***
На следующий день в шесть утра радостно заорал будильник, и Анисин, не открывая глаз, нащупал на столе беснующийся телефон, выключил и медленно сел в постели. Вообще-то никаких планов, требующих ранней побудки, у него не было, и делать ему было совершенно нечего, но человеку без определённых занятий необходимо как минимум соблюдать режим дня, а иначе скатишься — вот и вся недолга. Конечно, ничего страшного бы не произошло, поспи он сегодня чуть подольше, все-таки простуда давала о себе знать, да и лег он накануне глубоко за полночь, но привычка есть привычка… К тому же муторно было от вчерашней выпивки и разговоров, надо было встряхнуться хорошенько. …Посиделки с Важновым неожиданно затянулись, а потом он еще и проводил порядком захмелевшего старика до дому, помог подняться в каморку под крышей старой девятиэтажки и даже внимательно выслушал его проникновенную речь о бессмысленно прожитых годах. Откровенничал Важнов только в изрядном подпитии, а случалось это очень редко, так что Анисин не так уж возражал против разговора по душам. — И чем дальше, тем больше понимаю, что умирать я не хочу, — надтреснутый голос Иваныча словно царапал душу, — не хочу, и все тут. Что я видел в этой жизни? Что делал? Вот и болезнь теперь эта меня сжирает изнутри… До слез обидно порой. Ничего не успел, ничего не понял… И нет рядом никого, кто пожалел бы меня, развалину… Важнов сидел в кухне, на деревянном, видавшем виды табурете, уронив голову на сложенные на старой облупившейся столешнице руки. Тусклая лампочка под потолком то и дело потрескивала и мигала, утробно урчал древний холодильник «Свияга». Иваныч вздохнул, обернулся к Анисину; серое лицо его, изборожденное морщинами, выражало лишь безграничную усталость. — Ты уж прости меня, Слава, дурня старого, что на уши тебе присел, плачусь и жалуюсь, некому больше… А ты человек хороший, светлый. — Ну уж сказанул ты, — хмыкнул Анисин, сложив руки на груди и опираясь спиной о притолоку. — Много во мне света! Не выдумывай. — Не сомневайся, Слава, светлый ты, добрый человек, — вздохнул Важнов. — Я в людях за столько лет научился разбираться. Не испортила тебя жизнь такая… Ты уж постарайся, чтоб не как у меня все вышло — не стоит на рожон лезть, звереть не надо. У тебя вот и семья есть. Я ведь так и не сподобился: по молодости думал, на кой-черт мне такая обуза, а потом уже поздно было. Анисин пожал плечами. Какая семья? Нету его для них, в природе не существует. — Не нужен я семье, Иваныч, ни сыну, ни жене — тем более. Не стали они меня ждать, когда я в первый раз в тюрьму попал, а потом и подавно. — Он нахмурился, глядя, как Важнов отчаянно борется со сном, закрывает на мгновение глаза и громко всхрапывает. — Давай-ка я помогу тебе прилечь, а то за столом уснешь, утром спину и вовсе не разогнешь. Важнов поднялся, тяжело оперся о плечо Анисина, с трудом дошагал до стены и, кряхтя, опустился на железную кровать с панцирной сеткой. Ободранный матрац был кое-как прикрыт грязно-серой простыней. — Вон тем клетчатым одеялом укрой, — попросил его Иваныч, указывая на кучу тряпья в углу. — Дверь просто захлопни. — И когда Анисин уже направился к выходу, произнес сонным голосом: — Ты, главное, с сыном помирись, родная кровь не вода, а жена — что жена? Значит, не твоя она судьба, вот и все. «Не судьба». Так и есть, ничего не попишешь, прав старик. А ведь когда-то давно Женечка была смыслом всей его жизни, и казалось ему, что ничто их не разлучит, но увы… Легко она от него отказалась, скорее даже — отшвырнула словно мерзость какую. Хотя… Не без оснований, конечно. В чем её винить-то? В том, что убийцу испугалась? Вот по всему и выходит, что причина-то не в Евгении, а в нем самом. Анисин постоял у парадной, вглядываясь в ночной городской пейзаж. С тёмного неба сыпалась то серебристая изморось, то колючая крупа, мокрый асфальт блестел в свете фонарей, холодный ветер пробирал до костей. Он поднял воротник, поплотнее запахнул полы пальто, жалея, что не прихватил с собой шарф: пусть идти всего ничего, пару кварталов, но действие алкоголя уже закончилось, и тело била крупная дрожь. Да и простуда даёт о себе знать. Анисин еще раз оглядел пустынный двор и быстрым шагом направился к дому. …Растяжка, силовые упражнения, холодный душ — утренний ритуал, которому он следовал с детства и который не соблюдал разве что в СИЗО, по объективным причинам. Когда в голову начинали лезть идиотские мысли, физкультура была единственным способом обрести если не душевное равновесие, то хотя бы некое его подобие. Анисин отжимался на кулаках, поставив ноги на табурет, и в голове понемногу прояснялось. От простуды — водка с перцем, от переживаний — работа (Ухо пора пнуть на предмет срочных заказов), и с сыном, Аркадием, надо непременно попытаться поговорить, может, не все ещё потеряно, парень он взрослый, своя голова на плечах имеется, не будет поди за матерью лабуду об «испорченной жизни» повторять. Спасибо Иванычу, надоумил, разъяснил, что к чему, надо кстати позвонить вечерком, узнать, как здоровье у человека, может лекарства какие нужны, продукты, пенсия-то по инвалидности небольшая… От Важнова мысли плавно перетекли ко вчерашнему вечеру и странной нервозности Фимы Сорокина, а потом резко вспомнился сон, виденный Анисиным под утро. …Сидит Фима на троне в царском одеянии — голову низко опустив, пряди волос спутанные лицо закрывают — и держит в левой руке сердце пиковое. Подходит к нему Анисин, Фима глаза поднимает, а в них печаль-тоска великая. Видит Анисин, что сердце-то у Сороки в руках настоящее и даже бьётся, только чёрное-пречёрное, и кровь с него на пол капает красная. «Сорока», — окликает его Анисин, осторожно дотрагивается до края мантии, отороченной белым мехом, и видит, что вся одежда у Фимы в крови, и нож в груди торчит. Сорокин пристально смотрит, вздыхает и протягивает правую ладонь, на которой лежит золотая монета. «Виру за меня потребуй», — улыбается он. Анисин берет монету. Миг — и нет Фимы на троне, только горстку пепла ветер раздувает. К чему бы такой сон? Не к добру, как обычно. Предчувствия его никогда не обманывали. Анисин вскочил с пола, перевел дыхание, промочил пересохшее горло, щелкнул кнопкой электрического чайника, достал из навесного шкафчика чай, мёд, лимон и пошёл в душ освежиться. Сон да сон, стоит ли дивиться бреду, который приходит после пары бутылок пива с водкой да ещё и в горячке? Тем не менее, номер Фимы он все же набрал, но тот так и не ответил; впрочем, как всегда.***
Воссоединиться с семьей Анисин, понятное дело, и не мечтал, но узнать, чем живут бывшая супруга и взрослый уже сын, было просто необходимо. Поэтому ещё до вчерашней беседы с Важновым он решил предпринять кое-какие действия по сбору информации — ведь десять лет уж прошло, как он в последний раз видел и жену, и Аркадия. Евгения по-прежнему жила в их когда-то общей квартире на проспекте Жукова, а сын, похоже, отселился от неё, однако открыто заявляться в гости Анисин не собирался — хватило ему того давнего скандала, когда после первой отсидки бывшая благоверная кричала на весь район, чтоб он, проклятый уголовник, убирался прочь и даже не думал приближаться к сыну. Анисину навсегда врезалась в память картина, как Аркаша, тогда ещё пятиклассник, стоял за спиной матери, смотрел на него и испуганно хлопал глазами. На Женьку ему, по правде говоря, было плевать, она ещё сразу после ареста, до суда, сообщила ему, что знать такого больше не хочет, а вот пацана было жалко… Но Анисин настаивать не стал, ушёл, и — эх! — опять его жизнь полетела под откос, но прошлого-то не вернуть, чего уж там. …Следить за бывшей женой было несложно: в будни маршрут был один тот же, изо дня в день. Работа — магазин — дом. По субботам — выставки, музеи, по — воскресеньям — прогулки по парку в компании «потенциального кавалера». В общем, жизнь свободной, самостоятельной женщины — от жизни Марии Сергеевны здесь отличий было мало, разве что Швецова периодически ездила в Москву (видимо, в гости ко второму бывшему мужу), а Евгения продолжала попытки построить личное счастье, бегая на свидания по вторникам и пятницам. Женькино счастье Анисина интересовало мало, а вот об Аркадии хотелось узнать побольше и выяснить, стоит ли пробовать устанавливать контакт или даже не пытаться. К концу второй недели наблюдений Анисин склонялся ко второму варианту. И в самом деле, зачем молодому перспективному сотруднику банка такой отец как он? Вдобавок, Аркадий оказался счастливо женат на сокурснице и, насколько Анисин мог судить по услышанным обрывкам фраз, в их молодой семье уже подрастал малыш. Хватит в детектива играть, пожалуй. Бессмысленно все. Проще чинить машины в автосервисе и в карты играть по вечерам да так и доживать свой век. Не стоит неприятности родному сыну доставлять.***
Важнову Анисин позвонил уже после обеда. На вопросы о самочувствии тот лишь крякнул, а от предложения помочь отмахнулся, мол, всего у него достаточно, много же не надо, впрочем, предложил вечером перекинуться в картишки. Анисин отказался: из-за высокой температуры он чувствовал себя отвратительно и, подлечившись, завалился спать. Поначалу заснуть не удавалось, и он долго ворочался на скрипучей старой кровати, невольно анализируя события предыдущего дня, но потом принялся пилить себя. Это ты не от погоды расклеился, друг Анисин, нет. Жизнь у тебя серая и унылая, вот и не хочет организм нормально функционировать, кочевряжится, знаки подает. Не хватает в жизни самого главного: цели. Вот недавно, пока от статьи бегал, была цель, была! Да и пару недель на кураже ещё покрутился, пока о семье да о Марии Сергеевне справки наводил, а дальше-то что? Вот и увял лютик. Может, за город, на землю, грядки вскапывать? Хоть какая-то польза: физический труд да свежий воздух. С этими невеселыми мыслями Анисина наконец, сморил глубокий сон, который ему не запомнился.***
Полностью оклемался он лишь на вторые сутки, сточил под горячий чаек пачку печенья и поставил сдохший телефон на зарядку. Фима ему так и не перезвонил, зато вызовов от Важнова было целых два. Подумав, Анисин звякнул деду и поинтересовался, как он насчет того, чтоб поесть по тарелке наваристого борща. …Когда Швецова вошла в кафе и, вопросительно взглянув на него, выжидающе замерла у входной двери, Анисин несколько растерялся, и первой мыслью было: неужели спалился при слежке? Вторая следовала из первой: почему же она решила поговорить с ним при народе, неужели хочет дискредитировать в глазах общественности? Общественность (пока в лице Важнова, остальные завсегдатаи ещё не пришли), впрочем, сделала вид, что барышню видит впервые, и Анисин, извинившись, направился к гостье. — Здравствуйте! Неужели вы меня ищете? Марья Сергеевна приветливо улыбнулась. — Я заходила к вам домой, но соседи сказали, что вы скорее всего пошли на собрание вашего карточного клуба… Она, правда, иначе выразилась. «Соседи», это надо полагать, тётя Нюра, которая здесь уборщицей работает. Анисин негромко рассмеялся в ответ. — Да, регулярно сюда наведываюсь, но умею вовремя остановиться, не беспокойтесь. Сегодня вообще просто поесть… И тут же спохватился. — Присаживайтесь, Мария Сергеевна, кофе, чай? — Нет-нет, я буквально на пару минут, — Швецова все же села за столик. — Что вы можете сказать о Ефиме Сорокине? Сердце больно кольнуло. Вот оно! Попался на чем-то Фима, погорел!***
Сколько знал Анисин Фиму Сорокина, столько и удивлялся его уму и профессиональным навыкам. Сорока мог заставить работать все, от часов до автомобиля, а также «уговорить» любой замок в считанные минуты. Анисин, конечно, тоже кое-что умел, потому как руки росли откуда надо, и два года автослесарем проработал после ПТУ, да и потом немало практиковался, но так играючи, как Фима, справляться с механизмами не научился. Почему Фима пошел по кривой дорожке, было понятно — от скуки. Он сам Анисину это не раз говорил. Ну и денег хотелось побольше, молодой был, о жизни красивой мечтал, а рабочему человеку честно бабла такого за всю жизнь не заработать, вот и подался этот умелец с «золотыми руками», уроженец славного города Кемерово, в домушники, известен стал как знатный шнифер уже в Питере и окрестностях. Заказов у Фимы было полно, и работал он поначалу чисто, но потом и осторожность тоже наскучила, в результате пять ходок, одна из них за наркотики. Освободился он в двенадцатом году и с тех пор, по словам Важнова, от дел удалился, а Иваныч был человеком хорошо осведомленным, все-таки связи, опыт прожитых лет. А еще Анисин знал, что за человек Фима Сорокин, и причина «развязать» и согласиться на работу по старой специальности должна была быть веской. — Вячеслав Иванович? — видимо, Швецова решила, что пауза в их разговоре слишком уж затянулась. — Расскажите мне о Сорокине, пожалуйста. Вы есть в немногочисленных контактах его телефона, и к тому же, звонили ему на днях, а это многое значит, ведь так? — Да, мы общаемся, — Анисин отвернулся, тщательно подбирая слова, стараясь не смотреть в глаза Марьи Сергеевны. Слишком уж странно действует на него ее взгляд. — В преферанс по пятницам играем. — Обернулся. — Позвольте полюбопытствовать… Фима — ваш клиент? — Его убили, — она покачала головой. — А я защищаю человека, которого обвиняют в его убийстве. Перед глазами тут же возник мертвый Сорока, протягивающий ему монету. Значит, виру надо брать, да? Ч-чертовщина! — Где это произошло? Впрочем, Анисин уже знал ответ. Как и то, что клиент Марьи Сергеевны точно невиновен. Иначе бы не пришла. — В чужой квартире, — Швецова наклонилась к нему ближе, и он почувствовал слабый терпкий аромат ее духов. — Он что-нибудь говорил вам? — Ничего, — прямо ответил Анисин. — Но ради телефона или шубы в квартиру он не полез бы, сами понимаете. — Понимаю, — Швецова склонила голову к плечу, и он невольно задержался взглядом на трех аккуратных родинках на ее ключице. — А можете узнать, ради чего полез бы? Околдовала она его, что ли? Согласен ведь. — Попробую. Я вам позвоню. Швецова улыбнулась, вставая. — Точно, у вас же есть мой номер телефона. — Да, пробил, когда узнавал ваш адрес. Уж извините, Мария Сергеевна, — Анисин театрально развел руками, гадая, какой же будет ее следующая реплика. — Просто Маша. Один — ноль в пользу адвоката Швецовой. — Хорошо… Маша. Вас проводить? — Не надо, мне еще машину со штрафстоянки забирать. — Могу подвезти. Куда скажете. — Спасибо, не стоит, — она покачала головой, прошла к выходу, потом все же обернулась. — Буду ждать вашего звонка. — Остыл твой борщ, Слава, — окликнул его Важнов. — Придется холодный хлебать, — и, ехидно ухмыльнувшись, добавил вполголоса, когда Анисин сел за стол и пододвинул к себе тарелку. — Запала на тебя Маруся, точно говорю… Только ты не сильно радуйся. На покойного Бородинского так же глядела, сам свидетелем был. — И заржал, старый хрыч.***
На ресторан Маша так и не согласилась, а в кафе опять пришла, на этот раз — при полном зрительском зале и демонстративно заказала кофе и десерт. Анисин спиной ощущал направленные на них взгляды, а Швецова, как ни в чем ни бывало, вела светскую беседу, изящно поднося к губам чашечку из тонкого фарфора. — Слава, а вы видели спектакль «Все мы прекрасные люди»? — Спорное название… А что, без меня вы своего клиента не вытащите? Маша аккуратно зачерпнула мельхиоровой ложкой клубнично-шоколадный мусс из хрустальной вазочки. — По сути ж верно… Ну почему, вытащу. Не смотреть на Машу было невозможно, но и смотреть — тоже: само собой сбивалось дыхание и замирало сердце. — Хорошая, наверное, пьеса… Тогда зачем я вам нужен? Маша покачала головой и допила, наконец, свой кофе. — Замечательная… Вы мне не нужны. Отказываетесь? «От чего, интересно? От возможности поймать убийцу Фимы? Или от такого вот волнующего общения?» — подумал Анисин, а вслух произнёс: — А что происходит? — Просто откажитесь. Иначе ваши… друзья вас не поймут. И как давно ему на это наплевать? — Я все сделаю.***
Эдика Шмякина надо было брать на живца — на него ничего не было. Только Швецова с её умением замечать призрачные следы и смогла на Шмякина выйти, пока система не перемолола её удобного подзащитного (что системе до невиновности, когда винтик подходит), смогла найти неизвестного убийцу как того чёрного кота в тёмной комнате и попросила Анисина помочь вытащить эту сволочь на свет. Что ему дело теперь, поймут ли те, которые считают его своим, почему он так поступил? Главное, чтоб его Фима на том свете понял. Анисин стоял на кухне в квартире Шмякина, у окна, ел холодный куриный супчик прямо из кастрюли и смотрел, как по двору шёл сам Эдик. Супчик был вкусным, тем более, что он с утра не жрамши, а потом и некогда будет. Разговаривать придётся серьёзно.***
Отпирался Эдик недолго: едва только лишился заточки — отлетел к стене и заскулил как шелудивый пёс. — Ну чё ты, чё? Чё тебе от меня надо? Ну не знаю я, где тайник, Люба прятала, рассказать не успела, а я не нашёл, всю ночь тогда искал, еле с хаты смылся, когда хозяин проснулся! Надо было и его замочить! Ты с чего взял, что найдешь, а? Я вентиляцию облазил вдоль и поперёк, ни хрена там нет! Может, строитель какой при ремонте нашел и свалил в свою Молдову с цацками, бабе подарил? Это звучало резонно, но Анисин нюхом чуял, что клад там же, где был. Не отступился Эдик от спрятанного богатства, даже после убийства Сорокина продолжал методично обыскивать квартиру. — Вдвоем-то быстрее найдём, а, Эдик? Хату ювелирно вскрою. Пошарим вместе спокойно, раз хозяина замели. Выбора у Шмякина не было, он это понимал, потому и не дергался больше. До поры до времени, конечно. «Глаз да глаз за такими крысами нужен», — брезгливо сморщился Анисин. — А чё один не идёшь? — подозрительно сощурился Эдик. Чует подставу, зараза! Но жадность-то сильнее… — Так не знаю, что именно искать. Фима-то в подробности не вдавался… Говоришь, только в вентиляции смотрел да стены с потолком прощупал? Но я могу тебя здесь замочить, и сам поищу, не буду таким великодушным, за кореша отомщу. — Да не хотел я его убивать! Сорока сам на меня с ножом полез, а я защищался! — Эдик аж затрясся от злости, оскалив редкие почерневшие зубы. — Фраера этого пожалел, а на меня — с ножом! — Пасть захлопни, мразь, — велел ему Анисин и для верности отвесил хорошего пинка в бок. — Как стемнеет, пойдём на хату искать цацки — и не вздумай фокус какой устроить, понял, гнида? Манеру разговора Анисин выбрал правильную, теперь главное — не давать трепыхаться, а то не ровен час освежует скотинку и сам не заметит, а клиент Швецовой за решеткой останется — какой с мертвеца спрос?***
Когда они вышли из такси, дождь уже лил сплошной стеной. Анисин оглянулся: вроде как в одной из машин, что во дворе, должны сидеть менты, ещё один дежурит в самой квартире — главное, чтоб раньше времени не вылез. Замок в двери был так себе, Анисин с ним в минуту справился, пропустил Эдика вперед и замер, прислушиваясь. — На кухню пошли, — буркнул Эдик. — Там надо искать. — На кухню так на кухню, — не стал спорить Анисин. — Значит, в вентиляции ты смотрел… Стены простучал… А там? — Где? — насторожился Эдик. — Над окном, где лепнина. — Смотрел, — махнул он рукой. — Со стремянки ковырялся, нет там ничего. — Мебель? Карнизы? — Ты меня за лоха держишь? — обиделся Эдик. — Я же сказал: все посмотрел. Анисин распахнул поочередно дверцы навесных шкафчиков, сравнивая внешнюю и внутреннюю глубину. — Розетки? — Первым делом. Анисин прищурился. А может быть… — Радиоточку проверь. Эдик приставил стремянку к стене, залез и открутил крышку. По сдержанному возгласу Анисин догадался, что ларчик пустым не оказался. — Слезай, показывай, — скомандовал Анисин замершему на лестнице Эдику. Тот медленно спустился и нехотя высыпал на пол содержимое бумажного свёртка. Браслет, портсигар, золотая монета — ничего особенного, а двести тысяч долларов стоит. Старинные побрякушки. Перед глазами вдруг возник убитый Сорокин. «Вира», — напомнил он. — Монету возьму, — Анисин протянул руку и чуть замешкался, проводя пальцами по инкрустированному золотому портсигару. — Красиво… Шмякин вдруг заорал дурным голосом, выхватил из-за пазухи столовый нож и набросился на Анисина. Двигался Эдик быстрее, чем тот рассчитывал, и лезвие успело пропороть левую ладонь насквозь. — Сука, — прошипел Анисин от боли. — Жадная сука! — Не подходи, гад, а то вслед за корешем на тот свет отправишься! — рявкнул Шмякин, ухватил цацки и выскочил в прихожую, где его уже встречали ржущие как кони опера.***
— Ваше превосходительство, ну что ж вы так неаккуратно-то, — фыркнул Кораблёв, заходя на кухню, где врач перевязывал Анисину руку. — Швецова ведь мне голову обещала оторвать, если с вами что случится, а тут — серьезное ранение… Три раза уже звонила, пока вы тут со Шмякиным клад искали. Анисин отвернулся, чтобы опер, чего доброго, не заметил, как у него вдруг запылали щеки. Маша… волновалась? Тут у Кораблева запищал телефон, и он, посмотрев на экран, радостно загоготал. — Ну легка ж на помине, наша любимая Марья Сергеевна! — И в трубку, вежливо: — Слушаю вас, госпожа Швецова… Да, все в порядке. Да, преступника взяли… Анисин? С какой целью интересуетесь? Да жив он, что с ним сделается… Трубку передать? Нет? Ладно… Сердце ухнуло куда-то вниз и остановилось. — Ну и что она сказала? Право слово, что ж за наваждение такое! — А я вам что, передатчик? — возмутился Кораблев. — Сам ей звони и спрашивай. — Но потом сжалился. — Спасибо сказала. — Всегда пожалуйста, — ухмыльнулся Анисин. И в самом деле, на что же он надеялся?