Как и почти любое отчаяние, всё началось с видимого благополучия
Работа это то единственное, на что у меня уходит все время. Множество душ, мест, историй и людских эмоций мне удается повидать. Снова был Бронкс. Снова окраина. Еще одно убийство. От количества душ в то утро, которые я нёс в руках, становилось тяжко. Однако это не помешало мне проявить любопытство. И я вновь забыл о своём долге на время. В то холодное зимнее утро я стоял на пороге высокой многоэтажки. Всем своим видом она отталкивала от себя взоры искушенных прохожих своей неухоженностью, тленностью, впрочем, как и его жильцы. Однако, было в его архитектуре нечто манящее. Не то выцветший кирпич произвел на меня такие впечатление, не то жуткая атмосфера отчаяния и тоски этого места, но мне всегда казалось, что есть кое-что душетрепещущее в таких винтажных, полуразрушенных домах. Будто в их стенах навсегда отпечаталась история жильцов, а смрад подъездов запечатлел жуткие сцены насилия на долгие годы. Под моей ногой раздался легкий скрип сотен снежинок, которые превратились в крупицы под подошвой туфли, и оказался внутри. Всё было именно так, как я и запомнил в последний раз — скрипы ступенек, прелый, столетний запах, отдающий безнадёжным существованием, и мрак. Дурной дом. Совершенно дурной. Я прошел в гостиную. Такую тёплую и ухоженную. Сквозь окна в неё проникал яркий золотой свет солнца на закате и отражался от стеклянных игрушек, что повисли на ёлке в центре комнаты. В воздухе витал приятный аромат хвои, а на стенах висела гирлянда, переливающаяся различными красками. С первых минут я почувствовал уют, спокойствие, которые пришли на смену одиночеству и пустоте. — Бальт, ты дурак! — начала ругать того нефилим. Она сидела напротив ангела и перевязывала ему предплечье с ножевым порезом. — Мы вышли всего лишь на пару минут. С потерей благодати ты, видимо, потерял остатки благоразумия. — Я не виноват, — начал отпираться он. — Эти утырки сами ко мне прикопались! — И по морде тоже сами получили? Они молчали с минуту. За это время Мишель успела закончить перевязку и теперь обрабатывала рассечённую бровь ангела. Он получил раны в процессе драки. Бальтазара, который отошел от Мишель всего на пару метров, быстро заметили и загнали в угол два отморозка, что потребовали всё содержимое его карманов. Конечно, он не был бы великим ангелом, бывшим членом Святого воинства, если бы не попытался дать отпор. Только вот не учел видимый перевес в численности нападавших и нож, от которого пострадала рука. Бальтазар считался выдающимся воином, поэтому также выдающееся убегал, чтобы не быть зарезанным двумя гопниками в переулке. — Это Бронкс. К тому же трущобы. Тебя могли зарезать. Ты вот подумай, что было бы, не окажись мы рядом с домом? Тут по телевизору однажды крутили новость о том, что за выходные никого не убили. Вот так событие, да? — Всё равно, я ведь жив, — он оглядел окровавленный бинт. — А вот моя рука не очень. Ты ведь можешь исцелить рану. Так почему не сделаешь этого? В комнате повисла тишина. Мишель посмотрела сначала на ангела, потом на свои руки. Она замерла и начала искать нужные слова, надеясь, что за такое бездействие Бальтазар не осудит её. — Нет, — сорвалось с её уст в попытке разорвать навязчивую тишину. — Точнее, могу, но мне нельзя этого делать. Бальтазар, прости. — Почему? Я присел в попытке не выронить души. Конечно, мне и самому стало интересно. Но до ответа я догадался раньше, чем нефилим начала объяснять. Видите ли, Небеса это огромная система, которая направлена на благополучие и поддержание баланса этого мира. Поэтому многие попытки нарушить созданный расклад вещей увенчались бы жестоким наказанием со стороны идеального оружия Небес. Однако, нефилим была жива и здорова. Её не беспокоили остальные небожители. И мне до жути было интересно узнать почему. Я прислушался к рассказу. Голос сначала был тихим, испуганным, забитым. Она не знала может ли рассказать ему свою тайну. — Мне не суждено было жить, — начала рассказ Мишель. — Гавриил выбил для меня один шанс — в обмен на мою покорность и отказ от использования сил мне разрешили существовать. — Она вжалась в диван, на котором сидела, и посмотрела на собеседника, будто вымаливая обещание забыть этот ужасный разговор. — Да, это с какой-то стороны жестоко. Рождена с крыльями, которые не могу использовать. Хотя, всё могло бы быть намного хуже. Меня устраивает такой расклад. — А что, если будешь ими пользоваться? — ангел осёкся и тут же увидел соответствующую реакцию на лице девушки: лицо побелело, а руки сжали ткань дивана вплоть до треска ткани. — Что тогда произойдет? — В лучшем случае, меня могут убить, а в худшем — до конца дней будут преследовать или использовать в своих целях, — она закрыла глаза, предаваясь воспоминаниям прошедших дней, когда очнулась в переулке после избиения. — Единственное, что мне позволено — исцелять себя. И больше ничего. Однако, я не жалуюсь. Это лучше, чем ничего. В комнате повисла тишина. Были слышны малейшие шорохи, все замерло. Мишель посмотрела на ангела и смогла прочитать на его лице лишь сожаление. Она поднялась с дивана, ноги повели её к выходу, а после махнула рукой, приглашая Бальтазара пройтись с ней.***
Несколько раз за остаток ноября и весь декабрь, когда Мишель появлялась в колледже или шла домой с занятий, её преследовало чувство того, что сейчас кто-то выскочит из-за угла переулка. Этот кто-то мог держать в руках нож или палку, чтобы расправиться с Мишель. Даже не так, Спейт казалось, что Штрайм снова объявится в её жизни и наконец закончит начатое. [1] Однако, ничего такого не происходило. Девушка ходила на учебу, затем домой, чтобы прогуляться после тяжелого дня по бульвару. Бальтазар ввёл это ей в привычку. И как бы ей не хотелось полежать дома и успокоить расшатанные нервы, она была вынуждена следовать за ангелом. Чувство долга было выше неё. Изо дня в день данный ритуал повторялся. Даже не ритуал. Пытка. Чего кривить душой? Она постепенно втянулась в это дело. Они проводили один на один в трущобах пустого Бронкса несколько часов. Спускались с проспектов в переулки между домов и там, в одиноких ларьках, покупали дешёвое вино, от которого по груди разливался жар. Они грели друг друга объятьями, а когда их не хватало, в дело вступала новая бутылка опьяняющей жидкости. Огненная вода, жар от которой разливался по всей грудной клетке и согревал даже в самые холодные одинокие ночи, в которые те были далеко друг от друга, была лучшим средством. В ссоре. На разных этажах. Один на диване в гостиной, другая на кровати под тонким одеялом. И им было хорошо. Удивительно, а ведь еще несколько недель назад они даже не были знакомы. Два совершенно чужих друг другу, но таких до боли родных, одиноких сердца. Вместе они были словно два сапога — куда бы она не следовала, он за ней. И наоборот. Конечно, можно было бы трактовать такое поведение попыткой не выдать свою персону прямо в руки Кастиэля, либо же Рафаила. Однако, я бы не верил в это. Видите ли, за всё то долгое время, что я собираю души, мне удалось повидать немало хороших и не очень, различных по характеру, менталитету, внешности и веры личностей. Но об этих двоих я мог сказать немного больше. Мишель и Бальтазара связывало не только спасение его души от преследований и не жажда убить скуку, а нечто большее. Они не могли жить без ежедневных разговоров под тёплые напитки и без душевной компании друг друга. Каждый день Мишель находила всё новые и новые темы для бесед, а Бальтазар никак не мог нарадоваться подруге по несчастью, ведь её компания была для него удовольствием, которого тому так не хватало в прошлой, светской жизни. Удивительно, как нефилим изменилась за то время, что я не видел её. Лучезарная улыбка стала появляться намного чаще, а уверенность в себе потихоньку начала одерживать победу над сомнениями и робостью. Нефилиму и ангелу было суждено знать друг друга. Их свела не случайность, не Гавриил и даже не Судьба. Что начертано пером, то обязательно сбудется. Однако, она ещё не знала, чьим пером, и какой исход ей предначертан. Ни капли не кривлю душой, я стараюсь подходить к концу невозмутимо, осторожно, спокойно. Это моя работа, но меня тянуло к ней. Наши линии жизни были сплетены в узел. Как и линия Бальтазара. Я знал, что в один момент мне придется забрать их души. И каждый раз, когда я думал, что вот оно, пришло, мне приходилось уйти. В точности не знаю, была ли это чья-то злая шутка над ней, неспособность написать достойный конец или же просто нерешительность. Но когда это случалось, я лишь стоял в стороне и наблюдал за тем, как та доживает свои последние минуты, а может и я ошибался. Я стоял в нескольких метрах от них и всё размышлял. Неужели старик образумился и оставил девчонку в покое? Он наконец-то стал милосерднее и дал ей счастливый финал. Но как же я был неправ. Мои надежды разрушились в Рождество. Морозная погода стояла в ту ночь, а ветер, словно злой рок, ознаменовал начало конца их счастливой жизни. Удивительным образом окно спальной комнаты, в которой находился Бальтазар, распахнулась. Холодные потоки просочились сквозь него и начали блуждать остужая помещение до низких температур. Сам ангел был укрыт пледом и совсем не чувствовал холода, ведь находился в мире Морфея. Вот только к утру всё кардинально изменилось. Не в его сторону. Окно рано утром закрыла Мишель, которая проснулась от странных звуков. Ангел уже бредил из-за высокой температуры, которую получил в подарок от рождественской погоды. Он лежал в поту, достаточно резко мотал головой, шепча что-то себе под нос, и изредка размахивал руками, отгоняя плохие ведения. Нефилим только лишь слегка дотронулась до него, чтобы разбудить. Вслед за этим послышался громкий кашель. Глубокий, доставляющий дискомфорт. Так продолжилось ещё пару раз. Он не понимал, что происходит, и по какой причине он испытывает все эти странные чувства. Напротив, ему это в какой-то степени даже нравилось. Чувствовать себя обычным, живым. К сожалению, вся симпатия к болезни отпала после начавшейся жуткой слабости и головной боли. Как это часто бывает, никто не готовился к подобного рода происшествиям. В доме никогда не имелось лекарств, которые бы помогли в данной ситуации. Поэтому пришлось проявить смекалку. Нефилим сидела над ангелом, лежащим на кровати, кормила его горячим куриным супом в надежде, что тот поможет ангелу побыстрее поправиться. Мишель корила себя за случившееся. И за то, что не могла ему ничем помочь в данной ситуации. Она видела, как ангел с каждым часом слабеет, и не могла это предотвратить. — Знаешь, до встречи с тобой я думал, что живу полноценной жизнью. Делаю, что хочу и когда хочу. Там, на Небесах, я был всего лишь пешкой в руках Бога и остальных, — он выдержал паузу и остановился, чтобы как можно лучше запомнить эмоции Мишель в этот момент. — Но каким же я был глупцом. До встречи с тобой я не жил. А просто волочил своё жалкое существование, заполняя пустоту внутри алкоголем, азартными играми и другими прелестями, что так любят богачи. Но теперь всё изменилось. — Бальтазар, молчи, тебе сейчас нужен отдых. Ты бредишь, — как же она хотела произнести в ответ ему такие же слова любви, но уста предательски заставили Мишель отмалчиваться от чувств. — Я пойду куплю пару лекарств на те деньги, что остались. А ты пока попробуй поспать. Бальтазар послушался. Он закрыл глаза и поудобнее умастился около горячего обогревателя. Тело накрыл двумя тонкими одеялами, пух в которых давно свалялся, и теплым пледом с парой прорех. Всё, в чём он нуждался сейчас — обезболивающее и жаропонижающее. Но в доме находилась лишь бутылка вина, которой он и воспользовался. Мишель же вышла из дома. Каждый свой шаг она пыталась сделать быстрее предыдущего, чтобы как можно скорее помочь обессиленному другу.***
Мишель, буквально, летела, озираясь по сторонам. Её провожали красивые некогда дома, от былого лоска которых не осталось почти никакого следа. Район был окутан солнечным светом. Светило только-только начинало восходить. Раннее утро. На улицах не оказалось никого, кто мог бы преградить ей путь. Вообще, нефилим вела затворническую жизнь. И связано это было с ее характером лишь отчасти. Бронкс, а особенно южная его часть, поглощал каждого, кто вел себя неосторожно. Мне доводилось очень часто посещать это место. Несколько раз в неделю. Пару раз за выходные. Я повидал много того, что вам и не снилось. И увиденным сыт по горло. Собачьи туши в переулках по утру, след шины на разорванном брюхе. Я видел истинное лицо этого города. Улицы — продолжение сточных канав, а канавы заполнены гнилью. И когда стоки будут окончательно забиты, каждая душа почувствует нехватку кислорода. Они начнут тонуть. Улицы будут разрываться криками, будто это скотобойня с визжащими свиньями. А ночь будет вонять блудом и нечистой совестью. Это Бронкс. В своей настоящей личине. И вот она живёт здесь. В этом пропахшем пожарами, коррумпированном, жалком и утопающем в преступности районе одного из самых желанных городов — Нью-Йорке. Мишель проходит по его тротуарам каждый день, созерцает валяющиеся трупы. Переходит дорогу, где случается авария. Пересекает переулок, огибает наглухо зарешеченные первые этажи каждого дома и останавливается, чтобы перевести дух под линией метро. Она проводит в раздумьях несколько минут, пока стоит над путями, по которым проезжает очередной вагон битком набитый людьми. Ей хочется просто стоять и наблюдать, как жизнь идёт своим чередом. Вдыхать сырой воздух. Разглядывать граффити. Но пока нельзя, ведь её ждут дома.