До встречи

      Начало декабря было зябким и в то же время холодным. В этом был один плюс — никаких долгих визитов. Гавриил заходил навестить Мишель, они ссорились и архангел уходил. Ханна же гостила по несколько часов. В другое время Бальтазар и Мишель были отданы сами себе. Он почти не выходил из дома, брал в руки кисти и краски, пытаясь подражать стилю великих художников, рисовал абстракции. У него довольно неплохо получалось, но ангел не до конца понимал зачем нужны всякие точки на картинах и полосы. Иногда Мишель приглашала его прогуляться на пару часов по аллеям, в которых золотым одеялом лежали опавшие листья. Они любили иногда дурачиться — падать в них, бросать друг в друга.       Я видел огромное количество красок в тот день. И душ. Снова Бронкс. Снова тот старый дом. И вновь я допустил оплошность. Мишель и Бальтазар. Эти двое привлекли мое внимание в очередной раз. От их квартиры, находящейся по-соседству от моего места работы, веяло теплом и уютом. Я решил понаблюдать столько, сколько мне позволит время.       Мишель только что вернулась из университета. Она сняла новое теплое пальто, повесила его на вешалку и прошла на кухню. Это было довольно просторное и светлое помещение. Оно находилось с солнечной стороны и поэтому каждый вечер в окна светил необыкновенной красоты закат. Множество его проявлений были запечатлены на хлопковых холстах Мишель и спрятаны глубоко под кровать. Она до сих пор стеснялась показывать свои работы, опасаясь того, что ее обидят плохим словом или вовсе изобьют. Но ангел никогда не делал этого. Наоборот, он подарил ей ту ласку и заботу, которой Мишель так давно не хватало.       Сегодня выдался необычный день. В Бронксе наконец-то случилось долгожданное чудо — пошел снег. Поэтому, Спейт просто не могла упустить такой подходящий момент, чтобы сделать вечер волшебнее. Она принесла подарок — две пригоршни снега. Белоснежного, как душа праведника.       — Закрой глаза, — прошептала она, входя на кухню. — Вытяни руки.       Как только снег перешел из рук в руки, Бальт поежился и рассмеялся, но глаз не открыл. Сначала он лишь попробовал, позволив ему впитаться в губы.       — Я так давно не видел его, — открыв глаза произнес он. — Спасибо.       Таковым оказалось начало самого теплого вечера в жизни Мишель. Почти нет еды. Зато у них на кухне была маленькая горка снега.       Доставив первые пригоршни снега, они оба уселись смотреть на него. В комнате, где работал только один обогреватель, было холодно. Поэтому снег таял не так быстро. Сначала в воду превращались отдельные снежинки, капли стекали вниз по склону горки, а затем впитывались в скатерть стола.       Бальтазар заботливо протянул Мишель только что сделанный кофе. Горячий. Она начала греть замершие пальцы о стакан, попутно разговаривая с ним:       — То есть Штрайма и след простыл? — Бальтазар произнес это как можно более удивленно.       Нефилим поведала тому историю своего избиения в подворотне, ведь сидеть в четырех стенах с ангелом без каких-либо средств досуга кроме телевидения, книг и живописи было настоящей пыткой. Он понимал, что предавая доверие Мишель ради ее же блага, ангел тем самым защитит ту от последующих нападок немца. Конечно, когда Бальтазар рассказал Гавриилу о проделках Генриха, архангел был в ярости. Пускай хороший отец из Гавриила и не вышел, но это еще не говорило о том, что он не мог ее защитить. Архангел помнил то, как Бог оставил братьев совсем одних и поэтому, не мог допустить что бы такое же случилось и у его дочери.       — Я сама удивлена. По крайней мере, до меня дошел слух, что его семья вовсе уехала из страны. Не знаю с чего бы это. Может, после той драки он что-нибудь понял, — сделав глоток из кружки, произнесла нефилим. А ведь она даже и не подозревала о том, что архангел заботится о ней, оберегает и любит, но виду не подает.       — Слушай, может все-таки расскажешь где ты была эти три дня?       — У друга, — чтобы не отвечать, Мишель начала наполнять рот горячим кофе. Но когда тот предательски кончился, ей пришлось продолжить, ведь Бальтазар от неё бы не отстал. — Он разрешил пожить немного у него.       — И что вы там делали? — уже с пошловатой ухмылкой ангел не сводил с неё глаз, ожидая реакции в виде румянца на щеках или возмущения.       — Ничего.       Просидев в неловкой тишине пару секунд, Мишель продолжила:       — Мы просто хорошо проводили время. — И тут же продолжила, чтобы стереть самодовольную улыбку на лице Бальтазара. — Разговаривали, читали книги и смотрели фильмы. Он угощал меня едой. И даже подарил несколько своих романов, чтобы я их прочитала.       — И всё?       — Да, Бальтазар, — она понимала к чему клонил ангел и пыталась не поддаться на его уловку. — Мы с ним просто хорошие друзья. И ещё, я не хочу обсуждать его. Чак славный и заботится обо мне. Так что, остальное останется при мне.       Нефилим была уверена, что дала более чем удовлетворительный ответ на вопрос Бальтазара. Конечно, скука и замкнутость давали о себе знать. Множество привычных аспектов жизни поменялось, как только эти двое стали вместе жить. Немногие бы могли похвастать, что их сожитель бывший член Святого воинства и ангел перекрёстка. Как и тем, что их соседка по жилплощади нефилим. Они оба понимали, что ещё немного и сойдут с ума от скуки. Поэтому вечерние разговоры были неотъемлемой частью жизни взаперти.       Мишель, по обыкновению, посмотрела в окно кухни. Они выходили на солнечную часть и сквозь них отлично была видна улица и соседние дома. Смотря сквозь него, девушка вспоминала о планах на будущее. Как она, наконец-то, сможет открыть мастерскую и творить шедевры, но пока обязана гнить в этом гиблом месте.       — Знаешь, я хочу написать такую картину, ради обладания которой богачи и коллекционеры с тощими бородками и толстыми бумажниками будут лупить друг друга по голове у меня в мастерской. Это моя мечта. Жить в Санкт-Петербурге, устраивать выставки своих работ. Наконец-то покинуть этот город, который принес мне столько боли.       — Со мной было тоже самое, — перебил ангел. — Я был в Святом воинстве и четко осознавал то, зачем мы нужны и какой ужас творим. Поэтому мечтал уйти оттуда. Я разыграл свою смерть, начал жить, как демон перекрестка, пополнял свою силу за счет людских душ, которые получал в обмен на украденный небесный арсенал и, знаешь, все было круто. Но в один день явился ангел в плащике и проделал дырку у меня в боку. И вот я здесь. Без своего имущества, без красивых женщин и денег. Даже без вина.       — Ты сейчас жалуешься? — с хитрой улыбкой спросила нефилим.       Она потянулась к горстке снега. Раз уж его не устраивает отсутствие вина, своего имущества и ежедневных женских ласк, то все честно: Мишель первой бросила снежок в ангела и получила ответный в живот. Она выбежала из-за стола, но Бальтазар даже смог подстрелить ее на бегу, заворачивающую за угол, и угодил в ягодицу.       — Дурак!       — Злюка!       На несколько минут они забылись. Визги и крики были по всей комнате, то и дело вылетали короткие смешки. Они были молоды, они играли в снегу, но в доме.       — Мне давно не было так весело, — улыбнулась она.       — Мне тоже, — Бальтазар любя взъерошил ее волосы. — Я бы хотел показать кое-что. Следуй за мной.       И она пошла за ним. Ангел сопроводил ее на второй этаж.       Комната разрушала Мишель и морально, и физически. Отсутствие атмосферы жизни, элементарных вещей для быта подчёркивали её безвыходную ситуацию. «Убогая и ненавистная» называла свою спальню нефилим время от времени и ненавидела ее, как и своё тягостное, безрадостное существование. Её мысли, чувства и нравы не вязались с уродливой обстановкой. Она увядала, ей было тесно, хотелось свободы, границы давили на сознание. Окна квартиры выходили прямо на грязный переулок, где слышны были пьяные крики и ругань. Она казалась такой же безрадостной, как и её жильё изнутри. Грязно-жёлтые оттенки, которые впитали в себя стены из-за сырости и старости, придавали Мишель ещё более печальный плачевный вид, подчёркивали безвыходность ситуации. Дом не подходил для настоящей жизни, о которой мечтает девушка. Он — своего рода пристанище, где не было тепла, уюта, не существовало жизни и движения. Мишель перестала посещать университет, проводила дни, лёжа на оборванном, грязном диване. Запустение, отсутствие ярких красок и живых эмоций — делали квартиру похожей на гроб. Её мечта была выбраться поскорей отсюда. Далеко. Оставить все воспоминания, мысли и чувства здесь. Навсегда похоронить в этом ужасном месте, которое никто и никогда не назвал бы домом.

«Дурная квартира…точно гроб…»

      Они медленно поднялись по скрипучей лестнице вверх. Мишель не понимала, что же такого хочет показать ей ангел. Но чуть только дверь отворилась, перед ней развернулось удивительное по красоте зрелище: убранная проветренная комната, в которую пробивались лучи заходящего солнца. В это мгновение я увидел многообразие красок. Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо их вижу всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь мириады оттенков и интонаций. Единственный час может состоять из тысяч разных красок. Пастельные желтые, лиловые, кровавые и даже холодные синие. С далеких пор, я взял за правило их замечать и оставлять у себя в памяти. Ибо кто, если не я будет вести им счет?       Ответ я нашел спустя несколько сотен лет. Свет медленно сходил сначала со старого багета вниз по выцветшим стенам и остановился на множестве листов бумаги. На них акварелью были нарисованы десятки восходов и закатов, которые были видны с балкона старой квартиры. Недолгий, пламенный, но запомнить его хочется навсегда. Унести в памяти красоту неба на закате. Нефилим изо дня в день провожала закат и пыталась запечатлеть все краски на многочисленных листах бумаги. Каждая картина — достойная попытка подражания природе. Взглянув на одну из них, я был поражён. Мишель видела тот же мир. Многообразие различных оттенков, которые та пыталась отобразить на своих картинах. Буйство красок, которое невозможно просто так уместить на клочке бумаги.       — Бальтазар, — еле слышно сказала она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Что ты наделал?       — Что такое?       Ангел недоумевал. Он хотел сделать ей сюрприз. Вот только не знал, что каждая картина олицетворяет страх, боль и ужас, что ей приходилось испытывать. Она пропитала картины своими чувствами, стараясь избавиться от них. Но в итоге создала лишь зловещие напоминания о самых мучительных днях ее жизни.       — Всё хорошо, — Мишель закрыла глаза и досчитала до десяти. Открыла и оглядела пристально каждое из полотен. — Я в порядке.       — Я подумал, что тебе было бы приятно видеть свои картины. Они прекрасны и им явно не место под кроватью. Но если тебе не нравится, то я могу их убрать.       — Нет, — она остановила ладонью кисть Бальтазара, когда тот потянулся, чтобы сорвать лист со стены. Спейт понимала, что она устала бежать от проблем. Вот они все здесь, в её комнате. Пора бы уже принять свою никчёмную жизнь. — Спасибо, Бальтазар.       Она подошла к самой большой по размерам и провела пальцами по полотну. Эта картина была написана, когда Мишель и Гавриил поссорились хуже всего.       — Очень… глубоко, — произнес ангел, подходя ближе и становясь в нескольких сантиметрах около девушки. — Я не совсем разбираюсь в искусстве.       — Это сложно объяснить. Иногда я вижу мир таким, как представлено на картинах. Немного наляпистым, слегка не целостным. Я художник и просто так вижу. Вот и всё, — она оглядела некоторые из них. — Самую большую я написала после ссоры с отцом. Мы говорили о маме. Помню, тогда в него полетело несколько тарелок. Мы со злости наговорили друг другу всяких гадостей и с тех пор наши отношения начали только ухудшаться.       Она перевела взгляд на другую и объяснила:       — А эта, совсем крохотная, была создана после неудачной попытки перестать быть изгоем, — она игриво усмехнулась, осознавая свои прошлые ошибки, и с каждой рассказанной историей Мишель становилось всё легче. — Я надела самый раскрепощённый наряд, распустила волосы и вульгарно накрасилась. Сестра Мария вымыла моё лицо в женском туалете холодной водой, а после дала мне знатных чертей. Все смеялись надо мной в тот день больше обычного. Говорили, что такая, как я, обязана сидеть в своём тёмном уголке. И знаешь, я не хочу больше скрываться в тени.       — Мишель, — произнес её имя Бальтазар. Он видел как она изменилась под воздействием картин, и ему совершенно не нравилось психическое состояние нефилима.       — Знаешь что? Я такая дура, — из уст девушки пролился истерический смех. — Представляешь, думала, что хоть кому-то нужна в этом прогнившем мирке. Тем более Чаку.       На последней фразе она запнулась. Мишель сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Да, когда вспоминаешь столько ужасных моментов, хочется закрыться, уйти в себя и не высовываться. Однако, мне удалось заметить изменение. Маленький лучик света в глазах — надежда на светлое будущее. Она нещадно хваталась за него, пытаясь всеми силами выбраться из забвенной темноты.       — Бальтазар, давай сожжем их? — взмолилась она. — Все эти гадкие воспоминания предадим огню. Я не хочу больше их видеть.       Ангел лишь кивнул, осмотрел комнату и начал отклеивать листы.       Догорает зимний день. Солнце медленно опускается к горизонту. Оно уже не такое обжигающее и слепящее, как днем, а мягко пригревает теплыми вечерними лучами. Природа замирает, почти не слышны гул машин и топот людских ног. Город становится все тише и тише. Диск солнца окрашивается в тёмно-оранжевый цвет и становится тем больше, чем ближе к горизонту. Теперь солнце подсвечивает облака на небе снизу, и они приобретают легкий лиловый оттенок. Один из самых прекрасных, что я видел за всё время. На небе много облаков, они расцвечены всевозможными красками заката — от ярко-желтой до приглушенно фиолетовой.       Этим вечером горит не только небо. Множество картин было сожжено в переулке между домами. В этот день Мишель покончила с болью. Она видела, насколько красиво горели полотна с её работами, и улыбка на лице светилась не хуже солнца. Я стоял поодаль от Мишель и Бальтазара. Они завороженно наблюдали, как языки пламени ползут по бумаге, оставляя на ней чёрные дыры, как клубы дыма исторгают из себя брызги раскалённого пепла, сияющего от жара, безудержно летевшего в бесконечность.       — Мишель, — шепотом произнёс ей на ухо Бальтазар. — Кофе стынет.