Тянутся вереницы встречных людей, На их душах и лицах следы от потерь. В каждой новой потере таится урок, Когда разум не спас, и расчет не помог. Только мы не из них, больше нет, навсегда. Нас не сможет разбить никакая беда, Мы спокойно шагнём за последнюю дверь, В рай крещённых огнём, тогда и теперь. И я дарую тебе свободу, Но ты ко мне возвращаешься вспять, Как в окна ветер, как путник к дому, Как то, что мне не дано поменять. И в этом самое главное чудо — Иметь, что никто не в силах отнять. Пусть мир не вечен, но я не забуду, А значит и не смогу потерять. © Ясвена — Не забуду
Шаэдид спешилась первой. Она грациозно спрыгнула на горячий песок и теперь веселилась, наблюдая, как ее спутник пытается сделать то же самое. Когда Лайе наконец сполз с бестии, Шаэдид не смогла удержаться от смеха. Иллириец с ужасом взглянул на Харро и попытался пригладить растрепавшиеся волосы, но его усилия оказались тщетными. — Ездовое животное... — пробормотал он. — «Представь, что это лошадь, Лэйхе!» — передразнил он Шаэдид. — Это не ездовое животное, это верный способ убиться! — Когда ты привыкнешь, тебе начнёт нравиться, — улыбнулась женщина в ответ. — Разве не прекрасно мчаться наперегонки с ветром и чувствовать себя свободным, Лэйхе? Свободы ведь у тебя так мало. Лайе уставился на Шаэдид, задетый ее словами. И ведь она была совершенно права. Титул наследного принца накладывал на Лайе непреложные обязательства. Пока они с Долой молоды и беспечны, пока царствует их мать — братья были свободны настолько, насколько это возможно. В Джагаршедде титулы и звания не имели никакого значения, а предопределённое будущее казалось невероятно далеким. И, пожалуй, Лайе действительно имел право побыть хоть немного по-настоящему свободным. Он широко и искренне улыбнулся воительнице. — Пожалуй, ты права. Он окинул взглядом местность и восхищенно застыл. Зелень. Всюду была зелень. Лианы обвивали руины древнего города, где-то журчала вода, зеленые акации тянулись к солнцу. Лайе даже слышал пение птиц. — Джагаршедд не всегда был бесплодной пустыней, — вздохнула Шаэдид. — Когда-то это была прекрасная земля, и текли по ней широкие реки, а вместо песков росла бесконечная зелень. То, что ты видишь перед собой — останки Хекета, одного из наших городов. Это место силы, и лишь потому Хекет все ещё цветёт. — Неужели никто из вашего племени не чует, насколько все плохо? Эта земля отравлена, она умирает. Ей больно и страшно, — искренне возмутился Лайе. — Порой я завидую шаманам, — призналась Шаэдид. — Вы умеете слышать землю и ее детей. Вы можете говорить с ними. Можете задать вопросы и получить ответы. — Джагаршедд не пожелал говорить со мной, — вздохнул Лайе. Он продолжал разглядывать зеленые руины, чувствуя, что здесь жизнь все ещё продолжается, а земля не осквернена проклятием. — Лэйхе, Лэйхе, — покачала головой воительница. — Ты и сам должен знать, кто в этом повинен. Мы забыли истоки, и многие из нас воспринимают эти пески как должное. Но ты-то можешь понять? Нелюдь на мгновение зажмурился, ловя мимолетное, ускользающее видение. Словно руины древнего Хекета сжалились и решили показать осколки прошлого. — Потеряв Карсанона, Первозданная Ракхеджи воплотилась в Имрах, последней камайской королеве. Королева Имрах не пожелала отдавать врагам Камайнен. Королева Имрах решила, что если ей суждено умереть, то пусть и Земля Свободы сгинет вместе с ней. Королева Имрах принесла в жертву остатки своего народа, в отчаянии взывая к живым еще Первозданным. И они услышали ее мольбу, слившуюся с болью захваченной земли, и они обрушили проклятие на Камайнен, забрав взамен жизни Имрах и ее народа. Но не знал никто, что Совершенные сами почти что равны Первозданным. Не мог никто предвидеть того, что златокожие нелюди разобьют древнее проклятие, что оно сплетется с их силой. И никто не знал, что искажённое проклятие обрушится на Хальгейзу. Что оно превратит её в пустошь, скованную вечным льдом и снегом. Что оно поразит Первозданную Махасти и обратит в прах весь Третий Легион. Никто не мог даже предположить, что осколки этой чудовищной силы уйдут глубоко в землю Джагаршедда, отравят моря и реки, превратят цветущие равнины в песчаные пустоши, пробудят дремлющие горы и заставят их извергать огонь. И еще долгие годы, века, тысячелетия они будут разъедать душу Огненной Земли, — проговорил Лайе, а перед глазами мелькали образы прошлого, подаренные душой Огненной Земли. Шаэдид подалась вперёд. — Ты чувствуешь! Ты ведь понимаешь! И у тебя, Лэйхе, есть сила, способная остановить это. Нелюдь удивлённо повернулся к Шаэдид. — Я не Первозданный, — он отрицательно качнул головой. — Я не способен повернуть время вспять. У меня нет силы Детей Хасидзиль, способной исцелить болезнь целой земли. Я даже не Совершенный, и нет у меня знаний о том, как все исправить, — Лайе заставил себя улыбнуться. — Ты не знаешь, как это сделать сейчас, — Шаэдид была серьёзна. — Но ты можешь получить эти знания. У тебя достанет сил, ведь твой Дар... Ночью у костра Малакай наблюдал за вами с Доэлхой. Он шаман, подобный тебе. Он сказал мне, что у вас обоих хватит сил, чтобы... — У моего брата нет Дара, — резко оборвал воительницу Лайе. — И тебе это известно. — У него есть сердце, Лэйхе, — Шаэдид подошла к нелюдю, пытливо вглядываясь в синие глаза. — Может, ему не нужен Дар, чтобы все изменить. Доэлха, он как пламя — свирепое, всепожирающее. Он как пожар, который сложно загасить. Он любит забирать и почти ничего не отдаёт взамен. Если Доэлха захочет спасти нашу землю, он это сделает. Ты же, Лэйхе, подобен безмятежному океану. Ты не черпаешь силу, ты ее источник. Мир становится лучше, когда рождается кто-то наподобие тебя, — руки женщины скользнули по напряженным плечам Лайе. — Такие, как ты, наполняют его силой и надеждой. Если твой брат окажется способен выжечь скверну, то тебе достанет сил заживить все раны после его войны. И для этого вовсе не нужен Дар Хасидзиль. Только вера. Бесконечная вера, силы всех шаманов Джагаршедда... и твои. Лайе промолчал. Сжав губы в тонкую нить, он безмолвно созерцал раскинувшийся перед ним оазис. Джагаршедд всегда представлялся нелюдю бесплодной пустыней, в которой можно лишь выживать. Когда он пытался вспомнить крепость Лем, откуда он забрал маленького Долу, то перед внутренним взором представали лишь бесконечные пески и степи, иссохшие русла рек и руины древних городов. Да и сама крепость Лем видала лучшие дни, хоть и сохранила былую роскошь. Пожалуй, с тех пор при каждом упоминании Огненной Земли нелюдь как наяву чувствовал горячий ветер, постоянную жажду и палящее солнце. Он и не подозревал, каким красивым может быть Джагаршедд. «И какие потрясающие женщины ступают по его земле». Сообразив, что мысли свернули куда-то не туда, Лайе недоуменно крякнул и попытался нарушить молчание умной фразой. Но блестящий разум в этот раз подвел нелюдя. В голове было пусто, как в дырявом ведре. Положение спасла Харро. Бестия бесшумно подкралась к иллирийцу и ткнулась мордой ему между лопаток. Лайе подпрыгнул и отскочил от неё с поразительной скоростью. — Знаешь, — мурлыкнула Шаэдид. — Если бы ты не понравился Харро, она бы сразу откусила тебе голову, — женщина поймала возмущённый взгляд иллирийца, негромко рассмеялась и небрежно повела плечами. — Естественный отбор. Лайе тихо выругался на родном языке. Бестия медленно нарезала круги вокруг него, то и дело облизывая пасть. Лайе повернулся к Шаэдид в поисках спасения, но наткнулся на ее насмешливый взгляд. Недовольно сморщив лицо, он собрал волю в кулак и протянул Харро ладонь. Бестия припала на задние лапы и, издав странный урчащий звук, доверчиво ткнулась мордой в руку иллирийца. Убедившись, что ему не собираются ничего отгрызать, Лайе осмелился погладить бестию по голове. В ответ Харро снова заворчала и опустилась на землю рядом с нелюдем, покорно склонив голову. — Что с ней? — пробормотал немного ошалевший Лайе. — Она приглашает тебя, — ответила Шаэдид, — Прокатиться верхом. Ты ей явно симпатичен. — А... э... — промямлил Лайе, с подозрением вглядываясь в чёрную клыкастую морду. В жутком оскале бестии ему чудилось издевательское выражение. Харро терпеливо ждала, лениво помахивая хвостом. — Тебе ещё пригодятся навыки езды на бестии, — хитро улыбнулась Шаэдид. — Помни, что управлять ею так же просто, как и лошадью. — Но мы же только что... — жалобно протянул нелюдь и вздохнул. Украдкой потерев ноющую после недавних головокружительных скачек задницу, Лайе с унылым видом взгромоздился на бестию и прихватил поводья. Он не успел ничего сказать, как зверюга сорвалась с места, унося на своей спине воющего иллирийца. Шаэдид проводила их взглядом и негромко рассмеялась. Лайе ей сразу приглянулся, ещё в тот день, когда она впервые увидела близнецов в Шергияре. Понравились воительнице его спокойствие, острый ум и отстраненное любопытство. Лайе, как губка, впитывал в себя все новое. Ему оказалась присуща жажда знаний, свойственная шаманам, способным заглянуть за грань доступного. Как и все дети Огненной Земли, Шаэдид умела видеть суть. И когда она сравнивала иллирийского гостя с океаном, то знала, о чем говорила. К тому же Шаэдид помнила наказ Мореноса поговорить с Лайе: и про его брата, и про их судьбу. Надо было лишь начать разговор, а все остальное неглупый иллириец поймёт и сам. Воительница села на поросшие мхом камни, скрестив ноги и, прикрыв глаза, стала ждать. Лайе успел сто раз проклясть тот миг, когда решил в одиночку оседлать бестию. Она скакала по руинам Хекета, выписывая невозможные фортели, словно испытывая нелюдя на крепость. Бестия вовсе не пыталась сбросить нерадивого всадника, но и не слушалась. Оставив бесплодные попытки притормозить Харро, Лайе приложил все усилия для того, чтобы не свалиться во время очередного умопомрачительного кульбита, когда небо оказывалось под ногами, земля над головой, а желудок норовил подскочить куда-то в район горла. Лайе слишком поздно заметил, что одна из крыш древнего города покрыта глубокими трещинами и держалась на честном слове. И когда Харро пружинисто приземлилась на неё всем весом, нелюдь услышал громкий треск, и крыша медленно и неумолимо поползла вниз. Но бестия успела оттолкнуться от рушащейся поверхности задними лапами. Ее когти с отвратительным звуком прочертили борозды по каменной стене, и все же Харро повисла над пропастью вместе с наездником. Лайе что есть силы вцепился в гриву. Воздав короткую молитву Первозданным, он грубо вклинился в разум бестии. Харро издала пронзительный верещащий звук, изо всех сил сопротивляясь чужому сознанию. «Вверх! — мысленно скомандовал Лайе. — Цепляйся за обломки — и вверх! Живо!» Бестия громко рявкнула и послушалась. Как они выбрались из чёрного зёва, Лайе не запомнил. Он стал частью бестии, ощутил ее гнев на себе и почуял бешеную жажду жить. А затем увидел мир ее глазами, почуял упоение свободой и нескончаемую радость от возможности быть частью Джагаршедда. Нелюдь услышал древних духов Хекета и самой Огненной Земли. Теперь она говорила с ним и пела о мире, что был раньше, о прекрасных городах, ныне стертых в пыль временем, войной и скверной. Лайе отпустил себя, позволив Дару завладеть им полностью. Чувство оказалось почти таким же, как несколько месяцев назад в Джалмаринене, когда силы вернулись к нелюдю после долгого затишья. Но в этот раз не было в нем гнева, злости и горечи. Не осталось ничего, кроме бесконечного упоения жизнью и свободой. Ветер хлестал по щекам, но Лайе сам стал ветром. Был он солнцем и небом, землёй и зелёными лианами, оплетавшими останки древних построек. Он мог дотянуться до разума любого живого существа на десятки, сотни лиг вокруг и увидеть все желания, прочитать все мысли. Иллириец полностью растворился в окружавшем его мире, в этом городе, в его памяти. Все, что раньше казалось недоступным, открылось ему. Если бы Лайе мог сейчас осознавать себя, он бы понял, что значит быть Первозданным. Он увидел чью-то душу. Она была яркой и тёплой, как огонь. Но не обжигала, а хотела согреть. И Лайе-бестия направился к этому пламени, быстро перебирая лапами по земле, пружинисто перескакивая через препятствия. Он смог отпустить разум Харро лишь тогда, когда в поле зрения возникла рыжеволосая воительница. Увидев бестию, Шаэдид поднялась на ноги и привычно сложила руки на груди. Харро резко остановилась перед ней, сбросив с себя наездника. Лайе приземлился на копчик и взвыл, схватившись ладонями за многострадальную пятую точку. Шаэдид тем временем приголубила бестию, в знак поощрения скормив ей что-то из сумы, висевшей на бедре. — Вижу, без приключений не обошлось, — констатировала факт Шаэдид и услышала в ответ лишь негодующее шипение. Лайе попытался встать на ноги, но чувство равновесия подвело, и он плюхнулся обратно на траву. — Испугался? — хохотнула Шаэдид и помогла ему подняться с земли. Иллириец ошарашено кивнул головой, будучи все ещё не в силах прийти в себя после слияния разумом с бестией. Ощущения оказались незабываемыми. — Она спасла тебя, — Шаэдид кивнула в сторону Харро. — Значит, признала своего. Когда бестия подчиняется кому-либо, мы говорим так: зверь на зверя не нападает. — Я сам себя спас, — буркнул себе под нос Лайе и потёр лоб, чувствуя, как трясутся ноги. Шаэдид с плутоватым прищуром наблюдала за ним, сложив руки на груди. — Ты не трус, — наконец, добавила она. Лайе уставился на неё во все глаза, пытаясь сообразить, где именно он проявил храбрость. Головокружительные скачки верхом на бестии и приключение на крыше едва не заставили его обмочить штаны от страха. В данном случае Лайе даже не возражал против того, чтобы его позорно заклеймили трусом — сложно было бы сохранить невозмутимый вид в таких обстоятельствах. Он поморщился, вспомнив, как орал, стоило бестии перейти в галоп. Со скачками на лошадях это было не сравнить. — Я чуть не обо... — он запнулся и исправился. — Тысяча извинений. Я был напуган. Шаэдид раскатисто и с хрипотцой расхохоталась. — Свои слабости ты тоже признаешь, остроухий. Пожалуй, ты мне нравишься. Лайе снова открыл рот, чтобы ответить, но в голове в кои-то веки было совершенно пусто, и он закрыл рот обратно, решив мудро промолчать. Шеддарская воительница то и дело повергала его в состояние ступора раскованными манерами, свободными речами и своей открытостью. Она была полной противоположностью иллирийцам, и это Лайе в ней привлекало. Он поймал себя на мысли, что ему хорошо рядом с Шаэдид. Ее душа казалась подобной огню, и видимо это было свойственно всем шеддарам. Она была яркая, как и Дола. Только вот не видел Лайе в ней ярости и жажды крови. Душа Шаэдид напоминала ему пламя, которое давало тепло, уют и надежду. Это казалось поразительным для женщины, чья жизнь состояла в основном из войны. Лайе не знал, какое выражение было на его лице, пока он беззастенчиво разглядывал женщину. Но Шаэдид вдруг шагнула к нему и, склонив голову к его лицу, поцеловала. Что-то щелкнуло в голове у иллирийца и вернуло в реальность. Он резко притянул воительницу к себе и поцеловал в ответ. «Как странно, — успел подумать Лайе, расправляясь с тряпкой на груди Шаэдид. — Как странно и...» Вотельница бодро стянула с него рубаху и принялась за штаны. «И почему она поначалу меня так пугала?» Дальнейшее Лайе просто не успел додумать, так как Шаэдид решительно подмяла его под себя, и за ее спиной развернулись могучие перепончатые крылья. Нелюдь от неожиданности забыл, как правильно дышать. Мелькнувшая в остатках здравого рассудка мысль была маловнятной, но Лайе казалось, что только что его оседлала сама Махасти, чьи портки так любил поминать всуе Дола. — Страшно? — хмыкнула Шаэдид, но нелюдь отрицательно качнул головой и подался к ней. Бестия Харро лениво приоткрыла желтый глаз и посмотрела на сплетавшиеся в объятиях тела иллирийца и шеддарской женщины, издала тихий рык и снова сделала вид, будто погрузилась в дремоту. ...Обратно они возвращались уже на закате и пешком. Лайе наотрез отказался садиться на бестию, заявив, что острых ощущений на сегодня ему хватило сполна. Пока они неторопливо брели по пескам Шергияра, иллириец никак не мог согнать с лица глупую ухмылку. Он то и дело потирал плечо, которое в порыве страсти чуть не вывихнула прекрасная воительница. Нелюдь покосился на Шаэдид, ведущую Харро на поводу и мурлыкала под нос незатейливую мелодию. Сейчас она снова носила личину, делавшую ее более или менее похожей на человека. А вот там, в Хекете... Лайе мечтательно вздохнул. Поистине, он до конца дней своих будет помнить эту женщину. А в ближайшее время воспоминания будут особенно свежи, как и ссадины от когтей воительницы на спине. — Шаэдид, — позвал Лайе воительницу, — Я не видел здесь других женщин, кроме тебя. Не сталкивался с ними и в Джалмаринене, хотя видел достаточно наёмников из вашего племени. Почему? Шаэдид поморщилась. — Наши женщины предпочитают служить Махасти по-другому. Я исключение из правил, — хмыкнула она после недолгих раздумий. — После того, как Полководицу Искру растерзали воины из собственного легиона, женщины перестали рваться к власти. Почти все они облачаются в жреческие одежды и хранят мир, даря любовь и утешение мужчинам, приходящим в храм. Вынашивают их детей, растят, а потом отдают воинам на обучение. Бывает и так, что двое находят друг друга и объявляют союз. Только в таком случае ребёнок с рождения получает Имя. Но это происходит очень редко и потому считается чем-то невероятным. — Больше похоже на описание публичного дома, — буркнул Лайе. — Как вы можете так жить? — Вы, чужаки, никогда не поймёте всех граней нашего бытия, Лэйхе, — снисходительно ответила Шаэдид. — Счастье, если мы вынашиваем детей. Мальчики вырастают молодыми и сильными воинами и уходят в Третий Легион Безымянных. Если они выживают и получают Имя, то вольны вступить в Девятый Легион и стать Вестниками Бури. Или же могут присоединиться к Бесстрашным из Первого Легиона. Лайе слушал Шаэдид и чувствовал, как закипают мозги. Образ жизни шеддаров и подобное мышление были ему абсолютно чужды. «Ладно, — решил он, — над этим можно поразмышлять позже». Лайе вздохнул и задал очередной интересующий его вопрос: — Там, в Хекете, ты сбросила морок, верно? — он невольно затаил дыхание, вспомнив открывшееся тогда зрелище, и с трудом подавил очередную глуповатую ухмылку. — Какой любознательный остроухий, весь день слышу от тебя одни лишь вопросы! Знаешь, это не то, что женщина хотела бы услышать от мужчины, — рассмеялась Шаэдид, но увидев смущенное выражение на лице иллирийца, поспешила удовлетворить его любопытство. — Нет, Лэйхе, это не морок. Мы, шеддары, способны частично менять форму в зависимости от обстоятельств. Чужаков наш вид нередко пугает, поэтому мы стараемся быть похожими на людей. — Получается, вы — перевертыши? — задумался Лайе и замедлил шаг. — И да, и нет, — ответила женщина. — Перевертыши, мы их называем «вольхи», рождаются редко. Когда-то существовал камайский народ, и все его выходцы были двоедушниками-вольхами. Таковыми же являлись и хельги, они умеют принимать любую форму при желании. Мы же лишь наполовину звери, — Шаэдид подошла к нелюдю и положила руки ему на плечи. — В Хекете я было решил, что ко мне снизошла сама Махасти, — севшим голосом произнёс Лайе, глядя на воительницу снизу вверх. Шаэдид приблизила к нему своё лицо. — Первозданная Махасти живет в каждом из нас, Лэйхе, она смотрит на мир нашими глазами, она может воплотиться в любой женщине или же любом мужчине. Так что в некотором смысле это была она, — женщина обольстительно улыбнулась. — Если ты посчитаешь, что был поцелован солнцем и самой Махасти, то будешь недалёк от истины. Лайе почувствовал, как внутри все перевернулось, а желание взять и разложить рыжеволосую воительницу прямо здесь на песке стало почти нестерпимым. Мысленно нелюдь проклял слишком узкие штаны, в которых разом стало тесно. Должно быть, Шаэдид уловила его мысли, ибо ее глаза лукаво заблестели. — Полагаю, в лагере нас с тобой ещё подождут, — выдохнула она в губы иллирийцу. Забытая всеми Харро издала негодующий скулёж. В лагерь Лайе и Шаэдид вернулись уже затемно. Любуясь фигурой воительницы, он терпеливо ждал, пока женщина разнуздает Харро и отправит ее в загон. Едва бестия вернулась в стаю, Лайе облегчённо вздохнул. Шаэдид шутливо ткнула его локтем в бок. — Признайся, тебе понравилось, — хмыкнула она. — Очень, — сипло каркнул нелюдь, все ещё пребывая в прострации. Запоздало до него дошло, что воительница подразумевает отнюдь не жаркие объятия под солнцем Джагаршедда. — Э-эээ... Разумеется, я про головокружительную поездку на Харро, — не слишком убедительно исправился Лайе. И съёжился под насмешливым взглядом Шаэдид. Тем временем в лагере началось заметное оживление. Лайе и Шаэдид услышали шум и взрывы громкого хохота. Иллириец наконец-то соизволил вспомнить о брате и тут же недовольно сдвинул брови: а не натворил ли близнец сегодня дел? Воительница успокаивающе положила ладонь ему на плечо. — Не волнуйся, за ним присматривали, — хмыкнула она. И все же идя в сторону горящих в ночи костров, Лайе заметно подобрался, готовый к очередным неприятностям. Шаэдид разглядывала его напряжённую, прямую спину, чеканную, ровную походку и только качала головой. Иллириец умудрялся быть совершенно разным. Ласковым и опекающим своего безалаберного брата. Свободным, весёлым и счастливым, как днём в Хекете, когда они предавались плотским утехам. Собранным, холодным и серьезным, как сейчас и вчера, когда она его увидела в первый раз. И какая из этих трёх ипостасей была настоящим Лайе? Шаэдид понимала, что никогда этого не узнает. Лайе, готовясь к худшему, выискивал среди шеддарских воинов Долу. К своему удивлению, он обнаружил близнеца в компании Малакая и ещё одного шеддара, стоявшего к нему спиной. Лайе успел разглядеть огненно-рыжую гриву, когда его оглушил радостный крик Шаэдид. — Йохавед! — воительница в несколько прыжков преодолела расстояние между ней и рыжим шеддаром и повисла у него на спине. Со стороны это выглядело так, словно она вознамерилась швырнуть его в песок с прогиба. Впрочем, шеддар по имени Йохавед не растерялся. Легко вывернувшись из захвата, он заключил Шаэдид в объятия. — Йохавед! Пропащая ты душа! — смеялась женщина, пытаясь высвободиться из его рук. С одного взгляда на Йохаведа и Шаэдид становилось ясно, что они брат и сестра. — Где тебя носило? Какого демона ты задержался? — зарычала Шаэдид, хлопнув брата по спине. — А вот такого демона, — Йохавед развёл руками. — Маеджи снова воюют с Саадат, пришлось искать обходной путь, — пояснил он. — За крайние полвека это уже шестая стычка. Как они меня достали, ты бы знала... Пока Йохавед сетовал на жизнь, Лайе незаметно подобрался к близнецу, который стоял рядом с шаманом, сложив руки на груди, и тихо посмеивался. Увидев его лицо, Лайе горестно вздохнул: сочный фингал под заплывшим глазом определенно придавал Доле некий шарм жертвы неумеренных возлияний. Да и несколько опухшая физиономия брата говорила о том, что кто-то не так давно от души лупцевал его по щекам. — Кто тебя так, малой? — Лайе осторожно коснулся пальцами подбитого глаза. В ответ Дола широко улыбнулся. — Какая разница? Виновник все равно поставлен в угол, — и он хитро взглянул на Малакая. В ответ шаман лишь возвёл очи горе и сделал жест, показывающий, что он уже по горло сыт своим остроухим спутником. — Где ведьма? — Лайе был удивлён, не обнаружив несносную женщину рядом с братом. Дола перестал улыбаться и бросил быстрый взгляд в сторону шатров. — Ей нездоровится, — буркнул он. — Весь день ведёт себя странно. Лайе малодушно порадовался отсутствию ведьмы. Как же хорошо без неё жилось! — А ты, значит, брат нашего Огонька! — Йохавед, наконец, соизволил обратить на близнецов свой взгляд. — И в самом деле, не отличить друг от друга... — удивлённо протянул он. — Если в глаза не смотреть. — Действительно, — несколько саркастично буркнул Лайе, исподлобья разглядывая нового знакомого. Подобно остальным обитателям Джагаршедда, Йохавед обладал крепким телосложением. Но по сравнению с могучим Малакаем он казался тщедушным мальцом. У него были длинные и вьющиеся рыжие волосы и столь же кучерявая борода, которую он явно наспех заплел в толстую косу. Руки шеддара украшала причудливая вязь багрового цвета, а на запястьях позвякивали дутые браслеты. Они же были на предплечьях и виднелись из-под запылённых долгой дорогой шаровар. Йохавед производил впечатление шамана, а не воина, хотя висевшая за спиной секира говорила об обратном. — Ты сказал правду, он весьма недружелюбен, — тем временем обратился шеддар к Доле. Младший близнец покосился на Лайе и криво улыбнулся. Йохавед же перевёл взгляд на Малакая, и его жизнерадостная улыбка скисла. — Ты меня так и не простил, да? — он задумчиво прянул ушами. Выдержав драматическую паузу, Малакай выцедил сквозь зубы ёмкое: — Нет. Йохавед расстроенно вздохнул, но уже скоро его чело (точно не лицо?) вновь просветлело, и он сунул руку в походную суму. Немного покопавшись, шеддар выудил пузатую бутыль, в которой плескалась прозрачная жидкость ярко-синего цвета. — Моренос велел передать, — Йохавед подмигнул сестре, вручая посылку. Воительница широко улыбнулась и осторожно взяла бутыль в руки. — Что это? — удивился Лайе, пристально разглядывая напиток. — Это, мой остроухий друг, лучшее пойло во всем Джагаршедде! — охотно пояснил Йохавед. — Шибает отлично, а наутро никакого похмелья! Уверен, когда ты попробуешь, тебе понравится. — Но... оно же синее! — затравленно пробормотал Лайе и услышал тихий смех близнеца, прекрасно осведомлённого обо всех свойствах «лучшего напитка Джагаршедда». — И ты тоже после него станешь синим, — пообещала Шаэдид. Лайе вспомнил, что от него требовалось сделать по прибытии в Шергияр. Тронув Йохаведа за плечо, он отвёл шеддара в сторону и передал свёрток от Императрицы. Шаман с прищуром взглянул на послание и улыбнулся. — Я передам Полководцу, — он церемонно поклонился иллирийцу. Сзади послышался зычный голос Шаэдид. Она громко позвала замешавшегося брата: — Идём , Йохавед! Дорога у тебя была долгая. Отказавшись от помощи подчинённых, Шаэдид развела костёр сама. Несмотря на то, что желающих пообщаться с Йохаведом было много, женщина грозным рыком разогнала шеддаров, не желая ни с кем делиться вниманием своего брата. Наблюдая за ней, Йохавед то и дело посмеивался. Он довольно растянулся на циновке и, напевая себе под нос какую-то незатейливую песенку, раскладывал вокруг свои пожитки. Содержимое дорожной сумы удивило наблюдавших за шеддаром близнецов. Сначала Йохавед выудил из неё шаманский бубен, нежно огладил, словно тот был чем-то одушевлённым, и аккуратно отложил в сторону. Затем Йохавед выложил на циновку мешочек с вяленым мясом, сменную и видавшую лучшие дни рубаху. Рядом с ней лег головной убор, предназначенный защищать владельца от пыли и песков Джагаршедда. Убедившись, что в суме ничего не осталось, Йохавед отстегнул с пояса полупустой бурдюк с водой и добавил к нему ещё и ножны с парой кинжалов. Секиру он положил на песок и тут же забыл о ее существовании. — Ты все ещё следуешь двойному пути, верно? — спросил Дола, не отрывая взгляда от бубна. Йохавед улыбнулся в бороду. — Всегда буду ему следовать. — Не боишься гнева Первозданных? — подал голос Малакай. — Пока им не за что гневаться на меня, знаешь ли, — Йохавед поморщился, встретив его недовольный взгляд. — Но в тебе сейчас куда больше от воина, нежели в самом начале пути, — чопорно ответил шаман. Малакай был сварлив и недоволен, и слушавший их с Йохаведом разговор Лайе решил, что между этими двумя продолжается давний спор. — Я все ещё слышу нашу землю и песни ее детей, — глядя на Малакая, Йохавед улыбнулся и, зачерпнув ладонью тёплый песок, пропустил его сквозь пальцы. — Но, как и Шаэдид, я решил выбрать другой путь. Тот, что мне больше по душе. — Воин-шаман, — удивленно покачал головой Лайе. — Кто бы мог подумать. — Это говоришь мне ты? Шаман, которому суждено стать Императором? — рассмеялся Йохавед, вскинув горящий взгляд на нелюдя. — Ты, как никто другой, должен ведать, сколь неисповедимы бывают пути жизни. Он быстро взглянул на Малакая. На лице шамана большими буквами было написано негодование. Как приверженец древних традиций, он не мог принять собрата, выбравшего двойную дорогу в жизни. И если присутствие Шаэдид он ещё как-то терпел, то наличие здесь ещё и воина-шамана Малакай спокойно переварить не сумел. — Это самое настоящее мракобесие! — заявил он, сложив могучие руки на груди. — Нельзя поклоняться двум покровителям одновременно. Махасти и Шарадин, ха! Оба очень ревнивы, и однажды они спросят у тебя сполна. — Я погляжу, ты как был старым занудой, так и остался, — весело парировал Йохавед и переглянулся с присевшей рядом сестрой. — Мои Первозданные всегда указывают мне разные пути, а я возношу хвалу обоим в равной степени. — До чего отрадно видеть, что не только у меня Малакай вызывает зубовный скрежет, — негромко, чтобы услышал только Лайе, буркнул Дола. Он тут же ухмыльнулся, вспомнив, что сам же не далее как днём обозвал шамана «старым пердом». Уловив мысли близнеца, Лайе осуждающе качнул головой. — Понимаете, все дело в том, что когда-то я был учеником Малакая, — продолжал Йохавед. — И он до сих пор не может смириться с... — Я все жду, когда ты перебесишься, — буркнул Малакай. — Да брось, шаман. Двести лет прошло ведь. Шаэдид легонько коснулась плеча брата, качнув головой, словно прося его не продолжать бесконечный и бессмысленный спор. Йохавед протяжно вздохнул и тут же вскочил на ноги. Принюхался, прижал к голове уши. Начертил босой ногой на песке руну и тут же стёр ее. — Ещё одна пядь нашей земли, которую одолевает скверна, — с горечью пробормотал он. Легким движением подхватив с циновки бубен, Йохавед принялся расхаживать туда-сюда, настукивая колотушкой некий спокойный ритм. Лайе склонился к Шаэдид. — Что он делает? С другой стороны на него шикнул Дола, и иллириец удивился поведению близнеца. Обычно Дола не проявлял почтения ко всяким шаманским ритуалам. Лайе быстро одернул себя — Джагаршедд не был «обычным», и поведение Долы на этой земле тоже. — Смотри и увидишь сам, — шепнула нелюдю на ухо Шаэдид. Лайе осторожно взглянул на Малакая, но древний шаман сидел с самым постным выражением лица, и только сверкающие глаза, следившие за каждым движением бывшего ученика, выдавали его с головой. Словно пробуя землю, Йохавед осторожно и ритмично притоптывал ногами, от чего позвякивали браслеты на лодыжках. Его движения казались плавными, отточенными до совершенства. И вдруг он вскинул руки вверх, орудуя бубном и колотушкой. Танец становился все быстрее и ритмичнее. Земля вспыхнула, образовав огненный круг, в самом центре которого плясал шаман. Сам Йохавед словно забыл обо всем на свете. На его лицо легла тень чего-то чуждого и неподвластного времени. Когда шаман уронил на землю бубен, Лайе показалось, что ритмичная музыка все ещё звучит, но уже в его голове. И тут Йохавед плавным движением подхватил с земли две сухие ветви и сунул их в огонь. Колдовство шамана звало и очаровывало. Притихли даже бестии в загоне, и замерла сама природа. Лайе не видел, что зрителей стало гораздо больше. Шеддары подтянулись со всего лагеря, с благоговейным трепетом они смотрели на танец шамана. Звенели и сверкали золотые браслеты на руках и ногах Йохаведа. Его движения были резкими, блестели желтые глаза и поблескивали белые острые зубы в свете пламенного круга. Лайе смотрел на этот дикий танец и видел, как откликается на зов шамана Джагаршедд. Разлетался в стороны песок под быстрыми ногами Йохаведа, и взметались ввысь искры от горящих ветвей в руках. Шаман отплясывал неистово и страстно, отдав всего себя танцу и самому Джагаршедду. Его душа в этот миг сияла столь ярко, словно сама Махасти благословила одного из своих сыновей. Йохавед двигался внутри огненного круга, не переступая границ. Но даже когда он касался пламени, оно не обжигало, а ластилось, подобно прирученному зверю. Лайе бросил быстрый взгляд на Долу и замер. Близнец смотрел на танец шамана зачарованно. Во взгляде нелюдя читались восхищение, зависть и какая-то затаенная тоска. И снова Лайе задумался: кем бы стал его брат, не лишись он своего Дара? Переводя взгляд с Долы на Йохаведа и обратно, Лайе вдруг понял. Близнец стал бы таким же, как шеддарский шаман, выбравший одновременно путь разрушения и путь созидания. Будто почуяв мысли братьев, Йохавед стремительно подался вперёд, протянул руку сквозь пламя и, широко улыбаясь, взглянул на Долу. — Танцуй с нами, Огонёк! «С нами?» — мысленно изумился Лайе, а затем разглядел в чертах Йохаведа что-то чужое, нездешнее и прикрыл губы пальцами. Нет, не шаман вовсе обращался сейчас к его брату, а душа Огненной Земли Джагаршедд. Лайе метнул быстрый взгляд в сторону Долы. «Поймёт или нет?» — Что?! — растерялся близнец. — Но я не... «Не один из вас», — читалось на его лице. Йохавед рассмеялся и схватил Долу за руку. На коже шамана плясало пламя. Он дернул иллирийца к себе, втягивая в огненный круг, и даже этот жест выглядел частью древнего танца. Проскочив стену из пламени, Дола невольно зажмурился, ожидая, что его волосы и одежда тут же вспыхнут, но ничего не произошло. Вокруг зашептались, зароптали потрясённые представители рогатого народа. С изумлением и недоумением они глядели на невольно ссутулившегося Долу. — Танцуй, Огонёк! — подбодрил его Йохавед, ни на мгновение не прекращая свой танец. — Ты же помнишь, ты не забыл! «Нет, не забыл». Разве можно забыть шаманские пляски? Разве не он в детстве увивался за Йохаведом, умоляя научить его так же лихо отплясывать? На губах нелюдя появилась неуверенная усмешка, и он стал повторять вслед за Йохаведом. Двигался Дола поначалу медленно и скованно, будто опасаясь чьего-то гнева. Постепенно его поступь стала уверенной, движения раскрепощенными и быстрыми, а на лице засияла широкая улыбка. Лайе, невольно раскрыв рот, наблюдал за братом и шаманом. Они с Йохаведом плясали слаженно, будто два отражения в огненном круге. Одновременно повторяли движения друг друга, и оба совершенно дико, по-звериному, скалились. Вот Йохавед, смеясь, перекинул Доле горящую ветвь. И пламя взорвалось ярким снопом искр в руках серокожего нелюдя. Весь мир для Лайе сузился до двух беснующихся в дикой пляске фигур, и видел он души, сокрытые в бренных телах. И если Йохавед казался рекой, что найдёт свой путь сквозь препятствия, то Дола был пламенем, яростным и беспощадным. Когда Йохавед касался ногами песка, сама душа Джагаршедда тянулась к нему. Она говорила с ним и любила его. В каждом жесте Долы, несмотря на то, что они были зеркальны танцу шамана, сквозили одновременно грация и жесткость. Его танец был резким, неистовым и пугающим, словно он не плясал, а сражался. И под его натиском отступала скверна, подтачивавшая Джагаршедд. Она сдавала позиции, опалённая яростным пламенем, что было ярче тысячи солнц. Лайе смотрел и понимал, что нигде и никогда больше не увидит подобного. В неистовом диком танце Йохавед и Дола казались ему Первозданными. Оба были пламенем, одновременно восторгавшим и пугавшим. Видением, которое можно увидеть лишь раз в жизни, а потом вспоминать его до самого конца, прекрасным и страшным одновременно. «Он рождён для войны», — подумал Лайе, глядя на Долу. Именно такие, как его брат, становятся великими генералами и полководцами, способными вести за собой армии. За таких, как Дола, умирают безропотно. Такие, как он, не умеют довольствоваться золотой серединой, им подавай все и сразу или ничего вовсе. А не получит желаемое, так выгрызет с кровью, выжжет огнём и вырежет мечом, лишь бы обладать. И неважно, что ему нужно: жизнь, честь и слава или тот, кого он любит. На краткий миг перед глазами Лайе мелькнуло видение: чужая армия и чужой народ. Свирепые, истосковавшиеся по крови и войне, они ждут приказа идти сражаться. «Забудьте о смерти!» — кричит им Дола Даэтран, Полководец. «Сражайся с нами, Первый!» — отвечают воины, готовые отдать за него жизнь и свободу. Лайе моргнул и видение пропало, оставив тревогу и осадок, словно в воздухе запахло гарью и кровью. А потом и это ощущение исчезло, и вот иллириец уже не мог вспомнить, что же он только что видел. Сон? Мираж и отражение его страхов? Или же неизбежное будущее? Лайе услышал смех брата, вскинул голову и вдруг понял, что застыл, погруженный в собственные мысли. — У каждого своё лекарство от ненависти, Лэйхе, — услышал иллириец голос Шаэдид. Будто в тумане, он почувствовал, как женщина суёт в руки пузатую бутыль с синим шеддарским пойлом. Не раздумывая, Лайе сделал глоток и закашлялся — напиток обжег горло. Отдышавшись, он снова приложился к бутылке. Не будь Лайе так занят созерцанием неистовых плясок, то остро ощутил бы, как изменилось настроение в лагере. Тягучие, изумлённые и восхищённые мысли шеддаров казались почти осязаемыми. А Дола... вернее, Доэлха-Огонёк вдруг разом перестал быть для них безымянным. Они видели и чуяли: полукровка был одним из них, и это многое меняло. И вдруг все резко закончилось. Исчезли чары шамана, и стихла странная музыка, которую слышали все, но которой не существовало на самом деле. Пламя, вызванное Йохаведом, погасло, оставив в память о себе выжженный круг на сухой земле. И ушла песнь Джагаршедда, словно душа Огненной Земли затаилась и присмирела, убаюканная безумным танцем своих детей. Йохавед не казался больше отмеченным волей Первозданных. Он выглядел усталым, хоть его глаза и сверкали азартом. Дола стоял, тяжело дыша и хищно раздувая ноздри. Лицо нелюдя сияло детским восторгом, словно он получил подарок, о котором даже не смел мечтать. — Брат, давай хисантскую, боевую! — неожиданно для себя произнёс Лайе, у которого перед глазами уже поплыло. Дола удивлённо обернулся в сторону близнеца, и его улыбка стала ещё шире. Он поймал взгляд Йохаведа. Шаман благосклонно кивал головой. Дола мог бы поклясться, что в его глазах все ещё сверкали отблески нездешнего пламени. Подняв с земли бубен, Йохавед принялся наигрывать бодрый и знакомый мотив, словно показывая, что даёт братьям добро. Лайе, стоически выдержав ироничный взгляд близнеца, отобрал у Шаэдид синее пойло и решительно хлебнул из горла, а затем протянул брату. Дола последовал его примеру и, сделав щедрый глоток для храбрости, зажмурился и медленно выдохнул. Лайе собрался с духом и начал петь первым. Голос после горячительного стал хриплым, а слова текли-переплетались меж собой, рождая красивую песнь. — Тепло костра и память дней, И старого вина глоток! С тобой, мой друг, я всех сильней, С тобою я не одинок. Ах, сколько проложили троп Худые наши сапоги! Ах, сколько загоняли в гроб, Да не загнали нас враги! С тобой всегда спиной к спине, В шатре, в хмелю и на войне! Сверкнув улыбкой, Дола весело подхватил следующий куплет, словно для него написанный. — Хоть много дев я повидал — Хисантским ястребам не грех, Но ты, мой друг, дороже стал Мне вертихвосток этих всех. Прочней меча мужчин союз, И ты не трус, и я не трус! Совсем как Йохавед недавно, Дола протянул близнецу руку. Стоило Лайе обхватить пальцами ладонь брата, как его выдернули в незримый круг. Лайе почудилось, будто земля заискрилась и зачадила в тех местах, где раньше было пламя. Ноги сами понесли его в пляс на пару с Долой. В былые времена близнецы не раз танцевали у костра вместе с другими хисантскими наемниками и песню знали наизусть. Улыбаясь, Лайе плясал, чувствуя руку близнеца на плече. Мелькали лица, слышались одобрительные возгласы и хлопки в такт шаманской музыке и танцу близнецов. На мгновение Лайе прикрыл глаза и потянулся Даром к душе Огненной Земли. И ласково, искренне попросил позволить ему помочь исцелить хотя бы крохотную часть Джагаршедда от скверны. И Огненная Земля позволила. — А что же если на пути Нам лихо вдруг оскалит пасть? Ему навстречу полетим, Друг другу не дадим пропасть. Звонкие голоса братьев звучали в унисон, а под ногами сквозь песок прорастала трава. Везде, где ступали в своей пляске близнецы, появлялись зеленые островки. Там, где во время танца Йохаведа пылал огонь, теперь расцветали цветы, а наблюдавшие за этим нежданным чудом шеддары благоговейно притихли. — В далеком Радости Краю, В шеддарской жаркой стороне, Тебе я песню пропою, Богов ты молишь обо мне. Чтоб так, вовек, плечом к плечу, Седлом к седлу, мечом к мечу! ...Сольвейг открыла глаза, прислушиваясь к песне, доносившейся из лагеря. Поборов дурноту, она выглянула из шатра, вглядываясь в ночь. Вдали виднелись всполохи костров, и там же был источник музыки. Ведьма прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Джагаршедд понемногу, помаленьку менялся. Опустошавшая его зараза невольно отступила перед силой иллирийского шамана. Сольвейг неохотно признала, что это поистине было чудом. И все же она почувствовала злость. Почему синеглазому ублюдку дозволено жить почти вечно и обладать бесконечным Даром в то время, как ей, человеческой ведьме, приходится по крупицам собирать чужие жизни для того, чтобы самой не подохнуть? Сольвейг раздраженно топнула ногой, и ей почудилось, что Огненная Земля тут же откликнулась на ее недовольство. Песок под ногами заходил ходуном. Ведьма едва не потеряла равновесие и тут же охнула, почувствовав очередной приступ тошноты. Позеленев, она отступила и скрылась в шатре. Ей невыносимо сильно хотелось вернуться домой, в Джалмаринен. Ибо Джагаршедд не принял ее. Здесь ведьма чувствовала себя чужой, и даже духи не желали откликаться на ее зов. Огненная Земля не любила ее, а собственное бремя иссушало ведьму. Лёжа в темноте, женщина слушала музыку и голоса братьев. Сейчас это была спокойная, медленная и тягучая мелодия. Сольвейг не понимала иллирийский язык, но песня казалась ей чарующей и одновременно тоскливой. Подумав, ведьма поняла, что с братьями ее жизнь пересеклась уже больше года назад. Странное чувство одолело Сольвейг. Чудилось ей, будто та встреча случилась много-много лет назад, а время, проведённое в бесконечном пути, стёрло все границы. Женщина снова приложила руки к животу и прислушалась к себе, чувствуя, как сияет ярким светом не рожденная ещё душа. И вновь ее одолели мрачные мысли. Теряясь в собственных сомнениях, Сольвейг незаметно задремала. ...Лайе казалось, что ночь никогда не закончится. Странно было чувствовать себя беспечным, счастливым и свободным. Много петь и так же много танцевать, смеяться и шутить. После задорной «Хисантской боевой» подтянувшиеся на танец Йохаведа шеддары заметно оживились. Бутыль с синим пойлом быстро пошла по кругу, и вскоре уже не одни близнецы веселились и плясали. Стёрлись границы между двумя народами. Исчезла отчужденность сыновей Джагаршедда в отношении Долы. Словно Йохавед, чьими глазами на мир в эту ночь глядела Махасти, заставил их забыть о том, что у смеска серая кожа, и он не имеет имени в Джагаршедде. Оазис, до сих пор состоявший из одних лишь стойких акаций, теперь зеленел и цвёл, а духи больше не боялись Лайе, и сама Огненная Земля, казалось, приняла чужого шамана. Кто-то прикатил бочонок с пряным вином, и веселье продолжилось. Много песен было спето, много танцев сплясано, много историй рассказано. Спустя несколько часов Дола охрип, а Лайе уже и вспомнить не мог, что они пели и чему смеялись. Лишь одна песнь упорно крутилась в его голове. Близнецы исполняли ее на родном языке, ибо не было слов на шеддарском, способных передать ее истинную суть. Лайе был уверен, что за некоторые слова в песне шеддары с удовольствием вздёрнули бы близнецов на первом же дереве, дабы достойно завершить эту ночь. — Белые птицы, откуда летите вы? Из обители Вечной Земли, Где реки в закат бегут молоком, Где наш тихий дом. Белые птицы, где ваш приют? У стен Термарилля нас гнезда ждут. Там две луны и два короля, Да будет славной в веках Земля! Пока Дола, прикрыв глаза, напевал слова, Лайе наблюдал за ним. Перед внутренним взором проносились годы, что братья провели бок о бок. «Мой дом — там, где ты», — говорил ему Дола. «Я обещаю, я стану сильным и буду тебя защищать», — обещал он когда-то Лайе. Иллирийский шаман, счастливо улыбаясь, смотрел на близнеца и снова видел его душу: яркую и бесконечно свободолюбивую. — Белые птицы, где ваши птенцы? Украшают собой дворцы И веселят клыкомордых детей, Им и не счесть клетей. Белые птицы, куда летите вы? Во все края Пустынной Земли Укроем крылами мы сыновей, Чтоб вместе и сгинуть в ней. Под утро близнецы сбежали на побережье в Шергияр. И сидели, разглядывая звезды на небе до самого рассвета. Лайе находил созвездия, а Дола угадывал их названия. Сидя на валуне, о который разбивались морские волны, Лайе сонно зевал, ожидая, когда Порог позовёт его. Хмель почти выветрился из головы, и теперь иллирийцу просто хотелось спать. Дола сидел рядом. Весь лоск веселья давно с него сошёл, и теперь он, задумчиво подтянув колени к подбородку, вглядывался вдаль. Борясь с дремотой, Лайе украдкой посматривал близнеца, искренне радуясь тому, что сейчас между ними все было, как прежде. — Ли, как ты думаешь... это навсегда? Наша жизнь и наш путь? — вдруг спросил Дола. Лайе немало удивился вопросу близнеца. Настроение у него было благодушным, и он мягко улыбнулся в ответ. — Конечно навсегда. Навечно, брат. Мы ведь с тобой неделимы. Дола бросил на него странный взгляд и как-то отчаянно улыбнулся. — Навсегда, значит... — тихо произнёс он про себя. — Когда ты так говоришь, я почти в это верю.***
Спустя несколько дней шхуна «Удачливая» была готова снова отправляться в путь, а с ней и близнецы с ведьмой. Братьев провожал почти весь шеддарский лагерь. Настроения среди клыкомордого племени были весьма дружелюбными. К своему удивлению Лайе понял, что отнюдь не хочет покидать эту чудесную землю. Дола испытывал чуть меньше восторга, но все же смягчился, и, пожалуй, причиной тому стали Йохавед и Малакай. Оба шамана, не сговариваясь, прибрали полукровку к рукам. Со стороны это выглядело довольно забавно. Нрав Малакая остался сварливым и несговорчивым, и Доле от него доставалось столько же брани, сколько и остальным шеддарам. А вот Йохавед так и лучился дружелюбием. Незадолго до отбытия из лагеря к Доле подошёл Кангу. Совершенно неожиданно он принёс иллирийцу свои извинения и предложил мир. Впрочем, оный продлился совсем недолго: к концу дня молодые воины снова едва не сцепились и были вынуждены выслушать долгий и нудный монолог из уст Малакая. При этом их знатно помятые уши грустно жались к голове. Лайе почти все время проводил с Шаэдид, едва ли не каждый день выбираясь в остатки древних городов, разбросанных по саванне за Шергияром. С подачи воительницы иллириец учился постигать новые грани своего Дара. Ведь с тех пор как его сила приумножилась, сдерживать ее стало гораздо труднее. Сольвейг избегала Долу, придумывая всевозможные объяснения и исчезая из лагеря до самого вечера. Нелюдь видел, что с ведьмой творилось что-то неладное. И с каждым днём она выглядела все более болезненно и истощенно. Но все его попытки докопаться до правды Сольвейг пресекала на корню. В конце концов Дола плюнул и оставил бесполезное занятие, переключившись на Йохаведа и Малакая. Таким образом несколько дней пролетели для всех совершенно незаметно. Сейчас троица стояла на пристани, наблюдая, как матросы заносят на корабль последние ящики с грузом. Рядом стоял недовольный капитан «Удачливой» и от души сетовал на помощника, умудрившегося сломать ногу в пьяной драке и вынужденного остаться на берегу. Капитан с подозрением косился на бледную и осунувшуюся Сольвейг, не испытывая восторга по поводу присутствия женщины на борту. Миролюбиво улыбаясь, Сольвейг объясняла, что она целительница и может оказаться полезной. Ведь не так уж редки несчастные случаи среди экипажа, особенно во время бурь. Капитан некоторое время оценивающе разглядывал свою собеседницу, а затем с сомнением выдал: — Ты бы себя подлечила... целительница. Ишь, помощь предлагает, а сама зелёная стоит. В чем тут жизнь держится только? — с нескрываемым скепсисом проворчал он. Уязвлённая Сольвейг захлопнула рот и замолчала, переведя взгляд на близнецов. Они вполголоса переговаривались и тихо посмеивались. В любое другое время ведьма не преминула бы встрять в разговор. Но сейчас она старалась привлекать как можно меньше внимания к своей персоне. И потому, стиснув зубы, Сольвейг осталась в стороне. Лайе с улыбкой наблюдал, как Дола прощается с шеддарами. По-дружески он обнялся с Йохаведом и обменялся крепким рукопожатием с вечно хмурым Малакаем. Затем Дола обнял Шаэдид, но под пристальным взглядом Сольвейг приложиться ненароком щекой к пышному бюсту воительницы не рискнул. Едва Дола сделал пару шагов назад, Лайе подошёл к Шаэдид. На губах женщины появилась веселая усмешка. Воительнице явно было интересно узнать, каким будет прощание Лайе. Мельком глянув на присутствующих, нелюдь шагнул вперёд. Привстав на цыпочки, он требовательно поцеловал Шаэдид. Дола удивленно присвистнул, а Сольвейг выпучила глаза. Капитан шхуны спрятал ухмылку в бороду, Йохавед расплылся в широченной клыкастой улыбке. Только Малакай сохранял на лице недовольное выражение. — Приезжай на Вечную Землю, — тихо сказал Лайе. — Как решит наш Первый, — так же тихо отозвалась Шаэдид. — Скорее всего я буду нужна здесь. Иллириец в ответ понимающе склонил голову. Они не стали затягивать прощание, и вскоре близнецы смотрели на удаляющийся берег Шергияра до тех пор, пока он не скрылся с горизонта. Лишь тогда Лайе позволил себе протяжно вздохнуть. Дола шутливо ткнул брата локтем в бок. — Ай, ловелас! — развеселился он. — Саму Шаэдид! Нет, я тебя прекрасно понимаю. Какая женщина... Почему-то Лайе нестерпимо захотелось двинуть близнецу в зубы. Но, как и всегда, нелюдь сдержался, натянув на лицо безразличное выражение. — У неё чудесная душа, — тихо заметил Лайе, в общем-то и не надеясь на понимание со стороны близнеца. — И объемная, — серьезно согласился Дола. — Видел я, как ты... пялился на её душу. Лайе закатил глаза и потёр переносицу. Оказывается за время, проведённое в Джагаршедде, он отвык от сальных комментариев брата. Едва Шергияр окончательно исчез из виду, как Дола мгновенно преобразился. Он вновь стал прежним невыносимым обладателем языка без костей. — Я вообще не думала, что ты способен на тёплые чувства, синеглазик, — подала голос Сольвейг. Близнецы одновременно обернулись к ведьме. Она сидела на канатах и зябко ёжилась, несмотря на то, что день был жарким. — О, он ещё как способен! — немедленно отозвался Дола и обнял близнеца за шею. — Просто это только для избранных. И все-таки получил от брата болезненный тычок кулаком в ребро. — Захлопнись, малой, — тон Лайе смягчил резкость слов. Дола тут же изобразил жестами, что нем, как рыба. Сам Лайе почувствовал приближавшуюся уже знакомую дурноту. Взглянув на Сольвейг, он понял, что не одинок. Женщина быстро позеленела и, прикрыв ладонью рот, старалась глубоко дышать. И Лайе малодушно порадовался тому, что в этот раз за борт блевать будет не только он. ...Капитана шхуны звали Торгир. Родился он в деревушке Сванригин Холм близ крепости Айнцкранг, последнего оплота цивилизации на севере Джалмаринена. Душа Торгира не лежала к кузнечному делу, и все детство он расстраивал родичей, не желая становиться добропорядочным северянином. Ещё в отрочестве Торгир сбежал из родной деревни, прибившись к торговому каравану. А чтобы не считали его лишним ртом, помогал в караванных делах и так и эдак, стараясь изо всех сил. Прибыв в жаркую Алькасабу Назара, Торгир понял, что отныне и навек его душа принадлежит морю. Домой он так и не вернулся, но начал новую жизнь, завербовавшись на один из кораблей юнгой. С тех пор утекло много воды, и сейчас Торгир был капитаном «Удачливой». Он любил свою шхуну больше, чем любую из встреченных женщин, а смысл его жизни состоял в том, чтобы бороздить переменчивое, беспокойное море Жажды. Обо всем этом узнала Сольвейг во время вечернего ужина. Капитан был любезен и пригласил пассажиров «Удачливой» к себе в каюту. Сольвейг поначалу обрадовалась, но вскоре ее радость померкла. Еда казалась безвкусной, вино скисшим, а саму ведьму постоянно мутило. Будучи бледной и нездоровой, она без аппетита ковырялась в тарелке с едой. Боковым зрением ведьма видела Лайе. Иллириец сидел с невозмутимым видом, но его кожа приобрела зеленоватый оттенок, и он почти ничего не ел, предпочтя вину простую воду. Казалось, его ничто не интересовало, и это радовало Сольвейг. Больше всего она опасалась, что нелюдь заметит произошедшие с ней перемены. Но, судя по всему, Лайе устраивало молчание ведьмы. Он не обращал на неё никакого внимания, прислушиваясь к оживлённому разговору Долы и Торгира. — ...не к добру это, ох не к добру, — пробасил Торгир, покосившись в сторону Сольвейг. Ведьма немедленно заинтересовалась разговором. Поймав любопытствующий взгляд, Дола откинулся на спинку стула и, склонив голову набок, сложил руки на груди. — У иллирийцев нет подобных предубеждений против женщин на корабле. Многих женщин-айя предпочитают брать на борт. Считается, что они могут защитить от непогоды и договориться с духами реки, — произнёс он. — Вы, jalmaer, поступаете наоборот. Почему? — Море Жажды непостоянно, а его хозяйка ревнива и гневлива. Зачем тревожить лихо, коли оно спит? — туманно отозвался Торгир. Сольвейг заметила, что он понизил голос и быстро начертал в воздухе защитный знак, будто и правда опасался чьего-то гнева. — Хозяйка? — переспросил Лайе, перестав наконец-то безучастно ковырять еду. — Негоже поминать ее имя всуе, когда находишься в чужой стихии, — проворчал Торгир, уже сожалея о том, что заговорил на эту тему. — Брось, Торгир! — рассмеялся Дола. — Женщины любят, когда о них говорят. Быть может, это польстит твоей хозяйке моря! — Расскажи, — спокойно попросил его Лайе. Сольвейг так и не поняла, обратился ли синеглазый нелюдь к своему Дару, или капитан «Удачливой» сообразил, что любопытные братья от него не отстанут, но Торгир тяжело вздохнул и заговорил: — Будь по-вашему, остроухие. Среди моряков ходит поверье, будто у Моря Жажды есть своя хозяйка. Мы зовём ее Сагарой, морской королевной. Клыкомордые из Шергияра говорят, что на их языке оно звучит, как «sagarath» — «жажда», отсюда и название моря. Много легенд среди моряков сложено про Сагару, и все они восходят к смутным временам. Мы, люди, слишком мало живем, чтобы помнить их. Но вы, шеддары и иллирийцы, зовёте то время Периодом Исхода... — И снова все ведёт к Исходу! — вклинился в повествование Дола. — Есть ли в этом мире хоть что-то, не связанное с ним? И получил пинок в колено и укоризненный взгляд брата. «Нет, малой. Самые страшные истории и самая сильная боль всегда будут восходить к мигу, когда Совершенные вторглись в этот мир и изувечили его», — подумал Лайе, вспомнив угасающий Джагаршедд. Торгир откашлялся, возобновляя прерванное повествование: — Ныне уже неведомо, когда и кем была рождена Сагара. Одни уверяют, будто она была дщерью Джагаршедда и подкидышем на земле Алькасабы Назары. Другие говорят, что Сагара всю жизнь прожила на берегах Назары. Слыла она красавицей, какой свет не видал. Да только глаз у неё был дурной. Посмотрит на соседского дитятку, и тут же его хворь одолеет. Глянет на крынку с молоком, глядишь и скисло. Недолюбливали Сагару, но терпели. Умела она предсказать погоду, чем спасала рыбаков, да зачаровывать обереги могла. Но наступила тяжкая пора для Назары. Разбойничал в те времена в Море Жажды пират Мертвец Кель. Говорят, во время одного из набегов он увидел Сагару и пожелал заполучить ее. Но ускользнула чаровница, скрылась, и не смог ее найти никто и нигде. С тех пор участились набеги пиратские на берега Назары. Жители и раздумывать долго не стали. Решили они, мол коли положил Мертвец Кель глаз на чаровницу, так пущай и забирает на веки вечные. Поймали они Сагару да привязали к камню на морском берегу. Решили люди, что если будет на то воля Первозданных, то во время прилива море заберёт Сагару раньше, нежели пиратский капитан. Но море пощадило чаровницу, и Мертвец Кель явился гораздо раньше, будто чуял свою жертву. Говорят, в то лето прекратились набеги на Назару, а Сагара исчезла, и люди думали, что навсегда. Никому не ведомо, что произошло дальше. Много лет прошло, прежде чем стали твориться события чудные. Каждый год в Ночь Духов из моря начали выходить утонувшие моряки. Шли они к своим родным, к отчему дому. Просили впустить их и дать немного тепла. Горе было той семье, что решала отворить двери давно пропавшему мужу или сыну. Наутро находили в тех домах мертвецов. Хладными были они да выглядели так, словно утопли в собственных постелях, во сне. А затем и море взбунтовалось. Стали пропадать корабли и лодки рыбацкие. Редко когда находили выживших в крушении, но они рассказывали в помешательстве своём байки странные. Будто видели саму хозяйку моря. Была она красоты неземной и стояла на палубе древнего, обветшавшего корабля. А за штурвалом видели мертвяка, при жизни носившего имя Мертвеца Келя, пиратского капитана. Затем та дева призывала из глубин морских чудище невиданное — кракена. Говорят, он огромен и способен переломить любой корабль напополам. Море пожирало своих жертв. И лишь будучи мертвыми, они раз в год могут вернуться домой... Чтобы забрать с собой свои семьи. В Назаре говорят, будто это проклятие Сагары. Вечная месть за то, что когда-то ее отдали Мертвецу Келю. Так рассказывают люди. Сколько в том правды — неведомо. Но мы, моряки, стараемся лихо не будить. Торгир залпом осушил кружку с брагой и перевёл дыхание, закончив долгий рассказ. За столом висело тяжелое молчание, которое никто не решался нарушить. Лайе почувствовал, что качка корабля изменилась, словно став сильнее. Не успел он и рта открыть, как Дола резко прижал уши к голове и сощурился. А затем началось. На столе мелко задребезжали столовые приборы. «Удачливая» резко накренилась, и вся посуда с грохотом полетела на пол. — Что за...? — Сольвейг успела лишь заметить, как побледнел Торгир. Дальше события начали развиваться стремительным образом. За дверью каюты раздались громкие вопли. «Удачливая» накренилась ещё сильнее. По полу заскользили стулья. Дола резко вскочил на ноги и помчался к лестнице, на бегу подхватив ножны, которые кинул брат. Торгир и Лайе быстро последовали за ним, а следом бежала Сольвейг. Вылетев из капитанской каюты на палубу, Дола застыл, широко раскрыв глаза в неподдельном изумлении. — О, задница Махасти, bosheta... — потрясенно пробормотал он, не в силах оторвать взгляд от увиденного зрелища. Гигантский кракен вздымался перед шхуной, многократно превосходя ее размерами. Его щупальца уже медленно и неумолимо ползли по обшивке корабля. На голове чудовища Дола разглядел женщину. Когда-то она и в самом деле была прекрасна. Её мертвое лицо все ещё хранило остатки красоты. Некогда золотистые волосы позеленели, на бледной коже прорастали кораллы. Они же венчали голову женщины, образуя корону. Синие губы кривились в жестокой усмешке, но мутные и белесые глаза казались поразительно живыми. — Сагара... — благоговейно прошептал Торгир. И тут одно из щупалец морского чудовища обрушилось на корпус «Удачливой». Обшивка затрещала, а шхуна словно застонала-закричала от боли. Лайе и в самом деле слышал крик души корабля: «Бегите! Спасайтесь! — скрипели доски «Удачливой». — Бегите или сгинете здесь!» Объятые ужасом матросы метались из стороны в сторону, понимая, что спасения не будет. Когда второе щупальце снесло грот-мачту, штаг с жутким звуком лопнул. Сольвейг с ужасом смотрела на стремительно темневшее небо. Солнце скрывалось за набежавшими сизыми тучами. Подул сильный ветер, море заволновалось ещё больше, и волны швыряли корабль из стороны в сторону. Лайе зажал уши руками, пытаясь заглушить отчаянные вопли гибнущих моряков и громкий голос погибающей шхуны. Он почувствовал, как Дола хватает его за руку. Взгляд у брата оказался совершенно безумным. — Мы должны бежать, Ли! — крикнул он сквозь страшный грохот. — Если ещё уцелели шлюпки... — Мы не спасёмся. Не спасёмся... Мой корабль! — Торгир так и остался стоять на палубе, с трепетом взирая на Сагару и ее чудовище. Ругнувшись, Дола послал капитана к демонам и, подхватив растерянную ведьму, побежал в сторону шлюпбалки, расталкивая мечущихся матросов. Но и там их ждало разочарование. На глазах близнецов и ведьмы последняя шлюпка, загруженная моряками, начала спускаться в воду. Тут же ее подхватила огромная волна, и шлюпка соскользнула вниз, а затем скрылась под водой вместе со всеми пассажирами. На шлюпбалку обрушилось ещё одно щупальце. Лайе успел вовремя отскочить в сторону, а Дола развернулся к ведьме и прижал к себе, закрывая от брызнувших во все стороны щепок. Он не своим голосом зарычал, когда некоторые из них вонзились ему в спину. — Ли! — заорал Дола, ища глазами брата. — Здесь! — голос близнеца звучал приглушенно. — На верхнюю палубу, быстро! Они мчались с одного конца шхуны на другой, уклоняясь от щупалец и падающих снастей, Сольвейг в ужасе визжала, Дола бранился на всех доступных ему языках, а Лайе судорожно искал выход, способ спастись. Новая волна встряхнула корабль с ещё большей силой и пронеслась по палубе, едва не смыв выживших. «Удачливая» скрипела и стенала под давлением щупалец, и в конце концов с жутким треском переломилась посередине. Дола отчаянно замотал головой. «Не можем мы здесь сдохнуть, нет! Слишком рано, слишком глупо!» Палуба дрожала и медленно погружалась в воду. Дола схватился за выступающий обломок одной рукой, а второй прижал к себе ведьму. Лайе пытался с помощью Дара утихомирить буйство стихии, но в ответ наёмники услышали лишь утробный рёв и злой женский смех. Море не слушалось Лайе, оно повиновалось лишь своей хозяйке Сагаре. Иллириец попытался дотянуться разумом до морской королевны, но Дар оказался бессильным против Сагары. — Портки Махасти, пердольский перламутр, shienadan, — зло бормотал под нос Лайе, пытаясь справиться со стихией. «Должен быть выход. Должен». Очередной крен едва не опрокинул всех в море, Дола снова заорал нечто бранное, костеря всех и вся. Лайе ползал по дрожащей палубе, судорожно пытаясь вспомнить нечто важное. Выход был, просто необходимо было его найти. «Давай же, давай...» ...В памяти мельтешили отрывки из древних манускриптов, прочитанных им давным-давно. На языке вертелись слова древнего наречия, принадлежавшего Совершенным. Лайе понял, что это единственное спасение на тонущем корабле. И слова забытого языка сорвались с его губ вместе с новой вспышкой Дара. Лайе даже не понадобилось собирать волю в кулак, чтобы управлять столь могущественной силой. Страх и бешеное желание жить сделали все за него. И когда иллириец прочертил в воздухе рукой невидимую черту, пространство скомкалось и смялось, а затем стало расползаться в стороны подобно тлеющей на углях бумаге, обнажив под собой пустоту, абсолютное ничто. Трое замерли на палубе корабля, не в силах оторвать взгляды от чудовищной картины. Морская вода хлынула в пустоту Разлома и исчезла в небытие. Из чёрного зёва дыхнуло могильным хладом, невзирая даже на бушевавшую вокруг бурю. — Туда! — крикнул Лайе, — У нас нет другого пути! Дола застыл, скованный ужасом. Из пустоты на него смотрели тысячи безумных глаз. Они звали его, и тут же у Долы невыносимо заболело беспокойное сердце. Он отчаянно мотнул головой, отказываясь делать последний шаг вперёд. Сольвейг вырвалась из его объятий и попятилась, не в силах оторвать взгляд от чёрного зева. Волны бушевали, и остатки корабля начало затягивать в бездну. — Прыгай! — заорал Лайе. — Лайе, нет! — Дола попятился туда, где их ждала верная гибель. — Я не прыгну туда, не заставляй меня... Он успел только повернуться лицом к близнецу, когда тот выругался. «Тысячеглазый бы тебя побрал, малой!» — разозлённо подумал Лайе и столкнул брата вниз. Не оборачиваясь, он схватил за руку Сольвейг и спрыгнул вместе с ней в чёрный зев. Темнота схлопнулась, и наступила благословенная тишина.