Короткие истории о...

– Ты собираешься ставить это в «Вуали»? – поинтересовался Эверетт, откладывая в сторону толстую стопку исписанных листов. – Нет, серьёзно? – А что такое? – Ганн был сама невозмутимость. – Магда, кстати, одобрила. И не только она. – Да кто б сомневался. Ты пометку «до восемнадцати» не забыл поставить? – Не забыл, Ретт. Не забыл. Именно поэтому, – с лёгким превосходством заметил ведьмак, – они и одобрили. Эверетт хмыкнул. Когда они с Сафией подъезжали к театру, толпа мулсантирских крестьянок мощными голосами скандировала «Ган-на-ев!» и штурмовала ворота «Вуали». На этих самых воротах красовалась огромная афиша с изображением собственно Ганна в длинной белой шубе, составлявшей примерно девяносто восемь процентов его наряда. Оставшиеся два были браслетами на его руках. Крестьянки неистовствовали. В авангарде Эверетт, ощутив непривычный ужас, увидел бабушку Тирзу, после чего почти решил развернуть коня и вернуться в Невервинтер – но твёрдая рука Сафии его остановила. Его будущая жена вообще отличалась смелостью. Как оказалось, теперь Ганн еще и режиссёр. И сценарист. Весь свой глубинный страх Эверетт потратил, пробиваясь через свору ведьмачьих поклонниц, поэтому плод нездорового Ганнова воображения почти не выбил его из колеи. Почти. По крайней мере, до того, как Эверетт дошёл до сцены, в которой герой Ганна, чародей Йон, обвиняет свою возлюбленную Элизу в измене, после чего погружается в бездны похоти и разврата в компании с тремя суккубшами и одним алу-демоном, роли которых пока еще не были заняты. – А Аня как? Не возмущается? – Эверетт значительно посмотрел на друга. Тот ничуть не смутился. Учитывая историю их знакомства, Эверетт имел все основания полагать, что уровень неординарности новоиспеченной мулсантирской семьи сноходцев зашкаливал все мыслимые пределы. Аня была такой ревнивой, что даже чалтец из знаменитой пьесы, задушивший свою невесту, казался воплощением смирения. – Аня не возмущается, – Ганн пожал плечами. – Это же она играет Элизу. Она, кстати, хорошая актриса. С воображением. Мы сцену с красным платьем вдвоём ставили. Эверетт ухмыльнулся. – Понимаю, понимаю… Наверно, и не один раз? – Не один. Не завидуй, Фарлонг, – Ганн мерзко заржал. – Как твоя личная жизнь, Ретт? – Великолепно, Ганн, – Эверетт закатил глаза. Этими подколами они могли мериться вечно. – И я рад за тебя, друг мой! То самое красное платье висело на стене гримерной, где и заседали Фарлонг с Ганном; увидев его впервые, Эверетт присвистнул и против воли представил в нем Сафию, после чего пережил несколько незабываемых мгновений. Ганн был несомненно талантлив, потому что эскиз платья принадлежал его руке (и судя по всему, не только руке). – Кстати, – продолжил Ганн, – сейчас идёт кастинг на роль Бладен и Хезебел… – Хренов ты плагиатчик. – Я включу тебя в соавторы, только не плачь. – Даже не вздумай, Бешаба тебя подери, – предупредил Эверетт. – …так вот, – Ганн искусно пропустил слова Фарлонга мимо ушей, – мы приглашаем всех желающих. Вот вообще всех. Это я придумал, – с гордостью добавил он, – для привлечения внимания к моей пьесе… Галдеж за окном усилился, и в нем отчётливо выделился скрипучий голос бабули Тирзы и почему-то Зоры, которая громко орала что-то о толерантности и правах полуорков. Ганн горделиво улыбался. Эверетту как никогда захотелось снова вернуться на план Фугу и выпить чаю и чего покрепче в компании с тихим, спокойным и вежливым Келемвором. Главное, не забыть прихватить Сафию и эскиз того самого красного платья.