Лето в январе

Читать всю главу с композицией: CLANN - I Hold You Тонкая светлая бумага сгорает, тлеет прямо на глазах, пожираясь алым пламенем и оставляя после себя серое крошево, которое маркими пятнами оседает на белом пластиковом подоконнике. На улице холодно; холодно и темно. Осень уже вступила в переговоры с зимой, и перевес убеждений явно на позиции второй стороны. Дни становятся все короче с каждым новым закатом, а ночи — длиннее. И радости от этого не так много, как хотелось бы. Даже ей. Даже Ире. У нее весь организм в напряжении, нервы натянуты, как струна, и поделать она с этим ничего не может. Она проебала всё. Она сломалась под гнетом того, что натворила сама; ее заживо задавил тот самый снежный ком, который она сама изначально и покатила с горы. С момента чертовски напряженного вечера, на который были приглашены Оксана и Леша, прошло восемь дней. И знаете, если вы думаете, что время только лечит, то вы не правы. Оно калечит. Калечит тех, кто этого заслуживает. Кузнецова с таким остервенением втягивает в себя вредный дым, что слезятся глаза, и она даже начинает кашлять, но не делает тягу слабее. Никотин обжигает нёбо, оседает на гортани и проникает в легкие, оставаясь в них навсегда и забирая еще одиннадцать минут жизни. Вредный дым путается курчавым облаком в темных волосах Кузнецовой, обволакивает пространство кухни и впитывается в дешевые тюлевые занавески, но ей настолько похуй, что не передать словами. Вся эта квартира давно пропахла тоской, и запах сигарет от нее ничуть не отличается. Ты все это сделала сама. Это твой персональный запах. Она тушит окурок в чашке и снова тянется к пачке. Курить Ира стала много. Очень, блять, много. Даже для нее. В количестве скуренных сигарет она могла бы померяться с Шастом, да только никто ее в этих соревнованиях участвовать не приглашает; она снова сунулась туда, куда ее не просили. Она притягивает к груди ноги и щелкает зажигалкой. Пространство полутемной кухни озаряется бледным светом, и на глаза попадается брошенная на спинку стула блузка, в которой девушка сегодня пришла с работы. На ту самую бирюзовую блузку, на нагрудном кармане которой даже издалека виднеется темное прожженное пятно. Ира сглатывает. Пути назад уже нет. Ты сама спалила дотла за собой все мосты. Утяшева снова злится; закатывает глаза и цокает языком, качая головой. Неудивительно. Секретарша совершенно забыла про свои обязанности, а непрофессионализм Ляйсан раздражает так, что не выразить словами. — Ирина, — восклицает адвокат, хлопая дверью своего кабинета в ту же секунду, как выходит в приемную, — я сколько раз должна тебя просить, чтобы ты отправила документы по почте Альберту Вячеславовичу и Екатерине Игоревне? Второй день идет, ты что за вольности себе позволяешь? Кузнецова вздрагивает на рабочем месте, закрывает ссылку на компьютере с онлайн звонком Заболотскому и поднимает виноватый взгляд на начальницу, сцепляя пальцы вместе. — Простите, Ляйсан Альбертовна, я сейчас же этим займусь, — мгновенно извиняется она. Ирина Ляйсан боится, и дело тут даже не в уважении. Адвокат та строгий, статный, и всякое слово женщины вызывает у Кузнецовой панику, будь то просьба принести кофе, который Ирина все чаще боится из-за неправильного пролива сделать горьким, или требование отправить документы не менее статным людям, которые, если уж быть откровенным, и влияют на заработную плату девушки. — Ты стала страшно безответственной, — строго произносит Ляйсан, которую поведение Ирины в последнее время безгранично раздражает. Женщина хмурится, наблюдая за тем, как начинает суетиться Кузнецова с принтером и факсом, постоянно наклоняясь к рабочему компьютеру и щелкая мышью. Ей не нравится, что у нее в фирме появился халатный сотрудник, но не заметить одной детали она не может: Ирина изменилась. И нет, вы не подумайте, что у Утяшевой глаз намечен на примечание лишних килограммов, вовсе нет. Просто Утяшева видит, что девушку что-то ломает. Та стала молчаливее, менее улыбчивой. Даже классическая лесть к Паше и к ней проявляется все реже, и это не может не напрягать. Под глазами Кузнецовой залегли темные круги, и непонятно: то ли не высыпается, то ли заболела. Ляйсан чуть поджимает губы, продолжая наблюдать за суетящейся девушкой, а после все же сдержанно выдыхает и немного смягчается. — Ирина, сходи на обед. Кузнецова поднимает глаза, непонимающе хмурясь. — Зачем? — поднимает она крышку принтера, глядя на начальницу. — Он через час. — Значит, будет два часа обеда, — кивает Ляйсан. Ира не понимает, с какого перепуга Утяшева вообще проявляет к ней сострадание, и сострадание ли это вообще, ибо, судя по последним событиям, ей, кажется, уже мягко намекают, что в скором времени с ней попрощаются. — Ты — хороший сотрудник, Ирина, — продолжает та, — но в последнее время ты меня разочаровываешь. Сходи, отдохни и снова вливайся в работу, — объясняет Ляйсан. — И чтобы больше такого не было, — указывает она на по-прежнему не отправленные договоры, — я доступно объяснила? Кузнецова кивает, и Ляйсан, сдержанно кивнув в ответ, покидает контору, чтобы вовремя добраться до своей потенциальной клиентки, встречи с которой не жаждет совсем. В приемной снова становится тихо, когда Ира выключает принтер и, забрав за уши волосы, хватает из сумочки пачку сигарет, чтобы выйти и успокоить нервы. Обычно она ходит в курилку, которая специально обустроена прямо в здании, но сегодня все карты будто назло смешались, и удача определенно не на ее стороне, потому что дверь в помещение оказывается закрыта, а всей связкой ключей владеет только Добровольский, который уехал на конференцию и вернется только завтра. В офисе Ира снова остается одна, так что ей на правила становится глубоко похуям, и поэтому она, ускоряя шаг в сторону выхода, начинает закуривать прямо в помещении, щелкнув зажигалкой. Но не успевает она толком затянуться, как дверь на нее резко открывается, и, потеряв равновесие, никотиновый сверток выпадает из ее пальцев, благополучно приземляясь на блузку и мгновенно прожигая синтетическую ткань. — Блять! — ругается Кузнецова, отскакивая назад и тут же шлепая ладонью по ткани, не позволяя обуглившемуся пятну разрастись. — Ну просто охуительно! — Боже мой, я прошу прощения! — подает голос виновница открытой двери, на которую Ира пока так и не посмотрела. — Позвольте, я помогу. — Да не нужна мне помощь! — огрызается Ира. — Спасибо, и без того помогла, — сдувает она прядь волос, упавшую на глаза. — Все равно выбрасывать хотела, — бубнит себе под нос Ирина, глядя на непоправимо испорченный материал. Девушка так и стоит в дверях и уходить определенно не планирует, скорее уж наоборот, войти хочет, да только лишний раз обращаться к новой знакомой даже с банальной фразой «можно пройти?» не особо хочет, чего греха таить. Но у нее времени в обрез. — Простите, а Паша сейчас здесь? — снова подает она голос, и Ира замирает, отрывая взгляд от блузки и поднимая его на девушку. — Паша? — саркастически произносит Кузнецова. — Вы, наверное, хотели сказать «Павел Алексеевич»? Ира с особым вниманием изучает стоящую на пороге девушку и понять не может, что же так сильно и безбожно ее в ней раздражает: тот факт, что она испоганила ее любимую блузку, или то, что она может просто взять и назвать начальника Ирины обычным именем, прибегая к фамильярности без тени стыда? — Да, — кивает Юля. — Да, именно так. Топольницкая уже трижды пожалела, что вообще решила прийти к нему прямо на работу без звонка, ведь Паша — человек занятой и с большой вероятностью сейчас вообще может находиться вне офиса. — Он в командировке, — со странным прищуром произносит Ира, сканируя девушку с ног до головы. — Прилетает завтра. Юля закусывает нижнюю губу. Так и знала, что глупость сделала. Не нужно было вообще вот так спонтанно прикатывать, нужно было хотя бы позвонить или написать смс. Топольницкая не может скрыть своего разочарования, и Кузнецова, совершенно не представляя, кто эта особа вообще такая, запутывается окончательно. — Может, передать что-нибудь? Юля не знает, куда девать собственные руки, и кладет их в итоге в карманы куртки. Передать? Боже, да. Столько всего сказать нужно напоследок. Столько, блин, всего. Она так сильно хотела увидеть Пашу перед отъездом, хотела поговорить, обнять. Боже, лучше бы он не звонил ей на прошлой неделе, лучше бы не просил приехать на ужин. Так только больнее прощаться. Она так рада той встрече, но сейчас жалеет, что не попрощалась сразу, потому что упустила единственную возможность. Но передать что-то нужно. Да, нужно. — Нет, — качает из стороны в сторону головой Топольницкая, опуская глаза. — Ничего не нужно. Она коротко кивает и, слабо улыбнувшись, уже разворачивается, чтобы уйти, как вдруг Ире не по себе от нее отчего-то становится. Кто эта девушка вообще такая? Зачем сюда пришла, и что ещё, блять, за «Паша»? Кузнецова делает шаг вперед. — Постой! — окликает она девушку, и та оборачивается, останавливаясь на месте и глядя на то, как ее новая знакомая идет в ее сторону без куртки, пронизываемая насквозь ноябрьским ветром. Кузнецова встает возле нее, скрестив руки на груди, и чуть ежится от холода, немного кусая нижнюю губу. — Куришь? — после недолгого молчания задает она вопрос. Юля отрицательно качает головой. Ира вскидывает брови. — А я курю, — достает она из пачки сигарету и зажимает ее между губами, выискивая в заднем кармашке юбки зажигалку. — Хочешь поговорить? — чуть неразборчиво бубнит Кузнецова, но Юля понимает каждое слово. Топольницкая чуть облизывает губы и смотрит куда-то в сторону, скрещивая руки на груди и взвешивая все варианты. Говорить с первой встречной вообще не круто, но если учесть, что эта девушка — последний человек в этой стране, с которым ей удастся вот так просто поговорить… — Все равно что в клубе ночью поболтать, — продолжает уговаривать ее Кузнецова. — Завтра и не вспомнишь, грубо говоря, — жмет она плечами. — Тебе легче, а мне курить будет не так одиноко. Можешь даже имя не называть. Ира делает затяжку и держит дым внутри грудной клетки, давая время подозрительной знакомой собраться с мыслями и решить, стоит ли вообще разговаривать об этом с незнакомым человеком. Но у Кузнецовой рука набита в этом плане, ей не составит труда разговорить любого, особенно если это в её интересах. Барышня эта ей не нравится совсем. Уж больно невинной овечкой она кажется. Наверняка она любовница Добровольского, и если Ира найдет доказательства, то ей будет чем поразвлечься в ближайшее время, хотя бы ненадолго переключившись с собственных проблем на чужие взаимоотношения. Не греби всех под одну гребенку. Не суди чужих людей по себе самой. — Давно знакомы? — начинает диалог Ира, не планируя отпускать от себя эту подозрительную особу до тех пор, пока чего-нибудь не узнает. — С первого курса университета, — кивает Юля, делая шаг вперед к девушке, но по-прежнему оставаясь на приличной дистанции, чтобы не становиться пассивным курильщиком. Кузнецова решает выпалить всё, как из пушки, чтобы не дать девушке возможности уйти от вопроса. — А вместе давно? Топольницкая спокойно улыбается и чуть хмыкает. — Мы не вместе. И никогда не были, — объясняет она. — Он мне как брат. Кузнецова старается найти в глазах девушки хоть что-то, что указало бы на ложь или лукавство, но ничего, блять, не находит. И ей взвыть от несправедливости хочется. Потому что незнакомка какая-то другая. Она не такая, как прочие. Просто она — не ты. Смирись, потому что такая ненастоящая только ты одна. — Ммм, — протягивает Ира, затягиваясь снова. — Странно, конечно, — не может удержаться она от саркастического комментария, выдыхая тонкую струйку дыма. — Он ни разу не упоминал о тебе. — А зачем ему вообще это делать? — печально улыбается та. — Воспоминания любят покой. Ира чуть хмурится, стараясь понять ее слова. Она не понимает, как тогда вообще эта девушка связана с Павлом Алексеевичем. Ей чужда такого рода связь. Она о ее существовании ничего не знает. Не имеет ни малейшего понятия о том, что люди могут быть связаны душами, а не телами. Потому что твоя душа всегда была одинока. Ты сама ее прокляла. — Но, даже несмотря на это, ты ведь не просто так решила приехать к нему лично, да? Слова срываются с языка сами, и Ирина вкладывает в них собственный смысл. Ведь Леша тоже все делает не просто так. Если он приезжает лично, то у него какая-то цель. Будь то желание заняться сексом прямо на столе Добровольского или разъяснить всю ситуацию с беременностью, каковой нет вовсе. И у нее перед глазами картинками бегут воспоминания, связанные с тем вечером, отчего она непроизвольно касается пальцами запястья, с которого буквально пару дней назад сошли желтоватые синяки. Твои вены переполнены ложью. — Так и оставишь его? — касается Оксана подушечкой большого пальца левой руки нижней губы, пока между указательным и средним тлеет вторая сигарета. — И ее? И Антону не нужно конкретизировать. Он прекрасно понимает, что Оксана имеет в виду. Она говорит не про девушку, которая осталась в гостиной, а про девчонку, которая не выпускает из рук плюшевого тигренка. — Я не знаю, — глухо произносит Шастун, закрывая глаза. — Я правда не знаю. Антон знает только одно — он проебался. Проебался так, что врагу не пожелаешь. Это единственное, в чем пацан абсолютно, безоговорочно уверен. Оксана молчит, нажевывая нижнюю губу, и понимает, что не стала бы принуждать его к ответу. Антон многое проебал, оставив за плечами, а у Оксаны за этот месяц в жизни тоже многое поменялось. — Как думаешь, это правда? — подает голос Шастун. Фролова переводит на него взгляд, наблюдая за тем, как пацан безучастно стряхивает пепел за пределы балкона, не сводя прищуренных глаз с какой-то непонятной точки вдали улицы. — Ты о чем? — на мгновение теряет нить разговора девушка. Шастун сглатывает. — Ребенок, — поясняет он, и Оксана какое-то время молчит. Ей непонятно, почему Шаст задает этот вопрос именно сейчас, учитывая тот факт, что почти месяц не выходил с ней на связь и ничего не рассказывал. Оксане кажется, что дело тут не в нем, а в чем-то другом, но понять не может, в чем именно. Она даже не допускает мысли, что Ира могла попросту запрещать Шасту контактировать с друзьями, учитывая новость, которую они сегодня наконец озвучили. Ира же хорошая. — Не думаю, что она способна на такое, — качает головой Оксана, делая несильную затяжку. — У нее нет причин, чтобы… — Порой ты легковерна, как дитя! — внезапно развернувшись к девушке, взрывается Шастун. — Когда ты прекратишь видеть в людях только, блять, хорошее, когда его там в помине, сука, не было?! Фролова теряется. Она шарахается назад, часто моргая, и почти задыхается от такой смены в настроении друга; начинает хлопать большими глазами, стараясь переварить услышанное, а затем у нее внутри что-то резко щелкает. — Какого черта ты срываешься на мне?! — делая шаг к нему, хмурится Оксана, выбрасывая окурок с балкона. — Тебе месяц понадобился, чтобы этот вопрос наконец себе самому задать?! — Прости, — негромко произносит Шаст, опуская голову и прикрывая глаза. — Прости, что накричал, — на мгновение касается он запястья подруги, и Фролова мгновенно смягчается, понимая, что он попросту не выдерживает. И она не может его винить, хотя порой ей хочется это сделать. Очень сильно хочется, потому что Шастун налажал везде, где только можно. — Все нормально, — скрещивает руки на груди она, снова вставая с ним рядом и ежась от ноябрьской прохлады. — Я не хотел, — снова извиняется Антон, и девушка кивает, как бы намекая: да забыли уже. — Просто… Шаст замолкает на полуслове, и Фролова немного хмурится, стараясь понять друга. Поведение Антона почти пугает ее: пацан за месяц погас совершенно, будто эта квартира, эта обстановка и девушка, с которой он живет, высосали из него все соки. — Что просто? — старается подтолкнуть его к нужной мысли девушка. — Я чувствую… — кусает губы Антон, стараясь подобрать слова, и смотрит на подругу. — Я чувствую, что с каждым днем мне всё хуже. Разве оно так работает?.. — Шастун вздыхает. — Разве ебаное счастье работает так? — Шаст… — не может не выразить сочувствия Оксана, прекрасно понимая, от чего Антон отказался ради всего этого. — Я ничего к ней не чувствую, — признается пацан, глядя девушке прямо в глаза. — Думал, ребенок что-то изменит, но… — он проводит горизонтальную полосу ребром ладони в воздухе. — Ничего. Абсолютно. Фролова молчит. Она знает Шаста слишком хорошо, чтобы понимать, когда нужно вставить свои пять копеек, а когда надо дождаться самых важных слов, которые он приберег напоследок. — И у меня блядское ощущение, что она лжет, Оксан. Вот оно. Бинго. Оксана сглатывает, нервно нажевывая нижнюю губу, и старается не начать опять крутить свою шарманку, касаемую того, что Ира на это не способна. Теперь Оксана слушает. Слушает внимательно и не делает поспешных выводов. — Это чувство, оно… — Шаст непроизвольно скребет короткими ногтями по худи на грудной клетке, — не отпускает меня. Но я никак не могу поймать ее хоть на чем-то. Она много спит, принимает витамины, не курит больше… Даже кофе пить перестала. Возможно, я ебнулся, — наконец озвучивает свои мысли пацан. Оксана снова тянется к сигарете и поджигает тонкую никотиновую палочку, делая слабую затяжку. — Может, потому что она не врет? — негромко произносит Фролова, и Шаст немного морщится, отворачиваясь в сторону. Они какое-то время молчат. Оксане хотелось бы рассказать то, что ему определенно хочется знать, но она не может. Поэтому и не заговаривает об этом вовсе. Но пацан, кажется, на подсознательном уровне улавливает ментальную мысль и наполняет легкие воздухом. — Я скучаю, — выпаливает правду Шастун, и Оксана только коротко кивает, потому что знала, что они доберутся до этой темы. — Скучаю по нему и по ней так сильно… Пиздец, ты просто представить себе не можешь. Я столько раз порывался приехать и… — Не надо, — тут же негромко прерывает его Фролова. Антон вмиг будто оживает, решая надышаться всем воздухом мира, и затем шумно, но коротко выдыхает: — Что? — Он сказал, что не надо, — глядя вперед, отзывается Оксана. — Он говорил обо мне? Как Бусинка? Ты видишься с ними? С ней все хорошо? А с ним? Что он сказал? Я могу приехать? Я хочу помочь. Я… Шастун выпаливал вопрос за вопросом, но Фролова старается всеми силами их не слушать и передать только то, что Арсений просил донести до него. — Он сказал, что… примет помощь от любого, — сглатывает Оксана, — кроме тебя.* Антон задыхается словами и медленно сжимает губы. Огонек надежды, который Оксана сама же непроизвольно зажгла, снова погасает. Пацан коротко кивает, снова глядя вперед и опуская локти на оконную раму. Больше Антон не произносит ни слова. Фроловой больно вместе с ним. Фролова его боль и через себя пропускает. — Можно мы еще тут постоим, пожалуйста? Я не хочу туда возвращаться, — выбросив окурок, ежится Оксана и заворачивается в широкую клетчатую рубашку. Шастун молча кивает, и девушка подходит к нему вплотную, касаясь его предплечья своим и обвивая замерзшими пальцами его руку. — Мне тебя не хватало, — прикладывается она щекой к плечу пацана и закрывает глаза. — И мне тебя, — глухо отзывается Антон, тоже опуская голову на волосы девчонки. Во дворе играют не знающие ничего о взрослой жизни дети, гуляют подростки и хрустят под ногами прохожих листья. А Антон стоит на балконе со своей близкой подругой и хочет спросить, как она справилась? Как смогла пережить этот месяц без него? Но Оксана первая наполняет легкие осенним воздухом. — Всё будет хорошо, — шепчет она, но Шаст слышит каждое слово. — Просто дай ему время. Антону хочется завопить, что время он в конечном счете не дал, а забрал. А если быть точнее, проебал самым отвратительным образом. Но он ничего не говорит, только сдержанно кивает и старается успокоить истрепанные нахуй нервы. Он рад, что Оксана сейчас рядом. Без нее он всё это перенести не смог бы вовсе. И если сейчас на балконе царит временное спокойствие, то в этот самый момент в соседней комнате совершенно другая обстановка. — Я не беременна, — повторяет она, облизывая пересохшие губы. — Я вообще не могу иметь детей. У Леши глаза округляются так сильно, что выглядят почти по-мультяшному в сочетании с его довольно пухлыми губами. Он какое-то время молчит, и злоба его, появившаяся из ниоткуда и провалившаяся в никуда, сменяется какой-то тупой временной беспомощностью, которая тут же уступает место злорадству. — Пиздец, — хмыкая, произносит парень и странно улыбается, отводя взгляд в сторону и касаясь губ тыльной стороной ладони. — Я с тебя в охуях, конечно. Ира поднимает почти запуганный взгляд, стараясь наскрести в глубине себя оставшиеся частицы самоконтроля и стервозности, которые сейчас ей в этом диалоге ой как нужны. Она вздергивает подбородок и просовывает пульсирующее красным запястье между ног, чтобы прохлада немного успокоила кожу. — Меня абсолютно не ебет, что ты там думаешь, ясно? — огрызается Кузнецова, и парень тут же реагирует на это, почти истерично хохотнув. Леша опускает локти на стол и чуть склоняется вперед, делая это так, чтобы их глаза были на одном уровне, чем заставляет Кузнецову снова растерять весь запал. — Ты ебнутая, — констатирует он, чуть кивнув, — и это, блять, даже не вопрос. — Пошел ты, — цедит она сквозь зубы, скрещивая руки на груди, чтобы унять из ниоткуда появившуюся дрожь. — Что, удержать больше нечем, да? — не сдерживается от давно рвавшегося наружу комментария Сурков. — Всё, последний козырь? — Ты вроде нахуй послан был, — снова огрызается она, игнорируя ту правду, которую он выпаливает в каждой новой сказанной фразе. Леша хрипло хохочет, закрывая на мгновение лицо ладонями, потому что он правда в диком охуензе от того, что эта ненормальная придумала. Придется окончательно переключиться на другой фронт. Ирина его уже конкретно заебала. Эх, а всё так хорошо начиналось. С другой стороны, он знал, что однажды это случится. Что однажды она сорвется. Это был лишь вопрос времени. — Да мне-то похуям, — положив руку на сердце, отзывается Леша, — мне больше интересно, чем ты руководствовалась, когда решила, что это удержит его. — Знаешь что? — вспыхивает Кузнецова. — Это вообще не твое, блять, дело, — глухо цедит она. — Я сумела подставить многих, чтобы он был со мной; чтобы внимание обратил. В меня никто не верил, все твердили, что я ему не ровня. И что сейчас? И выпаливает следующее, даже не подумав: — Я всем нос утерла! Улыбка стирается с губ Суркова, и он смотрит на сидящую напротив девушку почти с отвращением, и сам даже понять не может, что именно вызвало у него в ту секунду это чувство. — А ты подумала, что будет через пару месяцев? — внезапно произносит Леша. — Оно расти должно. У Иры как-то резко пропадает пульсирующая в висках агрессия, когда она внезапно переваривает слова Леши. Что он назвал средним родом? — Что ты имеешь в виду? — хмурится она. — Это… — он на мгновение вытягивает вперед руку, указывая на живот Кузнецовой, — этот… плод. Ты, блять, не подумала своей ебать какой умной головой, что плод имеет свойство расти? И она внезапно видит этого человека с совершенно другой стороны. Она всегда видела Лешин фасад. Отличный такой, подтянутый фасад. Она ловила его лживые улыбки, хватала губами его раскаленные выдохи и принимала в себя всякий раз так, будто он был последний. И сама была такой же. Такой же лживой. Но у них было одно различие: Ира была чертовски от него зависима, хотя и отрицала это всевозможными способами, бесконечно повторяя себе, что все происходящее между ними — это просто «пшик». Но это никогда пшиком не было. И она так задохнулась в нем и в этой красивой лжи, что даже не замечала прочего. Не замечала того, что за его фасадом ничего не было и нет. Ни эмоций, ни сострадания, ни человечности. Только инстинкты. Инстинкты, которые поглотили ее саму с головой. — Знаешь, раз ты такая до охуения умная, то у меня для тебя новость, — чуть улыбается Леша. — Ты дохуя жизней ради себя любимой поломала, как я заметил. Так вот и выбирайся из этого дерьма тоже сама и меня даже не смей впутывать. Независимая, блять. Ты — болезнь, уничтожающая все на своем пути. Всё, включая себя. Ира не успевает хоть что-то ответить, потому что слышится звук открывания пластиковой двери балкона, и в воздухе начинают витать едва ощутимые нотки сигаретного дыма, после чего в гостиную входят Оксана с Антоном. Кузнецова наблюдает за ними под новым углом. Подруга тут же садится на свое место рядом с Лешей, который тактично вытирает салфеткой пролившееся вино, что-то негромко говоря своей супруге о том, что был неосторожен, и Оксана просто кивает. Фролова сникшая, бледная и безжизненная. Глаза ее не сияют невозможным блеском, а вместо привычного тепла от девчонки исходит холод. Оксана погасла. Только едва заметно тлела угольком, если на горизонте появлялся Шастун — единственная опора и поддержка. Антон садится на свое место рядом с Ирой и утыкается в телефон, сгорбив плечи. Он не улыбается, не шутит, не сияет блядским солнцем на всю округу. И Ира специально бросает взгляд в экран его мобильника, на котором в большинстве своем пацан смотрит на профиль Арсения или листает фотографии, которые ей никогда не показывает. Ира облокачивается на спинку стула, скрещивая руки на груди и глядя на сидящих за столом. Леша опускает руку на спинку стула Оксаны и нажевывает сыр-косичку, глядя в экран телевизора. Ему всегда всё пополам, теперь Ира убеждается в этом окончательно. Оксана безучастно копается вилкой в остывшей грибной пасте, даже к ней не прикоснувшись, и думает о чем-то своем, совершенно потерявшись в мыслях. Шастун всё так же сидит в телефоне, напряженно бегая по дисплею глазами. Если бы не работающий телевизор, барабанные перепонки Иры бы разорвало от гнетущей, тяжеленной тишины и обстановки, которую никак нельзя назвать спокойной. Ира сглатывает, закрывая глаза и непроизвольно ежась. Она уничтожила свет, окружающий ее, и теперь сама загибалась в этом холоде. — Слушай, это смахивает на… допрос какой-то, — хмурится Юля, возвращая Иру в реальность. Кузнецова переводит стеклянный взгляд на наполовину истлевшую сигарету, а после качает головой, часто мигая, стряхивает пепел и снова возвращает свое внимание девушке. — Я тебе напоминаю, мы с тобой контактируем до тех пор, пока я не закончу курить. Выговорись, — настаивает Ира. — Достойный эквивалент прожженной новой блузке. Топольницкая едва сдерживается, чтобы на автомате не извиниться снова, однако ее собеседница в извинениях будто и не нуждается вовсе, почему-то настаивая на том, чтобы выслушать чужие душевные переживания. «А она хороший человек», — пробегает в голове мысль у Юли. Топольницкая подходит чуть ближе, стараясь подобрать нужные слова, и смотрит какое-то время на мигающий на крыше баннер, пара лампочек в котором явно нуждается в срочной замене. — Я уезжаю, — начинает Юля, облизнув губы. — Теперь очень надолго. Очень-очень. Меня здесь больше ничего не держит, и это хорошо, — как-то заметно расслабляется она, но затем снова чуть хмурится, — но одновременно с этим плохо. Девушка на какое-то время снова замолкает, смотрит вперед, сфокусировавшись на какой-то точке, а после как-то внезапно отмирает и смотрит на свою временную собеседницу. — Хотя, знаешь, да… Передай кое-что, пожалуйста. — Конечно, — с чрезмерным энтузиазмом кивает Кузнецова, и Юля набирает в грудь воздуха. — Передай, что у него потрясающие дети. Что я была рада познакомиться с Ляйсан, и что она просто волшебная. Что я так… — Юля искренне улыбается, и в уголках глаз у нее почему-то закипают слезы, — счастлива за него… Я так сильно за него рада. У Кузнецовой ком встает в горле от того, что она видит. Девушка рассказывает про счастье других и при этом… не хочет его разрушать. И даже больше: она искренне счастлива за другого, за близкого человека. Это не укладывается у Иры в голове. Юля часто моргает, качая головой, и улыбается снова. — И еще передай, что Топольня будет страшно сильно скучать. Внутри у Иры что-то надрывно, непоправимо трескается пополам. Больше Юля не произносит ни слова, она напоследок кивает случайной собеседнице и, засунув руки в карманы длинного плаща, направляется в сторону парковки, больше не оборачиваясь. Кузнецова переводит стеклянный взгляд на затухший окурок. Топольницкая даже в этом вопросе выполнила все условия: этот разговор закончился ровно тогда, когда истлела сигарета. Обрастая броней, будь готов, что однажды защита треснет по швам, выпуская тебя настоящего. Взгляд Иры снова приковывается к молчащему телефону. И ей не хочется, чтобы он подавал хоть какие-то признаки жизни. Она кусает подушечку большого пальца и, сидя на подоконнике, смотрит во двор, ожидая, когда припаркуется черный автомобиль. Эта девушка не выходит у Кузнецовой из головы. Не покидает мыслей ни на одну гребаную секунду, потому что Ира не может понять, как такое вообще может быть возможно. Искренность случайной знакомой выбила Иру из колеи. Она вспоминает глаза девушки, стоит только прикрыть веки, и буквально вздрагивает от тепла, которое они дарили. И совершенно не понимает безграничного искреннего света, который та излучала, испытывая настоящую радость за счастье других. Ира пробовала отыскать хоть что-то отдаленно похожее в собственном отражении на протяжении последних двух лет, и у нее не получалось. Она видела свой фасад очень долго: статный, стервозный, независимый. Сейчас она видит другого человека. Одинокого, безликого, лживого и холодного. Девушку, что сломала всех, включая себя. Наконец она видит это, сняв ебучие розовые очки. Надломившаяся из-за света Топольницкой стервозная броня наконец выпустила наружу ту девушку, что была закована в цепи с шестнадцатого года. Ту, что понимает, как больно сделала всем вокруг. Ту, что сломала всякого, кто ее окружал. Ту, что знает, что пора расплачиваться. Потому что козыри кончились. Потому что, пока она кричала судьбе «Шах!», та уже давно прошептала ей: «Мат». Дверь с гулким щелчком открывается, и Кузнецова вздрагивает, после чего нервно тушит бычок в чашке для чая и выбрасывает окурок в окно. Ира дрожит, ее попросту лихорадит, когда она вскакивает с подоконника и идет в гостиную. Но она готова. Готова прекратить, чтобы освободиться. Взгляд девушки поднимается к часам; Шаст пришел тремя часами позднее обычного, но не звонил и не писал, не объясняя причины задержки. И почему-то в этот раз ей даже не хочется выяснять, что послужило причиной. Ей плевать. Ей впервые за долгое время плевать на то, где он был. Антон проходит из прихожей в гостиную, даже не разуваясь, и молча встает посередине прохода, глядя нечитаемым взглядом на стоящую в гостиной девушку. Ира в длинной растянутой футболке, с хвостом на голове и босыми ногами. У нее круги под глазами, пересохшие губы и глаза лихорадочно сухие. В квартире до охуения холодно, и сигаретный дым почти курчавыми облаками завивается под натяжным потолком. На плите стоит турка с убежавшим кофе. В комнате погашен свет. Антон не произносит ни слова. Стоит и ждет, глядя на нее. Молчание затягивается; Кузнецова заламывает руки, переминаясь с ноги на ногу и кусая сухие губы. В полутьме глаз Шастуна не видно, но Кузнецовой и не нужно их видеть, чтобы понять, что что-то не так. Он никогда таким не возвращался. Пути назад уже нет никакого. Просто бери и делай. Наберись ебаной смелости и признайся хотя бы раз! — Я не беременна, — сипло произносит она, через силу выдавливая из себя воздух. Слова повисают в воздухе, приобретают почти материальный вес и давят на плечи так, что начинают дрожать колени. Шастун молчит. Кузнецова уже не может сдерживаться, тошнота подкатывает к глотке так, что внутри все будто вот-вот взорвется. Она снова заламывает руки, кусая уже опухшие губы, и смотрит в полутьму силуэта парня в дверях, едва улавливая связь с реальностью. — Скажи хоть что-нибудь, — всё так же сипло просит она. — Пожалуйста. Тишина снова обволакивает квартиру. Кажется, она так впиталась в стены каждой из комнат, что уже даже полный косметический ремонт положения не спасет. Эта квартира пропащая. Такая же пропащая, как и один из ее нынешних жителей. — Я знаю. Голос пацана Ирину оглушает. Внутри все органы сжимаются до размеров спичечного коробка, и в ушах девушки начинает шуметь кровь. Она не знает, какой реакции ждала, но абсолютно точно не такой. — Когда? — не понимает она. — Сегодня утром, — незамедлительно холодно отвечает Антон. — Как? — тут же срывается с языка следующий вопрос. Пацан перекатывается с пятки на носок и обратно, не вынимая рук из карманов штанов. — Онлайн-курс доктора Заболотского. Ты не закрыла вчера вкладку, а он так подробно рассказывал про лечение бесплодия и возможную удачу с эко, что я не мог не послушать этой потрясающей лекции. Кузнецовой дышать, сука, нечем. У нее легкие, кажется, отказали нахуй. Шастун говорит спокойно, но до безумия холодно и безжизненно, что пугает только сильнее. Ира, пожалуй, ждала какой-то неебически классической драматической сцены из фильма с разбором полетов, битой посудой и прочей лабудой, но… Она забыла, с кем была в отношениях. Она забыла, что он делает все иначе, что он отпускает. Отпускает, но не прощает. Шастун на мгновение скрывается из поля зрения, и Ире от этого не по себе становится только сильнее, однако буквально спустя пару секунд слышится открывание дверцы шкафа-купе, какое-то шуршание, после чего силуэт пацана снова появляется в дверях гостиной. — Знаешь, мне жаль только одного, — тихо, но чертовски холодно произносит Антон. — Времени. И в следующую секунду на пол перед ней приземляется спортивная большая сумка, легонько хлопая с характерным звуком ручками по ламинату. — Надеюсь, ты помнишь, где дверь. Ира вздрагивает от хлопка двери и не сразу понимает, что осталась в квартире совсем одна. Под ногами Кузнецовой валяется дорожная сумка, в воздухе витает запах тяжелых сигарет и отголоски парфюма Антона. Но все запахи в доме перебивает самый сильный — запах разочарования, смешанный с презрением. Спектакль окончен, погасите прожектора. Вот только аплодисментов Ирина почему-то не слышит.

***

— Мы будем дружить долго-долго, Анна, ведь мы же сестры, — с особым трепетом проговаривает вторую часть фразы Кьяра, держа в правой руке диснеевскую Эльзу. — Долго-долго, — улыбчиво соглашается Оксана, поддерживая настрой новой игры и не выпуская рыжую принцессу из рук на протяжении, кажется, целого часа. И Оксана готова держать эту несуразную куклу столько, сколько захочет кроха, потому что время, проведенное с ней, — бесценно. Фролова улыбается, когда Кьяра снова придумывает новую игру и тут же вливается в нее, совершенно не замечая ничего вокруг. Арсений сидит за рабочим столом и периодически бросает на них тихие, но теплые взгляды. Кьяра порой окликает его, и Попов улыбается, хвалит малышку. Она же умница. Такая умница, слов просто нет. Но в тоже время Арс не вылезает из бумаг, печатей, подписей и, кажется, перечитал все семейное право так сильно, что мог бы встать по правую руку от Добровольского. Попов старается думать только о грядущем слушании, забивая им голову так сильно, что к ночи она начинает пухнуть. Арс правда считает, что так будет лучше. По крайней мере, стало в сотню раз лучше, чем было. Первую неделю после ухода Антона Арсений почти не помнил. Только что-то гулкое и затянутое пеленой периодически проскальзывало в сознании, но этим все и ограничивалось. Попов чувствовал только нестерпимую кромсающую боль, которую никому бы, блять, в целом мире не пожелал. Даже самому пропащему человеку. Его разрывало на куски, сжигало что-то отчаянно истошное изнутри и не давало даже спокойно дышать. Арс первые три дня делал все на чистом автомате. Просыпался, готовил дочери завтрак, шел с ней в развивающий центр, ждал два с половиной часа, возвращался домой. Снова готовил; сон крохи, уборка, проснулись — гулянка; гостиная, дочка. Вопросы Принцессы шли мимо ушей — и вот уже ужин; гудение телевизора; снова вопросы, ванная, сон до утра. И по кругу, по-кругу-по-кругу, бесконечному, сука, кругу. Арсений не мог поверить, что Антон правда ушел, ведь в доме все напоминало о нем. Каждый ебаный звук, каждый сучий предмет. Арс хотел перестать о нем думать; хотел, чтобы пацан ушел нахуй из мыслей, но попытки все были тщетны, и Попов однажды загнал себя в угол. Он видел малышку, а слышал Антона. Он брел на кухню, зная, что там нет никого, но отчего-то рассчитывал, что вот он войдет, а там Шаст — улыбается, блины, сука, печет. Или выйдет в гостиную, а там он с банкой темного орет над футбольным матчем; и звон браслетов повсюду. Но ничего этого не было. В холодильнике больше не было пива, Арс отключил канал МАТЧ, спрятал щетку Антона в ящик под зеркалом и вырубил диодную лампу в детской малыхи. Спрятал детскую аптечку, не покупал больше снеков, с размаху швырнул в антресоли коньки и снова начал составлять список продуктов, которые надо купить в магазине. И однажды он просто не выдержал, сделав то, о чем страшно потом пожалел. Он забрал у девчонки Тигрулю; просто вырвал из рук — не справился. Потому что его Антон выбирал. Потому что и Кьяра его тоже выбрала. И он сам. Девчонка не справилась тоже. Той ночью Арсений впервые за долгое время услышал то, от чего успел отвыкнуть по максимуму: дочка плакала. И не тихо, не робко в подушку. Это было навзрыд; это было за гранью. Попов был над пропастью; он понимал, что одно дуновение ветра — и всё, конечная. Он с размаху нырнет в безысходность. Одному было плохо, одному не по силам. Он не справился, Арс признавал это с честью. Проебался. И этим все сказано. Попов нуждался в помощи, поддержке другого. И он понять не мог, почему это сделал. Почему среди всех номеров среди ночи он в телефонной книге нашел именно номер девчонки. Просто взял и набрал; попросил Оксану приехать. И Фролова приехала. Сразу — даже не задавала вопросов. Оксана стала их частым гостем и даже сама не успела заметить, как это случилось. Сначала разок согласилась, а потом второй раз и третий. И даже восьмой. Она поддалась обычной математической статистике и стала человеком, который перенес несчастье и теперь старался заполнить себя другими. Арсений не признавался себе в этом, но делал точно то же самое. Топил себя в работе и новом человеке. Топил себя в Оксане. Она была девушка хорошая, невозможно добрая, но страшно доверчивая. И теперь он понимал ее, как никто другой. Потому что Арс тоже, как и она, поверил в безграничное, всепоглощающее счастье, решив, что оно дается так просто и остается с тобой навсегда. Все свое свободное время Оксана посвящала девчонке и Арсу. На неделе таких моментов стало чуть больше, ведь свадебный сезон закончился, и заказов было не так много. Фролова старалась отдать все свое тепло девочке, даже не подозревая, что на деле-то именно малышка согревала остывшую душу Оксаны и замерзшее сердце папы, вручая им свой свет задаром. Оксана помогала всем, чем могла, сдружилась с малышкой очень тесно, хотя взаимоотношения с Арсением по-прежнему не выходили за рамки «спасибо-за-помощь» и «я-позвоню-как-смогу-прийти-снова». Она находила утешение в девочке, Арсений искал покой в работе. Не находил. Арс замечал, что со временем Оксана стала расцветать; медленно, робко — даже улыбаться временами стала. А у него так не получалось, у него все было наоборот. Он стал раздражительным, нервным, молчаливым. На работе успешно надевал маску вечно счастливого и веселого человека, но, выходя за пределы павильона, срывал ее с лица, бросая в грязь с таким остервенением, что сводило зубы. Правда, так было недолго. Однажды и у него случился переломный момент. День, когда он осознал, что нельзя вечно жалеть себя и пора бы вспомнить о том, что действительно важно. Попов находил утешение не только в том, что в его доме с малышкой была Оксана, но и в том, что чаще стал заходить Серега. Порой у Арса складывалось впечатление, что эти двое составили какой-то охуенно продуманный график, потому что за все это время ни разу не пересеклись в его квартире одновременно. Либо это был грамотно продуманный график, либо просто судьба снова над ними глумилась. Арсений был уверен, что это вариант номер два. В любом случае, самый первый визит Матвиенко домой к Арсу запомнился Попову надолго. Это положило начало его исцелению. Не игнорируйте боль, вступайте с ней в настоящий бой; она просто так никуда не уходит. Серега колотит кулаками в дверь, от чего Арс вздрагивает, почти подпрыгивая на месте, а после тут же мчит открывать. Когда дверь открывается, у Матвиенко складывается впечатление, что перед ним не его лучший друг, а кто-то совершенно другой. — Пиздец, не прошло и года, решил позвонить. Ну я с тебя… — хочет начать тираду Серега, но внезапно осекается, глядя будто на какого-то левого человека. — Арс, ты в зеркало смотрел вообще? На тебе лица нет. — Заходи, — нервно произносит Попов, запуская друга. — Ты чего звонил-то? — уже не так сильно раздражается Матвиенко, скорее начиная беспокоиться. — У меня проблема, с которой я не сталкивался, — идет в сторону детской Арс, и Матвиенко просто тупо идет за ним, не зная, что вообще можно на такое ответить. Арсений входит в комнату крохи и тут же идет в сторону постели, на которой, свернувшись клубочком, лежала на боку Кьяра. Серега непроизвольно оглядывается по сторонам, ведь в квартире друга с живущей в ней девочкой он впервые, и он даже не понимает, как на всё это реагировать. Матвиенко видит, как садится на колени возле постели девчонки Арс и тоже присаживается рядом. Девчонку Серега до этого видел всего раз в звукозаписывающей студии, когда Шеминов устроил настоящую сцену, и даже не разбирающийся в детях человек понял бы, что что-то не так. — Арс, она… — взволнованно начинает Серега. — Я не знаю, что с ней, — трет лицо мужчина, — вообще даже понятия не имею. Прогуглил симптомы и понял, что зря это сделал. Мне самому даже хуже стало. Я просто в панике, Серег. — Когда это у нее началось? — спрашивает Матвиенко. — Буквально после дневного сна. Нет, это и раньше проскальзывало, но сегодня все слишком серьезно… — Арс вздыхает и трет лицо ладонями. — Сначала она проснулась, и все было довольно неплохо, а буквально за пару часов слегла до такого состояния. Матвиенко смотрит на почти не подающую активность девочку, которая редко моргала, уставившись в какую-то точку. Она просунула согнутую руку под голову и часто, поверхностно дышала. Щеки девочки были почти что алыми, и всю ее пробивал озноб. — Черт, Арс, — округляет глаза Серега, — у нее что-то болит. — Да неужели?! — саркастически отзывается Попов. — А я и не понял. — Да чего ты на меня-то агришься? Я, блин, вот вообще ни разу не родитель и уж тем более не врач. Чего ты от меня-то хочешь? Арсений сжимает губы, глядя на раскрасневшуюся, почти не двигающуюся и тяжело дышашую дочку, и его попросту рвет на части. — Оксана не смогла вырваться с конференции, ты был моей единственной надеждой, — выпаливает Арс и склоняется к девочке, убирая с лица каштановые пряди, от чего малышка прикрывает глаза, тихо выдыхая, потому что пальцы у Арса холодные. — Оксана? — не верит своим ушам Матвиенко, но Попов игнорирует вопрос. Он смотрит на свои пальцы, на ходу понимая, что крохе стало легче от прохлады, а это значит, что нужен холодный компресс на лоб. — У меня нет сейчас времени на ваши, блять, взаимоотношения, ясно?! — как-то резко разворачивается к другу Арс. — Если не можешь помочь — досвидули. Я справлюсь сам. Арс поднимается на ноги, осознавая, что резок он с Серегой напрасно, потому что тот, по сути, ничего ему, блять, не должен, но усмирить агрессию у Попова не получается. Он страшно боится за дочь. Он страшно сильно за нее боится. Матвиенко провожает друга взглядом и снова смотрит на девочку. Та, в свою очередь, смотрит на него в ответ. Глаза у девчушки и вправду большие, синие такие, только усталые. Она смотрит на мужчину какое-то время, а после размыкает сухие губы. — Тося?.. — шепчет малышка, и Серега чуть хмурится, совершенно не расслышав слов. — Что? — придвигается он ближе, не беспокоясь, что может заразиться сам. Но кроха смотрит на Матвиенко ближе, бегает взглядом по лицу мужчины, а потом смотрит на щель у двери комнаты, рассчитывая, видимо, увидеть знакомую тень. И не видит. Кьяра закрывает глаза, натягивая на голову одеяло, и Матвиенко правда не понимает, что ему делать, как вдруг телефон в его кармане дважды вибрирует. Серега чуть привстает, вынимает телефон из заднего кармана и смотрит на экран гаджета: Инстаграмм. «pozov дополнил (а) свою историю». Блокировка экрана проходит успешно, и у Сереги на мгновение глаза на лоб лезут. «Локация. Москва.» И подпись к фото: «У брата юбилей, а у дочки сто рублей». И довольная Савина, сидящая на руках у Кати с игрушечной большой купюрой. — Они здесь, — зачем-то вслух произносит Серега и тут же набирает знакомый номер. Первый звонок остается без ответа, но Серега надежд не теряет и набирает снова. И через четыре гудка на том конце провода сквозь шум музыки слышится знакомый голос: — Да, Серег? — О, Поз, привет, — тут же обрадовался Матвиенко. — А Катя рядом? — без прелюдий решил начать он. Какое-то время в трубке слышится только шум музыки, и Серега закусывает губу, беспокоясь, что сказал что-то не то, или слишком резко перешел с темы на тему, но загрузить он себя не успевает. — Алло. Сережа? Матвиенко облегченно выдыхает. — Катя, привет. Извини, что вот так резко вас оторвал от праздника, но мне срочно нужна твоя помощь. — Я слушаю, — немного взволнованно отозвалась она. — Помоги понять по симптомам, что болит у ребенка, — выпаливает Матвиенко, и на том конце провода какое-то время царит молчание. — Да, говори, — наконец снова слышится голос Кати. — Так, в общем, — снова присаживается ближе к девчушке Серега и убирает с ее головы одеяло, осторожно погладив по голове. — Красные горячие щеки, — начинает он, — тяжело и часто дышит, — продолжает наблюдать Матвиенко и касается прикрытых век Кьяры, — такое чувство, будто даже глаза горячие. Сначала Катя никак не реагирует, но вскоре Серега слышит, что музыка стала тише, а затем пропала вовсе, и послышалось только дыхание девушки. — Пришли мне адрес, я приеду, — напряженно отзывается она и кладет трубку. Матвиенко не успевает отреагировать, потому что звонок уже оказывается завершен, поэтому, даже не думая, высылает в телеграме Кате адрес Арса, сообщение с которым девушка тут же прочитывает. Катя (19:39): Проеду через аптеку. Сколько ей лет? Сережа (19:40): Через пару месяцев три будет Катя (19:40): Ждите через пятнадцать минут. Сейчас дайте ей попить что-нибудь не очень холодное и на лоб положите холодный компресс Сережа (19:41): Понял Сережа (19:41): Спасибо Матвиенко только собирается крикнуть Арсу, чтобы тот принес тряпку, как Попов сам вдруг появляется из ниоткуда и кладет малышке на лоб тот самый компресс. Кроха сначала вздрагивает, изломляя губы в плаксивом оскале, а после заметно расслабляется и перестает жмурить глаза, облегченно выдыхая. — Кому звонил? — не глядя на друга, глухо задает вопрос Арс. — Помощь едет, — тут же отвечает он, блокируя телефон и поднимаясь на ноги. — Кто? — хмурится Попов, чуть разворачиваясь к Матвиенко. Серега хмыкает. Он знает, чье имя Арс слышать не хочет. А если быть точнее: не может. — Не он, — тут же отвечает армянин и идет на кухню, стараясь внушить себе, что сейчас разберется, какая, блять, ребенку температура воды нужна для питья; и в чем ей эту воду принести. Матвиенко копается в столешницах, охуевая от того, как так все преобразилось с последнего его визита к Арсу домой. Тут и там было что-то детское. Прямо реально детское. Пожалуй, именно благодаря вот таким мелочам Серега вдруг осознанно взглянул в глаза реальности и понял окончательно, что Арсений живет с настоящим ребенком уже как минимум четыре месяца. — Кто приедет? — появляется в дверях кухни Арс, скрещивая руки на груди. — А ты пить ей даешь в кружке или бутылочке? — интересуется Матвиенко, держа в одной руке непроливайку, а в другой чашку. — Кто приедет, Серег? — снова задает вопрос Арс. Матвиенко просто по-царски игнорирует это вновь. — А ты температуру определяешь, капая на запястье? — смотрит себе на руку армянин, хмурясь. — Вообще не шарю, как это работает… — Серег! Мужчина ставит детскую посуду на столешницу и облокачивается на нее спиной, скрещивая руки на груди. — Чего ты зря нервничаешь, вот скажи мне? — качает он головой. — Катя Позова приедет, у нее рука наметана, дочь есть. — Да не нужна мне ничья… — начинает Попов. — Прекрати отталкивать людей, Арс, — впервые совершенно спокойно говорит Серега. — Обособившись ото всех, ты ничего никому не докажешь, только себя угробишь. Арс ничего не отвечает. Серега снова берет в руки непроливайку с чашкой и подходит к другу. — А теперь скажи мне, куда налить, и я принесу ей воды, потому что Катя сказала, что ей нужно обильное питье. Попов молча смотрит другу в глаза, стараясь отыскать в них ответы на свои вопросы, но Матвиенко в плане ребусов не отстает от него самого, так что в отражении радужек Арс видит только себя и ничего больше. — Ты же обособился, когда она ушла, — негромко произносит Попов, совершенно не понимая, зачем решил ударить по больному лучшему другу. Серега воспринимает выпад адекватно, только на мгновение изломляет линию губ, отводя взгляд куда-то в сторону, а после снова смотрит другу в глаза. — А мне не для кого стараться быть на плаву, — подразумевает Серега маленького человека. — Если ты не возьмешься за голову, Арс, и не поймешь, что тебе нельзя давать слабину, потому что ты всегда будешь ее, — указывает он в сторону детской, — опорой, то я вмажу тебе по лицу. Попов хватает губами кусочек воздуха, осознавая, что Серега прав. Так чертовски, так блядски прав, что не передать словами. У Арса непроизвольно начинает ныть в груди, потому что он действительно так увлекся своими, блять, душевными ранами, совершенно позабыв, что нельзя упускать из виду главную вещь: Он был отцом до того, как пришел Антон, и должен оставаться им и после его ухода. Арсений берет себя в руки; рассказывает Сереге, где что лежит, как бы невзначай намекая, что двери для друга открыты в любое время, и он нуждался в нем охуеть как сильно. Они делают крохе питье, но девчонка все равно пьет неохотно; тихо хнычет и отворачивается, чтобы не расстраивать папу. Мужчина мягко настаивает, чтобы Кьяра попила еще, но девочка отказывается, вжимаясь носом в подушку и прижимая к груди плюшевого полосатого тигра. Арс вернул его ей. Просто до него наконец дошло, что дочка не виновата в том, что случилось. — В дверь звонят, — подает голос Серега и встает на ноги. — Это Катя приехала. Я открою. Матвиенко уходит из детской, и вскоре в парадной слышится суета, женский голос и шуршание пакета. Арс касается плеча дочки. — Принцесса, — зовет он. — Ты помнишь Диму, который показывал тебе красоту, когда мы ходили ко мне на работу? Кьяра ложится на спину и, после небольшой паузы, кивает. — Сейчас к нам в гости пришла его… — Арсений старается подобрать слова, но не уверен, что дочка поймет, кто такая «жена», — подруга, — наконец произносит он. — Она очень хочет с тобой познакомиться. Ты не против? Девчушка пару секунд думает, и затем отрицательно качает головой. Не против. Катя заглядывает в детскую робко, негромко стучит кулачком в дверь и улыбается, когда Арс поворачивается к ней. — Здравствуй, — приветствует она, проходя внутрь. — Привет, Кать. Спасибо, что приехала. Я тут немного… бессилен. — Пока не за что, — отмахивается она, присаживаясь на то самое кресло, куда постоянно садился Антон. На душе у Арса скребутся кошки. — Можно нам поболтать с ней вдвоем? — просит Катя у Арса, и тот какое-то время колеблется. Он не хочет оставлять дочку в таком состоянии одну, но Кате он всецело доверяет; к тому же, нужно было держать слово, которое он дал Сереге: перестать обосабливаться ото всех и принять мысль, что после ухода Антона один он не остался. И ему есть, о ком позаботиться. Арс все же неохотно кивает, поднимаясь с места, и выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. Катя придвигается на кресле чуть ближе и, опустив локти на колени, наклоняется к девочке. — Здравствуй, — приветствует она девочку, сразу же быстрым взглядом пробегаясь по ее образу и предполагая диагноз. — Меня зовут Катя. А тебя? Малышка чуть ерзает на подушке и поднимает глаза. — Кьяра, — отвечает она немного хрипловатым от долгого молчания голосом. — Какое у тебя красивое имя, — восхищается Позова, от чего девчушка непроизвольно улыбается. — А во что ты любишь играть, Кьяра? У девчонки загорается интерес к разговору, и она чуть привстает на локте. — В доктора, — отвечает она. Катя в который раз отмечает, что ей, кажется, кто-то сверху отвесил благословение в интуитивном понимании маленьких детей, и придвигает к себе пакет, который принесла из аптеки. — Ты не поверишь, — непринужденно начинает игру Катя, с особыми эмоциями потянувшись вниз, — но я тоже! Девчушка фактически оживает, усаживаясь на постели и заглядывая в пакет, который показала ей Катя. — Давай сначала я буду доктором, а потом ты, м? — предлагает Позова. — Давай, — тут же сияет слабой, но искренней улыбкой девочка. И выглядит она от этого гораздо здоровее. Катя улыбается крохе в ответ и старается сложить в голове все симптомы, но для целостной картины ей не хватает главного. И, если сейчас ее догадки подтвердятся, то Арсу не о чем беспокоиться. — Знаешь, этому градуснику так холодно, — грустно сообщает Катя, вынимая его из коробочки. — Ты можешь мне помочь согреть его? Кьяра во всю улыбается и с энтузиазмом выполняет просьбу хорошей Кати, параллельно с этим продолжая с ней разговаривать. Позова с Савиной днями напролет, и с количеством уловок, которые она напридумывала в воспитании дочери, можно уже претендовать на написание целой книги, так что она без проблем поддерживает с крохой диалог, сразу же делая мысленно пометки. За время разговора Кьяра ожила, глаза ее начали блестеть, а сама она начала улыбаться. Щеки перестали быть такими красными, и, если после первой попытки «погреть градусник» дисплей показал Кате «37.4», то во второй раз, когда девчушка уже была разговорчивой до безобразия, показал красивые «36.7». Позова слово сдержала, и после того, как сделала всё, что хотела, сама стала пациентом для маленького доктора, устроившись поудобнее на мягком кресле и откинувшись головой на спинку. — Дышите! — учтиво произносит Принцесса, и Катя выполняет ее просьбу. — Не дышите. Вам нужен постельный лежим, — заключает девочка, и Позова смеется. — Спасибо, доктор, — благодарит она малышку, и Кьяра смущенно улыбается. Катя знает, что сейчас самый удачный момент проверить ее самую главную догадку. Если сомнения подтвердятся, то ей можно не беспокоиться, и с крохой все будет хорошо, если Арсений не пустит все на самотек. — Ты часто играешь в доктора, Кьяра? Можешь показать мне свою аптечку? Девочка, до того момента улыбающаяся, внезапно стала печальнее. Она сдвинула аккуратные бровки и немного отошла назад, снова усаживаясь на кровать и подминая под себя ноги. — Я много играла с Тосей, и мои игрушки лежали в той комнате под столом, — негромко отвечает она, указывая пальчиком в сторону гостиной. — А потом Тося перестал приходить, и они все пропали. Катя внимательно наблюдает за реакцией девочки на собственные слова, и в скором времени замечает, как щеки малышки снова начинают краснеть, а сама она сникает, растеряв все хорошее до того момента настроение. — Папа не знает, где они, а сам играть со мной в доктора не хочет, — опускает голову кроха, а затем снова сворачивается комочком на постели и натягивает на себя одеяло почти с головой. — Тося всегда со мной играл, — расстроенно бубнит она, но Катя ее слышит, — я по Тосе скучаю. Позовой больше не нужно ничего узнавать, она все окончательно поняла, сложив воедино всё, что нужно. Тревожить девочку она больше не собиралась, поэтому, осторожно поцеловав малышку в макушку, она забрала с собой пакет и осторожно вышла из комнаты. Арс, до того момента о чем-то разговаривавший на кухне с Сережей, тут же вскочил на ноги и буквально подбежал к Кате, взволнованно глядя на девушку. — Ну, что там? Позова протягивает Арсению пакет, и тот принимает его, тут же заглядывая внутрь. Там лежал только градусник и коробка с детским «Нурофеном». Арс поднял глаза. — Вот это ей давать? — указывая на рыжую коробку, интересует он. Катя какое-то время смотрит на мужчину, а после мягко улыбается. — Отдай ей ее аптечку, — исправляет его Катя, глядя Арсу в глаза, — и позволь ей снова лечить тебя. Позова тут же замечает, как Попов напрягается, и она буквально читает в его глазах безмерную тоску, связанную с этой, казалось бы, безобидной детской игрой. — Она не болеет, — объясняет ему Катя. — Она по нему скучает. Обычная детская психосоматика — накрутить себя до такой степени, что поднимается температура. Девушка берет со столешницы свою сумку и телефон, параллельно вызывая такси и направляясь в сторону двери. — И ещё… — внезапно вспоминает она, оборачиваясь к Арсу. — Вот ты вроде рядом, а на деле-то тебя нет. Пожалуйста, Арс, вернись к ней, — просит Катя, кивая головой в сторону детской. — Она по тебе скучает не меньше, чем по нему. Арсений тихо благодарит Катю за всё, что она для них сделала, но та отмахивается, мол, совершенно не за что; ведь она сама была только рада наконец познакомиться с девочкой. Он провожает ее и даже слышать ничего не желает: он оплачивает девушке такси с лихвой, чтобы хоть так отблагодарить за то, что та приехала. Когда он возвращается обратно в квартиру, то сначала не понимает, куда делся Матвиенко, а затем заглядывает в детскую и видит, как Серега читает крохе сказку. И каково было удивление Попова, когда он понял, что это была та самая книжка про Рапунцель, которую Арс не дочитал ей еще четыре месяца назад: в тот день, когда Антон прервал его, ворвавшись в квартиру в начале одиннадцатого ночи. Попов прикрывает дверь и непроизвольно впервые за две недели улыбается. Всё будет хорошо. Просто надо начать с чистого листа. Просто надо попытаться научиться жить без него. На следующее утро Кьяра снова, как и в любой другой день, пошла проверять, не появилась ли ее аптечка на полке под столом. И Арса почти оглушил заливистый смех дочки, который он не слышал уже, казалось бы, тысячу лет. Потому что аптечка каким-то невообразимо волшебным образом снова появилась на положенном ей месте, в детской была включена диодная лампа ночного неба, а на телевизоре вновь появился канал МАТЧ. Окружай себя светом, он лечит любые раны. Арсений откладывает несколько бумаг, исписанных довольно мелким шрифтом, и снимает очки, потирая переносицу. Он чувствовал себя лучше, если это можно было так назвать. Большую часть времени он занимался самовнушением, но без него он точно бы загнулся. Антон не появлялся за месяц ни разу, не звонил и не писал; и если первое время это вызывало нестерпимую боль, то сейчас он ее почти научился контролировать, подчинив боль собственному сознанию. К Оксане Арсений привык, посиделки с ней стали чем-то теплым и успокаивающим; общение с ней было подобно исцелению. С каждой встречей Арсу становилось все лучше, и сейчас он был даже рад, что той ночью набрал именно Оксану, а не кого-то другого. Но даже несмотря на улыбки, которые начала постепенно дарить и сама Фролова, Арса не отпускало ощущение, что все это лишь фасад. Девушка хоть и стала счастливее, от страшного осадка она, как выяснилось, не избавилась. Арсений хотел с ней поговорить, ведь с Серегой этот диалог он уже проводил. Оксане есть, за что на него злиться, но Серега уже сделал все, что нужно, и даже больше, только чтобы она позволила ему хотя бы с ним поговорить. Но она не позволяла. — Тебе нужно поговорить с ним, Оксан, — глядя на девушку, произносит Попов. Фролова отрывается от игры с девочкой и, что-то негромко ей прошептав, вручает в руки куклу Анны, после чего скрещивает ноги по-турецки, поворачиваясь к Арсу. — О чем? — жмет плечами девушка, делая вид, что суть вопроса ей непонятна. — О вас, — незамедлительно отвечает Попов. Оксана фыркает, стараясь защититься сарказмом и беспечностью, но у нее получается плохо. — Нет никаких нас и ничего нашего, — глядя на руки, негромко говорит она и хмурит брови. — Ты не права, — качает головой Арс. — Ты виделась с ним хоть раз после того, как вы встречались в офисе? Девушка молчит, а после отрицательно качает головой. — Почему? — не понимает Попов. — Не могу, — сглатывает Оксана. — Не получается… — девушка мотает головой, все еще с особым энтузиазмом разглядывая фаланги пальцев. — Никак не могу заставить себя… — ... ответить даже на звонок? На сообщение? — заканчивает за нее мужчина, и девушка наконец поднимает удивленный взгляд. — За это время очень многое изменилось, а ты даже не даешь ему шанса объяснить. — Откуда ты знаешь? — хмурится она. Попов вздыхает. — Он же мой лучший друг, Оксан, и… Арс уже собрался было продолжить, как вдруг на столе нещадно завибрировал телефон. Попов взял гаджет в руки; это звонил Добровольский. Звонки Павла означали только одно: он что-то нарыл для дела. Но это не означало, что новости грядут хорошие. Паша мог обнадежить Арса и тут же лишить надежды за одну минуту. Это у адвоката было в порядке нормы, и Арсений не мог винить его за это. Попов стал общаться с Добровольским чаще; и делали они не только в официальной обстановке. Паша оказался не таким уж и черствым, каким посчитал его Арс при первой встрече, и на самом деле был человеком чутким. Ему просто работа не позволяла быть другим. — Я бы сказал, что готов к новой информации, но тогда я бы солгал, Паш, — выдыхает вместо приветствия Попов, прикладывая телефон к уху. Оксана наблюдает за действиями мужчины тихо, параллельно снова вернувшись в игру с малышкой; всякий разговор с Пашей протекал одинаково, потому что большинство из них Оксана застала сама. Девушка прекрасно знала, как все будет происходить. Сначала Арс будет напряженно слушать, затем кивать, будто не осознавая, что Добровольский его кивков не видит; затем будет улыбаться, повторяя: «Да ладно?!» Вскочит с места и, зажав рот ладонью, будет почти вопить, и ходить по кругу, слушая адвоката. Потом встанет на месте. Замрет, фактически врастая в землю, и уставится в одну точку, напряженно сжав губы. А затем взорвется. Фролова знала все эти стадии слишком хорошо, чтобы понять: надо куда-то уводить Кьяру, потому что Арс уже пялился куда-то в сторону, редко дыша. Дело запахло жареным. — Блять, — выдыхает Попов, — ну неужели настолько это дело, сука, гиблое?! — Я всё равно буду пытаться, Арс, — слышится голос Паши в трубке. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы она осталась с тобой. Но пока расклад только такой. — Крайне хуевый расклад, — сжимает губы Арсений. — Понимаю, — отзывается он. — Но я что-нибудь придумаю, обещаю. До связи. — Да, — кивает мужчина. — До связи. Попов кладет трубку грубо, почти продавливает пальцем дисплей и бросает телефон на стол, от чего Кьяра вздрагивает, отрываясь от игры. Арс трет лицо ладонями. Снова тупик. В этом деле одни, сука, сплошные тупики. Куда бы они ни ступили с Пашей, их везде ожидает засада в виде ебаных статей, которые им не обойти, какие бы усилия они ни прилагали. Девчушка не замечает, куда кладет куклу Оксаны, и та попадает пластиковой головой на пульт от телевизора, после чего за спиной Кьяры загорается дисплей, и — будто сам Господь сейчас решил сыграть злую шутку — на экране мелькают кадры с последнего футбольного матча. Принцесса улыбается. Она знает, кто любит этих бегающих по зеленому полю человечков. И у нее в глазах загорается надежда. — Папа, — зовет она, указывая на экран. — Тося придет?! Сказанное Кьярой его имя прошибает Арса стрелой навылет, и у него непроизвольно только сильнее закипает под веками злоба. — Тося больше не придет, Принцесса, — глухо, но раздраженно произносит он, из последних сил стараясь держать себя в руках. Малышка переводит взгляд с экрана на папу и непонимающе склоняет голову вправо. — Но почему? — Потому что он не может к нам приходить! — слишком громко произносит Арс, и Оксана придвигается к девочке ближе, зная, что сейчас нужно просто помолчать. Но у Кьяры есть свой ответ на всё. Просто Кьяра очень умная девочка. Просто взрослые не понимают, как, на самом деле, всё в этой жизни легко. — Если он не может, давай сами к нему придем, — спокойно пожимает плечами девчушка. Арсений садится прямо там, где стоял. Усаживается на спинку кресла, наблюдая за тем, как пронзительная синева дочки фактически просит его об этом. Умоляет. Кьяра скучала. Невозможно, безбожно по нему скучала. И как бы сильно Арс этого не отрицал, он не мог избежать очевидного: он просто загибался без Антона. Они оба без него загибались. У Арса болит в груди. И, если бы он сказал об этом вслух, то Кьяра незамедлительно бы ответила, что все дело в грусти, и она всенепременно ее вылечит. Да только не грусть это была, а тоска. Скулящая, пронзительная тоска. Арсений зажмуривается и закрывает лицо ладонями, опуская локти на разведенные в стороны колени. Малышка такая умная; она так невозможно права. Кроха видела этот мир поверхностно, но в то же время, казалось, будто постигла истины похлеще многих взрослых. Нам всем нужна рядом Кьяра. Девчушка, которая, не задумываясь, говорила бы правильные вещи, способные изменить твой собственный мир целиком и полностью. Оксана видит, как сильно тяжело сейчас Арсению. Она знала, что сейчас мужчину спасет только время, проведенное наедине с собой, и она могла дать ему такую возможность. Леша снова уехал на два дня в командировку, и квартира вновь была в ее распоряжении. — Арс, слушай, — подает голос Фролова, от чего мужчина старается влиться в реальность и снова взять себя в руки, — может, ты разрешишь Кьяре сегодня поехать ко мне и остаться на ночь, м? Девчушка тут же оживает, начиная хлопать в ладоши, потому что оставалась уже пару раз у Оксаны, и у нее дома вкусно пахнет попкорном, а на большом телевизоре здорово смотреть «Холодное сердце». — Да, папуня! Можно, пожалуйста? Кроха подбегает к папе и кладет ему голову на колени, лукаво бросая взгляд. Арсений искренне улыбается; ему тут же становится намного легче, несмотря на то, что это временно. — Как я могу отказать? — целует он дочку в кончик носа, склоняясь вниз. — Конечно, можно. Кьяра тут же обвивает руками его шею и, промахнувшись, звонко чмокает папу в ухо, после чего чуть ли не с криками бежит к себе в комнату, чтобы собрать рюкзачок, в котором обязательно должны уместиться Тигруля, Эльза и Анна. Когда девочки стоят в коридоре, полностью собранные, Арс снова целует малышку в макушку, а Оксане одними губами шепчет «Спасибо», на что Фролова мягко кивает: «Пожалуйста». Арс закрывает за ними на замок дверь, перед этим еще пару раз услышав с лестницы: «Пока, папуня!», и возвращается в пустую гостиную. Звуки футбольного матча выносить Арсений не может, поэтому выключает телевизор и обессиленно бросает пульт на диван, а сам снова идет за рабочий стол, надевая очки. Он старается снова читать статьи, пытается найти лазейки и пару раз списывается с Добровольским, но не меняется вообще ничего, и Арс обреченно облокачивается на спинку стула, бросая очки на стол и зажмуривая глаза. В грудной клетке непривычно громко пульсирует. Почти горячими толчками четырехкамерное перерабатывает кровь, будто чувствует, что грядет нечто важное. Арс непроизвольно скребет короткими ногтями футболку в области сердца и морщится, как вдруг резко вздрагивает. В дверь отрывисто позвонили. Попов поднимается с места, продолжая скрести ногтями по сердцу и не понимая, почему с каждым шагом оно начинает дубасить по ребрам все сильнее, почти мешая нормальному дыханию. Совершенно позабыв про глазок, Арс поворачивает ключ, открывая дверь. И сердце, кажется, перестает биться вовсе. Вот почему оно так колотилось. Оно давало Арсу понять, что нужно доработать последние секунды сполна прежде, чем остановиться. Потому что тому есть веская причина. Весь промокший от дождя, он стоял перед ним, затаив дыхание. Он вернулся. Антон к нему вернулся.