Буквально недавно

      «Я не люблю людей. Но есть одна проблема: я сам – человек».

***

      В темноте он едва ли мог разглядеть свои руки, но запах, что заполнял комнату, приятно будоражил кровь и сдавливал виски неизвестными ему порывами. Смутные воспоминания вырисовывали в памяти гостиную, разбитый телевизор, что валялся на полу, и диван, от которого и исходил неизвестный запах – а потом и потухший свет. Он сидел в темноте и пытался вспомнить хотя бы что-то, но голова была пустой; все казалось пустым и лишенным жизни, словно исчезло вовсе, словно темнота проглотила комнату (или даже дом целиком), закрывая свою пасть и плотно стискивая зубы, чтобы не попадал свет. Темнота проглотила все, клацнула зубами и исчезла. А он остался где-то внутри со своими проблемами. И запахом крови.       Он их не любил. Эти жалкие псы шатались своими стаями по улицам, собирались в барах, чтобы выпить и развлечься – о, как он их не любил, как он их презирал и ненавидел. Он видел, как они своим изголодавшимся взглядом окидывали посетителей бара, принюхивались к запаху добычи – новых купюр и кокса. Их руки оглаживали бедра девиц почти безнаказанно, а глаза вечно были укрыты пеленой удовольствия. О, как он их не любил.       Он всегда звал их дворнягами, шавками – в своей голове, естественно. В глаза он говорить подобное боялся, но аргументировал это тем, что пес и так знает, что он жалкий пес. Каждый раз в баре он сидел за стойкой, где сидели они, пил то, что пили они; и если бы он был только трезв так же, как они. Он презирал их образ жизни, каждого успел унизить у себя в воображении, выговориться каждому в фантомные глаза, выплюнуть свою ненависть с очередным «сука» и уйти. Но только в голове.       Он сидел и пытался восстановить в памяти этот вечер и ночь, но не мог. Только обрывками в голове мелькало, как он пошел в очередной бар, как он подошел к барной стойке с намеренно дерзким «Мне то же, что и им». На этом для него все закончилось, и он встал с места, пытаясь не упасть. Рукой он наткнулся на подлокотник дивана, ощущая влажную поверхность. Он быстро одернул руку и наощупь нашел включатель, помедлил и щелкнул им, проливая свет на комнату. Одновременно пролил он свет и на свои воспоминания.       О, как он ненавидел этих шавок, как он их презирал. Он ненавидел того, кто лежал на его диване с опрокинутой на себя бутылкой чего-то крепкого, он мысленно осыпал ругательствами того, кто на полу спал в обнимку с какой-то болонкой из клуба. Он чувствовал омерзение ко всем в своем доме, кроме себя. Осматривал комнату и ощущал, как злость комом подступает к горлу, рвется ругательствами наружу, но молчал и смотрел на них, в тертых куртках и затертых до дыр штанах, с цепями на руках и ошейниками на шеях, смотрел на них и ненавидел. Комната ими кишела, она была ими заполнена, словно мусорное ведро было переполнено отходами. Его начинало тошнить от этого зрелища и, казалось, даже кровь его не волновала. Он был погружен в себя, в свою ненависть, упивался ею, наслаждался этими порывами.       Один из них захлестнул его с такой силой, что больше было невозможно держать себя в руках. Он подался вперед, к тому, кто лежал на диване, схватил его за куртку и стащил на пол – тело безмолвно упало и даже не подало признаки жизни. Но едва ли это могло волновать воспаленное сознание, что властно отдавало приказ: «Бей». Оно приказывало бить – и он бил, бил этого пса ногами, топтал его лицо, орал во всю глотку, кричал, как он их ненавидит, этих грязных псин – о, как он их ненавидит, всей своей душой. Он остановился только тогда, когда лицо было невозможно узнать.       Приступ презрения и тошноты отступил, уступив место усталости. Он склонился и уперся в колени руками, пусто глядя на труп. Только сейчас он заметил, что жертва его не двигалась и молча истекала кровью просто на испачканный грязью улиц ковер. Он больше не думал, что ненавидел их – было пусто и одиноко. Перед ним лежал тот, кто еще дышал буквально недавно, пил буквально недавно и жил – буквально недавно. Все они, эти мертвые дворняги, жили, пили, совокуплялись под собственный рык, дрались, цеплялись зубами за жизнь, за чужую глотку. Буквально недавно.       Он всматривался в изуродованное лицо и пытался убедить себя, что он ничего не делал, что он никого не бил, не убивал. Он не пил с ними, не дрался с ними, не видел их вовсе – не на его шее был шипастый ошейник. Дыхание сбилось, а с глаз невольно хлынули слезы.       Он их не любил вовсе. Не любил их за глупость, за свободную жизнь. Он презирал их и называл собаками, шавками. Он был нормальным – буквально недавно.       Буквально недавно он стал одним из них.