Щенок

Томми закрывает глаза рукой и прерывисто дышит, стараясь справиться с нахлынувшей болью. Его сердце сжимается с такой гребаной силой, что предложи ему сейчас кто-то выстрелить в висок, он бы лишь согласился. В дверь стучат и он выпрямляется, разрешая войти. В этот момент происходит великолепнейшая метаморфоза: Томми превращается в Томаса Шелби. Его взгляд равнодушен и прям, наполнен уверенностью и жесткостью. Появившийся Майкл говорит о чем-то с присущими осторожностью и медлительностью, и это раздражает Томаса сильнее, чем обычно. Он закуривает и слегка щурится, наблюдая за неуверенными жестами парня. — Ты слишком много куришь, — говорит он вдруг. Время замирает. — Что ты, блядь, только что сказал? — спрашивает Шелби, и на миг Майклу кажется, что он сейчас поднимется и попросту ему врежет. Однако пути назад нет — стоит отступить и Томми озвереет. — Ты… слишком… много куришь, — бормочет парнишка, кажется, скукоживаясь под взглядом ледяных голубых глаз. Томас слегка кивает, откидываясь на спинку кресла. Застывший, задумчивый, он напоминает Майклу зверя, готовящегося к прыжку. — И? — коротко, почти ласково, спрашивает и, кажется, не ждет ответа. — Я просто… Забудь, — бормочет Грэй, заламывая руки. — Забыть? — Да. Томас вновь кивает, прежде, чем подняться. Он движется медленно, спокойно, завораживающе уверенно. Это всегда очаровывало Майкла: его способность контролировать каждый жест и шаг, крадущаяся походка… Он поворачивается к нему спиной, давая лицезреть всегда напряженную спину, расправленные плечи, потрясающе сидящий со всех сторон костюм. Он без пиджака и это, право, подарок. Майклу хочется проникнуть под эту рубашку, очертить руками линию позвоночника и лопаток, почувствовать силу и твердость мышц… Томас наливает в два стакана ирландский виски и движется к Майклу, протягивая ему один. Он никогда не спрашивает, хочешь ты выпить или нет — если Томас Шелби протягивает тебе стакан, ты не в праве отказаться. — Пей, — командует он, и парень подчиняется, залпом выпивая налитое. Виски обжигает горло и он кашляет, встречаясь с равнодушным взглядом своего кузена. Он берет Майкла за шею и тянет к себе, утыкаясь своим лбом в его. Парень едва дышит — это вряд ли возможно не заметить, но разве это не от страха? — А теперь слушай меня внимательно, ладно? — тихо говорит Томас, именно Томас, не Томми — в нашем мире нет места сопереживанию, Майкл. Не надо за меня волноваться, понял? Горячий, лихорадочно горячий. Он совсем рядом и его дыхание, пахнущее виски и табаком, кружит голову. -… Есть ад и есть место еще ниже него… И я был там, парень. Слышишь? Мне уже не страшно, — он шлепает его по щеке, словно любимого пса, и в какой-то момент Грэю действительно хочется стать им: спать у его ног, есть с его рук и получать пусть скупую, но такую важную ласку… Он ужасается своим мыслям, широко раскрывая глаза и отшатываясь. Томас щурится, отбрасывая окурок куда-то в сторону, не заботясь о дорогом ковре. Взгляд подозрительный, проницательный, вгоняющий в еще большую краску… — Не могу не волноваться. Я боюсь за те… — неожиданная пощечина обжигает его щеку. Парень ошалело прикладывает к ней ладонь. — Щенок, — цедит Томас сквозь зубы, — выметайся. И Майкл выметается, пристыженный, но в глубине души отчего-то ужасающе довольный… Ведь если щенок, то лишь его.