justice

Дверь почти бесшумно распахивается, и Чимина обдаёт подъездной сыростью и запахом пыли. Он видит этот чёртов чёрный пакет у его ног, и его тело словно сжимают в стальных тисках. Какой-то новый вид паники охватывает его разум, когда он только думает о том, что теперь придётся куда-то бежать. Его нога будто огнём горит, он и ходить-то может с большим трудом; бежать куда-то, переезжать — совершенно невозможно. Парень давно скрылся из виду, Чимин лишь слышал, как хлопнула железная входная дверь, когда тот выскочил на улицу. Этот пакет. Чимин много раз видел бомбы. Уже готовые или только в процессе изготовления. Обычно их прятали в мягкие игрушки, рюкзаки или кейсы с фальшивыми деньгами. И было бы странно класть самодельную бомбу в обычный пакет. Он аккуратно задевает носком здоровой ноги вещь, придерживаясь обеими руками за косяк двери. И ничего не происходит. Слышится шорох полиэтилена, шуршание чего-то, что лежит внутри. И больше ничего. Пак глубоко вдыхает, приваливаясь всем телом к твёрдой поверхности сбоку. Его висок больно стукается о железку, и он выпускает воздух из сжавшихся лёгких. Его буквально не хватает на слова и на то, чтобы, наконец, нагнуться, забирая пакет с пола. Он лишь поддевает ручку пальцами ноги, затаскивая его в квартиру, и громко захлопывает хлипкую дверь. Его кожу на бедре словно сжигают заживо, острая боль растекается от ноги по всему телу, когда он пытается сделать пару широких шагов. Он присаживается прямо на пол в коридоре, попутно щёлкая по выключателю света. Коридор освещается тусклым светом от старой лампочки. Он берёт пакет за дно, сразу же переворачивая его, давая содержимому с шумом высыпаться на пол. Никаких проводов, таймеров, жучков или прочего дерьма, что он ждал от этой посылки. Только какие-то упаковки, пластмассовые баночки с чем-то жидким. Чимин сначала даже не понимает, что это. И лишь когда он берёт небольшую упаковку с иглами, до него, наконец, доходит. Это всё, что потребуется ему, чтобы зашить рану. Вероятно, тот парень просто хотел помочь. Но зачем ему это? Чимин сгребает все шелестящие упаковки руками, поднимаясь на слабых ногах. Его тело кренится в разные стороны, когда он, придерживаясь за стену, шагает в сторону своей спальни. Он падает на так и не заправленную кровать, роняя всё содержимое пакета на грязное постельное белье. Замечает ампулы с обезболивающим, которым он обычно пользуется. Как раз то, что он вчера разбил. Миленько, думается Паку. Он даже не пытается стянуть с себя штаны. Плотная ткань прилипла к ране, и Чимину приходится буквально отдирать пристывшую ткань, чувствуя, как кровь снова начинает собираться мерзкими каплями на его коже. Он глухо шипит, прикусывая собственный язык почти до крови от острой боли. Слышится треск его штанов, когда он безбожно рвёт их, чтобы получить доступ к ране. Выглядит она отвратительно после почти суток под грязной тканью штанов и слоями пота. Кровь запеклась на коже вокруг, на припухших воспалённых краях, которые, словно ошмётками мяса, висели вокруг пореза. Чимин морщится от открывшегося вида. Он ловкими движениями открывает антисептик, смачивая им ватный диск. Жидкость неприятно холодит кожу, когда он очищает наружную часть бедра от грязи, пота и крови, проходясь по месту смоченной ватой. Пак быстро распечатывает шприц и ампулу, его руки дрожат, а пальцы почти онемели от боли, что импульсами распространяется по его ослабевшему телу. Отломить стеклянный кончик у него получается лишь с третьего раза, когда он чуть снова не роняет лекарство. Он сжимает пальцы на стекле изо всех сил, чтобы не уронить хрупкую ампулу. Чимин видит, как заполняется шприц спасительной жижей, как булькает она внутри ампулы, перетекая в пластмассу укола. И совершенно не щадя своих мышц, он хлопает иглой, вгоняя её под кожу до самого основания зелёного наконечника, тут же впрыскивая обезболивающее в свои мышцы. И вся прелесть дорогого обезболивающего в том, что оно действует почти мгновенно. По телу растекается лёгкая сонливость, усталость и тихое спокойствие. Парень вытаскивает иглу, откидывая её в сторону, и принимается промывать рану. Решив не мелочиться, он выливает почти весь пузырёк антисептика, по ходу промакивая кожу сложенным вчетверо бинтом. Он не чувствует абсолютно ничего. Почти вся его нога онемела. Он лишь видит рваные куски кожи и синеющие края; как кровь под кожей переходит в фиолетовый. И его совершенно точно начинает тошнить. Он крепит небольшие плотные пластыри на края раны, отгибая их вместе с кожей и хорошо проглаживая, чтобы под ними не оставалось воздуха. Он старается мыслить трезво, хотя чувствует скручивающийся тошнотой желудок и лёгкое головокружение. Его спина начинает болеть, и он пытается справиться со всем быстрее, чтобы, наконец, забыться беспокойным больным сном. Нить светлого цвета чуть выделяется на его коже. Он будто смотрит фильм, будто это не его кожа стягивается вместе с пластырем. Чимин даже не пытается делать стежки аккуратными, ровно стягивая эпителий. Он просто протыкает кожу вместе с пластырем иглой, крепко перетягивая кожу между собой. Чимин промакивает выступающую кровь бинтом так, чтобы пластырь оставался сухим и не отходил; делает узелки через стежок, чтобы нить не рвалась и рана не раскрывалась. Края раны стягиваются, и на месте стыка образуются бугры, будто под чиминовой коже сидит толстый червь, сгрызающий его мышцы изнутри. И скользящая сквозь кожу нить напоминает ему всё самое страшное. Этот вид и мысли уносят его в не очень далёкое прошлое, когда он ещё работал на побегушках у крупного поставщика наркотиков и оружия на чёрном рынке, куда он совершенно случайно затесался. И Чимин тогда думал, что это большая удача: попасть буквально с улицы под крыло какой-то местной банды наркоторговцев. Он не делал ничего особенного, был просто закладчиком, доставляя товар в глухих коробках на так называемый склад, что был переделан под обычный гараж. Гараж этот находился в обычном спальном районе, где часто тусовались небольшие группировки, отмывая в тёмных переулках у прохожих драгоценности и деньги. Чимину думалось, что это действительно идеальное место для закладки. Тут была тысяча таких же ничем не примечательных гаражей, что серой стеной стояли в ряд за такими же серыми этажками. По утрам люди выгоняли из них свои машины, уезжая на работу; вечером часто можно было увидеть здесь мужиков, что заливали алкоголь себе в глотки и оставались тут спать, чтобы их жёны дома не устроили им разнос. Наблюдая за такой жизнью, Чимин часто задумывался о своих родителях, особенно об отце, которого ни разу не видел пьяным или слепо сонным с утра. Отец был всегда хмурым и собранным, утром мальчишка не встречался с ним, потому что он уходил слишком рано. Он видел его лишь вечером, когда тот приходил грузным и немного уставшим, падая в широкое кресло. Чимин запомнил его именно таким, и он испытывал какую-то наивную гордость за то, что его отец не был похож на всех этих городских жителей, которые убивали вечера в своих грязных гаражах, упиваясь в хлам. На строении висел тяжёлый навесной замок, от которого ему вручили ключ, говоря, что именно сюда он должен будет приносить выдаваемый ему товар. Никакой конкретики, если честно, Чимин в словах своего босса не видел, но и проверять, что в этих коробках, он не решался. Чуть позже ему позволили заняться их запаковкой, когда прошло уже достаточно времени, чтобы втереться в их доверие. Обычно это были наркотики. Огромные мешки с героином или кокаином, иногда это была обычная анаша, как называли её парни, что выдавали Чимину эти пакеты. Иногда в коробках было оружие, небольшие пистолеты, вроде глока или баярда, на которые Чимин насмотрелся ещё на улицах города. Редко когда Чимин мог хорошенько разглядеть карабин или винтовку, которые чиминов начальник поставлял своим клиентам: тот больше специализировался на мелкой торговле каким-нибудь барыгам или охранникам. Пак любил рассматривать оружие, пока упаковывал его в плотную бумагу, чтобы во время перевозки оно не повредилось. Это было интересно. Так он узнал про многие виды оружия. Часто обкуренные поставщики рассказывали ему истории со стрельбищ или, ещё лучше, с перестрелок местных группировок, раскалываясь с подробностей об оторванных конечностях. Он приносил упакованные коробки на склад, откуда они исчезали в течение дня. Позже Чимин был обязан проверить, ушёл ли товар. Он лишь раз застал то, как их кинул один из покупателей, оставляя весь товар в гараже. Он пытался уйти, раскрыв точку сбыта. Как объяснил босс Паку позже, он хотел сорвать поставки. Чимин больше никогда не видел этого человека после того, как сдал его начальнику. Вероятно, его убили. Босс потом поделился яркими подробностями тех пыток, которым подвергся бедняга. Чимин с содроганием слушал рассказ мужчины, чувствуя, как рвота поднимается в его пищеводе к самым губам. В один из дней он, как обычно, отнёс порученный ему товар на склад, аккуратно выставляя коробки в захламлённом помещении. Пак закрыл склад, застёгивая карман, куда он положил ключ, чтобы не выронить его по дороге. Он собирался вернуться в комнатку, что снимал на полученные деньги, чтобы там снова заняться изучением пистолета, который он получил в награду от босса, пока не решаясь носить его с собой. Или, может, потренироваться немного перед очередной вылазкой в город. Он выворачивал из-за угла, когда увидел человека, проходящего мимо него. Тот шёл достаточно медленно, чтобы парень смог разглядеть его лицо. В голове у Чимина что-то щёлкнуло, перед глазами пронеслась та злополучная ночь, когда он лишился последнего близкого человека. Чужие грубые голоса и руки, что размазывали кровь по лицу его матери, смазанные лица, которые отпечатались на подкорке его мозга. Он никогда бы не спутал. Те люди запомнились так, словно Чимин долго и упорно рассматривал их лица. Он до сих пор может воспроизвести чужую речь, слово в слово — так он запомнил всех тех, кто сломал его жизнь. Он быстро развернулся, словно во сне следуя за этим человеком. Чимин запомнил каждую деталь: разворот его плеч, рост и слегка прихрамывающую походку. Абсолютно всё. В его голове щёлкали старые воспоминания, как взрывается кукуруза в старой микроволновке. Щёлк. Чимин чуть ускорил шаг, когда увидел, как мужчина сворачивает в узкий проход между тёмными гаражами. На город мерно опускалась холодная ночь. Щёлк. В голове всплывали старые, затёртые до дыр мальчишеской памятью картинки с месивом крови, мозгов и мяса на их гниющем от дождей полу. Как били люди уже бездыханное тело матери, насмехаясь над измождённой женщиной. У Чимина по коже мурашками пробежалась злость. Такая неистовая ярость разрывала его голову, что он едва ли мог сдержаться от жалкого крика. Щёлк. В переулке было темно, и пахло ужасно. Мужчина чуть замедлился, поджигая сигарету, зажатую в сколотых жёлтых зубах. Чимин замедлился тоже, хватая откуда-то с земли один из кирпичей, что лежали неровной горкой около мусорного бака. Щёлк. Чимин почти услышал, как взвизгнул человек, глухо падая на землю. Сигарета, шипя, потухла, затушенная липкой кровью, что вытекала из головы мужчины. Тяжёлый камень выпал из руки парня, когда он с распахнутыми в немом ужасе глазами закрыл свой рот руками. Это произошло так быстро, что Чимин даже не успел подумать. Он боялся, что этот человек просто уйдёт, исчезнет, растворится в толпе, и Чимин больше никогда его не увидит. Он чувствовал подбирающийся к горлу крик, и его дрожащие руки зажимали рот, чтобы из него не вырвалось и звука. И в бешеном потоке мыслей он вылавливал только паническое «чтоделатьчтоделатьчтоделать». И больше ничего. Чимин глубоко дышал, жадно впитывая солёный запах крови, заполнивший воздух до предела. Может, он даже чувствовал скатывающиеся от страха слёзы, что стекали за ворот его футболки. Он прихватил дрожащими руками чужое тело, приподнимая его над землёй. Было уже достаточно темно, так что он просто потащил тяжёлую тушу в направлении склада, куда несколько минут назад отнёс товар. Его желудок начал болеть от вида и запаха крови, Чимин перехватил тело поудобнее, буквально волоча его по земле. Возле входа в гараж он уронил человека, присаживаясь рядом. Его сердце колотилось в груди так сильно, словно рёбра сейчас сломаются от такого напора. На его руках была кровь, но она словно не желала стираться, и он тёр кожу о тёмные штаны в желании избавиться от красной жижи со своих ладоней. Он ухватился за голову, марая кожу и волосы чужой кровью. Открывая замок, Чимин дважды уронил ключ, пачкая руки ещё и в земле. Почва забивалась под ногти, и от этого зрелища его начинало ещё больше тошнить. Когда он, наконец, открыл дверь, то затащил тело внутрь, бросая его на пол. Голова мужчины с глухим стуком упала, и кровь небольшой лужицей снова собралась у его плеч. Чимин метался по помещению, в панике оглядывая тушу на полу. Ему сразу вспомнились все истории, что рассказывали ему поставщики, и тот рассказ босса про сбежавшего покупателя, оказавшегося крысой. Чимин был без маски, без вообще чего-либо, способного прикрыть его лицо. Если человек очнётся, то у Чимина могут быть проблемы. Вдруг он знает его босса? От страха дыхание сбивалось в какой-то ком в лёгких, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть от сжавшего горло ужаса. Злость и страх перемешивались внутри, образуя такую мешанину чувств, что он просто решил сделать то, что пришло первым в его голову. В углу гаража были свалены старые сломанные удочки. Босс говорил, что чем больше ненужного хлама, тем меньше подозрительности будет. Всегда можно будет сказать, что это просто склад со старыми вещами. И Чимин тогда подумал, что его начальник буквально толкнул его на то, что произошло. Руки тряслись так сильно, что он никак не мог сорвать завязанную в узлы леску. Глубоко вдавленные в стены окна плохо пропускали свет, так что Пак почти ничего не видел, глупо шаря дрожащими пальцами по удилищу, выискивая конец лески. Наконец, он вспомнил, что в гараже есть лампочка, так что он пробрался ко входу, щёлкая выключателем. Свет залил пространство вокруг, и парень поморщился с непривычки. Лежащее рядом тело было больше похоже на уже готовый труп, и от такой яркой картинки перед глазами Чимина начинало мутить. Нестерпимо воняло кровью и пылью, когда Пак, закрыв рукавом кофты свой нос, звонко чихнул. Он плохо понимал, что должен был делать. Он должен был обезопасить себя, чтобы никто никогда не узнал, что он притащил истекающего кровью мужика в место, куда ему велено закладывать товар. Босс буквально прирезал бы его, как свинью, если бы только узнал. Этот человек девять лет назад растерзал его мать, и Чимин, словно ослеплённый яростью, хотел умножить свою боль на тысячу, пропихивая её в самую глотку убийцы. Вот о чём он думал, срывая с удочки леску вместе с рыболовным изогнутым крючком. Он чувствовал себя так, словно находился в ледяной воде. Всё его тело будто не принадлежало ему, он совершал какие-то действия, но совершенно не понимал, что делает. Испуг полностью поглотил его мысли, и Чимин, содрогаясь от приступов бессмысленного кашля и тошноты, изо всех сил сжал леску в руках. Мелкие порезы рассыпались по коже его рук, но он совсем не почувствовал отрезвляющей боли. Он боялся, что человек очнётся. Что схватит его сильными руками, из которых Чимину не хватит сил выбраться. Боялся так, что решил просто разорвать на кусочки появившийся шанс. Он мог всё узнать. Он знал, что может раз и навсегда развеять сомнения в своей душе. Так что медлить было нельзя. Он просто продел тонкую, почти прозрачную леску в ушко крючка, крепко сжимая потускневший металл окоченевшими пальцами. Пак не знал, как должен был сделать то, что он задумал. Он просто делал это так, словно всю жизнь только этим и занимался. Присев на грудь мужчины, он обрывисто вытолкнул горящий воздух из лёгких, прижимая пальцы к спокойным векам лежавшего под ним человека. Чимина будто охватил озноб: он быстро дышал, еле поспевая за колотившимся в сумасшествии сердцем, ему было невыносимо жарко и холодно одновременно. Мир будто сузился до пространства этой маленькой комнатки, насквозь пропитанной запахом чужой крови и чиминового страха. Крючок так и норовил выскочить из ослабевших пальцев, но он только сильнее сжимал его. Приближая руку к глазу мужчины, он из последних сил сдерживал свои слёзы и охвативший тело ужас. Он смешивался со злостью и ненавистью, оседая кислым привкусом на корне языка. На веках кожа совсем мягкая, и в расслабленном состоянии будто плавилась, как сливочное масло, оседая на пальцах. Крючок легко прошёл поверхностный слой, стопорясь на твёрдом хряще. Чимин нажал на металл чуть сильнее, загоняя его глубже, но постарался сделать это так, чтобы не повредить сам глаз. Первый стежок получился кривой и рваный, кожа натянулась и собралась складочками у уголков. Крови почти не было, Чимин лишь немного размазал жидкость пальцами, чтобы не мешала. Крючок был достаточно толстым, оставляя значительные отверстия на верхнем и нижнем веках, так что леска в отверстиях сильно болталась. И единственное, что парню пришло на ум － ещё раз продеть леску в уже готовые отверстия, чтобы глаз точно не разошёлся, когда мужчина попытается его открыть. Из-за стука собственного сердца Чимин совершенно не слышал звука, с которым кожа рвалась под его пальцами. Он лишь видел. Впитывал в себя картинки своей же жестокости. Полупрозрачная леска стягивала кожу, почти насквозь проходя сквозь хрящи и тонкий слой эпителия. Один раз его леска оборвалась, больно ударяя по пальцам, и ему пришлось взять новую. Во рту пересохло, он гонял по языку вкус желчи из собственного желудка. Крючок с каждым стежком выскальзывал из пальцев, которые были полностью в крови, и Чимину казалось, будто всё пространство вокруг заполнила кровь. Когда он покончил с первым глазом, крючок выпал из его руки. Его трясло так, что он не мог совладать со своим телом. Он не помнил себя, когда смотрел на проделанную работу: на то, как туго были стянуты веки тонкой леской. Обрамлённые алой жижей они выглядели мерзко. Чимин прикоснулся пальцами к неровным буграм, что оставила леска на веках, пробегаясь кончиками по распухшей коже по краям отверстий. Резко одёргивая руку, он почувствовал, как болезненно скрутило его лёгкие. Чимин готов был выплюнуть собственный желудок от накатившей тошноты. Взявшись снова за крючок, и протыкая верхнее веко на другом глазе, он не смог справиться с противной дрожью во всём теле. Он ничего не успел сделать, когда понял, что крючок вошёл в мягкую плоть глазного яблока почти по самое основание. Он ощутил пальцами чужой липкий глаз, медленно вытекающий наружу. И, почувствовав это, Чимин не выдержал зрелища и ощущений, и подскочил на ноги, оставляя металлический крючок торчать в глазнице. Его желудок вывернуло желудочным соком и водой, что он выпил несколько часов назад. Горло и пищевод сжимало спазмами, когда он упирался ладонями в дрожащие колени, сильно кашляя от забившегося в лёгкие запаха рвоты вкупе с металлическим солёным запахом чужого тела. И в этот момент человек очнулся, почти воя от боли: своей рукой он схватился за крючок, крича и почти плача. Чимин видел, как скатываются кровавые слёзы из его зашитого глаза. И тогда он понял, как оплошал, совершенно забыв связать его по рукам и ногам. Пока тот с почти визгом пытался вытащить злополучный крюк из своего глаза, Пак в панике искал что-нибудь вроде верёвки. И не найдя совсем ничего, он вытащил ремень из шлёвок штанов этого человека, который, кажется, не замечал ничего, кроме крошащей его разума боли и ужаса. Он почти не сопротивлялся, лишь немного извивался, когда Чимин закрепил чужие руки ремнём за спиной. А после он просто отошёл, наблюдая за тем, как корчится от боли давно знакомое ему лицо. Ненавистный ему человек из далёкого детства. Эта картина приносила удовольствие вкупе с щемящим ужасом. Они сливались в одну эмоцию, и Чимин не знал, что теперь ему делать. Он судорожно вытер запачканные руки о тёмную ткань своих штанов, на которых почти не было видно пятен, и попытался вытереть кровь с лица футболкой, смахивая с щёк последние остатки соли и грязи. Человек кричал, червём извивался на холодном полу, а лицо его искривилось в жуткой гримасе, и Чимин действительно просто хотел сбежать. Это он сделал. Он собственноручно зашил глаз человеку, которого ненавидел все свободные минуты на протяжении долгих лет. И сколько бы не вытягивал он из себя отвращение и сожаление, из самого нутра лилась злость вперемешку со страхом. — Тебе, — начал он дрожащими губами, стараясь собрать свой голос, унимая трясущиеся руки, — тебе следует заткнуться, пока я не зашил тебе ещё и рот. — Кто ты? — голос его охрип от крика, когда он, наконец, замолчал. Крови не было так много, но почему-то все лицо мужчины было в этой липкой жидкости. Тот нервно облизывал губы и пытался раскрыть глаз, причиняя себе ещё больше боли. — Я всего лишь ребёнок, — Чимин присел рядом с медленно бьющимся в агонии человеком: выглядело мерзко, но парень словно получал удовольствие от этого вида. — Ребёнок, которого ты и твои дружки лишили матери и всей чёртовой жизни. Чимин почти слышит, как скрипят шестерёнки в мозгах человека, пока тот думает. Парень чувствует своё превосходство. Свою желчь, что плещется в желудке, пока мужчина ищет ответы в своей голове. Вероятно, он убил слишком много людей, чтобы вспомнить какую-то женщину, что он забил до смерти девять лет назад. — Ну же, — вскрикнул Пак, находясь на краю своей ярости. — Что, никак не вспомнить? Женщину, которую вы били ногами, которая молила о пощаде, но её никто не слушал. Я вздрагивал от каждого звука, от каждого хруста, с которым ломались её кости. Чимина трясло, он прокручивал в голове каждую секунду страшной ночи, пока слёзы стекали по его лицу. Он чувствовал кожей замогильный холод, который пробирал его насквозь при каждой мысли о давно мёртвой матери. Он никогда не думал о том, что однажды, встретив её убийцу, его будет разрывать от желания отомстить. Он не собирался делать этого до этой секунды. Но когда он увидел это мерзкое лицо, ему вдруг захотелось слышать отчаянные мольбы о пощаде. И не пощадить. И вдруг тот засмеялся. Из его рта вылетали противные хрипы, смешки, от которых Чимину стало просто жутко. Человек сидел на холодном полу какого-то гаража с зашитым глазом, смеясь с чужих слов. Со слов своего почти убийцы. — Я понял, — выдал он наконец. Была бы возможность, он бы, наверное, комично утёр несуществующую слезинку у глаза, дабы показать, как ему смешно. — Ты сын Пака, который кинул нас на бабки, а, ребёнок? И в словах его было столько желчи, столько невысказанной неприязни к человеку, которого он злобно назвал «Пак». Отец Чимина － замечательный человек, человек, в которого он спустя года продолжает верить. Он просто хочет найти его, чтобы рассказать, как скучал долгими одинокими вечерами. Как искал его в толпе и хотел узнать хотя бы, жив ли он. И сейчас почти грязь под его ногами злорадствует, едко выкидывая их фамилию в прогнивший воздух. У Чимина кровь от злости будто вскипела в венах под тонкой кожицей его рук. Хотелось разорвать проходимца на куски только из-за своего отца. Парень, просто не выдержав своей злости, скапливающейся в тяжёлых лёгких, резко вскочил на ноги и со всей силы пнул мужчину куда-то под рёбра. Тот вскрикнул, откидываясь назад. Его голова с силой ударилась о пол, и он начал тихо поскуливать от прошивающей его тело глухой боли. — Заткни свой чёртов рот, — почти крикнул Чимин, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Ты убил мою мать, не смей даже упоминать моего отца. Ты, сука, просто убил её, оставляя гнить на полу. Пак снова с размаху пнул человека, отчего тот начал отплёвываться горькой кровью. Он откинул голову снова, стукаясь затылком о твёрдую поверхность. — Пусти меня, — хрипит он, пытаясь подняться. Чимин не даёт ему, впечатывая его голову назад в пол, с силой сжимая чужие виски пальцами. — Скажи мне, зачем ты убил мою семью? Кто ещё был с тобой? — Я ничего тебе не скажу, малец. В голове всё меньше становится места, злость заполняет собой каждую клеточку обезумевшего тела. Чимин поднимает чужую голову над полом, резко ударяя её снова. Человек под ним скулит, из его зашитого глаза катятся слёзы, смешиваясь с кровью и оседая на вороте его куртки. В его глазу до сих пор был рыболовный крючок, который Пак с силой напряжённых мышц загнал глубже, чувствуя на пальцах полупрозрачную жидкость. Мужчина завопил от боли. — Я скажу, — сбивчиво сказал он, упираясь ногами в пол, пытаясь ускользнуть из-под чиминовых рук, — я всё скажу, только отпусти, ну же, парень. — Мерзкая крыса, — Чимин почти шипит, вдавливая острый металл глубже в глаз жертвы. Его руки всё ещё дрожат, но это уже не похоже на тот ужас, что охватил его тело раньше. — Зачем вы сделали это? И, вопя от боли, человек почти сгибается напополам, прикусывая свою губу до крови. Чимин чувствует кислый запах мочи, мужчина трясётся и воет. Его тело сжимается в каких-то спазмах, а голос уже почти сел: из лёгких вместо крика вырываются слабые хрипы. — Такой смелый, наделал в штаны от боли, — язвит Чимин, поднимаясь на ноги. — Грёбаный трус. Тогда Чимин узнал много нового. Узнал, что один из убийц уже давно гнил под землёй, словив пулю на каких-то разборках. Другой поднялся почти до самого верха, оставляя жалкие шайки на дне этого города. Мать его убили из-за отца. Отец вообще, как оказалась, редкостная сволочь. И Чимин долго думал после о том, какой он кретин, раз так свято верил в своего отца. Верил, что однажды он появится, словно и не было долгих девяти лет, и заберёт его. Чимин был глупым ребёнком, и ему, наконец, открыли глаза. Розовые очки, что были на нём всё это время, в тот день разбились стёклами внутрь. И слушая сбивчивый рассказ, Чимин едва сдерживал позорные слёзы. Он думал, отец много работал в желании спасти семью, вытащить их из того захолустья, в котором они оказались по неизвестным причинам. Он всегда думал, что его отец почти святой. И он так безбожно ошибался, раздаривая свою гордость и любовь человеку, которому они были не нужны. Его чувства бурлили внутри, не находя выхода, и он надеялся, что когда-нибудь, найдя, наконец, отца, он скажет ему, как сильно любит его. Отец не был чиновником. Он не работал в банке или правительстве, как рассказывала мама. Он был частью какой-то группировки якудз, но как он попал туда, человек не сказал. Он занимался чем-то грязным. И слушая всё это, у Чимина было ощущение, что он и не знал своей семьи вовсе. Тот человек почти ничего не знал. Его отец был замешан в чём-то крупном и серьёзном, он быстро вошёл в доверие их босса, так же быстро забираясь на верха. Тот человек был просто исполнителем. Был тем, кто спустил решающий курок. Чиминов отец много зарабатывал. И сколько бы парень не верил в своего отца, жадность убила в нём всё живое. Так тогда он думал. Деньги капали на счета, а чиминов отец получил достаточно доверия. Но не достаточно, чтобы перестать быть мудаком. Он просто свалил с миллионами, украв их у своего же босса. И откуда же было знать, что его жена ни в чём не замешана. Никто не жалел. Человек мёртв, и Чимин внутри мёртв, а его отец просто свалил с деньгами в кармане, уезжая так далеко, что уже никто до него не дотянется. И с каждым словом ярость внутри вскипала раскалённой лавой, поднимаясь по глотке к самому языку. Чимину хотелось выплюнуть гадкий комок, прожигая насквозь землю, чтобы никогда больше не чувствовать этот противный привкус лжи и боли. Его кровь бурлила в венах, и он впервые захотел, чтобы отец мучился, умирая как последняя шавка. Чтобы все деньги встали ему, словно кость поперёк глотки. Чтобы он, задыхаясь, медленно синел, оставляя этот чёртов мир для кого-то другого. Чимин слышит шаркающие шаги снаружи. Мужчина их тоже слышит, жалко вскрикивая, выдавливая из своей груди что-то нечленораздельное, лишь бы его уже спасли. И от обуявшей Чимина ярости не остаётся и следа, когда страх быть раскрытым сжимает его сердце в стальной хватке. Он пихает свою ладонь в рот человеку, чтобы заткнуть его. И тот, совершенно не останавливаясь, сжимает челюсти, мгновенно прокусывая кожу на чиминовой ладони. Парень чувствует такую боль, что, не сдержавшись, вскрикивает, тут же зажимая свободной ладонью свой рот. — Чимин? — слышится голос босса из-за дверей. — Ты здесь? И у Чимина не остаётся выхода. Он знает, что услышал ещё не всё, что хотел, что этот человек мог бы сказать ему гораздо больше. Но за дверью стоит его начальник, который вмиг вывернет его кишками наружу, увидев, что Чимин натворил. В последнюю секунду шея искалеченного мужчины дико хрустит, переламываясь ровно посередине. Тот тут же затихает, и его глаза закатываются. Его тело, словно в замедленной съемке, наливается какой-то многовековой тяжестью, застывая в одном положении. Смерть пришла, и Чимин видел её во второй раз. Он успевает лишь накрыть тело старым застиранным пледом, от которого поднимается облако вонючей пыли. Босс заходит внутрь с двумя телохранителями за спиной. Его широкие плечи расслаблены, весь его вид источает эту власть. От неё у Чимина по коже бегают липкие мурашки. Чимин внутренне содрогается только от одной мысли, что может сделать с ним этот властный человек. — Ты что здесь делаешь? — Я, — начинает нервно Чимин, оглядывая пространство перед собой. — Я забыл кое-что здесь, когда оставлял товар. Пришлось вернуться. Начальник тянет недовольное «м», оглядывая тело под пледом за его спиной. Чимин тяжело дышит, прикрывая на секунду глаза, стараясь успокоить колотящееся сердце. Если сейчас босс решит лишь взглянуть, что под тонкой застиранной тканью, то Пак уже никогда не выберется отсюда живым. Он может быть бесконечно глупым, но он прекрасно знает, что за человек его начальник. — Я, кажется, просил никого не водить, — говорит мужчина, засовывая руки в карманы отглаженных брюк. И Пак облегчённо выдыхает. Босс просто подумал, что Чимин привёл сюда девушку. Он прикрывает глаза, тихо смеясь. — Да, извините. — На улице коробки, — кивает на его извинения начальник и продолжает: — Я забыл про них, так что пришлось самому ехать. Проверишь, как они упакованы, и разнесёшь по адресам, что написаны на крышках. Естественно, заплачу тебе за это. — Нет проблем, — отвечает парень и, как только мужчина, сопровождаемый своими охранниками, выходит за дверь, грузно опускается на пол, пряча лицо в грязных ладонях. В тот день Чимин впервые убил человека. Он свернул ему шею, после раскидывая тело частями по коробкам, что нашёл в том же гараже. Он не знал, что с ними делать. Так что просто вынес их на мусорку, прикрывая всё тем же пледом. Он будто чувствовал тепло, что медленно покидало плоть. Оно сочилось сквозь стенки коробок, пока Пак перетаскивал их со склада на мусорку. Его футболка жутко воняла кровью. Чимин чувствовал этот запах ещё очень долго. Ещё очень долго после случившегося он боялся говорить со своим начальником: ему постоянно казалось, что тот что-то подозревает. Но он лишь попросил больше никого не водить, выплачивая чуть больше и прося снять себя комнату. Чимин жил в непрекращающемся ознобе, который медленно убивал его. Он думал, что это никогда не закончится. Нитка с хрустом рвётся, когда Чимин затягивает узел слишком сильно. Покидающие его тело силы словно вода просачивались сквозь пальцы. Затянутый нитками чернеющий шрам выводит его из больных воспалённых мыслей о прошлом, которое теперь ни за что не стереть. Он туго заматывает бедро стерильным бинтом, затягивая слишком сильно. Откидывается на подушки, чувствуя, как по телу расползается мягкий сон. Чимин закрывает глаза и мечтает, наконец, выспаться.

***

— Ты готов? — слышится мягкий голос матери из коридора. Она аккуратно постукивает костяшками по двери, прося разрешения войти. — Почти, — отзывается Чонгук, нажимая на ручку двери, чтобы впустить маму. Она, как и обычно, завязывает ему галстук, чопорно разглаживая мелкие складочки рубашки на его плечах. Его мама чуть ниже Чонгука, и улыбается так, словно светится изнутри. Чонгук не может сдержать ответной улыбки. Его мать － слишком для этого мира. Она завязывает ему дорогие галстуки, стряхивая несуществующие пылинки с лацканов его пиджака. Чон ненавидит костюмы, ненавидит все эти приёмы, словно королевские балы, ненавидит важных персон внутри светлых залов. Он любит лишь свою семью, для которой всё это слишком важно. Отец всегда говорил, что Чонгук должен держать марку. И он держит. Приезжает вместе с родителями на приёмы в окружении охранников. Надевает на них только дорогие, пошитые на заказ костюмы, от которых его порой тошнит. Улыбается каждому лицу, что вылавливает его в толпе. Кланяется каждому и говорит, как же он рад всех их видеть. Едва ли. Отец уже ожидает их внизу, поправляя полы своего пиджака. Он смотрит на Чонгука, и тот вылавливает в родных глазах то ли гордость, то ли какую-то слишком завуалированную любовь. Чонгук точно знает, он вскоре будет таким же, как отец. С таким же едва рассасывающимся по выходным холодом в глазах и идеальной осанкой. Его будут бояться и уважать. У него, вероятно, нет выбора. Просто однажды он должен будет принять в свои руки огромную империю, от величины которой кровь стынет в мальчишеских жилах. Но Чонгук откровенно этого не желает. На улице темнеет, и глянцевая поверхность их машины покрывается мелкой моросью. В воздухе висит лёгкая прохлада тёмного вечера, и Чонгук слегка передёргивает плечами, заключенными в тесной классической ткани. Перед ним почтительно склоняют голову, открывая дверь машины. В салоне пахнет хвоей и сигаретами. За окном ветер легко рассекает летящую на встречу ему ледяную воду дождя, пока машина проносится по пустующей трассе вглубь темнеющего мира. Отец тихо переговаривается с матерью на переднем сидении, Чонгук не очень хорошо слышит их. Его терзает одна единственная мысль. Как тот парень теперь? Действительно ли Чонгук смог ему помочь, или это была просто бесполезная попытка напомнить о своём существовании? И Чон тушуется от своих же ощущений и мыслей. Он чувствует себя странно. Словно он какой-то сталкер или обезумевший от любви школьник, следующий по пятам за предметом своего восхищения. Далеко ли он ушёл со своим обожанием? Правильно ли это — боготворить жестокость? Он прислоняется головой к стеклу, безбожно портя укладку, что ему сделали пару часов назад. — О чём задумался, милый? — спрашивает его мама, поворачиваясь к Чонгуку. Чон видит, как отец смотрит на него сквозь зеркало заднего вида. — Хочу заниматься чем-нибудь серьёзным, — вдруг выдаёт парень, заглядывая отцу в глаза. — Мне надоело просиживать штаны, пока отец занимается делами компании. Отец по-доброму хмыкает, переводя взгляд на дорогу. Он улыбается, и тогда Чонгук замечает, как постарел его отец. Как морщинки веером расползаются у его глаз, когда он смеётся, какими стали его руки, когда он с силой обхватывает руль автомобиля. Чонгук знает, что компания — это лишь прикрытие для чего-то намного серьезнее. Отец никогда этого не скрывал, но и подробностями пока не очень охотно делился, предпочитая учить сына основам работы на рынке. Чонгуку скучно. — И чем же? — наконец спрашивает мужчина, вглядываясь в мокрый асфальт. — Я хочу работать, отец, — чонгуков голос звучит уверенно и звонко, когда он приближается к родителям. — Я хочу заниматься чем-то полезным. Иметь больше обязанностей. Он хочет иметь больше доступа ко всему, что имеет его отец. Но это остаётся неозвученным, теряясь в потоке чоновых мыслей. — Ты должен доучиться сначала, — Гук закатывает глаза. Конечно, учёба. Вместо чего-то привычного, чем занимались все подростки его возраста, он сидел на домашнем обучении, проводя слишком много времени в офисе своего отца. Быть может, учись он как обычный человек, он бы не лез во всё это дерьмо, касающееся бизнеса его семьи. — Но я рад, что ты мыслишь в таком направлении. Чонгук откидывается на мягкую спинку кресла, выдыхая. До конца дороги они молчат, Гук лишь изредка слышит выцепленные из беседы фразы матери, когда она над чем-то посмеивается, и отец отвечает ей такой же тёплой улыбкой. Они паркуются возле огромного особняка, который выглядит как чёртов замок, если не целое королевство. На парковке слишком много машин, в которых сидят грузные водители, и Чон даже рад, что сегодня его отец сам за рулём. Но как только они вылезают из припаркованного автомобиля, их окружает их собственная свита в чёрных костюмах, что ехали следом. Отец почти сразу же растворяется в толпе, легко целуя жену в щёку. Мама улыбается Чонгуку, говоря о том, что ей нужно подойти к одной знакомой, и Гук просто кивает, отвечая, что он будет внутри. В помещении слишком светло, свет бликами отражается на мраморном полу, и от этого начинают зудеть глаза. Чонгук безостановочно кивает, словно китайский болванчик, откликаясь на каждое приветствие, как и положено по этикету. Он видит пару знакомых, переговариваясь с ними буквально по паре минут. И, зная, что придётся провести здесь ещё добрые пару часов, Чонгук решает просто прогуляться по огромному залу и выйти на улицу с другого выхода. Он видит здесь огромное количество чиновников, важных лиц в их городе, и едко всем улыбается, пытаясь хотя бы выглядеть заинтересованно. Насколько долго ещё нужно гоняться за тем парнем, чтобы, наконец, выцепить его из потока бесконечных событий? Что Чонгук должен сделать? Чонгук надеется, что он воспользовался всем тем, что парень купил для него. И дело даже не в потраченных деньгах или потраченном времени — дело только в потраченных чувствах, от которых Чонгук почти что сгорал. Что происходит с ним прямо сейчас? Чонгук медленно идёт вдоль широкого стола с закусками и шампанским, около которого толпятся девушки. Почти у входа Чонгук видит двух крупных предпринимателей, которых он запомнил ещё с прошлогоднего благотворительного приёма у мэра. Они о чем-то мерзко шептались. — Завтра, — тихо произносит один из них, — товар должны перевести через границу завтра. А дальше… Никто не докажет, что ты был поставщиком. Перекупщики обычно молчат о таких сделках. — Дело не во времени, — второй, низкий и отвратительно толстый, бегает своими крысиными глазками по залитому светом помещению, жуя свою толстую нижнюю губу. — Дети слабенькие, могут не вынести этой перевозки, и будет у вас на руках несколько сотен трупов. Что будешь делать с ними? Чонгук кривится в отвращении, спеша скорее уйти оттуда, когда в его голову закрадывается осознание того, что теперь он может быть полезен. Проходя мимо этих потных крыс, он останавливается лишь на пару мгновений, вылавливая из потока ненужной информации время и адрес. Теперь у него есть то, что нужно. И, словно боясь опоздать, он быстро записывает услышанное в заметки на телефоне. Имена, фамилии и их личные грехи, что могут стать последними. Он вызывает такси в эту глушь, уже зная наперёд, что придётся отвалить водителю кучу бабок. В голове трепещется мысль о том, что теперь он точно пригодится, хоть как-то проявит себя. В машине он просит листок и ручку, и таксист, мерзко отфыркиваясь, даёт ему их. Чонгук записывает всё на бумагу, стараясь не упустить ни одной секунды услышанного, и мчится в глубокую ночь страшного города. За окном проносятся белые шары грязных фонарей, пока в голове набатом бьёт желание появиться в поле зрения человека, которого он почитает словно божество. И когда в лобовом мелькает знакомый двор и этажка, Чонгук выгребает все деньги, что у него были с собой, оставляя в руках у опешившего мужчины: там наверняка гораздо больше, чем было нужно. Пиджак жутко мешается, стесняет движения, но Чонгук несётся к медленно закрывающейся двери, из которой только что вышел какой-то парень. И почти достигая подъезда, он с силой задевает плечом незнакомца, слегка толкая его назад. Парень отшатывается назад, злобно смотря на Чонгука из-под опущенного козырька чёрной кепки. Гука прошивает ощущение какого-то страха или паники, но чувство это остаётся в нём всего лишь на пару секунд, исчезая вновь. — Извините, — громко говорит он, немного наклоняя голову вперёд в знак раскаяния, и забегает в этажку, погружаясь в сырую темноту чужого подъезда.