в ее тело, — я не буду…       Он посветил фонарем, подобрал ее нож и демонстративно спрятал в рюкзак. Затем чуть распустил ремни на лодыжках. По сравнению с первым разом, когда он оставил ее ноги свободными, ситуация, конечно, ухудшилась, но теперь она и за это была благодарна. Повернувшись набок, лицом к дереву и спиной к нему, она услышала, как он вновь ложится рядом, теперь уже совсем близко, чтобы чувствовать ее тело. Вероятно, решил уже заснуть по-настоящему.       Возражать она не собиралась. К ночи похолодало, а его спина приятно согревала ее спину. Впрочем, вскоре стало еще холоднее, но привычно укрыть плечи волосами, не дергаясь, у нее бы не получилось. А дергаться не хотелось, чтобы не потревожить сон монстра, памятуя об угрозе.       Она честно попыталась заснуть, чтобы кое-как выспаться перед новым безрадостным и, очевидно, нелегким днем, но голые руки замерзали, как ни старалась она прижимать их к груди. Она осторожно терла то одно, то другое плечо, пытаясь согреть себя дыханием, подтягивала колени к животу, но все равно через некоторое время ее начала бить дрожь. Впрочем, ей не привыкать: предыдущие ночи были не лучше, да еще на сырой земле. Сейчас хоть спальник имеется.       В спальник, кстати, можно было бы слегка завернуться. Она попробовала подтянуть на себя край, но его оставалось слишком мало, чтобы это дало какой-то эффект.       — Сколько можно ерзать?! — взревел монстр, заставив ее замереть от ужаса. — Седьмое пекло, ты хоть ненадолго можешь затихнуть?       — Прости. Я больше не буду… Я замерзла.       Чертыхнувшись в который раз, он снова порылся в рюкзаке, достал оттуда кусок какой-то ткани — то ли плед, то ли плащ, в темноте не разобрать, — и укрыл ее сверху, подоткнув края с обеих сторон. Снова примостился рядом.       — Спи, — приказал он угрожающе, но теперь было почему-то не страшно.       Под импровизированным одеялом стало намного теплее. Она рискнула чуть плотнее прижаться к широкой теплой спине и, послушно затихнув, вскоре уснула.