***
Оулмен прошел в здание, которое являлось нынешним убежищем Джокера, стряхивая со своих плеч бетонную пыль, забившуюся в складках плаща после того взрыва. Этот взрыв оказался не в меру мощным, Оулмен еще половину пути до убежища пытался избавиться от временной глухоты и головной боли. Тем не менее его радовал такой исход. Это могло означать, что ни Робину, ни Бэтмену не удалось остаться невредимыми в таком огне. Какая-то гордость и самолюбие взыграли в нем от осознания, что он в одиночку справился с героями Готэма. Однако он точно знал, что Джокеру эта информация вряд ли понравится, даже если он скажет, что в процессе сражения покалечил Робина. Оулмен знал, как Джокер относится к такому роду известий. Даже несмотря на то, что Бэтмен ему враг, как известно, это нисколько не означало, что Бэтмена так просто можно убить кому-то другому. Оулмен об этом знал наверняка из разговоров приспешников Джокера и даже от самой Харли, которая была наиболее близка с клоуном. Оулмен направился в комнату Джокера, его личному кабинету, в котором заставал последнего довольно часто. Ходило множество слухов объясняющих, почему Джокер в последнее время так мало показывался в городе и проявлял активность в самой меньшей мере за все свое существование. Каждая из них была по-своему интересна, но все они строились на отдельных фактах и никакие из них не могли составить объяснение, основываясь на картине в целом. Однако о Джокере на удивление говорили не так много даже его соратники. Но когда они говорили, темы всегда были интересны и являлись ценным источником информации, из которого Оулмен и узнал множество особенностей, присущих Джокеру и как о человеке, и как о преступнике. Часто поднимались вопросы о нем, как о психованном преступнике, его контактах с другими боссами и их общем враге — Бэтмене. Интересовали Оулмена как раз Бэтмен и его отношения с Джокером, ведь именно это затрудняло его действия и желания. С самого начала он собирался прибрать Готэм к рукам при помощи самых влиятельных преступников, одним из которых и являлся Джокер, но он даже подумать не мог, что клоун окажется до такой степени похожим на его собственного врага. Джокестера. И если последний — это вспышка света сверхновой, то Джокер — это вспышка ядерного удара, после взрыва которого радиация будет медленно пожирать все живое. Масштабы едва ли похожи на реальность, но именно такие примеры приходили в голову. Джокер взывал к интересу Оулмена, и тот ничего не мог поделать с желанием сблизиться с ним. Он считал, что это будет просто, особенно учитывая то, что Джокер похож на Джокестера, которого успел изучить вдоль и поперек и который не являлся для него загадкой, но которая оставалось такой же неразгаданной. И тем не менее никакие знания о Джокестере не давали понять Джокера в той степени, в которой необходимо. Джокер вовсе не Джокестер. Оулмен в этом убедился. Он был похож больше на него самого, только этот факт лишь отягчал их отношения. Однако их случай не шел ни в какое сравнение с отношениями Джокера с Бэтменом. Бэтмен сильно мешает Оулмену добиваться Джокера. И он до сих пор не понимал, почему так происходит. Почему вообще его так тянет к клоуну, словно магнитом. Почему его так раздражает, что Джокер при любых обстоятельствах все равно предпочтет ему Бэтмена. И он точно не знал, что ему нужно сделать, чтобы наконец увидеть в глазах Джокера такое же увлечение. Оулмен мог рассказать о недавней встрече с Бэтменом и его помощником, но вот понравится ли это Джокеру? Оулмену было известно, что клоун не позволяет никому из своих приспешников убивать Бэтмена, и это не было чем-то удивительным, но он также портил все попытки убить Бэтмена остальным его врагам. Как Джокеру это удавалось — Оулмен не знал, но он понимал, что ему стоит поучиться у Джокера кое-чему, в частности — контролю. Оулмен приблизился к кабинету Джокера, быстро постучался и открыл дверь. Он увидел Джокера, который стоял напротив Харли, держа ее за подбородок, сильно сдавливая пальцы, и что-то говорил. Он сразу замолчал, как только увидел Оулмена и, еще раз взглянув на Квинн, отпустил ее, сказав: «Иди». Как только Харли отстранилась, Джокер взглянул на свою перчатку, на которой остались жирные пятна косметики и, поморщившись, стянул ее и выкинул в мусорное ведро, стоявшее возле стола. Оулмен засмотрелся на Джокера и не заметил, как Харли встала перед ним, положив руки на бедра, и, недовольно наморщившись, склонила голову набок. — Может уступишь девушке дорогу? — произнесла она. Внимание Оулмена сразу переместилось на Харли, на ее надутые от возмущения губы и злые глаза. Что-то ее разозлило, и Оулмен точно знал, что причиной этого был не он, застывший в дверном проеме. Он сделал несколько шагов назад, уступая дорогу. Харли, вскинув голову, прошла мимо него и направилась в сторону лестницы. Пышная юбка, похожая на пачку, с многочисленными оборками повторяла движения ее бедер; взгляд Оулмена сам опустился ниже, изучая ее ноги, обтянутые в черно-красные лосины, обутые в довольно грубые на вид ботинки на платформе. Ее светлые волосы, кончики которых были окрашены в черный и красный цвет, описали в воздухе дугу, когда она резко завернула за поворот. — Видел бы ты ее в лучшие времена, — донесся голос Джокера. Оулмен посмотрел на него и, не торопясь, прошел в комнату. Тот достал сигарету из пачки, кинул ее на стол и полез за зажигалкой в карман брюк. — Она была хороша. Оулмен проследил за тем, как Джокер зажал губами фильтр и прикурил. — А сейчас уже нет? — спросил он. Джокер усмехнулся. — Думаешь, с годами она только свежее становится? Время портит и не только оно. Сначала Блекгейд, потом Аркхэм… Я в этом поучаствовал, — он хмыкнул. — Мой цветочек быстро увядает. Видел бы ты ее руки. Кожа на руках стареет быстрее, чем на лице, а ее кожа еще и огрубела. Это не заметно, если просто не обращать внимания, но я помню, как было раньше, и меня это… злит. Он сделал глубокую затяжку, потом выдохнул сизый дым и посмотрел на Оулмена. — Ты тоже не молодеешь, — произнес он, подойдя к столу, около которого стоял Джокер, облокотившись на него. — А я про себя ничего не говорю. — Голос Джокера показался слишком жестким. — К тому же для нее я так и остался идеальным. Он помолчал, а потом продолжил: — Если бы я не был ее кумиром, она бы уже давно убежала, давно предала меня, давно перерезала мне горло, если бы появилась возможность. Хм… Но она этого никогда не сделает. Даже если и попытается когда-нибудь — я не позволю так просто себя убить. Я не доверяю ей. Я никому не доверяю. Даже себе. — Он склонил голову и изогнул брови. — Мало ли что мне захочется в следующую минуту, мои планы меняются в настоящем времени. Он более мягко улыбнулся, продолжая затягиваться; в воздухе почувствовался приятный запах дыма, от которого и Оулмену захотелось сигарету, тем более компания ему казалась весьма приятной. — Будешь? — словно прочитав мысли, спросил Джокер, взяв со стола пачку сигарет. — Буду, — согласился Оулмен. Джокер вытащил сигарету и подал ее собеседнику, вновь бросил пачку на стол и, достав зажигалку, отдал и ее. Оулмен подумал, что Джокер даст ему прикурить из рук, но тот не стал этого делать. Может быть в следующий раз… — И мне ты тоже не доверяешь? — спросил он. — Кажется я все понятно сказал, — ответил Джокер, отвернувшись к окну. За всем этим было забавно наблюдать, и хоть похожие ситуации происходили раньше — и даже более интимные, если вспоминать ту ночь в доме Оулмена, — но сейчас ощущения изменились. При том, что их отношения не менялись ни на йоту. Все оставалось по-старому: изо дня в день, неделя за неделей. Все, что бы Оулмен не делал, не оказывало должного эффекта — и это раздражало. Очень сильно. Только Джокеру было все равно, и это хорошо видно по его часто скучающим глазам. — У тебя как всегда дурное настроение. Оулмен хотел задать вопрос, но по тону получилась констатация факта. — Вообще-то у меня обычно хорошее настроение. Я всегда улыбаюсь, — произнес Джокер, ощерившись как волк, только его улыбка была не такой злобной, а очень даже игривой. Произнесенные Оулменом слова не обидели Джокера, а это хороший знак: чуть раньше приходилось очень тщательно подбирать слова, но сейчас разговор шел легче и приятнее. По крайней мере для Оулмена. — Не так уж и часто, — заметил он. — Если вспомнить бородатые времена, о которых рассказывали твои ребята, ты просто светил улыбками, не переставая, а из-за этого и родилась легенда, будто улыбка застыла на твоем лице. Джокер посмеялся, кивнув головой. — Я и есть легенда, столько лет прошло. За это время кто угодно ей станет. И я стал, подобно Бэтмену, ужасу во тьме, хм… Он задумался над своими словами, что легко можно было разглядеть в его расфокусированном взгляде. — Почему ты все время упоминаешь о нем? — поинтересовался Оулмен после затяжки. — В который раз ты это спрашиваешь, — вздохнул Джокер, неодобрительно покосившись на него. — Я тебе говорил: это не твое дело. — В этом же нет никакой загадки. Ты просто хочешь… — Оулмен задумался. — Набить себе цену? — закончил Джокер. — Я этого не говорил, — покачал головой Оулмен. — Я хотел сказать другое. Джокер в этот момент раздраженно фыркнул и обернулся к нему. — Знаешь, что меня больше всего в тебе злит? — Он заглянул в его глаза. — Догадываешься? Попробуй отгадать. Оулмен никак не дрогнул, пока сдерживал на себе испытующий взгляд, сила и недружелюбие в котором лишь стимулировали его к действию, что само собой проявилось в ухмылке. Он сделал последнюю затяжку, не нарушая зрительного контакта, и потушил окурок в пепельнице, стоявшей на самом краю стола. — Злю тем, что совсем не похож на твоего Бэтмена? — Он произнес это должно быть слишком нагло или грубо, но контролировать себя и свой голос ему вовсе не хотелось сейчас. — Тогда прошу прощения. Оулмен был точно уверен, глядя на Джокера, что тот сейчас кинется на него, и был к этому готов. Но Джокер спустя несколько секунд внимательного изучения оппонента лишь хмыкнул, затянувшись последний раз. Угасающий окурок в его руке крутанулся несколько раз между пальцами, а вскоре — еще горячий, пускающий дым — коснулся груди Оулмена, покрытой броней. Джокер затушил окурок об костюм Оулмена и задумчиво захихикал. Последний тут же перехватил его руку и сжал запястье, серьезно — почти в ярости — вглядываясь в глаза клоуна, чья рука в его хватке слегка расслабилась, выронив остатки сигареты. — Не совсем, — улыбнулся Джокер, — но ты был близок. Теперь его лицо не было злым, а стало каким-то слишком расслабленным; он смеялся над поведением Оулмена одними глазами, что последнего резко начало раздражать. Джокер пожелал высвободить свою руку и, дернув ее назад, посмотрел на Оулмена, намекая, чтобы тот разжал пальцы. Но Оулмен не торопился этого делать, он продолжал строго смотреть на Джокера. — Ты испортил мой костюм, — заявил он. И гнев, и раздражение зарождались внутри, но произнес он эти слова на удивление без злости, будто что-то в глазах напротив не позволяло ему разбушеваться. Джокер явно сдерживал хохот, его взгляд опустился на то место костюма, к которому недавно прикасалась сигарета, оставив после себя черное пятно. Он сощурился, то ли заигрывая, то ли издеваясь, — Оулмену понять это не удалось, — а потом буквально за мгновение облизнул пальцы левой руки, на которой не было перчатки, и пару раз протер испорченный копотью участок брони, при этом пятно оттиралось не очень охотно. Оулмен замер, осмысляя действия клоуна, но почти ничего обдумать не успел, потому что Джокер прекратил свои попытки стереть пятно и произнес: — Прости, Оулси, не оттирается, но я уверен: у тебя есть запасной костюм. И он с силой дернул рукой, мгновенно вырываясь, так как Оулмен, полностью растерявшись, сразу отпустил его. «Бэтмен бы не отпустил» — было написано на лице Джокера. Он показался Оулмену совершенно потерянным, не понимающим, что делать дальше. Простое действие сбило его с толку настолько сильно, что объяснить это даже самому себе Оулмену не удалось. Перед Джокером стоял вовсе не Бэтмен; все было совсем не так, как он привык, ему нужно было вести себя по-другому, но он не знал, как. Джокер какое-то время колебался, а потом, обойдя Оулмена, направился к двери. Последний тут же спохватился, не желая опускать его сейчас. — Я встретил сегодня Бэтмена, — сказал он, обернувшись к Джокеру, тот остановился и повернулся. — И что? — спросил он самым незаинтересованным голосом, который довелось услышать Оулмену. Последний нахмурился, раздраженный непредсказуемостью клоуна. — Ничего… — ответил он, сразу потеряв желание продолжать эту тему. — Очень увлекательно, — закатив глаза, фыркнул Джокер, открывая дверь, но он вдруг остановился, будто что-то вспомнил, и вновь посмотрел на Оулмена. — Я ни раз просил тебя не упоминать о нем. Оулмен промолчал. — Я не хочу ничего о нем слышать, ясно? — произнес Джокер. — Тем более от тебя. Он покинул кабинет, оставив Оулмена наедине с раздражением и досадой.***
Брюс резко подскочил на кровати, в миг почувствовав страшную боль в висках, от чего у него на мгновение перехватило дыхание, и он остановился, зажмурившись, выжидая, пока боль отступит. Через несколько томительных секунд он смог открыть глаза и осмотреться, привычный интерьер его комнаты глядел на него в ответ — безмолвно, как и всегда. Было тихо и темно, словно в гробу, слышалось лишь тихое жужжание лампочки, стоявшей на прикроватной тумбе, мягким светом освещающей покоившийся на поверхности тумбочки поднос с едой, какими-то таблетками, мазями и стаканом воды. Усталый вздох вырвался из груди, вновь ослабляя, и Брюс лег обратно, всматриваясь в потолок, штукатурка на котором уже начала облупляться. Наверное, стоит провести косметический ремонт здесь и в некоторых других комнатах, в которые он заходил последний раз неведомо когда. Он слушал тишину и вспоминал то, что удавалось вспомнить. Перед глазами полыхнул огонь, почувствовался жар, жадно пожирающий кожу. Он коснулся пальцами подбородка и губ, они показались странными на ощупь и тихо пульсировали от боли. Это от взрыва — граната взорвалась близко, слишком... Воспоминания после этого с трудом удавалось разобрать, память о следующих событиях разорвалась на куски, часть из которых навечно где-то затерялась. Помнилась только боль и слабость, часто сменяемая забытьем; иногда было слышно обрывки фраз, а еще ему очень хорошо помнилось, что Тиму сломали руку. Тим. Брюсу стало еще больнее при воспоминании о мальчике. Где он? Все ли с ним хорошо? Не пострадал ли он при взрыве? Новые вопросы усилили беспокойство, в конец лишая желания лежать. Поднять голову и сесть с той скоростью, с которой хотелось, было невозможно: жуткая головная боль вскружила голову, вонзая в виски пару огромных ножей, пришлось двигаться медленно и с передышками. Очевидно у него была контузия — последствие взрыва и взрывной волны. Как заключил Брюс, все не так страшно: он не оглох и вполне мог говорить, хоть пока и не пытался. Он остановился, почувствовав внезапный приступ тошноты, прижал руку к животу, словно мог таким образом удержать то, что рвалось наружу. — Мастер Брюс, — обратился к нему Альфред. Брюс вздрогнул, потому как совсем не расслышал, как открылась дверь, и ни единого шага, будто бы Альфред ходит по облакам, а не по деревянному полу. Видимо, со слухом все же были некоторые проблемы. — Я очень прошу вас снова лечь, — настоятельно и с чувствовавшимся в голосе беспокойством произнес Альфред, контролируя свои руки, которые стремились силой вернуть Брюса обратно в кровать. А Брюс, не имея никаких сил и решительности сопротивляться, так же медленно, как и поднимался, лег, стараясь не совершать резких движений головой. Он хотел спросить, вопрос сам рвался из глотки, но задать его оказалось труднее, чем думалось, из-за чего Брюс все повторял его самому себе, собираясь с силами, наблюдая за Альфредом, который по-родительски укрыл его одеялом, поправляя простынь. — Вы уже несколько дней лежите без сознания, — тихо произнес Альфред, заранее отвечая на незаданные вопросы. — Вам нужно отдыхать, иначе, сами знаете, какие могут быть осложнения. Ничего, — продолжал он, будто успокаивал самого себя, — с вами все будет хорошо. Броня смогла частично погасить силу удара, но полностью избежать последствий не удалось; я знаю, вы догадываетесь, что с вами, уверяю вас, через неделю-другую вы сможете встать. У Брюса не было сил возмущаться, пытаясь убедить Альфреда, что поправится намного быстрее, он просто слушал его, постепенно решаясь задать совсем другой, мучивший его вопрос. Он знает, что с ним, но ему важно знать, что с Тимом. Его засохшие губы разомкнулись, и он наконец задал вопрос: — Тим… Как он? Пододвинув к себе поднос, Альфред ответил: — Перелом в локтевом суставе. Это не так страшно, как если бы Оулмен сломал ему кости. — Следующее старик произнес еще мягче, желая максимально утешить: — Он очень активен, несмотря на травму, и вовсе не унывает, вам не стоит винить себя в чем-то. Брюс в ответ лишь глухо заворчал, поднимая взгляд к потолку, вновь обращая внимание на испорченную штукатурку. Альфред рядом что-то делал, прикасался к Брюсу, желая то ли привлечь внимание, то ли залечить раны, — это было не так важно. Перед взором Брюса возникло лицо Оулмена, человека, который чуть его не убил, который покалечил Робина. Его мерзкая ухмылка вцепилась в разум Брюса крючковатыми когтями. И мстительные мысли поселились в голове Бэтмена. Больше Оулмен не будет беспокоить Готэм, не будет вредить Бэтмену и его родным, не будет залучать в союзники преступников города и Джокера. Он больше не тронет ничего из перечисленного и отправиться туда, откуда пришел. Раздумывая над этим, Брюс закрыл глаза, прислушиваясь к тихому гулу лампочки, стоявшей рядом на прикроватной тумбочке, шороху, издаваемому Альфредом, движению посуды по подносу и еще чего-то, чему не было названия.***
Это бессмысленно. Каждый день бессмысленней другого. Все запуталось, потеряло значение, приобрело другой вид и изменило содержание. Муки выбора и осознание желаний бросали Джокера между двух огней, и пламя так жгло его и было так душно, что накатывали душащие спазмы; он пытался вдохнуть, но не мог и будто задыхался в иллюзорной копоти и дыме. Его непрерывно терзала лишь одна мысль: что он хочет? И есть ли способ хоть как-то на это повлиять? Смысл тянуться к небу, когда ты засохшее дерево, которое намертво переплела корни с землей, так, что не распутать, только оторвать? И это дерево тянет свои хрупкие ветви вверх, зная, что ни оторвется от земли. Приходится тянуться так, чтобы тащить за собой всю планету, но только все равно не понятно, получается ли, движется ли оно, или так и остается на месте, продолжая черстветь и высыхать, рассыпаясь на ветру. Бессмысленно и больно. Самое страшное чувство, которое посещало Джокера последний месяц, вновь заполняло его разум. Не нужно думать о Бэтмене, о том, что было бы, если он попробовал хоть что-то изменить; его нужно забыть, действовать по-иному. Но как? Почему без него все вокруг становиться настолько лишенным смысла? Почему вообще все строится на его присутствии, из-за чего теперь невозможно ничего изменить? Нет, это возможно, но это так трудно и кажется глупой идеей. Но ведь пытаться подняться в небо, являясь тем самым трухлявым деревом, вцепившимся в земную кору, не менее глупо — даже абсурдно. Джокер упорно отказывался ассоциировать себя с тем деревом, он не мог, не желал понять, что чтобы все изменить придется расстаться с прошлым и даже нынешним, оборвать все корни и преобразиться, наконец достигнуть желаемого — но он не мог. А Оулмен, внезапно возникший на горизонте, как вспышка молнии, теперь преследует его грозовой тучей, обещая разразиться ливнем, грохочет глухим громом, подкрадывается все ближе. И Джокер подпускает его — не так близко, как тому хочется, но достаточно, чтобы чувствовать себя предателем. А ведь он никого фактические не предавал, кроме, возможно, Харли, которая не утратила верности и доверия к нему, но которая все же с возрастом и опытом становилась все раздражительнее и упрямее. Но это беспокоило совсем не так сильно: другие проблемы и дилеммы одна за одной наваливались на Джокера; он хотел одно, а получал совсем другое, и принять это не удавалось; он хотел попробовать завести свою игру с Оулменом, но правила ее отличались от прежних слишком сильно. Размышляя над своим состоянием, Джокеру хотелось метаться из стороны в сторону, ломать пальцы, руки, захлебываться в печальном смехе. Почему все складывается не так, как нужно, почему из года в год все повторяется? Те же действия, те же диалоги, все та же недоговоренность. И вдруг приходит мысль — по-своему страшная и такая же невероятная, как и все вокруг, — что если так и должно быть? А вдруг так и задумывалось? Кто-то очертил линию, по которой ты движешься и не можешь сделать ни единого шага в сторону. Нет, в это трудно поверить, в это невозможно поверить, и главное — не хочется верить. Но кто знает, быть может, эта мысль — открытие, сопоставимое с предположением ученого, уверяющего древний народ, что Земля расположена не в центре Вселенной. Каким сумасшедшим посчитали его люди, а между тем это была правда. Неужели правда и то, что они с Бэтменом всегда будут врагами, что они никогда не смогут сломать устоявшийся ход вещей и изменить все? Но с другой стороны, зачем что-то менять? Ведь все равно ничего не изменится. И уверенность в этом вдалбливалась в сознание огромной наковальней, обращающей весь свой вес, погружая все глубже это грустное заключение. Прекратив жмурить глаза, хрустеть суставами и думать об абсурдности собственных дум, вздохнув поглубже холодный воздух ранней зимы и выпустив густое облако пара, Джокер прислушался к безлюдной улице. Было тихо, но недостаточно, чтобы считать себя единственной живой душой на целый квартал. Непрерывно доносились звуки автомобилей и людей: слышалось трение шин об асфальт, визг клаксонов и сигнализаций, доносились отголоски законченных бесед. Город жил во тьме ночи, подогреваемый электрическим светом. Сколько таких ночей прошло в ощущении безмятежности и безнаказанности, оставшиеся в мутном прошлом. Эта ночь, как и многие предыдущие ей, беспокойна, холодна и одинока. Сколько еще так будет продолжаться? Джокер еще раз судорожно вздохнул, почувствовав внезапный холод, заставивший его поежиться. Он понимал, зачем пришел. Обрывок мысли подсказал ему замедлить ход, задуматься, сделать выводы, наконец что-то решить, поставить точку или еще одну запятую. Он и раньше пытался так сделать, пытался переиграть партию, заново разложить крапленые карты, но ему не удавалось. Не удавалось снова и снова, наверное, он этого и не хотел. А теперь прошло слишком много времени, вьющаяся веревочка приближается к концу, и скоро клубок из недомолвок и бессмысленной жестокости развяжется и останется, расстеленный, где-то там, куда нет возврата. Джокер ждал этого конца, как ждут фанатики Апокалипсиса конца света, готовясь долгими годами, переживая и пугаясь. Все скоро должно было закончиться и начаться заново, но по-другому. И как сильно он не хотел этого, как сильно противился переменам. Он не мог отпустить то, что имел, а между тем обладал он совсем не многим, в особенности это касалось Бэтмена. Недавно Джокеру стало известно, что Оулмен сражался с Бэтменом, и захотел выяснить подробности их столкновения. Оулмен уже говорил, что встречал Бэтса, но Джокеру совсем не хотелось обсуждать это в тот момент. Только спустя время Джокер пожелал узнать, что случилось, и вот сейчас он стоит здесь, мерзнет, думает, пытается понять, что чувствует. Было ли его чувствам название? Определенно. Ярость и тревога одолевали его, как будто то, что произошло вовсе не с ним, имело к нему самое прямое отношение. Оулмен чуть не убил Бэтмена, бонусом сломал Робина. Было странно испытывать гнев, как считал Джокер, ведь не первый раз случается что-то похожее. У Бэтмена множество врагов, он часто подвергает себя смертельной опасности. Чем же этот случай отличался от других? А самое главное отличие состояло в том, что Бэтмена одолела его же копия. Темная сторона. Хотя эта характеристика отчего-то совсем не нравилась Джокеру. Слишком отдаленно Оулмен напоминал собой Бэтмена. Слишком. Этого было мало. И тем не менее Оулмен находился куда ближе к Джокеру, он чаще его видел, разговаривал; их отношения выстраивались совсем на другом, не как с Бэтменом. Не на ненависти и мучительной безысходности, перетекаемой в гнетущую любовь, от которой вынуждены отказываться оба возлюбленных. Джокер верил, что его чувства взаимны, даже знал это, но все же продолжал сомневаться. И сомнения только крепли, стоило ему чаще общаться с Оулменом. Оулмен овладевал его вниманием все больше, но при этом, так или иначе, отталкивал своими действиями, своими словами, своими глазами, которые казались такими чужими, непонятными, скрывающими нечто совсем страшное. Джокер начал убеждаться, что Бэтмену действительно все равно, с кем он; Джокер начал подозревать, что и сам может сблизиться с Оулменом именно так, как хотел все это время с Бэтменом. Но до сих пор не мог сделать шага ни к тому, ни к другому. Он стоял здесь не для того, чтобы дышать воздухом и портить его сигаретным дымом; он стоял здесь, чтобы сделать выбор, определиться, с чем он остается: с замученным прошлым или неопределенным будущем.