Не тебе нас ломать, Господи

      — Он не придет, — кивает Молл, трогая Ричарда Бербеджа за локоть, — тот привалился к прилавку дешевого трактира и ждет свой эль.       Ричард не реагирует, и тогда девушка заходит за стойку, — и плевать, что там шипит трактирщик, сейчас это неважно, главное — привести в чувство Ричарда, слышишь? — трясет парня за плечи, смотрит в его голубые глаза:       — Ричард, Уилл не придет. Забирай эль, и валим отсюда.       — Тебе-то что за дело? — зло щурится актер. — Ты всего лишь служанка госпожи, которая любит, когда ее имею на глазах у собственного мужа, — так что тебе за дело до меня и моей жизни? Откуда ты вообще знаешь, кого я жду? Может, ту белокурую красотку, которая вчера улыбнулась мне в первом ряду, пока я убивал шотландского предателя? О да, она очень сочная… — и Ричард мечтательно прикрывает глаза, пощелкивая языком.       Но Молл не провести. Она уходит с поста трактирщика и спокойно говорит:       — Хватит заниматься ерундой, Ричард. Я прекрасно знаю, почему ты надираешься в этом трактире, — именно в этом, хотя есть и другие, подешевле, с кучей красавиц всех мастей, готовых отдаться тебе на пивной бочке, пока их подружки стоят на стреме, следя за стражей. Ведь здесь Уилл в первый раз уел вашего комика, и лихо уел, между прочим: тот теперь больше не поет стишки по кабакам. Да, я некрасива, но мозгами не обделена, — и я знаю, что такое безответные чувства. Знаю, — тут Молл запинается, но пересиливает себя, продолжая. — Я твой друг, Ричард, и мне надоело видеть, как ты гробишь себе кишки дешевым элем, а потом не можешь уснуть, шатаясь по Лондону. Пошли домой, пошли в наш театр.       Бербидж кивает и неохотно плетется вслед за девушкой, сгорбившись.       Молл права, как всегда, права: зоркий глаз служанки и одновременно –костюмерши — видит то, что не замечал даже Аталикус, даже родная сестра.       Хотя нет, Аталикус-то замечал, также предупреждая Ричарда о дешевом пойле и трипперных красотках.       Но неказистая Молл была единственной, кто искренне сочувствовал глуповатому сыну Джеймса Бербиджа. Она чувствовала его боль как свою собственную.       Не то чтобы это пугало Ричарда, — если честно, он вообще не задумывался о чувствах, которые испытывала к нему костюмерша. Он просто не замечал очевидного, не хотел замечать, как и в случае с Шекспиром: тот никого не любил, кроме себя, и все вокруг это видели, попутно влюбляясь в Уилла.             Ричард Бербидж не устоял, влюбившись в драматурга, но ему повезло меньше: он вообще не хотел видеть очевидного, закрывал глаза на то, что Уилл спит с его сестрой, что у того жена и трое детей, что ради новой пьесы Шекспир готов принести в жертву человека, пусть даже и руками Кристофера Марло, — так пострадал несчастный, глупый Бакстер.       Молл же видела все и, пожалуй, была единственной, кому на самом деле не нравился Шекспир. Она недаром была служанкой у эксцентричной жены лорда, — цепкий от природы ум обрел наблюдательность в процессе работы у богатых, скучающих в поместьях, извращенцев. Таким образом, Молл могла предсказать поведение любого лорда — от попыток выкинуться через окно на газон до намерения подвесить за яйца мужа хозяйки на кольях ограды. И именно поэтому она не доверяла красавчику Уиллу, зная, что в голове талантливого стервеца творится такое, что впору позавидовать и самому Топклиффу.       Молл знала главное: ради себя и своих идей Шекспир пойдет на все, даже на предательство близких людей, которые и близкими-то стали временно для него, — причем пойдет чисто ради удовольствия, порции безумного вдохновения, чтобы «развеселить чертей», — о да, «мне скучно, бес», — Кристофер Марло безнадежно опоздал со своим «Фаустом».       Но для своей безопасности и для того, чтобы работать в театре, пусть даже и костюмершей, Молл пришлось сделать вид, что она тоже любит Шекспира. Зато ни у кого не возникло вопросов, почему девушка променяла более оплачиваемую работу служанки на должность театральной портнихи.       На самом же деле, причина была одна: голубые глаза Ричарда Бербиджа, с неземной лаской взглянувшие… нет, не на нее, а на ее госпожу в театре, — и с этого момента Молл решила, что театр — это ее жизнь, и плевать на деньги, будущность и стабильность. Кому это нужно, если где-то в мире живет Ричард Бербидж?       Молл никогда не питала напрасных надежд, — она знала, что Ричард любит красивых и развратных девиц, имена которых можно даже не запоминать. Ему не нужны были отношения, обязательства, семья и прочее, — у него хватало своей собственной семьи с отцом и сестрой, — а ей нужно было просто быть рядом, просто чувствовать тепло Ричарда и знать, что он жив, здоров и более-менее доволен жизнью.       Молл не стала прыгать в постель к Ричарду в первый же момент знакомства, — этим она его удивила и заставила обратить на себя внимание. Но это было именно любопытство, — как же, неужели есть девушка, которая не млеет от моих глаз и моего торса, не падает в обморок от моей улыбки, — а Молл не торопилась с признаниями. Зато они смогли нормально беседовать, вместо того, чтобы трахаться на пивных бочках и прилавках таверн. Это не было дружбой, скорее, своеобразным приятельством, — но Ричарду нужен был человек, которому он мог изливать душу, помимо Аталикуса, и Молл добровольно стала таким человеком.       Такое вот хрупкое равновесие установилось между первым красавцем лондонского театра и неказистой костюмершей. Но Молл знала, что, стоит нарушить этот баланс, пойти чуть дальше в дружеских беседах, попытаться хотя бы намекнуть, насколько Ричард ей дорог и нужен, — всё рухнет. Ричард любил только себя и Шекспира, Шекспир любил только себя, — и, в итоге все кончалось тем, что Ричард трахал очередную девицу на бочке, а Уилл спал с Элис.       Ричард стал больше пить и больше трахаться, Ричард чаще шатается в одиночестве по лондонским улицам, — Аталикус вес замечает и качает головой, Молл тоже все видит и знает причину.       Чертов Уилл Шекспир. Чертова язва на теле театра Бербиджа, чертово проклятье, чума и морок.       Поэтому в ту ночь, когда Ричард просит разрешения переночевать у Молл, девушка просто кивает, — она знает, что ничего не последует за этой ночью.       — Молл, он меня предал. Он трахал Элис у меня под носом, он порочил мою семью, из-за него моя сестра не сможет нормально выйти замуж, не сможет прокормить себя, — я не смогу, понимаешь? Я не смогу смотреть в глаза Уиллу: ведь даже отец с матерью знали про его отношения с Элис, а мне он ничего не сказал, понимаешь? Ничего! Что я для него? Пустое место! Аталикус умер, и я один в этом мире, один, — пустой, никчемный, никому не нужный актеришка, который только и может, что играть короля эльфов, — потому что для роли герцога у меня, видите ли, маловато мозгов! — Ричард не успокаивается, ему больно.       Но потом он тихо говорит, — так тихо и нежно, что в израненном сердце Молл рождается робкая надежда:       — Молл, пожалуйста, — можно, я сегодня останусь у тебя? Я не хочу видеть сцену, я не хочу пересекаться с труппой, с людьми, которых я считал друзьями и которые не ткнули меня носом в очевидное, — они же знали, все знали про Элис и Уилла! Я не хочу слышать предателя-отца и дуру-мать, я не хочу разговаривать с плюнувшей на семью и собственную честь Элис, а самое главное — я придушу Уилла! Да Топклифф меня на сцене прямо и повяжет, отправив в свои пыточные казематы! У тебя тихо, никого нет, — ни одного предателя…       — Да, конечно, — кивает Молл, неимоверным усилием воли подавив слез разочарования и горькой обиды — в первую очередь, обиды на себя, за то, что позволила иллюзиям взять над ней верх. — Оставайся у меня.       — И капусты, — капризно произносит изрядно пьяный уже Ричард. — Можно мне сырой капусты?       — Зачем тебе? — удивленно вскидывает брови девушка.       — Наутро лицо опухнет, а я не хочу целый день ходить с синяками под глазами. Капуста помогает, проверено.       — Элис научила? — Молл обнаруживает, что смеется: дикая боль куда-то ушла, или ее просто накрыло усталостью? Скорее всего, усталостью. — Женский же ход и женская хитрость.       — Да, сестра, — Ричард кривится, ему до сих пор больно вспоминать о ней. — Молл, я просто хочу уснуть мертвым сном и ни о чем не думать. Я бы умер, как Аталимкус, но я боюсь смерти…       — … сказал человек, зашедший в зачумленный дом и проводивший своего лучшего друга в последний путь, — перебивает Молл. — Ты не боишься смерти, Ричард, — ты боишься упустить жизнь во всех ее проявлениях, будь то девицы или пьянки, ты хочешь пожить, и понять, что пожил не зря. И ты не трус, — тебе удобнее прикинуться таким, чтобы меньше цеплялись.       — Умоляю, хватит нотаций! — возмущенно говорит Ричард, хватаясь за виски. — Пожалуйста, просто разреши мне поспать у тебя, пусть даже и на полу, без одеяла, и не забудь про капусту наутро.        Молл кивает и отводит Ричарда в свою маленькую, но чистую комнатку.       И лишь когда он засыпает, Молл тихо и горько плачет.       Не бывать такому: чтобы принц театра полюбил некрасивую портниху. Не бывать такому, и не переломят они правила судьбы, которая тоже режиссер и драматург, только вот, в отличие от Уилла, ее не просчитаешь: как можно просчитать намерения того, у кого они меняются ежесекундно?       Так что уровень их отношений — два странных приятеля — это единственно, что доступно Молл.       Ее голубоглазый принц спит на полу, раскинув руки и тяжело дыша, — и Молл позволяет себе единственную вольность: она целует его в висок, поправляя растрепанную прядь черных волос.       Принц и его верный вассал, — какое варварское искажение прекрасной, но безнадежно лживой сказки. Только в этой версии принц не просыпается, — и дело не в том, что его целует не принцесса, а ее служанка, просто принц влюблен в другого принца — Уилла, Творца всех своих лучших ролей.       Молл засыпает только под утро — тяжелым, тягучим сном.       Просыпается она от того, что Ричард расплескал два котелка с водой в поисках капусты, — они валятся на дощатый пол, гремя, как старинные доспехи, а Ричард шипит и ругается сквозь зубы:       — Треклятая рухлядь! И ни единого листика капусты! Мне с таким лицом до конца дня ходить?!       — Не шуми, — улыбается девушка, — сейчас все будет.       Молл достает из-под кровати кочан, отрывает несколько листиков и протягивает опухшему с похмелья незадачливому «красавцу». Тот благодарно улыбается ей, но затем взрывается:       — И ты туда же? Молл, еще и ты смеешься надо мной?! Я понимаю, что выгляжу безобразнее старухи Эллен с угла Белл-стрит, но ты же мой друг, — хоть ты не насмехайся, и так паршиво с утра… Есть у тебя зеркало?       Молл протягивает ему уроненный им же котелок, Ричард всматривается в мутное донышко и обреченно машет рукой:       — Пропал сегодняшний Король эльфов, — я годен только на Шотландского Пса! И Уилл…       — Что — Уилл? — не выдерживает Молл. — Что — Уилл? Пойми, я смеялась не над тобой, а над твоим поиском капусты, — ты так смешно искал то, что лежит у тебя под носом, что невозможно было удержаться. А Уилл — это Уилл. Ему плевать, как ты выглядишь, ему вообще на всех плевать, кроме себя, и ты это прекрасно знаешь. Живой ты или мертвый — не имеет значения.       Конечно, не следовало этого говорить, — Ричард опять сгорбился и ищет глазами кувшин с вином, — но Молл уже не могла остановиться:       — Вчера ты громогласно заявил, что не будешь играть Ричарда Третьего в пьесе Уилла, что вообще больше никогда не выйдешь на сцену, — но пойми ты, пойми: сцена — это твоё, это то, что было твоим, родным еще до появления Шекспира в твоей жизни, и нельзя отказываться от своего, родного во имя безнадежных чувств к откровенному мудаку, зацикленному только на себе, — пусть даже этот мудак потрясающе гениален! Да, Шекспир гений, да, он козел, мудак и подлец, а ты просто дурак, раз готов зарыть свой талант в землю и проебать свою лучшую роль только из-за того, что создатель этой роли — мудак! Пойми ты, от таких, как Шекспир, надо брать все, что ты можешь взять, пока дают, пока есть возможность, — и если он хочет видеть тебя в этой роли, значит, он знает, что говорит! Он видит в тебе талант, хоть и….       — … и не видит человека, — глухо роняет Ричард. — Молл, я знаю, понимаешь? Я знаю, что я ему нужен только как актер, но пойми: создатель роли Ричарда Третьего — не Шекспир, ее сотворила сама История, а указал на нее ему я. Он зашел ко мне спросить, где Элис, а я тогда читал эти хроники. Уилл еще так удивился тому, что я читаю историю… Боже мой, он, верно, думает, что я умею читать только цены на эль!       Молл тихо хлопает его по плечу, — большего она сделать не может.       — Ричард, — начинает она, — дело не в Шекспире, пойми. Топклифф пытал Элис, ты это знаешь. Если он станет главой шпионской кордегардии, по улицам потекут реки крови: он безумен, ловит всех, на ком лишь тень подозрения, исключительно из прихоти, и пытает их тоже из прихоти. Мы всего лишь горстка лицедеев, — но мы должны попытаться остановить его, показав через образ короля, как на самом деле ужасен Ричард Топклифф. Дело не в Уилле, а нашей безопасности, в безопасности твоей семьи, театра, который ты все же любишь. Это уже не игра, а поединок умов. Поэтому, пожалуйста, засунь свои детские обиды в задницу, снимай капусту с лица, умывайся, и пошли в театр! И нахрен Уилла!       — Нахрен Уилла! — машинально повторяет Ричард, но потом останавливается. — Стоп, ты только что убедила меня сыграть Ричарда Третьего? Ты, а не моя семья, не мой отец, не Элис?       — Я просто привела тебе доводы разума, Ричард, — улыбается Молл. — Да, я, жалкая портниха, убедила тебя, грозу подмостков и девичьих сердец. Послушай, — и девушка шепчет, наклоняясь к лицу актера, — без тебя мы не справимся. Ты, и только ты сумеешь так сыграть Ричарда Третьего — Топклиффа, что король увидит всю его мерзость, — и, может, у нас будет шанс на спасение от Топклиффа… Ты, и только ты умеешь передавать любые оттенки души своих героев. Ты, и только ты…       Они слишком близко стоят друг к другу, Молл почти касается Ричарда губами, а тот почему-то не отталкивает ее, — но затем приходит в себя, отступает на шаг и преувеличенно бодро говорит:       — Так, поднимай свою ленивую задницу, чеши умываться, и в театр!       Ричард улыбается и идет за котелком с водой.       А Молл глубоко дышит, пытаясь привести себя в порядок. Она только что едва не поцеловала Ричарда Бербиджа, — и, кажется, тот был не против ответить на поцелуй… Но, впрочем, именно, что «кажется». Поэтому ей тоже нужно привести себя в порядок и направиться к Джеймсу Бербиджу и Уиллу, — день будет трудным.       Поэтому больше никаких иллюзий, — она знает, кто Король для ее Принца.       В театре Ричард, как Молл и ожидала, вначале отказывает Уиллу, но потом, видя единодушие всей труппы, соглашается.       А в день премьеры в театре стоит такое напряжение, что удивительно, как не случился еще один пожар. Ричард ужасает — и заставляет ему сопереживает, он пугает — и ведет за собой, он свергает и убивает, он страшен, он не должен существовать, потому что он предатель, убийца и безумец. И Молл почти плачет, стоя за кулисами, почти молится за ее глуповатого Принца.       И у Топклиффа проблемы, — это все, чего они добились: король недоволен тем, что кандидата на пост главы шпионов осмеивают с подмостков. Неважно, чем все это закончится, — они выиграли один раунд сражения с судьбой на сцене.       Только вот Ричард не простил Уилла, — он по-прежнему сбрасывает руку того со своих плеч, когда Шекспир пытается поздравить его с великолепной игрой.       И Ричард смотрит на Молл лишь как на якорь, который не дает потерять связь с реальностью, как на своего верного слугу, — какая уж это дружба, Молл не будет врать себе, хоть и умеет.       Они не друзья: она любит своего Принца, а тот нуждается в своем верном Слуге.