Am I Wrong

Два пацана, которым от силы лет семнадцать дашь, развалились на складных, явно взятых у консьержки стульях, что с кряхтением перевалилась на свою раскладушку возле телевизора-ящика. Духовка в кухонной плите с одной работающей конфоркой, от которой разило горелым углём и пригоревшим мясом, набита грязными тарелками доверху, а скрипучая дверца безвольно болтается на петлях. Карниз лежит поперёк наливного стола с мелкой россыпью хлебных крошек. Юнги с трудом узнаёт в этой вакханалии черты той уютной бабушкиной кухни. — Пароль? — один из них обсасывает чупа-чупс, капая слюнями себе на руку, пока жидкость в свою очередь растекается по прожжённой сигаретами скатерти, что смята в клочья и была использована для вытирания этой же самой руки. Прелестно. Второй смотрит на это затуманенными глазами. Но когда замечает кипящий взгляд Юнги, вытягивает синюю от вздутых вен руку и хрустит костяшками. Медленно. Чертовски медленно играясь с отбитыми напрочь пальцами. — Какой к хуям пароль? — оглядывается. Не может найти главный предмет интерьера. — Проходи, — убирает руку и бьёт ей по столу. Смешно. Он явно удовлетворён своим чувством юмора. Второй выпускает чупа-чупс из рук, выкручивая нелепые дёрганья на весу. Он летит на грязный пол, с огрызками газет. Конфета собирает кучу волос и пыли, но всё ещё остаётся такой манящей и сладкой для парня. — Правило пяти секунд, Гукки! — конфета снова оказывается в задыхающемся от приступа смеха рту. Мерзко. Юнги тянет блевать. — Хосок-а! К нам наконец заведовал твой суженый-ряженый! — тишина. Юнги чувствует жжение на шее. Неприятная теплота расползается по телу. Юнги сжимает кулаки, чтобы не расцарапать эту дьявольскую метку голыми руками. Чёрт бы побрал эту долбанную халупу. — Хосок-а! Серьёзно так плохо? Мерзко. Находиться в этой квартире — равноценно облиться ядерной кислотой. Из недр коридора слышится смывание толчка и наспех включённая вода. Длинные пальцы зачёсывают редкие волосы. Юнги никогда не хотелось такого, блять, истинного. Не хотел эту мерзость. Эту тощую, апатичную алкоголичку. Серая длинная футболка вся в жёлтых пятнах и остатках еды. Красные волосы — слипшиеся и неделями не мыты. Брошеный семьёй и жертва пубертатного периода. Хосок, мать его, омерзительный. — О, Юнги-я, ты пришёл!.. — он спотыкается и валится на пол, на полпути к порогу. Никто и не собирается помогать. Юнги не исключение. Ему противно даже прикасаться к чему-то подобному, как Чон Хосок. Противный объект квартиры, очерняющий его репутацию и подающий надежды кандидатуру перед родственниками. Худые ноги Хосока липнут к газетам, колени разъезжаются как на катке. А когда он зацепил тупые углы табуретов, он тянет эти бумаги на себя. Они рвутся. Всё больше и больше. Отвратительно рвутся. Трескаются. — Всё нормально! Со мной всё хорошо! — впопыхах тараторит Хосок, даже если на него никто не смотрит. — Бля, та вставай ты уже! — Юнги одним рывком преодолевает между ними расстояние. Руки вонзаются в осенивший локоть. Яростно дёргает, трясёт, будто пытается вернуть жизнь в этого человека. Хосок только улыбается. Так опьянёно. Кайфует от этого чувства, когда его касаются родные руки. Юнги для Хосока как солнце. Как маленькое и агрессивное солнце, что светит ярко, но не греет. А так хотелось бы. Те двое смеются. Они, как обезьяны, тыкают пальцем в Хосока, что уже просто лежит лицом в пол, ловя эфемерные вертолёты и новые приступы рвоты. Она растекается фонтаном, заливает весь пол. Тэхён брезгливо подбирает под себя ноги, а Чонгук отворачивается, усаживаясь на подоконнике и сжимая в пальцах сигарету. Ему омерзительно, но привычно правильно и по-своему уютно. А Юнги просто заебался. Заебался от всего. Ему настолько херово, что хочется, чтобы было ещё хуже. Он будто ловит пули ртом, с каждой проведённой секундой в этом кругу закадычных друзей его личной потери. Дверь не смазана. Скрипит, когда ветер воет. Сумерки уже спускаются, а Чонгук вместе с Тэхёном покидают квартиру под тяжёлым взглядом Юнги. А Хосок всё лежит. Плачет и корчится, обнимает такие женственные ноги, получает новые и новые отталкивания. Хосоку плохо. Он конченный наркоман, которому осталось меньше двух месяцев. Юнги плохо. Он конченный трус, который не может спасти своего истинного за эти два месяца. Юнги может только накинуть на плачущее тело плед с прихожей, огрызнуться и уйти. А потом долго реветь в собственной квартире, обвиняя себя, что, возможно, навсегда потерял своё солнце, что светило ясно, но слишком быстро пришло в негодность. Хосок омерзительный. А Юнги просто слишком устал от этого.

The sun that shines, but doesn't warm