Ручка — щелк-щелк

Она смотрела по утрам в зеркало и думала: да, так идеально. Она шла по утрам в школу и, оглядываясь по сторонам, улыбаясь себе под вздернутый нос, выстукивая каблуками по серому асфальту ровный пульс, щурясь на ядовитое солнце, думала: мир мне благосклонен, и я благосклонна миру. Я права. Я права. Ведь я сильная. Она приходила в класс, закидывала на пол сумку, садилась поверх парты и скалилась собакой на всех играюче, как эти звери в стаях себя ведут, как когда они на своем месте, пригретые, сытые, всем довольные и нужные хоть кому-то; солнце в окно заглядывало, жгло ей ладони, она дергалась — я права, я права, я права, я права… Все правильно. Сильные всегда правы. И волосы под цвет воронова крыла, и глаза — стеклышки, смотри, как бы не выбили, как бы сами не разлетелись осколками-перьями от чужого фальцета. Ты не боишься, показываешь клыки, машешь хвостом — да здесь-то и петь толком никто не умеет. Ишида с точно таким же оскалом, как у нее, давал свое хлесткое «пять» ладонью и запрыгивал на парту рядом, принося за собой ветра улиц и голоса пыльных городских дорог. Он сметал все на своем пути, и еще немножко — перевернул бы их оба стола, перевернул бы весь мир, глазом бы не моргнул, она знает точно — Ишида мог, Ишиде просто то пока что было не нужно, Ишида искал развлеченья попроще. Они вместе, два пса на задних партах, лаяли и кусали друг друга за загривки, рычали и смеялись, и они, сильные, жили в классе сильных, или хотя бы тех, кто знал свое место и его не покидал. Твоя парта здесь, моя — рядом, углами они друг за друга схватились, и кто мы, если не дикие звери, скажи, Ишида? Дети маленького, пропахшего ветром городка, ты и я, все остальные вокруг, мы не друзья и не враги, просто стая одна и живется под этим жгучим солнцем слишком уж хорошо. Я уж и не знаю, какие тучи должны были над нами всеми собраться, какой дождь должен был пойти, чтобы по разным сторонам света разбежались и спрятались под чужими крышами. — Сегодня у нас появится новый товарищ! Ишида балуется ручкой со скуки. Щелк-щелк. Тетрадка странной девчонки скрипит, и, хах, что за фигня? — Ну что, это твой шанс, — хлопок по спине, кривой смешок и скудное фырканье себе в локти. Что с тобой, Шоя? Что за лицо? Ей хочется себя по лицу ударить, потому что шутка внезапно становится омерзительной. От нее по воздуху воняет, и Наока кривит нос, напрягает губы, хихикает уродски себе в ладони, наблюдает за новенькой, думает, что никакого шанса нет и не будет — она не позволит. Но, кажется, нам было скучно. Что скажешь, Шоя? Это ведь интересно. Глухая девочка с тетрадкой и фальшивой улыбкой — это ведь интересно. Давай повеселимся.

***

Я сильная. Наока видит свое отражение на стекле и думает: да, так идеально. Девчонка с вороновыми перьями вместо волос задирает нос и усмехается, кривит ртом, тычет пальцами, дразнится и отпускает всякие шутки, от которых воняет, бросается мокрыми комьями-сплетнями, швыряется склеенными бумажками и пишет гадости в тетрадке этой дурочки каждый день, как будто по расписанию. Ее улыбочка стремная бесит, она сама бесит, все это бесит — почему не реагирует, почему позволяет все это, почему? Наока на Ишиду косится и ловит себя на мысли, что ей уже давно не весело. Он-то с Казукой и Эйшуке все смеется и кровь свою собачью по венам греет, рвет слуховые аппараты на раз-два, легче легкого — смотрите, мерзкие штучки мерзкой девчонки, пусть летят в окно, куда подальше, и тетрадки, и слова, и дурные фразочки, все это пусть летит, сама Нишимия пусть летит — кто бы ее через подоконник перекинул, а? Наока косится. Шоя странный, Шоя себя по-другому ведет, и хорошее оправдание, что ему просто весело. Скуке наконец-то «прощай», и есть мяч, который лапами будешь катать, челюстями грызть, и лопнет он когда-нибудь, лопнет обязательно — тогда мы пойдем искать новый. Правда? Он-то все там что-то исследует, все что-то понять пытается, наблюдает, забавляется, все рассматривает, изучает. Инопланетянина-Нишимию, которая откуда-то не оттуда сюда пришла, и ему теперь никак не отделаться. Дети любят узнавать что-то новое, не так ли? — Уэно, иди, скажи ей что-нибудь. Так получилось, что лопнуло что-то иное и что-то, казавшееся гораздо более надежным. Что-то, что было идеальным в отражении зеркал и стекол. Сначала было просто интересно, а теперь она ненавидела. В какой-то момент Наока понимает, что больше ничего не может. В какой-то момент она думает, что осталась ни с чем. Она стояла рядом с Каваи, облокотившись на подоконник, и провожала взглядом глухую девчонку, которая отбирала у нее нечто важное. Выжирала изнутри, залезала под кожу клещом, жила там, вгрызалась, толстела, пригревалась, начинала размножаться — и тогда все начинало гнить, портиться, чернеть, разваливаться и дряхлеть, как у умершего человека тело. Нишимия мешала. Нишимия лезла не в свое дело и разрушала все вокруг себя. Нишимия была лишняя, занозой была, носилась с этой своей тетрадкой и приставала ко всем подряд, приставала к Шое — а какое право она на это имела? И какое право имел он? Почему его интерес стал грязной потребностью, а ее — вязкой ненавистью? Обидой. Откуда эта злость? Они нашли большого жука на дороге и поочередно отрывали ему лапки. Раз, два, три, четыре, сколько их у него? Раз крыло, два крыло, давайте подожжем ему усы… Жук перестал шевелиться, раздавленный и разорванный на части, а они все игрались и игрались, как будто бы не найти нового. Шоя не хотел уходить даже, когда ушли остальные. Наока тоже оставалась до последнего. — Уэно! Ты сидишь рядом с ним, может, тебе есть, что сказать об этом? — Четырехглазый трясет ладонью, призывая девочку с вороновыми волосами встать. Наока косится. Шоя боится. Все станет как раньше. Ишида, ты сам виноват. Ты виноват. Ты один. Сам все это натворил. Сам! Ишида, все станет как раньше, если ты это поймешь. Я же права, ну же, давай, смотри, мы оба сильные, просто забудь об этой дуре, пусть катится куда подальше. Ненавижу тебя и ее. — В общем, он действительно пользовался тем, что она не слышит… мы не сразу поняли, что он над ней издевается. Все правильно, молодец. Ха-ха, Ишида? Как тебе? Понимаешь теперь, да? — Просто не твой день, Шоя. В какой-то момент Наока понимает, что проходит мимо зеркала каждое утро и иногда забывает причесаться. В какой-то момент замечает, что хлестких «пять» перед уроками на задних партах больше нет. В какой-то момент ей больше не весело. Ненавижу. Наока больше не сильная. Теперь Наока боится. Выбили стеклышки, оторвали крылышки — она теперь тот самый безлапый жук, да? Нишимия забавляется, Нишимия нашла себе новое развлечение, Нишимия больше не хочет уходить.