эрот и танатос целуются под сакурой

Пасы Акааши, конечно, лучшие, поэтому Бокуто всегда радуется, когда удаётся пробить именно с его паса. Котаро внимательно следит за мячом, но в воздухе вдруг мелькает что-то неожиданное, касается его запястья, и Бокуто пропускает мяч. Тренировка останавливается. Акааши и Бокуто в недоумении смотрят на свои руки: теперь их запястья соединяет взявшаяся из ниоткуда лента. Коноха присвистывает: — Вы, ребят, и правда теперь будете везде ходить как привязанные. Бокуто цыкает на него, Акааши пожимает плечами. Они ничего не скрывали от команды, но дали обещание на площадке вести себя прилично, да и там игра выбивала почти все мысли о каких-то проявлениях отношений. А сейчас их связывала лента, и скрыть её было невозможно. Первое, что Кейджи сделал, — попытался снять её с руки, но у него ничего не получилось. — Почему она чёрная, разве она не должна быть красной? — задумчиво тянет Коми, вспоминая все легенды про красную нить, связывающую влюблённых. — Чёрный красивый! — одновременно возмущаются Бокуто и Акааши, потому что чёрный правда во многом абсолютно их цвет. На Хэллоуин Кейджи покрасил ногти в чёрный и сам себя считал дурачком за это (но самым классным), а Котаро вдруг осознал, что готов провести с ним всю свою разбитую жизнь. Однажды они нашли чёрный разбитый мотоцикл (подворотни, по которым мать Акааши запрещала шляться, дарили больше чудес, чем главные улицы города). Он был без колёс, но это не мешало Бокуто запрыгнуть на него и предложить Кейджи прокатиться. Тот без колебаний присоединился, обнимая Котаро так крепко, будто они неслись на огромной скорости; а впрочем, когда они смотрели в тёмное небо и орали о том, какие они сво-бод-ны-е и пусть к чёрту идёт этот мир, действительно казалось, что они куда-то летят. Чёрный действительно красивый, да только он и в половину не так прекрасен, как Акааши. — Ладно, давайте тогда экспериментировать! — с энтузиазмом предлагает Коноха, и команда его поддерживает — даже строгий тренер, неожиданно заинтересовавшийся в подростковой аномалии. За следующие полчаса выясняется, что лента плотная только для Бокуто и Акааши, но зато она спокойно проходит сквозь других людей и предметы. Сделать с ней не получалось ничего: у Кейджи нашлась зажигалка, но огонь не коснулся ленты, порвать её или разрезать также не вышло. Лента имеет и свой предел: когда кто-то из них отходит дальше, чем на пять метров, она натягивается и заставляет уменьшить дистанцию. Остальная тренировка проходит совсем плохо: Бокуто и Акааши приходится быть рядом, и иногда это мешает атакам, остальные же боятся зацепиться за ленту, хотя они и помнят, что их она не заденет. Заканчивается это тем, что тренер выставляет Кейджи и Котаро вон, потому что они всё равно мешаются. — Приходите, когда этой штуки у вас уже не будет, — он захлопывает дверь в зал прямо перед их носом. — То есть когда мы валялись на полу и целовались, хотя должны были убираться, он нас не вышвырнул, — ворчит Бокуто, — а сейчас из-за этой нити!.. — и он дёргает руками так сильно, что Акааши невольно дёргается тоже. — Прости, — тут же понимает свою ошибку Котаро. Кейджи пожимает плечами. — Ничего страшного. Надо пойти куда-нибудь, где нормально сидеть близко-близко. — То есть куда угодно. Акааши опускает взгляд. Ну, может, это для Бокуто хорошо — орать на весь мир о своей любви, Кейджи так не привык, он хочет тихонечко, спрятавшись; но если какая-нибудь тварь попытается забрать его Котаро, он ей шею свернёт, всё так же тихонечко нашёптывая на ухо о своей любви. Теперь все будут знать то, что давно уже известно, только если раньше это были слухи, то сейчас... Акааши вздыхает. Может, ему и хотелось заявить свои права на Бокуто, но не так. В библиотеке они сидят до самого закрытия, и Кейджи очень боится времени, когда придётся идти домой, поэтому они ужинают в каком-то ресторанчике, и Бокуто палочками отбивает ритм дурацкой песни, пока они ждут заказ, и Акааши улыбается, потому что вечер, кажется, никогда не закончится, Кейджи рисует планы: сходить бы на набережную, там под фонарями красиво, будто пришёл топиться, заглянуть бы в круглосуточный книжный и проверить новые тома манги, пробраться бы на закрытую территорию… — Ты не хочешь идти домой, — встревоженно перебивает его Бокуто. Акааши медленно кивает. — Не хочу. Бокуто берёт его за руку. — Они всё так же против? Акааши снова кивает, а потом впивается ногтями в руку Котаро: — Пошли они к чёрту, правда? Бокуто не обращает внимания на царапины, он давно привык к тому, что у Акааши есть злость, которую он может контролировать, только причиняя кому-то боль. Родители Акааши не возражают против того, что их сын влюбился в парня, хотя мать неодобрительно поджимала губы, но таких парочек было много вокруг, и она глубоко в душе надеялась, что это по молодости и пройдёт, казалось же ей в школьные годы, что она была влюблена в учительницу, но хорошо, что её собственные родители вовремя выбили из неё эту дурь и выдали замуж! Теперь-то она понимает, какой была глупой и как надо жить, правда ведь? А сын посмел бунтовать — жить так, как у неё не получилось когда-то, и это его поведение вызывало в ней ужасную жестокость. Ей хотелось отомстить за то, что не случилось, человеку, который ни в чём не виноват. Акааши её не винил, только старался с ней не контактировать. Родители Кейджи не одобряют конкретно Бокуто. Он шумный, несерьёзный, не думает о будущем, дарит их мальчику звёзды и свою жизнь, а не элитный парфюм и билеты в оперу. Он абсолютно неподходящий. Отец чуть ли не выбил из сына обещание встречаться с Котаро исключительно по волейбольным делам. Теперь же придётся вернуться домой вместе с Бокуто, ленту ничем не спрячешь, а об аномалиях родители наслышаны, и командной работой тут ничего не объяснить. — Ой, мам, да Бокуто-сан просто учит меня быть капитаном и заодно человеком, который может не притворяться и быть собой, — за такое он точно получит. Скрываться у Котаро дома он тоже не может: по мнению матери, достойных друзей, у которых он может остаться на ночь, у него нет, а исчезнуть без объяснений — так это сразу поднимется паника, и из дома Бокуто они сразу поедут в тюрьму как похититель и заложник. Либо они его сломают, либо он их; а сейчас, когда рядом с Акааши лучший человек на этом треклятом свете, Кейджи ничего не боится. — Я заставлю их принять тот факт, что они ничего не могут с нами поделать, — уверенно говорит Кейджи, но голос его чуть дрожит. Всё-таки четырнадцать лет он воспитывался этими людьми и даже не знал, что с ним случится такой хороший Бокуто и вытащит его на свободу. — Ты не обязан, — Котаро машет рукой без ленты. — Если хочешь, я им всё скажу. Или могу что-нибудь придумать. — Что придумать? — Отговорку. Что это тренинг такой по укреплению командных связей. Или, может, нас взяли сниматься в фильм, и мы репетируем. — Что за фильм такой глупый? — Акааши уже не так страшно. — Не знаю, — беспечно пожимает плечами Бокуто. — Пусть он состоит из одной постельной сцены, только чтобы все одетые, никакого действия, а просто разговоры в темноте. Кейджи улыбается. Так проходят многие их вечера. — Хочешь стать режиссёром? Бокуто вдруг смущается. — Вообще-то я хочу работать с сейю. Ну знаешь, не самому что-то озвучивать, а командовать всеми. Буду строго говорить парням, что они неправильно рычат. Акааши фыркает. Они знают только одного человека, который рычал вовремя и в нужной тональности, — ас Сейджо. — На самом деле это здорово, — Кейджи выдыхает пар: вечера холодные. — Буду приходить к тебе играться с кнопками. Почему-то сказанное Бокуто его успокаивает. Может, потому что он сам ещё не знает, кем будет, но и Котаро долго-долго об этом вообще не думал, а потом проснулся и понял, чего хочет. Акааши надеется, что у него будет так же. — Может, скажем твоей маме, что я у тебя на перевоспитании? — вдруг предлагает Бокуто. — Я даже могу звать тебя Акааши-сан. Как официально и по-взрослому, у Кейджи краснеют кончики ушей. Он вообще остро реагирует на обращения. Однажды Котаро назвал его “Кей-чан”, и оба сидели красные пять минут, пока не позвонил Куроо пожаловаться на то, что Кенма кусается, — первый раз, когда Акааши был рад тому, что Тетсуро их прервал. — Мы не будем ничего придумывать, — мотает головой Кейджи. — Может, эта лента появилась именно сейчас, чтобы я перестал скрывать от них правду. «Да и что они могут?» — зло думает Акааши. Он стал гораздо сильнее после знакомства с Бокуто, будто тот подарил ему корону из фольги и спичек и позвал после уроков за гаражи на революцию. Дома у Кейджи нет никого, будто все инстинктивно избегают катастрофы. Акааши сейчас хочется оказаться в центре урагана, ему хочется бури, поймать ветер в грудную клетку, а потом убежать — к заброшенным поездам, на небоскрёб, в иссохшее поле — просто куда-нибудь и кричать долго-долго и больше не в одиночку. Бокуто вдруг прижимает его к стене прямо в прихожей, стоя в одном ботинке, и целует так, будто ветер этот они давно поймали и теперь обязаны поделить на двоих. Они ни черта не слышат. Не все катастрофы начинаются со взрыва. — Кейджи! — визжит его мать, открывшая дверь в квартиру и заставшая сына целующимся с самым неподходящим мальчиком. Он ещё и смеет самодовольно улыбаться, её-то прилежный сынок! Зря Акааши думал что-то об инстинктах, его мать далека от такого волшебства. Но другое волшебство — ленту — она замечает, и лицо её покрывается красными пятнами. Гнев давно копился в ней, потому что сыну и его «мы общаемся по команде» она не верила, словно вспоминала своё «мы просто общаемся с ней по научным проектам», и такое непотребство на пороге — последняя капля. — Нам надо поговорить, — она дёргает Акааши за руку и захлопывает дверь в гостиную прямо перед лицом Бокуто, успев прошипеть ему: — Только попробуй сунуться. Бокуто и не пробует. У Кейджи всегда полно козырей в рукаве, да что он из них сделает, непрочный карточный домик, который ни от одной бури не спасёт? Их разделяет пять метров — лента натянута — и чёртова дверь, и Бокуто прилагает много усилий, чтобы не выломать её и не кинуться спасать Кейджи, потому что он уверен, что с ним происходит что-то страшное, но его вмешательство ни к чему хорошему не приведёт. Он не слышит ни единого слова. Наверное, говорить убийственные вещи тихо Акааши научился у матери. Потом Бокуто слышит звук пощёчины, у него кружится голова, и он тянется к ручке двери. Но Кейджи вылетает из комнаты, хватает Котаро за руку и тянет его к себе. — Я переночую у тебя, — бросает он очевидное, пока Бокуто пытается унять дрожь в руках. Пока Акааши собирает нужные вещи, для Котаро время почти останавливается, предоставляя ему гораздо больше секунд для ненависти к себе. Он видит на щеке Кейджи след от удара, он не кажется ему ни цветком, ни криком о помощи — просто отвратительный знак того, что его мальчику сделали больно. Бокуто злится так сильно, что не может ничего сказать, и дышит часто и обрывисто, будто после драки. — Это нормально, — спокойно говорит Кейджи, — я привык. Бокуто сжимает руки в кулаки: — Это ненормально, и я не допущу, чтобы это случилось ещё раз. Кейджи внимательно на него смотрит и кивает. — Я тебе верю, — шепчет он и отворачивается. Он правда знал, что откровенный разговор с матерью приведёт ко взрыву, он был готов, и теперь, ухватив взрывную волну кончиками пальцев, ему хочется отпустить её на безлюдной улице или приютить под чужим одеялом. Не каждый может похвастаться взрывом в качестве домашнего питомца, а для них с Бокуто это уже привычное дело. Мама Бокуто встречает обоих с такой заботой, что Акааши хочется по-детски заплакать и забиться в угол. Он не знаком с домашним теплом. У Котаро в доме всегда живут какие-нибудь родственники или друзья семьи, и почти все они хорошие и приносят множество печально-светлых историй, смеются со всех шуток Бокуто и покупают булочки на всю семью. Поэтому никто не удивляется тому, что и Котаро приводит в дом хорошего человека, и Акааши в очередной раз сбит с толку повышенным одобрительным вниманием. Семейный ужин проходит оживлённо, и хотя кузен матери с любопытством смотрит на эту ленту, никто ни о чём не спрашивает. Только потом, когда Бокуто и Акааши уходят, матушка невинно интересуется: — А в душ вы тоже вместе будете ходить? — Нет! — быстро выпаливают оба, Бокуто краснеет, Акааши отводит взгляд. Они договорились вести себя так, как если бы этой ленты не было, и ничего не менять в своих отношениях. Кровать Бокуто достаточно большая, чтобы на ней поместились два ужасных школьника. — Акааши, только пообещай со мной о чём-нибудь поговорить! — машет руками Котаро, уверенный в том, что лучше всего делить секреты под одним одеялом. Кейджи кивает. — Только после того, как я сделаю хоть что-нибудь на завтра, — и он со всей ответственностью занимает стол Бокуто и растворяется в любимой математике, пока Котаро с кровати бесстыдно за ним наблюдает. Акааши уставший, и в то же время он полон какой-то отчаянной решимости сделать всё необходимое, чтобы этот мир от него отстал. Спустя двадцать минуть Кейджи заканчивает. — Вот теперь можем поговорить, — он залезает под одеяло и обнаруживает, что Котаро уснул. — Ну ты и предатель, Бокуто-сан, — шепчет он и небольно его щипает. Котаро морщится, но не просыпается, а минут через пять Акааши засыпает сам. Бокуто просыпается и находит на себе несколько свежих синяков: за ночь Акааши умудряется пару раз его пнуть и ущипнуть. — Ты монстр, Акааши, — с таким восторгом произносит Котаро, что Кейджи не выдерживает и улыбается, переставая притворяться, что он спит. Лента за ночь никуда не девается, и тут-то Акааши понимает, что она будет им мешать: их кабинеты находятся далеко друг от друга. — Бокуто-сан, — со всей серьёзностью смотрит на него Кейджи, — давай прогуляем школу? — Ого, самый прилежный ученик мне такое предлагает, как я плохо на него влияю, — Бокуто переходит на удивлённый шёпот, — да это же я монстр! — Стоим друг друга, — усмехается Акааши. Бокуто вдруг задумывается о чём-то, а потом — Кейджи обожает этот миг и свою способность его заметить — у него загораются глаза от очередной лучшей в мире идеи. — Тогда я успею показать тебе сегодня чудо, потому что оно живёт только по утрам. Кейджи заражается его энтузиазмом. Чудеса Бокуто — маленькие солнечные камни, которые можно спрятать в карман и украдкой доставать, чтобы греться, когда мир вокруг кусается. Акааши нравится, что эти чудеса — только для него и никого больше. Акааши ещё не знает, что он сам — главное чудо в жизни Бокуто. Волшебства не бывает, и всё-таки он творит его своими потрясающими руками, небрежным жестом успокаивая всех демонов в голове Котаро. Утро выдаётся промозглым. Акааши греет пальцы правой в кармане, за левую его держит Бокуто и стремительно тянет в светлое будущее. Кейджи оборачивает часть ленты вокруг запястья, как будто это браслет, и Котаро делает то же самое. Теперь они похожи на фанатов рок-группы, название которой меняется раз в неделю и самый крупный концерт был дан в гараже двоюродного дедушки. — Знаешь, Акааши, я раньше всегда сомневался, стоит ли тебя втягивать в свои идеи, — Бокуто и серьёзные вещи говорит с такой уверенностью, что готов следовать за каждым его предложением. Просто такое он действительно обдумывает и никогда не говорит что-то просто так. — Ты мне казался таким серьёзным, холодным, строгим, я думал, ты будешь смеяться надо мной. — А сейчас? — Акааши, сам того не замечая, уcкоряет шаг из-за нелепого волнения. — А сейчас у меня сердце не выдерживает, когда ты смеёшься в моё плечо, — Котаро широко улыбается. Кейджи отворачивается, пряча покрасневшие щёки. — И долго ты сомневался во мне? — Три дня, — гордо отвечает Бокуто. На третий день знакомства Акааши застал Котаро в коридоре, жонглирующего банками с лимонадом. Кейджи тогда ему поаплодировал, и Бокуто с этого момента никогда не сомневался в том, что Акааши примет его любым. Очередное чудо Бокуто живёт на свалке. Акааши щурится, пытаясь среди сваленных в кучу бутылок отыскать волшебство, но ничего не находит. — Надо слушать, — объясняет Бокуто и смотрит на часы. — Ещё пару минут. Они стоят в полной тишине рядом, и Акааши думает, что, может, от жизни ему больше ничего и не надо, ему очень здорово стоять среди мусора в полной тишине, ожидая некое чудо, держа самого хорошего человека на свете за руку. Даже если бы чудо заключалось в том, что в десять утра все бутылки разобьются, и осколки полетят в них, Кейджи был бы не против. А потом он слышит. Ветер, дующий в горлышки бутылок, создаёт причудливые звуки, и свалка становится вдруг магическим музыкальным инструментом. Когда Кейджи очень плохо, он иногда прячется в такой музыке для медитаций, а здесь она создаётся прямо перед ним. — Это чудо имени Акааши Кейджи, — торжественным шёпотом объявляет Бокуто. — То есть ты назвал в честь меня кучу бутылок из-под алкоголя на свалке? — усмехается Акааши. — Я не это… не так… — стушёвывается Котаро, но Кейджи прекрасно всё понимает и не даёт ему оправдаться, вставая на цыпочки и целуя его. — Психи! — кричит им кто-то, наверное, несколько удивлённый пацанам, целующимся на свалке. Кейджи, не разрывая поцелуя, показывает ему средний палец. Ветер прячет себя в звуках и бутылках, и музыка стихает. — Вот тут такое каждое утро, только недолго, — Бокуто пинает камушек. — Это было классно, — честно заверяет его Акааши. Котаро ему на ухо шепчет обещание, что это не последнее чудо, которое он подарит, и Кейджи кажется, что он сам готов разлететься на сотни осколков. Через несколько часов, когда они едут в метро, чтобы попробовать огромный гамбургер, который продаётся только сегодня с огромной скидкой, Бокуто замечает, что лента уже исчезла. Он смотрит на Акааши, дремлющего на его плече, такого невозможно красивого, хитрого, чудесного, дерзкого, кошмарно любимого Акааши, и понимает, что волшебство в их жизни никуда не денется.