— как бумажные самолетики

«God Help the Girl – The Psychiatrist Is In»       Чанёль самый обычный старшеклассник. У него всё в порядке с внешностью, не всё в порядке с успеваемостью, в особенности с химией, которую Пак учит максимум по сериалам про двух мужиков, варящих метамфетамин и рубящих на этом ни чё такое бабло. Он бы и сам не против попробовать покашеварить, но Сехун каждый раз стукает больно по бестолковой макушке и обещает этот самый мет вылить ему за шиворот. Горячим. Чанёль красивый до безобразия, высокий и большеглазый, а его тёмные кудряшки, которые всегда мешаются и лезут в глаза, хотят потрогать даже нуны из университета напротив. Чанёль, конечно, не разрешит, ведь волосы это святое, но на каждой лабораторной работе по всё той же пресловутой химии остальные парни из класса по-доброму смеются над Паком, потому что Сехун заколол ему челку назад, прицепив на макушку мерзопакостную розовую заколку. — Мы с горелкой работать будем, а так ты хоть не сожжешь их себе.       Класс смеется, Чанёль краснеет и хочет сказать что-нибудь в ответ, а Сехун улыбается, проверяя на реакцию жижу в пробирке. Младший как раз с химией ладит и вообще с ней на «ты». Правда, минус в том, сколько бы О не бился с непутевым Пакчаном, пытаясь объяснить тому хотя бы простую органику, в которой главное названия запомнить да мало-мальски законы понимать (нет), а в итоге всё равно садит старшего рядом на контрольных и толкает тому в карман шпоры, исписанные аккуратным почерком и обязательно с припиской «Дебилоидам надо помогать.» Одноклассники шутят по-доброму, называя Сехуна заботливой женой, а Чондэ виснет на шее у О, рассуждая о том, что даже его девушка так не заботится о нём. — Чанёра, отдай мне свою женушку хоть на выходные, — хнычет Ким и, умело орудуя палочками для еды, выуживает из бокса Сехуна зажаренный кусочек курицы. О разве что хмыкает, отдавая Чондэ несколько сразу. — Сунми хорошо готовит, но она не балует меня совсем. — Я вообще-то сам себе обеды готовлю, — фыркает Пак. Знал бы этот оболтус, как Сехун не любит готовить, не молол бы языком. И вот эта самая жареная курочка в наборе Се тоже его рук дело. Сехун разве что в это время не переставал тихо говорить что-то утренне-сонное в трубку, а Чанёль прижимал телефон плечом к уху и слушал приятный голос с иногда проступающими свистящими согласными. — Айя-я, Чанёра, ничего ты не понимаешь, — Чондэ клацает палочками прямо у Пака перед носом и уходит мыть доску перед физикой, а старший закатывает глаза, бурча о том, что его предал собственный друг. — Я опять не понимаю тему в динамике, — Се закрывает свой обед и понуро смотрит на доску, сведя брови на переносице. Физика — самый ущербный предмет, скажет вам О Сехун, если вы спросите об этом. Для него быстрая речь учителя, несущая в себе что-то о «Сила равна массе, умноженной на ускорение и бла-бла-бла.» кажется иностранным языком и не воспринимается мозгом, как бы он не пытался. — Да ты даже простое равноускоренное движение с натягом понимаешь, — Чанёль поднимает взгляд на Сехуна и проглатывает свой язык. — «Либо я до конца года без помощи моего химика, либо меня лишат даже объятий на месяц.» — думает старший, смотря на насупивщееся лицо Сехуна, а потом вдруг получает щелбан по лбу и дергается с ойканьем, потому что его за оттопыренное ухо тащат из класса в темный коридор, в котором пусто.       Чанёль самый обычный парень, но он очень любит целовать своего не понимающего физику парня в пустых школьных коридорах.       Вчера было даже не обидно получать «неуд.» за очередной зачёт по ненавистной химии, всё равно он опять не учил тему, а Сехун как специально заболел ещё два дня назад и пригрозил к нему домой не приходить, заразу на себя не переносить. — «Зараза к заразе не липнет», — ехидничал Чанёль, быстро печатая в Kakao talk больному Сехуну. — «Моя зараза сопливее и страшнее тебя, поэтому сиди на попе ровно и не приходи.» «И вообще, у тебя сейчас корейский, что ты забыл здесь?»       Пак подавил смешок, представляя злобный взгляд Сехуна, просиживающего сейчас свою задницу либо на диване в зале, укутавшись в плед, либо на кровати в своей комнате с зашторенными окнами, чтобы свет не мешал. Ещё стоит прибавить раздраженное шмыганье носом и торчащие во все стороны, растрепанные высветленные волосы, больше похожие птичье гнездо на голове. Ммм, картина кисти Репина. Сехун, вообще, болеет очень редко, но если простуда настигает, то основательно и надолго. Чан до сих пор помнит, как месяцев, может, семь назад заставил полудохлого О валить быстрей домой со школы, болеет же. А тот упирался, хрипел что-то про здоров, цветет и пахнет. Ага, здоров настолько, что шатался как тряпка на флагштоке, глазища красные и горячий как печка. Вместе с миссис О его тогда выхаживал, как маленького, а пока матери рядом не было целовал в шею, потому что выше «заразишься, идиот», а ниже «потом как-нибудь.» В кабинете тихо, скучно и холодно так, что хоть прям на уроке вставай и иди в гардероб за пальто. Преподаватель что-то бубнит о правилах построения предложений и разнице в тонах и полутонах, а Чанёлю откровенно розово-фиолетово на это вот всё с предпоследней парты второго ряда. Недолго выполняя приказ капризного больнючки, Пак проводит пальцем по сенсору, снова открывая веб-чат и стучит пальцем, набирая сообщение. — «Я заскочу после школы». — «Нет, не заскочишь.» — «Я тебя умоляю, адрес знаю, дверь ты не закроешь, у меня есть ключ.» — «Никуда ты не заскочишь, вали домой или сиди в школе.» — «Я уйду сегодня с химии, она последняя и бесполезная, жди.» — «За что мне такое лопоухое наказание как ты…»       Сехун тихо застонал в пустоту, запрокинув голову назад, и сразу же пожалел об этом. Голова болела, будто по ней кто-то очень качественно постучал кочергой. О бросил телефон на другой конец кровати и откинулся назад, укутываясь в одеяльный кокон и громко чихая. Он уже всерьез задумывается над сменой замков в квартире, главное уговорить родителей, но вот тут проблема. Они любят Ёля до сверкающих мультяшных сердечек над головой и радуются как девочки-подростки, когда видят, как «хороший друг, Чанёль-и» тискает их сына на диване или в красках рассказывает за обедом о том, как Сехун уронил тряпку для доски на меловую полку и потом полдня ходил с белыми разводам на рубашке и постным выражением лица, а Пак не мог перестать ржать до начала урока и в который раз получил затрещину. Он умолчал, что потом просил прощения минут десять за свое хи-хи в мужском туалете на уроке корейской истории искусств, активно целуя сопротивляющегося мистера отвали-от-меня-в-школе-извращенец в мягкие губы. Чан успел забраться Сехуну под испачканную черную рубашку и исследовать напряженный живот, но как только пальцы нащупали пряжку ремня, Пакчану прилетело по рукам и шикнули совсем не сексуально в раскрасневшееся ухо «у нас история, если ты не забыл». Достался же Сехуну высокий, саркастичный и до стыдного жизнерадостный и полный какого-то безграничного запаса улыбок и смеха Пак Чанёль, который ко всему прочему направляет все свои гормоны на одного-единственного Сехуна, который и не против, впрочем, но не в школе и не в мужских туалетах же.       Когда лежать в многослойной одеяльной крепости надоедает, Сехун высовывает ногу, намереваясь принять сидячее положение, но холодный паркет без промедлений меняет планы О на полежать ещё одну бесконечность на развороченной кровати. Звук открывающейся входной двери и копошение в коридорах сначала заставили думать блондина о приходе родителей, но часы над столом упорно уверяли в невозможности этого, а традиционно доносящиеся с лестницы маты и грохот окончательно дают понять, что так эффектно к нему домой заявляется только одно недоразумение, которым является Пак Чанёль. Порядок приключений гостя не изменен: запнуться о провод от пылесоса, где бы он ни был, приложиться лбом о проем в коридоре и наконец добраться до комнаты и просунуть голову в проём. — Привет, — говорит голова. — А я принес лучшее лекарство от болез… Твою мать, тут как в банке, Сехун-и, ты вообще в курсе, что надо проветривать помещение, когда сопливишь, а не сидеть в темной-темной страшной комнате, косплея вампира.       Чанёль входит в комнату, таща в руках пакет с чем-то вкусно пахнущим и целую связку мандаринов. Всё по канону, скоро Рождество, а в доме О до сих пор ни одного пахучего оранжевого шарика. Вот Пак и исправил это возмутительное неподчинение традициям. Пакеты с шорохом ставят на рабочий стол, а шторы безжалостно раздвигают резким движением и открывают окно немного, чтобы впустить холодный зимний воздух. Сехун шипит от яркого света, натурально так, будто серьезно в вампира превратился, вон бледный какой, нос только красный. — Я же сказал тебе валить домой, на каком языке мне с тобой говорить, чтобы понятно было?       Младшего успешно игнорируют. Чанёль вытаскивает из пакета упакованный суп, а Се решается принять сидячее положение и широко зевает. Майка спустилась с плеча, одеяла прибывают в состоянии атомного взрыва. А суп пахнет вкусно. О тянется к связке с мандаринами и достав один, принимается лениво его очищать. — А ну отдай. Сначала горячее. — Да, мам.       После ответа младшего, Чанёль хитро улыбается и подходит к не до конца проснувшемуся Сехуну, наклоняется под девяносто градусов, заглядывает в опухшие глаза и легонько дует на него, чтобы прядки от чёлки заколыхались. Запах мятной жвачки заставляет Сехуна поморщить нос и состроить брезгливое выражение лица, а Чанёль тихо смеется и без предупреждения поднимает того на руки и ставит на пол, а сам принимается заправлять постель, бубня что-то про несамостоятельность и кто из них ещё жена. Управившись с кроватью, Пак возвращает внимание к Сехуну, который опять позарился на полураздетый мандарин и уже отправлял первую дольку в рот, но Чан включил барана, и хрен Се теперь получит фрукт до супа. Он выхватывает мандарин, снова поднимает пыхтящего парня на руки и залезает на кровать вместе с ним, принимаясь кормить с ложечки. Сехун, если по-честному, млел от его шутливой заботы, но признаваться в этом не торопился от слова совсем. Поэтому ещё три минуты они спорят о том, каким способом будет есть блондин, но побеждает естественно Пак. Ленные плавные движения, пальцы, которые постоянно зачесывают растрепанные волосы назад, не прорисованная благодарность в глазах Сехуна — это делает Чанёлю безотказно больно в области грудной клетки и часто ниже, они его мучают и заставляются мурлыкать как кота. Чанёль укладывает голые ноги Се себе на колени, нежно гладит свободной рукой кожу и одновременно с этим отправляет дольку за долькой сладкого мандарина в рот младшего, иногда подшучивая над ним и возвращая ее обратно, съедает сам, нагло улыбаясь. — Придурок, — беззлобно фыркает Хун в нос и снова чихает. Чанёль опять смеется, легонько хлопая рукой по коленке О, а младший закатывает глаза и улыбается. — А теперь спать, — командует Пак и наваливается на кашляющего Сехуна, которому и сопротивляться лень, но как только Ёль не многозначно мажет губами по щеке, отстраняется. — Я заразный, а ты болеешь хуже меня. — Я не заболею. — Заболеешь.       Чанёль закатывает глаза и проводит руками по сехуниным ребрам, скрытым под легкой майкой. О пару раз брыкнулся для виду, но отодвигаться не стал, изгибая спину и прикрывая глаза. Сдался, соскучился. У Чанёля зимнее солнце играет в темных кудрявых прядях, а улыбка добрая и соблазнительная одновременно. В одно движение Чанёль оказывается между ног Сехуна и целует его лениво, но со знанием. Оттягивает немного отросшие светлые волосы, улыбается, а Хун руками шарит по простыни и ногу закидывает Паку куда-то на бедро, вжимаясь. О мычит и хмурится, всё ещё переживает, что Ёль точно завтра сляжет с температурой и носиться уже придётся ему с Чанёлем, а не наоборот. Но Чану плевать, а Сехун соскучился. О совсем сдается, когда большая теплая ладонь ложится ему на живот, с нажимом проводя вниз, и забирается под резинку домашних шортов. От этого у Се крышу сносит и он раздвигает своими губами губы Пака, проникая в рот и тихо-тихо постанывая в поцелуй, а у Чанёля разряды на кончиках пальцев от этого и сердце как на тарзанке.       Вверх и вниз.       Вверх и вниз.       Повторного щелчка двери никто из них уже давно не замечает, слишком заняты они друг другом и солнечный свет заливает комнату своей яркостью, широкой косой полосой ложится поперёк кровати, грея бедро Сехуна, и бликами отражается от фоторамок на стенах, в которых вставлены самые разные фотки: от совместных детских, до отвлеченных снимков ночных дорог и неоновых забегаловок, которые Чанёль делал прошедшим летом, вытащив Сехуна из тёплого дома в двенадцатом часу ночи, поклянувшись его матери вернуть сына целым невредимым и не пьяным.       По коридору совсем не вовремя раздаются звуки шагов, кто-то аккуратно переставляет неряшливо стянутые кроссовки Пака на полку для обуви, относит продукты на кухню и поднимается по лестнице наверх, прямиком к комнате Сехуна. — Сехун-и, я видела обувь Чанёля в прихожей, он здесь?.. — дверная ручка со скрипом поворачивает по часовой стрелке, впуская в комнату женщину средних лет. Миловидное, почти нетронутое временем лицо отражает жизнелюбие и такой безграничный позитив, что Сехун иногда думает, чья она мать: его или вот этого эльфа-переростка. Женщина бросает взгляд на развороченную кровать и замирает в проеме. Картина маслом «Спалили». Сехуну сейчас не до шуток, он дергается в сторону двери, шокировано смотря на мать, а Чанёль, до сих пор нависший над ним в расстегнутой рубашке и с растрепанной чёлкой, боится даже вдохнуть. Мать Сехуна, до этого широко раскрывшая дверь, стояла с непроницаемым выражением лица, будто она что-то обдумывала.       «Способ моей казни» — думал Чанёль.       «Варианты моего изгнания из дома» — считал Сехун.       Сехун уже был готов к крикам, слезам, звуку громко хлопнувшей двери, да к чему угодно.       Но не к этому. — Не буду вам мешать, — совершенно спокойно выдала она, мягко улыбнулась и тихонько прикрыла дверь.       Неловкость и полнейшее непонимание не то что давили после фразы миссис О, они буквально приняли человеческий облик и сели рядом с парнями на кровать, будто спрашивая «И что делать будем, парни?». Сехун медленно повернул лицо к старшему. — Член мой отпусти. — Что? — Слезь говорю с меня, дебилоид! — Сехун-и, не ругайся, — доносится из-за двери, а у Сехуна, кажется, сбой системы в голове.       Чанёль ловит взгляд младшего, и они оба срываются с места, кто в чем, разве что Пак рубашку хоть как-то застегивает, а Хун не пойми зачем тащится вниз прямо в пуховом одеяле. Миссис О совершенно беззаботно стоит перед раковиной на кухне и моет зелёные яблоки для праздничного пирога, который до безумия обожает Чанёль. Она незаметно поглядывает на входную дверь и слушает копошение за спиной, тихую ругань между парнями, звук падающего тела и «Блин, Сехун, нахрена ты в одеяле поперся?!» Стоит похвалить способность Пака изменять «Блять» на «Блин», а «Нахера» на «Нахрена» при появлении в его поле зрения матери Сехуна. Женщина поворачивается к двум растерявшимся детям, один из которых стоит в перекошенных шортах, закутанный в одеяло и не перестает шмыгать носом, а второй и вовсе растянулся по полу, запнувшись за ткань одеяла. Она продолжает на ходу чистить яблоки от кожуры, а Чанёлю всё ещё кажется, что на месте фрукта, Миссис О абсолютно точно представляет его голову. Входная дверь открывается в третий раз, впуская холодный подъездный ветер, и в квартиру входит уже отец. Он в недоумении обходит застывших сына и Чанёля, смотрит на них из-под круглых очков и переводит взгляд на жену, попутно ставя портфель на кухонный стул и вытаскивая телефон из куртки. Снег скопился на плечах его пальто, от него всё ещё немного веет холодом, но интерес в его глазах читается намного чётче. — Что происходит?       На этот раз Чанёль уже мысленно завещал своего щенка Тобёна Бекхёну, а в пожеланиях похорон, выделил графу «кремирование», но семья О не то что заставляет его войти в ступор, она вводит его в ступор, когда он итак в нём уже поселился за последние несколько минут. Двойной ступор. Вот так вот. Миссис О откладывает яблоко на поднос, завязывает фартук на талии и подходит к мужу с непонятной Сехуну и вдвойне непонятной Чанёлю улыбкой. Женщина протягивает тому руку. — Ты проспорил.       Стоп, что? Как там говорят, постойте. Bitch, what? Сехун вылупляет на родителей свои глаза, переводит взгляд с них на такого же охеревшего до предела Пака и снова на родителей. А отец тем временем вздыхает и всучивает жене, кажется ключи от машины (спорить на право водить? Серьезно?) и смотрит на двух перепуганных детей. Которым срочно надо всё это объяснить. Но он только больше усугубляет психическое здоровье Сехуна. — Не могли до следующего года не палиться?       Чанёль решает, что пора заканчивать свиданку с кухонным паркетом и встает на ноги, смотря на семью О, как на настоящую копию семейки Адамс. Сехун же постепенно закипает как чайник на плитке, вон, покраснел даже. Чанёль смотрит на Сехуна. Сехун на Чанёля. Оба переводят взгляд на родителей. — Вы спорили?! — выкрикивает Сех, смотря на родителей так, будто они только что продали его арабам за три копейки. — Это шутка такая или вы серьезно? — Чанёль-и, ширинку застегни, неприлично, — женщина улыбается им и возвращается к готовке. Отец набирает номер и выходит на балкон. Сехун садится на пол прямо в одеяле с открытым ртом. Чанёль этот рот аккуратно закрывает рукой и рвёт мысленно свое завещание на кусочки.       В воздухе витает запах мандаринов и теста для пирога. В зале в углу стоит наряженная Чанёлем и Сехуном ёлка. Завтра Рождество. А в этом доме стало на один секрет меньше.