***
Стены в зале Центра Исследований Крови увешаны фотографиями. Старые, черно-белые, с аккуратными подписями, знакомыми каждому горожанину. Знать историю, чтобы не повторять ошибок — кажется, так. Я рассматриваю фотографии, графики и надписи на стенах, чтобы хоть как-то скоротать время, и лениво вспоминаю, как увидела их впервые — целых тринадцать лет назад. Будто бы маленькая вечность, но то ли еще впереди?..***
Воздух внутри Центра пахнет медикаментами и железом. Мне не нравится, да и другие дети какие-то слишком тихие — все же впереди наши первые анализы. Женщина в форменном темно-бордовом платье выстукивает каблуками по плитке холла. — На уроках истории вам уже рассказывали о том, что двести пятьдесят шесть лет назад ученый из страны, которая раньше называлась Германией, провел исследование белка в человеческом организме с целью определить оптимальный путь замедления процессов старения. Мы вышагиваем по двое, держась за руки и кивая. Эмили — моя соседка по комнате и по парте — удивленно рассматривает фотографии, что-то бормоча себе под нос. — Кто скажет, как звали ученого? — женщина оборачивается и сухо улыбается. — Фридрих Эренберг, — хором отвечаем мы. Этот эпизод истории нашего мира каждый знает наизусть, и мешкать нет нужды. — Может, кто-то расскажет, что было дальше? — женщина останавливается и вцепляется в нашу компанию глазами, — Ты, милая, как тебя зовут? Воцаряется тишина. Я поднимаю взгляд и понимаю, что женщина смотрит на меня. — Клементина Риордан, идентификационный номер 197654, — выпаливаю я, сжимая руку Эмили так, что она дергается. — Расскажешь нам, что происходило дальше? — улыбается женщина. Черт, никто не предупреждал, что это будет экзамен. Я сглатываю комок в горле и киваю. — Фридрих Эренберг нашел экспериментальное средство по борьбе со старением, — мой голос звучит испуганно и как-то слишком тонко, — он испытал его на своем сыне, Юджине. Средство сработало, но не так, как ученый ожидал, потому что его сын вообще перестал стареть в возрасте восемнадцати лет. Технологию Эренберга украли… украли… — Ученые из США, — подсказывает мне Эмили и продолжает историю после одобрительного кивка женщины в бордовом, — технология была еще в стадии разработки, но её, тем не менее, запустили в массовое производство, а потом… — Достаточно, милая, дальше я сама, — женщина в бордовом кивает и продолжает неспешно идти мимо стен, увешанных фотографиями, — после того, как технология была запущена, очень быстро оказалось, что в ней есть некоторые недостатки. Люди переставали стареть и жили поразительно долго, да — но только до тех пор, пока не встречали определенного человека, который воздействовал на них странным образом — физически и эмоционально. — Разве они не влюблялись? — несмело спрашивает кто-то сзади, — Разве это не была их вторая половинка? Женщина в бордовом дергает рукой, раздраженно разворачиваясь. — Да, в древние времена, еще до войны, считалось, что биологическая реакция, продолжающая старение — признак того, что человек является твоим… соулмэйтом, второй половинкой, единственной и неповторимой, человеком, предназначенным тебе свыше. Но все это, дети, заблуждение, потому что соулмэйт — это не ваша вторая половинка. Это всего лишь набор физических и психических реакций на определенного человека. Голос женщины в бордовом ввинчивается в уши, мешает думать, заставляет сердце яростно биться в груди. Женщина мне не нравится совсем — её взгляд, её наряд, её острые скулы… — Соулмэйт — это ваш убийца, — тихо произносит женщина. На вид ей восемнадцать лет — как и всем взрослым вокруг — но что-то подсказывает мне, что она намного, намного старше, — а теперь посмотрим на фотографии.***
Сейчас в зале Центра пусто и тихо, и голос той женщины в бордовой форме Центра Исследований Крови звучит только у меня в голове, но я, тем не менее, оборачиваюсь. Никого. Я подхожу к фотографиям и медленно иду вдоль ряда черно-белых картинок, разглядывая лица давно погибших — если им повезло — людей. Первая известна каждому — семья Эренберг, 1978 год. За десять лет до того, как Фридрих провел испытание на своем сыне. На фото они оба стоят на синем фоне, мальчик в школьной форме, отец в костюме — и с улыбками смотрят в камеру. Через десять лет один из них сделает так, что человечество перестанет стареть и разучится любить — а второй перестанет стареть сам. Я тихо шагаю дальше. Следующая серия фотографий известна каждому — знаменитые близнецы, фамилия которых не сохранилась. На первом фото им по пять лет, и они абсолютно идентичны. На втором — около восемнадцати. На следующем фото рядом с одной из них, совершенно не изменившейся с предыдущей фотографии, стоит вторая, но выглядит она гораздо старше. Я сверяюсь с датой на фотографии. Им около сорока. Последняя фотография, помнится, в первый раз вызвала у кого-то из детей слезы — на ней второй сестре восемьдесят лет, а первая все еще выглядит восемнадцатилетней. Я долго рассматриваю фото — пока испещренное морщинами лицо женщины не отпечатывается в моей памяти, как клеймо. Я никогда в жизни не видела стареющих людей — после Последней Мировой Войны, во время которой было уничтожено 93% населения Земли, ученые вычеркнули из уравнения вечной жизни переменную соулмэйтов. Их у нас больше нет — да и зачем, если его наличие означает медленное и мучительное увядание? Люди, которые живут вечно, не умеют влюбляться. Эту часть нашего мозга пришлось приглушить — ради нашего же блага. И получилось это почти у всех. Я медленно двигаюсь к последней фотографии, проходя мимо графика роста населения с 1978. На нем изображено, как резко увеличилось население земли уже в первые пятьдесят лет после испытания Эренберга — почти вполовину. Спустя сто лет, в 2078, на Земле было столько людей-долгожителей, что началась война за воду и ресурсы. Война опустошила Землю. Всего лишь несколько ядерных бомб — и дело сделано. Последняя Мировая Война продлилась от силы две недели — и за это время людей тогда практически не осталось. Чудовищно. Я ускоряю шаг, оставляя график и карту заселенности Земли позади. Нет нужды смотреть на пустые земли — я и так знаю, что континент, где раньше располагалась Америка, превратился в ядерную пустыню, как и бывшая территория Азии. Из-за глобального потепления в Африке теперь слишком жарко — жить там можно только несколько недель в году, поэтому Африка пустует тоже. В Европе уцелело семь городов, которые и стали последними островками цивилизации на планете. Все вместе мы едва ли составим население средних размеров страны до Последней Мировой, но… Но зато мы живем вечно. Я наконец-то дохожу до последней фотографии и замираю перед ней, как всегда, надолго. Эта — самая ужасная. Самая странная. Самая… На ней изображена семья. Пять-шесть восемнадцатилетних юношей и девушек окружают двух стариков, которым, кажется, чуть ли не по сотне лет. Мужчина лежит на кровати, заботливо укрытый одеялом, а женщина склоняется над ним, говоря что-то. Они оба улыбаются. Они оба — старые, практически ходячие трупы уже — улыбаются. Я никогда не могла понять, почему. И не пойму, скорее всего — ведь с течением времени ген-С выродился, как атавизм, как рудимент, чему немало поспособствовали наши ученые. У второго поколения детей, которые рождались после Последней Мировой, его, как правило, уже не было — а у тех, кто рождались раньше, шансов встретить соулмэйта в опустевшем мире не было тоже. Но, тем не менее… Я поджимаю губы. Лица стариков на фото расплылись от возраста фото — но я вглядываюсь что есть сил. Ген-С все еще проявляет себя время от времени. Никто об этом не говорит вслух, но ведь именно для его выявления проводят все эти анализы крови и бесконечные проверки — и именно поэтому каждый год каждый гражданин обязан появляться в Центре Исследований Крови и проходить медицинское обследование. И если ген-С находят… Я закусываю губу. Не происходит ничего хорошего. — Завораживает, не так ли? — слышу я со стороны. Резко оборачиваюсь. Парень слева от меня смотрит на фотографию с пожилой парой, и сначала я даже не понимаю, что обращается он именно ко мне. Его лицо мне кажется странно-почти-не знакомым, и я щурюсь, пытаясь вспомнить, откуда… — Я не видела, как вы подошли, — когда молчание становится неловким, я склоняю голову в официальном приветствии, и парень кивает едва заметно, все так же глядя на фотографию. — Это не ответ, — усмехается парень, переводя на меня взгляд серых глаз наконец-то. Я замираю. Его глаза пустые, усталые какие-то — немного напоминают глаза наших, приютских детей по вечерам, после изнуряющих уроков, наказаний, занятий, работы… Только у парня напротив глаза гораздо более взрослые. — Да, наверное, — я отвожу взгляд. Пялиться дольше на незнакомого человека невежливо — да и неудобно, — это… поразительно. — Что именно? — склоняет голову парень. Почему-то я чувствую себя так, будто бы меня препарируют взглядом, как лягушку на уроке биологии — и быть лягушкой я не хочу. — То, насколько они… — я мнусь, подбирая нужные слова. Старики с фотографии все так же смотрят друг на друга, не замечая ничего вокруг, — счастливые в своем неведении. Я собиралась сказать совершенно другое, осознаю с пугающим спокойствием. Отвратительно глупы, к примеру. Ужасно стары. Бесполезны. Мертвы наперед. Так нас учили. Счастливые в своем неведении — потому что не знают, что впереди война, что они умрут, а их дети проживут, возможно, сотню лет, не состарившись — а это лучше или хуже, чем умереть от старости? Потому что не знают, как это — жить, не чувствуя боли умирающего организма — и не хотят так жить. Счастливые, потому что живут так, как жили их предки и предки их предков. Потому что нашли свою мифическую половинку. — Счастливые в своем неведении — повторяет парень, фыркая, — счастливые в своем неведении. Я чувствую, как к щекам приливает румянец. Взгляд парня перемещается обратно на фотографию — и я незаметно выдыхаю. Будто бы от меня отвели дуло пистолета. — Вы пришли посмотреть на фотографии? — вырывается у меня, и я тут же об этом жалею. Парень поворачивается ко мне, изгибает бровь вопросительно. — А вы? — ухмыляется он. Я только отвожу взгляд. — Вот именно, — произносит парень, — небольшой совет на будущее — никогда не спрашивайте такие вещи у кого-либо, кого здесь встретите. В Центр никто не приходит по своей воле. — Я не вижу на вас наручников, — резко бросаю я. Парень со странными глазами только устало улыбается, пожимая плечами. — Вам и не нужно, я их вижу прекрасно. Воцаряется тишина, и я переступаю с ноги на ногу. Парень молча смотрит куда-то в стенку. Его общество мне решительно неприятно. Спустя две минуты, которые кажутся мне половиной вечности, которую мне суждено прожить, я слышу стук каблуков, и из-за угла показывается женщина в бордовой форме. — Клементина Риордан, — произносит она, — прошу, вас готовы принять. Кажется, все мои внутренности совершают кульбит. Я бледно улыбаюсь и киваю. Когда я выхожу из зала, ощущение чужого взгляда в спину наконец-то пропадает.***
— Мисс Клементина Риордан, идентификационный номер 197654, — вопросительно тянет мужчина, как только я сажусь на стул в тесном и пыльном кабинете. — Это я, — дрожащим голосом произношу, сминая в кулаке край свитера. Мужчина удовлетворенно кивает. — Мисс Риордан, месяц назад вы завершили свое обучение, — серьезно произносит он. — Ваша специальность — социальная психиатрия. Моя информация верна? Я киваю и ощутимо расслабляюсь. Прекрасно — значит, дело не в моей крови. Я здорова. Ген-С отсутствует. Ощущение такое, будто бы с плеч свалилась настоящая гора. — Мы просмотрели вашу табличку успеваемости. За последние четыре года вы не опускались ниже пятого места на потоке, — продолжает мужчина, и я понимаю, что краснею, — а в последний год обучения — ниже второго. Я только киваю. — Впечатляющая успеваемость, — мужчина растягивает губы в улыбке, — стабильно хороший результат. В Центре Исследований Крови нужны такие люди, как вы. — Вы… — мой голос звучит слишком тонко, слишком испуганно, — вы предлагаете мне работу? Мужчина качает головой и улыбается. — Нет, что вы. Мы не предлагаем. Вас уже на неё распределили. Я ошалело киваю. Перед глазами почему-то всплывают слова странного парня из зала. В Центр никто не приходит по своей воле.