cause I like you

Черное вороново гнездо на голове Тетсуро Куроо взъерошено в разы сильнее, чем обычно — если это возможно, разумеется — и напоминает поле боя разъяренных воробьев, белая, изрядно помятая рубашка небрежно выпущена из брюк, верхние пуговицы наспех расстегнуты — надорваные петельки весьма красноречивы для случайных свидетелей, в правой руке в мертвой хватке зажата бутылка дешевого пойла. Разгоряченное мокрое тело выписывает по комнате нескоординированные движения, менее всего напоминающие танец: бедра хаотично качаются в воздухе, ноги причудливо дергаются в бурлящей искаженной смеси чечетки и канкана, голова же мотается из стороны в сторону не хуже, чем у бывалого рокера. Куроо улыбается так, что улыбка прирожденного маньяка тянется через все лицо от уха до уха, издает нечеловеческий вопль и, откинувшись торсом назад, залпом опрокидывает в нутро жалкие остатки алкоголя, не прекращая неконтролируемые судороги, — точнее, то, что неподготовленный зритель вполне способен за них принять. Но это, в сущности, не самое ужасное из происходящего. Воистину ужасно: Куроо поет. Пожалуй, даже не так. Куроо поет новый альбом Тейлор Свифт. — I was a robber first time that he saw me, stealing hearts and running off and never saying sorry. С пением его хриплые оры, перебивающие льющуюся из колонок мелодию, вкупе с безжалостно ломаным английским и «кровь-из-ушей» акцентом, правда, вяжутся слабо, но пятнадцать или около того минут назад пока еще стойко держащийся на ногах Куроо заявляет, что Тейлор — отстой, и «Reputation» в его исполнении вышел бы куда более классным. Что и спешит доказать в отчаянии глухо застонавшему в ладони Тсукишиме — еще и созерцания подобного зрелища даже его натренированная тандемом Хината-Нишиноя-Танака тонкая душевная организация рискует не выдержать и мгновенно треснуть по швам (как пиджак Куроо часом ранее, потому что «смотри, Тсуки, я могу сделать колес… АЙ, БЛЯТЬ!»). Иногда он все же поглядывает на безобразие, творящееся в его гостиной, сквозь щели меж пальцами и тут же с тихим вздохом смыкает их назад. О, небеса, кто же знал, что под «солнце, я заскочу к тебе поздравить после полуночи» подразумевалось «я нахуярюсь с Яку и Ямамото в щи и припрусь рушить твою квартиру и жизнь»? Ладно, возможно с последним он перебарщивает, но… — Baby, let the games begin! Нет, забудьте, все нормально. Кей не уверен, что перевешивает: раздражение с усталостью или затаившаяся на закромках подсознания нежность к этому выделывающемуся семнадцатилетнему — не верится ведь, от слова совсем — придурку, скользящему по блестящему паркету на собственных носках и счастливо хохочащему прямо посреди очередного припева. Выскользнувшая из непослушных пальцев бутылка чудом не разбивается, встретившись с полом, так что Кей благодарит Всевышнего, ему хватило осколков графина на кухне и кровавых полос от израненных подушечек Куроо, слепо тянущегося за чем-то, известным лишь ему самому. — This ain’t for the best, my reputation’s never been worse… — голос Тетсуро внезапно становится тише и почему-то гораздо ближе. Тсукишима вздрагивает, отрывает ладони от лица, ухо опаляет горячее дыхание, в нос ударяет стойкий удушливый запах перегара, заставляющий звонко чихнуть и сморщиться. — Just think of the fun things we could do, cause I like you. — последнее выходит у Куроо на порядок мелодичнее и лучше, нежели весь альбом вместе взятый до этого, и Тсукишиму почти не раздражает наглое нарушение личного пространства, когда руки Куроо обвиваются вокруг его талии и мягко, крайне осторожно притягивают к себе. — We can’t make any promises now, can we, babe? Тетсуро слегка путается в тексте, перевирая и мешая куплеты с распевками, но это не имеет никакого значения — то, как он поет, значит несравнимо больше. Тсукишима бездумно пялится вперед, на темное матовое небо за окном, и расслабленно слушает, жадно впитывая в себя каждый звук, по-дурацки опасаясь хоть что-то упустить, не запомнить. Куроо улыбается посреди песни — это заметно по сбившемуся в середине строки такту и до одури счастливому голосу, и Кея едва не бьет током, когда чужие прохладные губы невесомо касаются шеи, на мгновение прерываясь на быстрый поцелуй. Кей заторможенно моргает, поправляя сползающие очки, совершенно, к слову, напрасно — секундой позже его беспардонно разворачивают на все сто восемьдесят градусов и довольное лицо Куроо оказывается всего в нескольких сантиметрах напротив, а чужие руки стягивают очки, отбрасывая их куда-то вдаль, — упаси Боже, чтобы не в мясо, а, впрочем, хрен с ним, хоть бы и вдребезги, лишь бы теплая, греющая не хуже рождественского свитера улыбка оставалась на губах Куроо как можно дольше. — Is it cool that I said all that? Is it too soon to do this yet? Cause I know that it’s delicate. — звучит на выходе совсем тихо, и Тсукишима вдруг оказывается втянут в мягкий ненастойчивый поцелуй. Тетсуро, все еще улыбаясь, проводим языком по верхней губе, легонько оттягивает, посасывая нижнюю, и только затем Кей, будто отмирая, спешно втягивается в процесс. Кею кажется, что они соединяются бесконечно надолго: в помещении нет никаких звуков, кроме тихо играющей музыки из динамиков да до одури громкого тиканья часов, секундная стрелка которых успевает сделать бессчисленное количество оборотов. Однако, когда Тетсуро аккуратно отстраняется и Кей бережно убирает с его лба непослушную вихрастую прядь, в колонках звучит все та же мелодия, и, конечно же: — Sometimes when I look into your eyes, I pretend you’re mine, all the damn time, — Куроо вновь превращается в привычного себя: громкого, самоуверенного и невпопад ржущего, но то что он произносит дальше, звучит чертовски серьезно. — Cause I like you. Тсукишима утыкается ему в плечо, упрямо пряча улыбку и блеск в глазах.