Увядай, желай, люби

В «Процветании» в этот день всегда шумно; ученые хоть и пытаются показать, будто мирские дела для них пустой звук, но на самом деле всенародные праздники отмечают и радуются так же, как и простой люд. Некоторые даже решаются выйти за пределы уже ставших родных стен и принять участие в фестивалях, погулять на ярмарке или просто купить яблоки в карамели — соблазн каждый год только возрастает, когда кто-нибудь рассказывает о переполохе в Лидсе в этот замечательный зимний день. В Рождество случается волшебство. Именно из-за этого поверья ученые заинтересовались праздничной кутерьмой, развесили гирлянды на голых стенах, носки на каминах, украсили свои комнаты хотя бы одним шариком, напоминая себе о празднике. Кто-то даже приготовил подарки для друзей и семьи, кто-то собрался уехать на какое-то время в отпуск, кто-то просто желал насладиться сыплющим снегом и морозной погодой. У всех есть планы, даже если они давно позабыты под пылью вечной не заканчивающейся работы. Смотритель Северной башни давно прописался в своем кабинете, вылезая из-под завалов только по особым причинам. — В этом году зима холодней, — Роад сидела на спинке дивана, во рту держа леденец. — Лулу, как думаешь, графчик снова соберет нас всех? На девочку обратили внимание две пары глаз: острый сосредоточенный янтарный взгляд и усталый отрешенный карамельный. — На то воля хозяина, — неоднозначно кивнула блондинка, снова прикрывая глаза. Прямая осанка и высоко поднятая голова – младшее дитя всегда было чуть горделиво и преданно своему господину. И пойдет за графом хоть на край света. Мартин проигнорировал разговор Ноев и продолжил заполнять отчет легкой рукой. Ему не было дела до семейных тем, ведь его это никак не касалось. Человек не может прожить столько же, как Нои, а душа никак не желала быть пойманной в жестокую ловушку темной материи и вечно служить оружием в руках Тысячелетнего графа. Парень прекрасно знал, чем занимается эта семейка, и осознано воздвигал вокруг себя стены, но был так же вежлив и учтив, чтобы не наткнуться на враждебность столь нестабильно эмоциональных особ. Делать лишь то, что от него требуется, и жизнь потекла ровно и легко. — Эй, смотритель, — вдруг отвлекла его от работы Мечта, — хватит на сегодня. Графчик приказал отдыхать. Все отчеты сдашь позже. — Хорошо, — шатен стал убирать все лишнее, не сопротивляясь. — Вы останетесь в башне на ночь? — Не сегодня, у нас есть еще планы. Верно, Лулу? — засмеялась Камелот и прокусила свой леденец. — Верно. — Хорошо. Доброго вам вечера, — Харрис попрощался и вышел из кабинета. По пути ему встречались его подчиненные, учтиво кланяющиеся и здоровающиеся, но при виде него у всех улыбка стекала с лица. При бывшем смотрителе отчетливо сохранилось настроение тоски в день Рождества. Хоть и не было четкого приказа на бумаге запретить праздновать этот день, никто не смел напоминать об этом обозленному на весь мир седовласому юноше. До сих пор ходили слухи, что Аллен Бейкер убил своего брата, чтобы занять его место. То, что он выбрал для этого свой день рождения, лишь доказывает широту «подарка» на два этих праздника: кто бы отказался от наследства и прогремевшей на весь мир славе? Юный тогда ученый даже не пытался оправдаться, а на слова Мартина не обращали столь ценного, как сейчас, внимания, ведь тот был ассистентом долгое время у Бейкера-младшего, неудивительно, что парень пытался защитить бессердечного ребенка. После вступления Аллена на пост смотрителя никто не смел праздновать Рождество в Северной башне «Процветания». Лишь только завидев гирлянды и другие украшения, у седовласого глаза наливались кровью, и его гнев был вымещен на организаторов этого беспредела. Мартин тогда прямо сказал, что отметить 25 декабря – затея глупая, особенно под носом смотрителя. На вопрос почему, шатен прямо ответил, что тоска по старшему брату вгрызается в сердце довольно прочно именно при виде аксессуаров на Рождество. Что же чувствовал сам Мартин? Его никто не спрашивал. Аллен никогда не затрагивала больше тему о своем брате, Харрис же и не собирался давить на девушку даже словами поддержки. Седовласая стала реже улыбаться, блеск в ее глазах потух, и утешение она находила лишь в уединении. А после в первых отношениях с Тики Микком. В тот день шел снегопад. В тот день свинцовые тучи накрыли город. А тот день… самый нужный человек ушел навсегда и безвозвратно. В самый-самый белый день в году. — Лукас… — Мартин провел рукой по витиеватым узорам в окне, оставленными вьюгой в его комнате, — здесь снова сыпет снег.

Сыпет снег. Для тебя и для меня, для всех…

Парень не мог сидеть в своей холодной и пустой комнате. Фотография его лучшего друга призывала выйти на улицу. В новый, измененный, мир, который подарила им зима. Лукас всегда считал, что изменения ведут всех в лучшую сторону, какими бы радикальными действия не были совершены. Но… зачем все это, когда ценой стала чья-то жизнь? Важная жизнь.

Изменился мир и хорошо, Прежний мир был слишком грязным, злым, тупым и однообразным, Лицемерным и циничным, слишком серым и двуличным, А теперь весь незаметна, мир стал белый, мир стал светлый, Только нафиг он мне сдался?

— Я помню, ты рассказывал, как тебе нравится чистота, — Харрис шел по мощеным сугробам, по колено увязая в них, ведь никто не додумался убрать снег для тех, кто наблюдает за миром с неба. Они же больше не ступят на эту землю. — Так вот… у меня уже в глазах рябит от этой сверкающей чистоты. Снег лишь создает видимость света. Мы же знаем, что грязь осталась под этим толстым слоем одеяла. Это лишь иллюзия, Лукас, — шатен прикусил губу и посмотрел в темное марево. — Лишь иллюзия, которую ты так любил. Зачем она нам? Зачем она… мне? В ответ привычная тишина. Конечно… на кладбище она и царит вместе со скорбью и потерей. Слезы давно высохли, остались лишь вопросы без ответа. Тонкий зонт спасал парня от метели, принимая удары снега на себя. Его глаза метались от неба к могильной плите, украшенной льдом и снегом, и обратно. Вычерченное имя царапало грудь, ком в горле однако говорить не мешал. — В этот день… снег сыпет постоянно. И я… теряюсь, видя этот белый светлый мир, которым ты грезил.

Только нафиг он мне сдался? Лучше б друг со мной остался. Потерялся я, прекратился бег. Перестал… и снова сыпет снег.

В Рождество все радуются и веселятся, загадывают желания, кушают имбирное печенье, находятся в теплом кругу семьи или друзей и мечтают. Мечтают о будущем, о великих планах на следующий год, прощают друг другу все обиды и двигаются дальше, навстречу новым испытаниям, предоставленных судьбой. Быть живым восхитительно просто и так сложно одновременно. Их переполняет огромное разнообразие чувств, и хороших, и плохих. — Лукас, я устал. Подскажи… что мне делать дальше? У тебя была Аллен, у нее был я. А у меня… есть только я. Мне одиноко без вас. Особенно в этот чертов снегопад. Который ты так любил и больше не увидишь.

В самом деле здесь снова сыпет снег. Для тебя и для меня, для всех, Только тот, кто самый нужный, самый северный и южный, Самый ищущий, пропащий, самый друг мой настоящий, Не увидит больше снега, он вчера ушел на небо, Там влюбился и остался, вездеход его сломался. Снег то шел, то прекращался; бился в окна разбивался, Он то плакал, то смеялся – улыбался-улыбался. Попрощался… и снова снег пошел.

— Я больше не плачу, Лукас. Но все еще скорблю. Восемь лет, как тебя нет больше с нами. А я… до сих пор… не привык.

***

Чувства смотрителя Северной башни «Процветания» разделяла и сестра погибшего. Аллен сидела на подоконнике и тоскующим взглядом смотрела вдаль. С самого утра в ее глазах был туман, каждый раз именно в этот день она садилась у окна и вспоминала все в мельчайших подробностях: как она встала, что ела на завтрак, ее встреча с братом, его голос, эмоции, стиль… их прогулка по людным снежным улицам. Как девочка строила из себя колючего ежика, а Лукас будто и не обращал на это внимания, улыбался, постоянно улыбался, будто эта улыбка к его лицу приклеилась. В те минуты он напомнил Ману. Тот тоже растягивал губы, чтобы скрыть со временем потухающее пламя жизни в глазах. Он сильно болел и наверняка знал, что так и не сможет найти своего младшего брата и оставит Аллен одну. Лукас никак не мог знать, что седовласая сравнивала его с приемным отцом. Не знал, но также опекал девочку и, можно сказать, любил. Аллен хочет верить в это, смотря сквозь пальцы на очевидные факты. Лукас знал, что она должна была умереть. Лукас знал гораздо больше, нежели показывал. Для Уолкер до сих пор оставалось загадкой, почему же блондин тогда решил ее забрать себе. «Мне показалось, мы очень похожи. Мне одиноко… прошу, составь мне компанию в этом нелегком жизненном пути» — так он сказал, и девочка поверила. Но спустя столько времени она начала сомневаться. Зачем же одинокому мужчине ребенок? Лукас не тот, кто делает что-то для себя, для души. Что им двигало? Чем он руководствовался? — Почему ты выбрал меня? — на этот вопрос она хотела получить ответ больше всего. Ветер выл за окном, рождая музыку для сна. В ордене, однако, стояла суматоха, разговоры, музыка, запах тушеной индейки и пьянящего глинтвейна. Казалось, ничто не сможет потревожить тот транс, в который впадала девушка каждое Рождество. Даже настойчивый стук в дверь. Не услышав ответа, посетитель все же отворил дверь и вошел в комнату с маленьким подносом, где были сладости и тот манящий запахом глинтвейн. Гость догадывался о том, что девушка сегодня вялая и неразговорчивая, обратила на него внимание, лишь когда тот подошел вплотную. — Мояши сегодня такая унылая, — мечник погладил ее по голове и усмехнулся, принюхался и нахмурился. — Не знал, что ты куришь. — Я не курю, БаКанда. Этот запах от свитера. Теперь брюнет пригляделся внимательней и заметил, что на Уолкер был мужской теплый свитер с высоким горлом и длинными рукавами. От него исходил пряный запах вишни и смороды, так нехарактерен седовласой, но создающий видимость сломленности и некой привязанности к дурной привычке. Канда нахмурился, внимательно осматривая одежду. — Чей он? — Моего брата. Да, он курил и любил этот свитер носить в зимние холодные вечера. Пил чай с ромашкой и читал мне статьи из журналов. А еще любил грызть кончик карандаша, когда что-то не получалось. Парень промолчал, хоть и остался хмур. А девушка не спешила снова открывать рот и что-то объяснять, смотря на ослепляющий белизной Лондон. — Я принес перекусить. Отвлекись и сядь за стол. Уолкер снова посмотрела на брюнета и кивнула, слезла с подоконника и села за столик вместе с Кандой. Улыбнулась, увидев угощение и напиток, стала разговаривать о чем-то с хмурым экзорцистом и кушать. За разговором она заметила, что напиток был вкусным и почти горячим, она быстро захмелела и стала улыбаться искренно, сверкая глазами. Появился и румянец на щеках, Канда лишь хмыкнул и тоже сделал глоток. — Уже вечер, — посмотрев на часы, удивилась седовласая. — Время за разговором так быстро летит. — Не всегда. Когда я в компании плаксы-Лины или незатыкающегося Кроля, то только и делаю, что считаю секунды, которые решили устроить соревнование: кто самый последний доберется до финиша, — сегодня Юу говорил уж слишком много. Его молчаливость и угрюмость куда-то пропали рядом с расслабленной экс-ученой, которой, видно, нравится слушать его мысли. — Ого… ты так много всего сказал. Ты пьян? — усмехнулась девушка и скушала шарик данго. — Немного, — неохотно согласился мечник и чуть улыбнулся. — Тебя тоже уже шатает. — Ну да… а еще жарко, — Аллен встала, но ее куда-то унесло, и она чуть не поцеловалась с полом. Благо Канда был рядом и успел поймать седовласую: даже алкоголь не притупил реакцию. — И куда ты собралась? — спросил он и посадил Уолкер к себе на колени, приобнимая за талию. — Ммм… я хотела переодеться, — смутилась она и спрятала взгляд за челкой. — Я тебе помогу. Холодные ладони забрались под свитер и прошлись потной спине, вызывая мурашки. Аллен задрожала, выдохнула и прижалась к мечнику, начиная ерзать у него на коленях. Парень улыбнулся и снял удушающий свитер с хрупкого тела, оставляя седовласую лишь в прикрывающих грудь бинтах и легких пижамных штанах. Уолкер была вся красная от смущения и ударившего в голову алкоголя, ее руки легли на плечи и сжали от волнений, кожа покрылась мурашками, так как холодные руки, отложив вещь на соседнее кресло, продолжили оглаживать спину. — Мояшка, ты вся горишь, — прошептал на ушко брюнет и прижал девушку к себе. — Умф… видимо, последняя кружка глинтвейна была лишней, — она несмело обняла мечника за шею, расплела конский хвост тяжелых прядей и зарылась в темных волосах рукой, вдыхая их запах. — Ну и что ты делаешь? М? — Мне нравится, когда они распущены. Нельзя? — Аллен надула губки и отстранилась, чтобы взглянуть в синие небеса. Юу тоже посмотрел в глаза девушки и мягко улыбнулся. — Тебе можно все. Он выдохнул слова в губы и рискнул к ним прикоснуться. Очертив языком их контур, мечник почувствовал сладость данго и горячего напитка и, не встретив сопротивления, поцеловал, прикрыв глаза. В ответ губы приоткрылись, а язык потянулся навстречу, желая поиграть и изучить открывающуюся территорию. Поцелуй получился долгим, сладким, пьянящим; никто не хотел отстранятся и прекращать сладостную пытку, в которой воздух служит ограничителем. Когда они отстранились, то оба были красными, тяжело дышали и пытались сфокусировать друг на друге взгляд. Канда понял, что сдерживаться больше не может – к паху прилил жар, распалившийся по всему телу. — Аллен… ты позволишь?.. — томно прошептал он и поцеловал за ушком. Седовласая вспыхнула и кивнула, начиная руками лезть за воротник чужой кофты. — Не сдерживайся. Жаркие поцелуи посыпались на тонкую шею, засосы алыми лепестками расцветали на тонкой коже, сбивая и так тяжелое дыхание. Руки мечника ласкали трепещущее в его объятиях тело, отзываясь и прижимаясь ближе. Аллен не уловила тот момент, когда же брюнет развязал узелок и распустил тугие бинты, почувствовала, когда горячий язык прошелся вокруг соска, а после затвердевшая горошина попала в плен влажного рта. Вторую грудь парень осторожно накрыл ладонью и начал мять, после пальцами стал играть с соском, слыша сбивчивое дыхание сверху и тихие постанывания. Уолкер перестала что-либо соображать и поглаживала Юу по голове, сжимала иногда его волосы и выгибалась, когда было особенно приятно. Она тоже хотела исследовать горячее сильное тело, но… — Ты почему… еще в одежде? Услышав недовольное замечание, Канда отстранился, поднял девушку на руки и, подойдя к кровати, уложил на прохладные простыни, а после быстро снял мешающую кофту через голову и откинул ее куда-то к креслу, штаны тоже оказались ненужными и откинутыми в сторону. Аллен откровенно наблюдала за маленьким стриптизом от внешне холодного и жесткого экзорциста и, как только тот остался в белье, поманила к себе. Юу навис над девушкой и снова поцеловал понравившиеся ему губы, а руки принялись вновь оглаживать горячее тело. Утопая в страсти, они не заметили, как стрелки перевалили за полночь. Вместе с боем курантов в комнате раздавались пошлые шлепки бедер и неприглушенные ничем стоны удовольствия, скрывая скрип старой кровати, стучащей о каменные стены. Пылко и жестко, любовники дополняли друг друга даже в постели, будто и она являлась полем боя, но более желанным. После оглушительно оргазма, оба упали на кровать, пытаясь прийти в себя. К потному телу неприятно липли простыни, но удовлетворенному сознанию было как-то все равно: усталость и сладость после секса взяли свое. Аллен впервые засыпала с мягкой улыбкой в уже прошедший день рождения, а не со слезами на глазах, в тепле и приятной усталости. Юу притянул к себе задремавшую девушку, обнял и укрыл обоих одеялом. Он не хотел ее отпускать, ведь с ней он чувствовал себя живым. Их тела уже остыли, однако тепло в душе грело вместе с объятиями. — С днем рождения, Мояшка. И с Рождеством.