***
Юнги просыпается к обеду от голода. Запах готовящейся на кухне еды просачивается в комнатку, дразнит омегу, который, встав на ноги, понимает, что сон помог, его отпустило. Мин только тянет дверь на себя, чтобы выйти, как сталкивается с Чимином. — О, ты встал, — восклицает Пак. — Я как раз собирался тебя будить. — Зачем? — хмуро спрашивает Мин. — Чтобы ты покушал, — пожимает плечами Чимин. — Я узнал, что ты любил кушать дома, и попросил повара приготовить твои любимые блюда. — Как это мило, но давай проясним кое-что, — грубо перебивает его Юнги. — Чего ты хочешь? — Не понял, — растерянно хлопает ресницами Пак. — Всё ты понял, — ядовито улыбается ему Мин. — Перед Намджуном хочешь выслужиться? Тогда это провальный план, он за твою заботу обо мне больше тебя не полюбит. — Намджун меня и так любит, — пожимает плечами Чимин. — Я просто хотел выразить заботу, потому что у тебя были тяжелые сутки. У людей так принято, понимаешь? Хотя откуда тебе понять? Ты во всём ищешь выгоду, и если даже заботишься о ком-то, то только, чтобы получить что-то взамен. Можешь не приходить на обед, я лично с удовольствием съем всё, что приготовил наш повар, — Чимин поворачивается и быстрыми шагами идёт обратно на кухню. Юнги появляется на кухне следом, молча садится за прямоугольный стол и подтаскивает к себе лист с только вытащенной из духовки лазаньей. Чимин сидит напротив и, не поднимая голову, ест свой грибной суп. — Я думал, ты, как новый хозяин дома, приказываешь накрывать тебе в гостиной, — полным ртом говорит Мин. — Я ем там только когда Намджун дома, мне больше нравится здесь, — бурчит всё ещё обиженный Чимин. — Мне тоже, — тихо говорит Юнги. — Всегда кушал на кухне и бесил этим папу… — омега делает паузу, глотает ком в горле, а потом, так и не продолжив предложение, возвращается к еде. Обед омеги продолжают в тишине.***
У Хосока большой пентхаус в центре города. Двухуровневая квартира с видом на реку Хан располагается на четырнадцатом этаже недавно построенного здания. На первом этаже находится просторная кухня в стиле хай-тек, совмещённая с огромной гостиной, кабинет и спальня для гостей. На втором этаже ещё одна спальня для гостей, созданная и собранная по дизайну самого Хосока, небольшая комнатка с оружием, настенным баром и бильярдным столом, большая спальня хозяина дома и просторная ванная, которая может дать фору даже любимой ванной комнате Сохена в особняке Мин. Хосок привёз вчера Тэхёна в квартиру, усадил на диван в гостиной и, поручив его двум омегам из прислуги, ушёл. Альфа наказал парням показать омеге ванную, дать чистую одежду и накормить. Он запретил им общаться с Тэхёном и обещал вернуться через пару часов. Уже сумерки, ещё немного и ночь вступит в свои законные права, а Хосока нет. Тэхён с места за эти часы так и не двинулся, давно остывшие завтрак, обед так и лежат на низком столике перед ним. Омеги, поняв, что парня за стол усадить не получается, перетащили всю еду к нему, но Тэхён ни к чему так и не притронулся. Он сидит, уставившись в выключенную плазму на стене, и ни на что не реагирует. Парни носятся вокруг него, даже игнорируют наказ хозяина, несколько раз просят его пройти в ванную и снять с себя уже сильно пахнущую едой одежду, но омега не двигается. Прислуга, испугавшись, что по возвращении Хосок разозлится на невыполнение его приказов, уже насильно, схватив Тэхёна под руки, тащат упирающегося парня наверх к ими же заполненной ванне. У омеги болят изрезанные в больнице пятки, он чуть ли не теряет сознание от голода, у него даже нет сил сопротивляться, но он всё равно вырывается, не хочет находиться здесь. Он не хочет находиться здесь один. Он не понимает, почему Хосок его вытащил оттуда, из этой тюрьмы, в которой он был окружён чужими людьми, и приволок сюда, где оставил так же один на один с чужими. Тэхён ёжится, обнимает себя за плечи и отодвигается от бортика большой, круглой, стоящей прямо посередине комнаты ванны. Прислуга проверяет температуру воды, добавляет пенку, и один из парней пытается уговорить омегу уже раздеться и залезть в ванную. — У тебя раны на ногах, может, даже заражение, давай, искупайся, — настаивает тот, кто помельче, рыжий неказистый омега. — Потом снимешь эту грязную ободранную одежду, и считай, заново родился, — подмигивает он Тэхёну, но тот только крепче себя обнимает. Тэхён не понимает, чего они от него хотят, почему эти два дня его никто не хочет оставить в покое, почему ему не дают продохнуть. Он не может объяснить этим людям, что ему страшно, что за последние сутки его только и делали, что таскали туда-сюда, как тряпичную куклу, что он этих чужих рук, шарящих по своему телу, этих взглядов, забирающихся под кожу, чужого осуждения или жалости в глазах видеть больше не в состоянии. Ещё немного и этот раздувшийся внутри пузырь тревоги, ожидания и страха лопнет, тогда Тэхёна со стен соскребать придётся. У него и так психика ни к чёрту, а всё что делают окружающие его люди — это всё больше натягивает нервы, испытывает его терпение, думают, он всё выдержит, но правда тут одна — он на грани. Он будто выброшен на край земли и обречён на полное одиночество. Он так ждал Юнги, он всё время смотрел на дверь, всё надеялся, что ещё секунда, и брат придёт, что Тэхён сможет наконец-то зарыться в его грудь и разрыдаться, рассказать ему о том, что с ним происходит, поделиться этой вдруг ставшей огромной, практически невыносимой обидой на всех. Но Юнги не пришёл, а Тэхён так и сидит на бортике ванной и всё равно плачет, даже без возможности прижаться к любимому плечу, сперва тихо так, шмыгает носом, утирает грязными рукавами текущие вниз по лицу солёные дорожки, а потом уже не в силах совладать с истерикой, рыдает навзрыд, чуть ли не задыхается, боится, что ему не хватит воздуха. Прислуга ошарашено смотрит на рыдающего парня и не знает, как поступить и что делать. Тэхён продолжает давиться своими слезами и больше не надеется, не ждёт, на дверь не смотрит. Он тонет в пучине страха, поднятого из самых недр души. И в этот раз спасать себя, уговаривать нет ни сил, ни желания. Он настолько запутался, что хоть утопиться в этой же ванной, закончить своё дефектное, только доставляющее всем неудобства существование. Даже Хосоку. Этот альфа полюбил не того омегу. Как вообще можно любить такого разбитого, все эти восемь лет безуспешно пытающегося себя собрать парня. Как можно любить такого слабого, не умеющего справляться со своими эмоциями, проигрывавшего битву за битвой своим страхам и демонам, такого ничтожного, все эти годы отягощающего жизнь близких и родных. Хосок такого не заслужил. Тэхён его обрекает на себя. Что Тэхён сможет дать Хосоку? Ничего. Омега его мотивов не понимает. Тэхён же нормально говорить даже с ним не умеет, шарахается от каждого звука, замкнут, не умеет строить диалоги, он вообще ничего не умеет. Он пустое место, ошибка системы, он не достоин того, чтобы за него дрались, подвергали себя риску, к нему стремились, его ждали. Сидит, кусает ребро ладони, чтобы позорно не завыть, и на мутную от пены водную гладь засматривается. Хосоку нужен омега, как он сам — интересный, а не Тэхён. Твёрдо стоящий на ногах — явно не Тэхён. Красивый — точно не Тэхён. Омега не понимает, что за больная одержимость у этого альфы, что за временное помутнение рассудка, но уверен, что это пройдёт. И когда этот день настанет — Тэхён умрёт. Потому что Хосок может дальше зажить, забыть этот отрезок своей жизни, перейти на следующий этап, а Тэхён не сможет. Он навеки останется в прошлом, выключит всю остальную реальность, откажется воспринимать хоть что-то другое, запрёт себя в воспоминаниях, где они вместе, где он купил ему телефон, где сажал в свою машину, обещал не обижать, признавался, и Тэхён в этой построенной самим собой клетке и сгниёт. До этого момента Хосок настоящего Тэхёна и не знал, разговоры по телефону и редкие встречи о человеке многое не скажут, а сейчас Тэхёну страшно. Там, в особняке за несколько километров от альфы, он был ещё смелым, он мог с ним разговаривать, прятался в своей раковине, а теперь его из неё вырвали и выбросили, а Хосок подобрал и забрал. И вот Тэхён в его доме, сидит в его ванной и чувствует, как страх парализует всё тело. Осознание, что они вот так вот будут находиться рядом друг с другом, смотреть прямо в глаза, жидким азотом ошпаривает позвоночник. Тэхён мажет безумным взглядом по покрытому белоснежным кафелем полу и пытается подавить приступ паники, грозящийся зашить его лёгкие. Он сам пальцами себе в запястья впивается, пытается болью себя отрезвить, перестать эти картинки своей никчемности видеть, от мысли, что он Хосоку не пара, горечь вместо крови по венам прогоняется, разъедает. Он прикрывает веки и видит его глаза, его пробирающий душу взгляд, вспоминает его руки вокруг своего тела, этот обжигающий лёгкие запах, это плотное кольцо чужой заботы и чужого искреннего, неприкрытого сочувствия и кусает свою нижнюю губу, потому что слёзы обжигают по новой, потому что кажется, Тэхён бездонный колодец, в котором, кроме слёз, ничего и нет. Не было. До Хосока. О чём с ним говорить, как себя вести, как не умереть от одного его взгляда, как на куски не развалиться. Тэхён не знает, как он продержится, но сейчас самое время проверить, потому что на пороге ванной, прислонившись плечом к косяку, стоит Хосок, а там, где до этого сидел Тэхён, чёрная зола — всё, что осталось от омеги. Альфа головой указывает прислуге на выход и скрещивает руки на груди. — Мы пытались, господин, но он не поддаётся, не слушается, — заикаясь, докладывает ему рыжий, но Хосок молча выпроваживает их за дверь и закрывает её. — Значит, ты ничего не ел, — альфа стягивает с себя пиджак и бросает прямо на пол. — Не принял душ, не переоделся, а прошло уже почти восемь часов, — Хосок медленными шагами подходит к ванной, и по пути расстёгивает рукава рубашки, переходит к пуговицам на груди. Страх затапливает радужную оболочку глаз омеги, он задерживает дыханье, как попавшаяся в капкан добыча, следит за действиями хищника. Думает, за что бы спрятаться, какую часть своего израненного тела прикрыть — сердце этот тигр и так уже давно в пасти держит. Хосок стягивает с себя рубашку, отправляет её к пиджаку и, остановившись в шаге от омеги, говорит: — Не бойся, брюки я снимать не буду, — делает паузу, — пока. Не хочешь, значит, купаться, — он присаживается на корточки перед омегой. Тэхён подаётся назад, чуть не падает спиной в воду, но Хосок хватает его за запястья, тянет на себя. Омега возвращает равновесие, но Хосок рук, обжигающих чужие запястья, не убирает, всматривается в его глаза. Тэхён часто-часто моргает, лихорадочно глазами по мокрому полу под ногами бегает, что угодно, лишь бы перестать таращиться на набитые мощные плечи, перестать зависать на чужой груди, на которую хочется положить ладони, в идеале лицом прильнуть. — Почему ты плакал? — нахмурившись, спрашивает альфа. «Потому что не достоин тебя, потому что ты поймёшь, насколько я никчёмен и неинтересен, потому что ты от меня обязательно откажешься», — думает омега, но упорно продолжает молчать. — Так бы и сказал моим парням, что любишь быть грязнулей, — продолжает Чон. Тэхён прячет лицо в изгибе локтя, сил вынести этот странный взгляд, тем более, когда Хосок впервые так близко, не выходит, омега будет спасаться, как может — он и так с головой в этом монстре потонул, но пока берег пусть и издалека, но видно. Тэхён за него, как за спасение, будет цепляться. — Не бойся меня. «Бойся!» — вопит противный голос в голове омеги, вновь подбрасывает картины брызг чужой крови на стенах, на полу, на пакетах. «Он монстр! Он чудовище! Он палач! Он машина для убийств!» Тэхён прикладывает ладони к ушам и часто-часто мотает головой, пытается сбросить эту выворачивающую нутро информацию, избавиться от кромешной тьмы, сочащейся из каждого угла, ползущей, подбирающейся к нему, показывающей, что когда-то на катане Хосока будет и его кровь, что слова его лживые, что обещания невыполнимые, что надо бежать. Тэхён вырывает руки у альфы и смотрит на него загнанным зверьком, отстраняется, каждым движением без ножа Хосока режет. У альфы внутри война, желание обнять граничит с мыслью, что надо бы отстраниться, дать ему успокоиться. Но Хосок не может: Тэхён как магнит, притягивает, тянет к себе, и Хосок готов вот так вот, сидя у его ног, хоть всю жизнь провести. Омега прикрывает ладонями лицо и продолжает молчать. Он на расстоянии вытянутой руки, но будто они вообще на разных полюсах, Хосоку так легко это крохотное-огромное расстояние не преодолеть, но он не из тех, кто сдаётся. Он аккуратно обхватывает пальцами тонкие запястья омеги и медленно убирает его руки от лица. — Я тебе вреда не причиню, — говорит тихо, пытается убедить парня. — Посмотри на меня. — Не могу, — шепчет одними губами Тэхён, терзает свои губы. — У меня никогда не было души, — Хосок кладёт голову на его колени и смотрит в сторону. — Теперь она у меня есть, сидит в моей ванной, а посмотреть на меня у неё смелости не хватает. Тэхён задерживает дыханье, боится шевельнуться, ему кажется, одно движение, и всё вокруг рассыпется, как карточный домик, и омега проснётся. Он боится, что всё пропадёт, что он не успеет насладиться, что утро, как и всегда, придёт не вовремя. Тэхён осторожно, совсем легонько касается пальцами бордовых, цвета подсохшей крови волос и вскрикивает, когда Хосок резко поднимает голову. Тэхён взгляд спрятать не успевает, хлопает пушистыми ресницами и смотрит сперва несмело, сильно смущаясь, а потом всё смелее и смелее, прямо в глаза. — Ты мне доверяешь? — спрашивает Хосок, и Тэхён кивает, даже не подумав. — Мы снимем с тебя это, — альфа тянется к подолу блузки парня и, увидев промелькнувший в чужих глазах животный ужас, улыбается. — Ты же сказал, что доверяешь, а когда доверяют, так не боятся. Тэхён, поставленный в тупик его заявлением, пару секунд растерянно смотрит на альфу, а потом несмело поднимает руки, и Хосок стаскивает с него блузку. Хотя в ванной очень жарко, Тэхёну холодно, он обнимает себя и видит, как покрывается мурашками его кожа. Омега убеждает себя, что это точно от холода, а не от дикого необузданного желания, на долю секунды промелькнувшего в чужих глазах. Хосок сглатывает слюну, когда смотрит на чужие ключицы, чуть ли по рукам себя не бьёт, чтобы не потянуться и не коснуться, опускает взгляд, разводит скрещённые омегой на груди руки, скользит взглядом ниже к впалому животу и, не выдержав, выпаливает: — Ты очень красивый. Тэхён жуёт нижнюю губу, чувствует, как горят его щёки, но руками больше не прикрывается, пытается совладать с собой. — Теперь снимем брюки, — заявляет альфа и, увидев, как испуганно отодвигается от него омега, улыбается. Тэхён сползает с бортика на пол и тянется к валяющейся рядом кофте, но Хосок заводит её за спину и предлагает попробовать достать — омега больше руку не протягивает. — Папа говорил, что омеги должны купаться отдельно от альф, — бурчит под нос Тэхён и пытается отползти, но Хосок хватает его под коленом и подтаскивает к себе. — А я говорю, что ты должен купаться со мной, — с трудом скрывает улыбку и старается звучать строго Хосок. — Я тебе не папа, но папочкой вполне могу быть, — подмигивает он парню. — Папочкой? — растерянно спрашивает Тэхён. — Повтори, — со странными нотками в голосе, от которых почему-то по коже Тэхёна словно проходят лёгким разрядом электрического тока, приказывает альфа. — Ты будешь моим папочкой? — всё ещё не понимает омега, и Хосок осознаёт, что никогда бы не подумал, что когда-то чья-то неосведомлённость в элементарных вещах будет вот так его умилять и в то же время возбуждать. — Произнесёшь это слово ещё раз, и я… — осекается альфа и смаргивает с глаз пелену страсти и желания. — Что? — испуганно спрашивает Тэхён. «Прямо на этом кафельном полу тебя выебу». — Ничего, — отмахивается Хосок. — Я отвернусь, сними штаны и залезай в ванну. Я дал тебе возможность искупаться до моего приезда, ты ей не воспользовался, значит, я искупаю тебя сам, — грозно говорит альфа и отворачивается. — Считаю до трёх, а потом сам сниму их с тебя. Тэхён слезает с бортика и быстро-быстро стягивает с себя штаны и бельё, при этом не видя, как смеётся Хосок над его доверчивостью. Омега опускается в ванную и в душе радуется, что пены так много, она по грудь и прикрывает его наготу, но он всё равно прижимает колени к груди и обхватывает их руками, превращается в островок посередине огромной ванной. Досчитав, Хосок поворачивается к нему и садится на бортик. — Расслабься, я тебя не трону, — спокойно говорит альфа, заметив, как зажимается парень. — Если бы я хотел, то сделал бы это ещё на свадьбе твоего брата, — усмехается он и, взяв губку, топит её в ванной. — Я смотрел видео, — вдруг севшим голосом говорит омега, отрешённым взглядом следя за губкой, которую альфа подносит к нему, и дёргается в сторону, стоит ей коснуться его шеи. Хосок оказывается проворнее, смыкает пальцы на плечах омеги, сильно на них давит, заставляя оставаться на месте, и проводит губкой по шее, спускается вниз. Тэхён будто прибит к ванной, почти не дышит, не двигается, сидит и ждёт, когда альфа уберёт руку, и можно будет выскочить из ванны. Нельзя. Тэхён вспоминает, что он голый, в панике смотрит по сторонам, не замечает, как внимательно за его движением следит тот, в чьих руках он буквально находится, и тот, из чьих рук добыча никогда ещё не ускользала. — Какое видео? — Хосок проводит ниже, по лопаткам, позвоночнику, дотягивается до рёбер, мечтает проделать то же самое ладонью. — Ты был там, — тускло говорит омега и смиряется со своим положением. Альфа настораживается, но не перебивает, продолжает слушать. — Ты убивал людей, — Тэхён говорит без эмоций, будто зачитывает скучную заметку в газете. — Откуда к тебе попало такое видео? — осторожно спрашивает Хосок. — Не знаю, — омега чувствует губку на животе, потом ниже и, оттолкнув руку альфы, не вылезая, пытается отползти в противоположный от Хосока угол, но тот его перехватывает и, несмотря на кучу брызг и промокшие брюки, возвращает обратно. — Я просто тебе помогаю, — соединив брови на переносице, говорит Хосок. — И так как я и так уже мокрый, а ты всё равно сбегаешь, примем ванную вместе, — пожимает он плечами и, не дав омеге и рта открыть, прямо в брюках залезает в ванную и садится в воду позади него. Он сразу же выдавливает на ладонь шампунь и начинает намыливать волосы шокированного парня. — Тебе видео прислали? — как ни в чём не бывало возвращается к разговору Хосок, а Тэхён уже неосознанно сам голову нагибает, помогает ему свои волосы намыливать. — Не знаю, — Тэхён прикрывает веки и наслаждается пальцами Хосока в своих волосах. — Но после него я очнулся в больнице, — тяжело вздыхает омега. — Мне бы сбежать от тебя, спрятаться, а я сижу и позволяю тебе мыть мои волосы. Тебе — убийце. Хосок замирает с руками в его волосах, пару секунд не двигается, а потом резко притягивает его к себе, впечатывает в свою грудь и зарывается лицом в мокрое плечо. Тэхён в его руках подрагивает, не сопротивляется, не дёргается, но Хосок чувствует, насколько он напряжён, как с трудом воспринимает эту близость. — Я не причиню тебе вреда, — поцелуй с привкусом мангового геля в мокрое плечо. — Я убью за тебя, я умру за тебя, но не отпущу, не оставлю, — его губы на шее обжигают, оставляют после себя следы. — Прости, но отказаться, уйти от меня, прекратить это всё ты не можешь, — прикусывает кожу прямо у линии роста волос. — Я не смогу, — руками смывает пену с волос, носом проводит за его ухом, вдыхает смешанный с химическим запахом шампуня, но всё равно чётко различимый аромат вишни и прикрывает веки. Тэхён несмело сплетает свои пальцы с покоящимися на его животе чужими пальцами, и Хосоку слов не нужно. Омега расслабляется, обмякает в его объятиях, позволяет тёплой воде и сильным рукам нежно ласкать себя. Хосок, стоит воде остыть, поднимается на ноги и, достав полотенце из шкафчика, идёт обратно, кутает в него обомлевшего парня и переносит в спальню. — Я бы сам тебя одел, но я не железный — это раз, и тебя лучше раздевать, чем одевать — это два, — усмехается альфа, любуясь закутавшимся по горло в огромное полотенце и напоминающим мокрого цыплёнка омегой. — Оденься, а потом спускайся вниз. Ты не будешь спать, пока не поешь. — Я хочу поговорить с Юнги, — доносится из кокона. — Он приедет завтра, — заверяет его Хосок и выходит из спальни. Он прикрывает дверь и, прислонившись к ней затылком, пытается унять своё рвущееся наружу сердце. Мин Тэхён в его доме, в его спальне, сидит на его постели, и Хосок, который никогда не верил в байки, что от счастья можно умереть, сейчас уверен, что его сердце не выдержит, что точно лопнет.***
Хосок скидывает Юнги свой адрес, заверяет его, что предупредит охрану, и его спокойно пропустят в пентхаус. Омега благодарит альфу и предупреждает, что приедет к вечеру и захватит для брата его любимые мадленки*. На что Хосок присылает смайлик и смс, что у Тэхёна ровно пять коробочек с мадленками разных вкусов. Юнги спрашивает, откуда альфа узнал, Хосок снова присылает смайл. «Зато я точно знаю, какой вкус у него любимый», — пишет в ответ Мин и, довольный собой, убирает телефон. Юнги бесцельно слоняется по особняку, не идёт в университет, как Чимин, а гуляет в саду, болтает с прислугой, даже помогает повару на кухне, лишь бы не думать о Чонгуке, лишь бы перестать вспоминать их последний разговор и распадаться на сотни атомов. Под вечер омега поднимается в свою старую комнату и, обрадовавшись, что брат его вещей не тронул, начинает переодеваться. Натянув на себя сильно рваные голубые джинсы и чёрную футболку, Юнги лохматит волосы и сильно красит глаза, чтобы скрыть круги под глазами и вообще свой болезненный вид. Тэхён не должен беспокоиться, не должен переживать ещё и за Юнги, омега и так много пережил за последние дни. Сегодня вечером Юнги будет много смеяться и ни о чём не думать, он будет рядом с единственным родным и любимым человеком. Ближе к вечеру приезжает Намджун и не один. Юнги так и стоит посередине гостиной с пакетом чипсов в руке и ошарашенно смотрит на главу китайской триады, с улыбкой изучающего ноги в изодранных джинсах. — Какого… — Юнги отбрасывает пакет прямо на пол и зло смотрит на брата. — Какой неожиданный сюрприз! — Джин тем временем подходит к омеге и становится напротив. — Я начал забывать, какой ты аппетитный. — Я тебе не булочка, — огрызается Мин. — Ни в коем случае, — усмехается альфа. — Ты Исфахан*, придуманный великим Пьером Эрме. Ты такой же хрупкий, сочетаешь в себе несколько разных вкусов, слой за слоем, сменяющих друг друга, и я уверен, так же таешь на языке. А я ведь тебя и не пробовал, — с нотками сожаления в голосе говорит Джин. — Не впечатлило, — хмыкает Юнги и уводит взгляд, потому что ещё как впечатлило. Он, как завороженный, слушал описания пирожного и даже захотел его прямо сейчас. Юнги думает, что неплохо бы дать себе затрещину, потому что всё, о чём он думает в перерывах от Чонгука — это еда. — Почему ты не рядом со своим психопатом мужем? — спрашивает альфа, пока Намджун рыщет в кабинете в поисках чего-то. — А Намджун тебе не рассказал? — кривит губы в улыбке омега. — Поверь мне, твой муж устроил нам такие проблемы, что нам не до обсуждения личной жизни омеги, пусть даже самого очаровательного, — тяжело вздыхает Джин. — А что он сделал? — хмуро спрашивает Юнги. — Я задал вопрос первым. — Мы разошлись. Временно, — мнётся Юнги. — С кем не бывает, — омега уводит взгляд, боится расклеиться. Джин совсем не тот человек, которому стоит показывать свою слабость. — Поэтому ты вернулся в отцовский дом, потому что временно, — цокает языком альфа. — Мы взяли перерыв, хотим изменений, вдохнуть новую жизнь в отношения, — непонятно кого убеждает Юнги: Джина или себя. — Новую жизнь отношениям, которым всего-то два месяца, — издевательски тянет альфа. — Подожди меня здесь, — добавляет Джин и, подойдя к двери в кабинет Намджуна, о чём-то с ним переговаривается. — Пойдём, — вернувшись, альфа легонько хватает омегу за руку и идёт к выходу. — Куда? — Юнги вырывает руку и непонимающе смотрит на него. — Я спросил тебя про Чонгука, ты ответил, что временно. Я вижу, что ты хочешь так думать, что в реальности, скорее, это конец, но ты эту ношу так не поднимешь, ты вообще ее не поднимешь, если тебе не помочь. Пойдём, я угощу тебя Исфаханом и напомню тебе, насколько ты прекрасен, — серьёзно говорит альфа. — Не родился ещё тот альфа, из-за которого ты бы так сильно грустил. — С чего такая доброта? — недоверчиво спрашивает Юнги. — Ты мне симпатичен, — твёрдо говорит Джин и, не реагируя на ошарашенного парня, продолжает: — Выпьем по кофе, ты поешь пирожное, и я верну тебя сюда. Я предупредил твоего брата. Обещаю, от пирожного полегчает. — Мне, в принципе, надо в кондитерскую, мне нужны мадленки для Тэхёна, — задумывается Юнги. Может, небольшая прогулка и вправду поможет, и потом, Джин звучит искренне, да и пирожного хочется ужасно. — Вот как раз купим их тебе там. — Только у нас час, потом я поеду к брату. — Конечно, я сам тебя отвезу. — Этого делать необязательно, особенно учитывая, что мой брат живёт у второго Чона, — говорит Юнги и, схватив отброшенную на кресло кожанку, идёт за альфой.***
С Джином оказывается интересно. Во-первых, Юнги льстит внимание такого альфы, перед которым лебезят и стараются угодить все. Во-вторых, Джин очень чуткий и внимательный. В-третьих, с ним скучать не приходится, и Юнги даже на время забывает о всех своих проблемах и переживаниях. Он впервые за последние сутки наслаждается вкусными десертами, приятным общением и вообще не думает о Чонгуке. Странно, но несмотря на то, что он часто бывает в этой кондитерской, Исфахан он пробует только сейчас и остаётся в полном восторге. Юнги сидит с альфой прямо у витрины. В кондитерской, кроме одного официанта и двух посетителей, никого нет. Охрана Сокджина выставила вон всех посетителей, даже персонал, а сама стоит снаружи у машин клана и ждёт босса. Юнги улыбается на рассказ Джина о некоторых китайских обычаях и продолжает посасывать через трубочку свой латте со льдом, когда видит через стекло припарковавшиеся рядом с внедорожником и бентли Джина роллс ройс и БМВ Х5. Юнги шумно сглатывает, кусает губу и, прекрасно зная, чьи это машины, всё равно молит высшие силы, чтобы из неё не вышел… Чон Чонгук. Альфа захлопывает дверцу, поправляет пиджак и, подняв глаза, впивается взглядом прямо в Юнги. Омеге кажется, что толстое стекло между ними покрывается трещинами, ещё секунда, лопнет и изрежет ему лицо. Хотя возможно, порезы от стекла были бы не такие болезненные, как этот лоскуток за лоскутком сдирающий с него кожу взгляд. Джин тоже всё видит, недовольно смотрит на Чона, а потом поворачивается к Юнги и, положив ладонь на его руку, просит не нервничать. Как тут не нервничать? Юнги настолько шокирован неожиданным визитом мужа, что руку выдирает, только когда Чонгук останавливается рядом со столиком. На улице тепло для ранней весны, а от Чонгука таким холодом веет, что Юнги хочется кожанку надеть, покрытую инеем кожу согреть. — Я думал, ты трупы считаешь, дыры заделываешь после вчерашнего, а ты моего шлюхастого муженька обхаживаешь, — Чонгук смотрит в глаза Джину, моментально теряет интерес к омеге. На самом деле, мыслями собирается. Юнги, несмотря даже на болезненный вид, выглядит настолько соблазнительно, настолько притягающе, что Чонгука рвёт между желаниями украсить его кровью кондитерскую или трахнуть на этом же столе, потом всё равно пролить его кровь. Юнги опускает глаза на пустую тарелку и больше их поднимать не смеет. Он сглупил, он не должен был выходить с Джином, он это ещё там в особняке знал, но поддался моменту, а сейчас сидит и слово сказать не может. Чонгук уже всё равно всё решил, первое оскорбление омега всё равно уже получил. — Ты заплатишь за вчерашнее, — зло говорит Джин и отодвигает чашку. — Твоя выходка безнаказанной не останется. Ты перешёл все границы! Я потерял стольких людей! Чонгук только скалится на истерику китайца, а потом резко поворачивается к прилипшему к столу омеге. — Сахарочек, — слышит Юнги и вздрагивает. — Мы ещё свои подписи не поставили, а ты уже себе нового ёбаря нашёл? — один его тон, и по Юнги лезвие скользит, полосует, шрамы оставляет. — Чонгук, — пытается привлечь к себе внимание Джин. — Заткнись, — грубо отрезает его Чон. — Иначе я всё-таки сломаю твой нос. И пересядь на минуту, мне нужно с этой блядью переговорить. Потом вернёшься, и продолжите. — Как некрасиво оскорблять омегу, — вздыхает Джин, но всё равно встаёт и отходит. — Я просто вышел выпить кофе, — стараясь не выдавать дрожь в голосе, говорит Мин, глаз не поднимает, на кусочки рвёт скомканную в руке салфетку. — Мне… Я просто пришёл за кофе… — С моим врагом, — чеканит каждое слово альфа. — Ты вышел выпить кофе с моим врагом, — Чонгук кладёт ладони на стол и нагибается вплотную, не дышит. Чувствовать его запах не хочется, пусть он всё равно просачивается внутрь, пусть всё равно тянет. — Ты такой же гнилой, как вся твоя грёбанная семейка, такой же продажный. Кровь своё дело делает. Завтра утром будь добр и притащи свою блядскую задницу в мой кабинет. Поставишь подпись, а потом можешь со всем кланом «змей» перетрахаться, только уже без моей фамилии, которую ты не достоин носить, — ядовито усмехается альфа. — Чонгук… Не надо, — смаргивает слёзы Юнги. — Не думай обо мне так, пожалуйста, — глотает разбухший в горле ком обиды и злости на самого себя же. — Знаешь, я так рад, что это всё не зашло слишком далеко, — трёт переносицу Чон. — Куда дальше? — дрожащими губами спрашивает его Юнги и смотрит снизу-вверх. — Куда ещё дальше? — повторяет обрывисто и протягивает руку к покоящейся на столе ладони. — Не смей, — цедит сквозь зубы альфа, и Юнги обратно убирает руку под стол, сильно сжимает её другой, чуть ли пальцы не ломает. — Чонгук… — Это закончится в самое нужное время! Чем больше бы ты был рядом, тем больше шансов, что ты бы меня предал, нанёс бы непоправимый урон, — перебивает его альфа. — Хотя, ты уже меня предал, раз сидишь с моим врагом, с тем, кто мечтает увидеть мою могилу, и мило общаешься, пьёшь кофе и даже за ручки держишься. Ты спишь с ним? — Чонгук не планировал спрашивать последнее, но он сам не понимает, почему этот вопрос сейчас для него важнее всего остального. — Ты с ума сошёл! — восклицает Юнги. — Мне уже плевать, — выпрямляется альфа, — Просто трахаясь с моими врагами, учитывай, что ты отныне тоже мой враг, и когда я убью Джина — я убью и его шлюху, и их выродков, если таковые будут иметься. Запомни это, сахарочек. И не обижайся на меня потом, — щурит глаза Чонгук и лижет взглядом искусанные от нервов губы. — Я просто пью с ним кофе, — повторяет омега. — А я просто тебя ненавижу, — усмехается Чон. — Чонгук, это недоразумение, — всё равно пытается оправдаться омега. — Ты же не глупый! — вскипает альфа. — Или я всё-таки ошибся? Ты настолько тупой, что встречаешься с моим врагом в центре города в кофейне и при этом меня в чём-то убеждаешь. Что в выражении «он мой враг» тебе было не понятно? Что до твоего тупого, с отсутствующими извилинами мозга не дошло? — рычит альфа. — Перестань меня оскорблять! — восклицает омега. — Если ты не тупой, то ты, значит, отличный манипулятор, — скалится Чонгук. — Или же просто превосходно идиота играешь. Я так рад, что не успел к тебе привыкнуть, привязаться, что не завёл с тобой ребёнка, что не дал тебе допуска к моим делам, и вообще, не сделал тебя частью своей жизни. — А если я беременный? — вдруг смотрит на него Юнги. — Если я уже ношу твоего ребёнка? Мы опять заживём как ни в чём не бывало и забудем все наши недоразумения? — Не смеши меня, — зло говорит Чонгук. — Даже если бы ты носил моего ребёнка, он бы не родился. Я бы не позволил таким, как ты, плодиться и носить мою фамилию. Сам бы тебя в больницу потащил. — Мне кажется, ты перебарщиваешь, — Джин не выдерживает и, подойдя, кладёт ладонь на плечо альфы. Чонгук сразу её скидывает. — Тебя это ебать не должно, — взрывается Чон, с трудом чешущиеся кулаки сдерживает. — Завтра. Жду тебя в офисе, а потом можешь катиться к хуям, — кидает Чонгук на прощание Юнги и идёт на выход. Омега приподнимается за ним, но, вздрогнув от громкого хлопка двери, изрешечённым пулями мешком падает обратно в кресло. Он обрывисто дышит, провожает пропитанным болью взглядом альфу до самого роллса и долго ещё всматривается в исчезающие на горизонте стоп-фары. Джин садится обратно на своё место, что-то говорит, смотрит участливо, а Юнги так же раненым взглядом в стекло всматривается, в своё блеклое мутное отражение в нём. Юнги себя ненавидит. Впервые в жизни он испытывает к себе такую неприкрытую, такую сильную, не умещающуюся ни во что ненависть. Она бурлит внутри, разрастается, и Юнги бы самому себя ударить, надавать бы по лицу, разодрать бы его ногтями, потому что и вправду тупой. Потому что Чонгук прав как никогда. Юнги глуп, что полюбил его, и Юнги глуп, что так подставился, что приехал сюда с Джином, всё зная, и на пустом месте столько нелестных слов услышал. Но оправдываться, доказывать Чонгуку обратное уже нет никаких сил. Да и не поможет всё равно. Чонгук пару минут назад сказал такие слова, что они раскалёнными спицами омегу проткнули, даже если вытащить, след останется. Но оплакивать себя и жалеть — Юнги не будет. Хватило. Надо уходить отсюда. Надо поехать к Тэхёну, полежать на его коленях и попробовать заштопать своё изодранное собственными же усилиями сердце. Он прикрывает веки, вслушивается в играющий последние минут двадцать нон-стопом кавер своей любимой песни и понимает, что она делает только хуже. Врут те, кто говорит, что это невозможно, что с разбитым сердцем не живут. Живут. Только цвета видят исключительно белые и чёрные, вкуса еды не чувствуют, путают моменты, где надо плакать, а где смеяться, и ходят с прилипшей к лицу тусклой улыбкой, заранее всем говорящей — «у меня всё в порядке». «Подумаешь, привязал моё сердце к багажнику своего роллса и через весь город протащил, отравленными словами-стрелами в него стрелял, на куски своим недоверием порезал, ненавистью в своих глазах испепелил — всё чудесно, я в полном порядке. Я ведь не человек вовсе, пустой сосуд, кукла, марионетка, со всем справлюсь, любую тяжесть подниму, любую боль проглочу, всё равно всем улыбаться буду. Поздравляю, Мин Юнги, с разбитой жизнью ты жить научился, а теперь учись жить с разбитым сердцем». — Я в порядке! — резче, чем хотелось бы, говорит он Джину и встаёт на ноги. — Мне надо идти. — Я отвезу тебя, — альфа поднимается следом, но вновь опускается в кресло под тяжестью взгляда омеги. Юнги забирает коробочку мадленок и, выйдя на улицу, ловит такси. Всю дорогу его от пережитого в кондитерской трясёт, он цепляется за ручку дверцы, ногтями по стеклу скребёт, отчаянно за утягивающим в небытие сознанием борется. Когда автомобиль останавливается перед зданием, на последнем этаже которого квартира Хосока, уже темно. Юнги проходит в фойе и говорит на ресепшене, к кому он приехал. Ему называют этаж, показывают лифт, и он буквально за шкирку втаскивает себя в него. Ещё пара минут и можно будет не притворяться, буквально немного и Юнги отпустит, надо дотерпеть. Юнги выходит на четырнадцатом этаже и идёт к массивной двери, перед которой стоят два охранника и называет своё имя. — Вам отказано в визите, — говорит ему один из них, и Юнги, назвав это ошибкой, тянется к телефону, чтобы позвонить Хосоку, но не успевает — альфа выходит из второго лифта и идёт к ним. — Ну слава Богу, — облегчённо восклицает Мин. — А то твои гориллы меня впускать не хотели. Хосок останавливается напротив и несколько секунд просто смотрит на омегу, словно пытается подобрать слова. — Я не знаю, что ты натворил, — начинает Хосок. — Пока не успел выяснить. Но ты уже как два часа объявлен врагом нашего клана, так же, как и твой старший брат. Врагам клана Чон допуск к стратегическим объектам запрещён. Прости. — Что? — Юнги разжимает пальцы, и коробочка, упав на пол, раскрывается. — Я пришёл к брату… — Прости, но тебе нельзя видеться с Тэхёном, — выносит вердикт Хосок. — Что ты несёшь? — восклицает Мин и начинает громко звать омегу. — Юнги, — Хосок оттаскивает его от двери и заставляет смотреть на себя. — Если ты будешь с ним видеться, Чонгук от него избавится. Он никому не доверяет, и Тэхёну придётся покинуть мой дом. Чонгук считает тебя предавшим клан, значит и я считаю. Прошу, не заставляй Тэхёна возвращаться к Намджуну, иначе я убью его, а потом меня убьёт Чонгук за несанкционированное убийство с кучей плохих последствий для клана, — на автомате выговаривает альфа. — Но… — Юнги сползает по стене на пол и обхватывает руками свои колени. Хосоку тяжело смотреть на разбитого и беззащитного омегу, он рассчитывает сразу отсюда поехать к другу и узнать, что же всё-таки произошло, потому что в вину Юнги он не верит, потому что предатели так убито ещё при жизни не выглядят. У Юнги и лица больше нет, одни дыры для глаз, две воронки боли и отчаянья, Хосоку приходится отвернуться, засасывает. Юнги даже слов подобрать не может, сидит, прибитый к стене приказом Чонгука, а в голове всё одно слово вертится — предатель. Юнги потерял доверие, так и не успев его завоевать. Стал врагом тому, кого всем сердцем полюбил, и он не знает, как теперь ему с этой мыслью жить, как осознать, что они отныне по разные стороны баррикад. Мин Юнги принадлежит Чон Чонгуку. Чон Чонгук Мин Юнги больше нет. Он сидит сейчас у себя во дворце, ножи точит, костры разводит, разделочный стол готовит. Тот самый, который омега к его приходу распоряжался накрывать, тот самый, на котором альфа не только еду вкушал, а его кровь пил, его телом питался, а теперь на нём сердце Юнги лежит. Еле бьётся. Завтра утром Чонгук в него кинжал по рукоять засунет, и пусть здесь и Юнги вина огромна, боли это осознание не уменьшает, участь обречённого на жизнь без любимого омеги не облегчает. — Я заберу его, — Юнги смотрит снизу вверх на Хосока. — Я встану на ноги, я справлюсь, а потом я заберу своего брата. Я не хочу вас разлучать, я доверяю тебе, и я знаю, что ты… — пересохшими губами продолжает Юнги. — Ты любишь его. Но он должен жить со мной, я должен видеть его, когда хочу. Чонгук меня лишил всего, а самое главное за твоей дверью. Я проживу без Чонгука, без Тэхёна не смогу, — Юнги встаёт и медленно, словно уносит на плечах груз размером в тонну, идёт к лифту. Хосок провожает его потухшим взглядом, а потом и сам идёт вниз, пора поговорить с другом.***
— Я не нарушаю твоих приказов, и я хочу, чтобы ты это знал, — Хосок проходит к столику друга в VIP зале Stigma. Чонгук, полуразвалившийся, сидит на диване и перебирает волосы лежащего на его коленях красивого омеги, второй омега сидит у ног альфы и попивает лучшее вино мира из высокого бокала. Чонгук будто не здесь, он смотрит на бутылку любимого Domaine de la Romanee Conti, даже взгляда на друга не поднимает, не позволяет каким-то эмоциям затронуть красивые черты лица. Он вслушивается в такую смутно знакомую песню и понимает, что слышал её медленную версию в кондитерской, когда разговаривал с Юнги. Альфа прикрывает веки и позволяет музыке взять себя в плен. — Он приходил к брату, я его не пустил, — продолжает Хосок. — По-другому и быть не могло, — холодно заявляет Чонгук и с трудом отгоняет картину четырёхчасовой давности. — Почему твой омега, твой супруг резко попал в список, где имена наших злейших врагов? — идёт напролом Хосок. — Потому что он мой враг, — ладонь Чонгука скользит вниз и зарывается под блузку омеги, хозяйничает на его груди. — А завтра утром он перестанет быть моим супругом. — Я думал, у вас особая связь, — старается осторожно выбирать слова Хосок, но у него не выходит, потому что Чонгук резко поднимается на ноги и, схватив бутылку, швыряет её о стену. — Нет у нас никакой связи, — разъярённо заявляет альфа. — Я ошибся. Не первый раз. Блять, я снова повёлся, я снова залез в ту же яму, в которую уже падал. — Чонгук, не сравнивай их… — Почему? — альфа кивком головы прогоняет напуганных омег и опускается обратно на диван. — Хотя ты прав, тот плохо скрывал, что дрянь, а этот актёр изображал всё прекрасно. Стоило нам поссориться, он сбежал к своему долбанному братцу, который и жив только потому, что я время оттягивал, думал об этой сучке. Так мало того, что к брату, с которым он тоже спал! Нахуя я всё это принял-то? — у Чонгука от ярости черты лица заостряются, он обхватывает руками голову и облокачивается о свои колени. Хосок бы предпочёл сейчас быть не здесь, но уже без вариантов, придётся попробовать из этой бури гнева живым выбраться. — Он теперь с Сокджином! Он, блять, с китайской змеёй шляется! Я ведь чувствовал, даже тогда на ужине я думал, это Джин на него запал или меня злить пытается, а тут оказывается, эта задница сама перед ним виляла, сам его соблазнял, он уже себе место для отхода пригрел, подготовился. Сука, и я дал этой шлюхе свою фамилию, я детей с ним заводить планировал, какого хуя я не послушался папу! — Может быть дети бы вам помогли, — бурчит Хосок. — Ты совсем охренел? — бесится Чонгук. — Мне от этой гнили дети не нужны. — Ты просто очень зол. — Нет, я просто был идиотом, позволил этому долбанному чувству затуманить мой разум, сошёл со своего пути из-за какой-то задницы, но всё! Урок усвоен. Мин Юнги для меня сегодня умер, я похороню его в одном гробу с Сокджином. Помяни моё слово, — твёрдо говорит альфа. — Не надо так горячиться… — пытается успокоить друга Хосок. Чонгук умолкает, подходит к нему и, схватив его за воротник рубашки, резко поднимает на ноги и притягивает к себе. — Ты можешь не беспокоиться, твоего омегу я не трону, хоть фамилию ему нашу дай. Но, — Чонгук встряхивает и не пытающегося сопротивляться Хосока. — Узнаю, что он общается или видится с кем-то из своей долбанной семейки, что ходит в особняк и вообще имеет хоть какие-то контакты со своим прошлым, обещаю, похороню его рядом с Юнги, даже если после этого придётся хоронить тебя. Хосок молча слушает, всматривается в сворачивающуюся в спирали темноту в чужих зрачках, кожей чувствует расползающийся по комнате леденящий душу холод, источник которого держит его сейчас за горло. — Я бы сказал, «с возвращением, жёлтый дракон», вот только радоваться нечему, — горько говорит Хосок и, оттолкнув друга, падает обратно в кресло. *Пирожное Ispahan сочетает в себе три вкуса: розы, личи и малины. Этому десерту почти три десятка лет, и появился он благодаря французскому кондитеру Пьеру Эрме (его называли «Пикассо кондитерского искусства»). Эрме назвал вкуснейший десерт в честь особенно нежной и ароматной дамасская розы, которая растет именно в Иране, в городе Исфахан. *Мадлен — французское бисквитное печенье небольшого размера из Коммерси, обычно в форме морских гребешков. Является классикой французской кулинарии.