Лето в январе

Читать всю главу с Daughter — Drift Трель дверного звонка заставляет Шаста вздрогнуть и перестать дремать. Парень трет переносицу пальцами и, сладко зевнув, поднимается на ноги, на ходу поправляя свободные домашние штаны. От дремы он немного замерзает, поэтому его передергивает от мурашек, и он всё-таки тянется к пульту обогревателя, настраивая режим полной нирваны. За окном двадцать восьмое декабря, и московские дворы до ушей усыпаны влажным белоснежным снегом. Только хорошо почищенные черные подъездные дорожки дают понять, что это все еще населенный пункт, а не ледяное поле где-то за чертой города. Во дворе верещат дети, лепят снежных баб и катаются с ледяной горки, которую прошлым вечером сделал для ребят недалекий, но очень добрый местный парень Аркаша, который сейчас вместе с детворой и возился на ледяном безумии, пока разодетые мамочки, стоящие рядом, обсуждали последний выпуск какой-то нелепой передачи. В воздухе давно уже пахнет зимой, пахнет грядущими новогодними праздниками и осознанием, что вся работа на пару недель осталась где-то позади. Шастун в этот раз полностью доверился интуиции Арса и позволил ему одному пахать за двоих в качестве ведущего на корпоративах, но Попов и не был особо против. Он обожает эту предновогоднюю суету, обожает быть ведущим и дарить людям смех, но еще больше он любит приходить домой полностью разбитый от приятной усталости, целовать спящую дочь в висок и пристраиваться к клюющему носом в постели Шасту, который все равно никогда не ложится без него, дожидаясь даже с самых долгих корпоративов. — Спать же хочешь, Тош, — целует его в щеку Арс, забираясь под одеяло. — Вообще ни разу, — широко зевнув, отзывается Шастун, наконец выключая телевизор, заваливаясь полностью на постель и обнимая со спины Арса. — Вообще ни разу, — сонно бормочет он ему в волосы, тут же проваливаясь в сон. Так и проходил весь этот бурный предновогодний месяц в их жизни. Работы было много, но график они составили друг для друга крайне удачный, поэтому успевали почти все, не забывая о самом главном. О крохе. Она стала главным гостем в рабочей студии шоу «Импровизация», безумно обожала возиться с Матвиенко, по-прежнему немного побаивалась Дрона и Димку Позова, но хохотала до икоты почти с каждой игры с Журавлем или временами заходящим Макаром. Их костюмер Лена подарила им маленький пластиковый детский стульчик с наклеенным на спинку стикером ее имени, и теперь у Кьяры было собственное место за столом. График жизни шоу «Импровизация» снова ожил, и в него спокойно вписывалась маленькая девочка, которая при первой встрече показалась Стасу проблемой. Сейчас же у него язык не поворачивался сказать что-то не очень хорошее в адрес Арса; он, к слову, извинился после суда перед Поповым снова, причем лично, и сейчас периодически в шутку поговаривает о том, что для Демида, похоже, нашел отличную партию. Кажется, все счастливы, у всех снова нормализовалась жизнь и вошла в правильное русло, но… Нет, не совсем у всех. В дверь снова звонят, и Шастун бормочет под нос сонное: «Иду, иду», — переступая босыми ногами по холодному полу, чуть подгибая пальцы. Когда он наконец открывает дверь, его непроизвольно пробирает на смешок. — Ты заебал спать, — стряхивая с гульки снег, произносит вместо приветствия Матвиенко. — Как можно столько спать? Как в тебя лезет вообще? Шастун смеется, впуская Серегу в квартиру и вздрагивая от холода, который волной исходит от его куртки. На улице снова ударило в минус. Он ежится, потирая предплечья, и закрывает дверь. — Я думал, ты позднее прикатишь, к обеду ближе, — проходит в кухню Шаст, чтобы затарить кофемашину. — Ты долбоеб? — смеется Серега. — Два часа дня, я тебе говорю: затрахал ты уже спать везде, где только можно. — А, — смотрит на часы Шаст и кивает. — Это многое объясняет. Матвиенко клацает языком, качая головой, и сбрасывает с себя тяжелую куртку, после чего стягивает зимние ботинки и, взяв с собой сумку, проходит с Шастом на кухню. — Я привез тебе диски с играми, которые ты у меня забыл, — копается он в большом отделе. — FIFA тут твоя и прочая хрень, я так толком и не поиграл, не мое это вообще, — отмахивается Серега. Шастун кивает, забрасывая в кофемашину готовую капсулу с капучино. — Где Арс? — садится на табурет возле стола Матвиенко. — Кьяру на танцы повез, — зевает Шаст. — Через час вернутся. Матвиенко улыбается. — Я думал, ей они не понравились. Шаст ставит чашку под густую струйку свежего кофе и чуть ухмыляется. — Да не, она девчонка бойкая, разобралась уже с тем мальчишкой. Насколько я знаю, они теперь в паре танцуют. — Как у детей все просто, — почти с завистью произносит Серега. — И не говори, — соглашается Шастун. — Не торопишься? Может, кофе? — Давай, — пожимает плечами Серега, — я пока диски в комнату отнесу. Не дожидаясь ответа, Матвиенко встает с места и, взяв в охапку стопку с дисками, идет на звук негромко гудящей плазмы. Квартира Арса по-особенному теперь уютна. С Антоном они съехались окончательно чуть больше месяца назад, и за это время обычный, на первый взгляд, дом одинокого папаши превратился в настоящий семейный очаг. Тут и там лежит что-то детское, виднеются куклы, мягкие игрушки и прочая развивающая для детей лабуда. На полке с играми Шастуна теснятся лицензионки с детскими мультиками, и Серегу поражает такая, казалось бы, мелочь, ведь все теперь можно приобретать онлайн. В доме пахнет детским кондиционером для белья, мужскими одеколонами и домашней едой. Шаст только на телевидении несчастным прикидывается: умеет этот засранец готовить, еще как умеет, просто грамотно скрывает. Для него не составит труда поколдовать над куриной грудкой и парой картофелин, чтобы сделать что-то очень даже съестное. Пока Серега смотрит по сторонам, он не глядя присаживается на диван, после чего резко встает, почувствовав что-то слишком мягкое. По длине всего дивана валяется странная на вид подушка, напоминающая по форме магнит. Сделана она из приятного материала, да только ее предназначение Матвиенко было не особо понятно. Шастун входит в гостиную с двумя чашками кофе, на ходу отпивая добрую половину своей кофейной бодрости, и тут же чувствует прилив сил, как вдруг напарывается на непонимающий взгляд Матвиенко. — Это че? — спрашивает Серега, указывая на непонятную дичь. — Подушка, — кивает Шастун. — Зачем она такая длинная? Как на ней спать вообще? — абсолютно не понимает Серега. Шастун ставит на новенький журнальный столик две чашки. От старого они избавились. Трещина по всей длине уж больно напоминала про самый переломный этап в их жизни. — Кьяра любит спать на ней, — садится на диван Антон, чуть прибавляя громкость на телевизоре. — Заваливается сверху, обхватывает руками и ногами и выключается. Потом я ее в детскую отношу. Матвиенко чуть щурится, а затем наклоняется и читает мелкие буквы на аккуратной этикетке: «Подушка для беременных». И у него брови от удивления ползут вверх. — Серьезно? Шастун пожимает плечами. — Чем бы дитя ни тешилось. — Ты долбоеб? Но как-то отреагировать или хоть что-то ответить Шаст не успевает, потому что в гостиную, загнанно дыша, бежит, цокая когтями по ламинату, небольшая лопоухая собачонка, совсем мелкая еще: щенок, да и только. Серега выпучивает глаза. Песик останавливается, не добравшись до Антона, и замирает, с недоверием глядя на Серегу, после чего громко тявкает, чем отрезвляет Матвиенко, возвращая возможность говорить. — А это еще что? — вытягивает он вперед руку. — Кто, — исправляет его Шастун, с улыбкой отпивая кофе. — Чего? — теряет он нить разговора, потому что, откровенно говоря, особой любви к собакам не питает. — Это «кто», Серег, — все еще улыбается Антон, развалившись на диване. — Да не приябывайся к словам, — машет рукой Серега. — Кто это? Шаст, улыбаясь, встает с дивана, оставляя на столике кружку, и садится на пол, отчего собачонка породы джек-рассел-терьер тут же узнает родного хозяина и лезет на руки, начиная лизать Антону подбородок. — Это Пух, — улыбаясь, старается увернуться от мокрого языка пёселя Антон. — Чего? — задолбал уже даже себя этим вопросом Серега. — Пух, — снова кивает Антон. — Какой еще пух? — не понимает тот. — Тополиный, блять. Жара, июль, — всплескивает руками Антон. — Кьяра захотела назвать его Пух, потому что Тигруля в доме уже есть. Матвиенко смотрит на забавно выставившего язык пёселя, и у него в голове не укладывается, что у них все реально так далеко зашло. Что живут вместе, воспитывают дочь, собаку завели. Ну охуеть и не встать же. — Ага, — кивает Серега. — А Пятачка завести не хотите, чтоб полный комплект был? — Вопрос о том, чтобы завести кота, все еще открыт, — смеется Шастун. — Ты точно долбоеб. Щенок снова обращает внимание на Серегу и слезает с ног Антона, направляясь к новому гостю. Опасливо делая по несколько шагов вперед, Пух то отскакивает назад, то снова возвращается к Матвиенко. Принюхивается. А после все же подходит ближе и тычется мордой ему в ладонь. Из-за холодного мокрого носа собаки Серега непроизвольно отдергивает руку, но сказать или сделать ничего не успевает, потому что пес внезапно подходит максимально близко, закидывает передние лапки ему на ноги и, опустив на колени морду, внезапно начинает скулить. — Чего это с ним? Армян отдергивает руки и поднимает их в согнутом виде над головой, не зная, что делать. Матвиенко поведения собаки не понимает, да и не понял бы никогда, если бы Шаст ему не сказал этого. — Нам нужно было время, чтобы подготовить и Кьяру, и нашу квартиру, и самого пёселя к его переезду сюда, поэтому первую неделю после того, как мы забрали его, он жил у Оксаны. Я вижу тебя в простых мелочах; я слышу твой голос в музыке ветра. Первая неделя декабря обрадовала всех москвичей обильным снегопадом, который повлек за собой необходимость перейти с машины на метро, посадить на карантин несколько школ и детских садов и запустить грипп на всю катушку. Лучшее, я считаю. И без того тяжелые будни сопровождались тяжелой верхней одеждой, истерикой в борьбе с сугробами и вечно сохнувшими на морозе губами, но и это еще было далеко не всё… — Ты уже спрашивал у крохи, что она у Деда Мороза попросить хочет? — интересуется Шастун, полулежа на диване после тяжелого рабочего дня, лениво приобнимая Арса и растворяясь в запахе его геля для душа, чуть прикрыв глаза. — Нет пока, — зевая, отвечает Арс, прислушиваясь к тому, как девчушка чистит самостоятельно зубы положенные ей полторы минуты. — Но надо бы. Мне кажется, обычной куклой не отстреляешься. Она слишком смышленая, чтобы просить такое. Шастун кивает, соглашаясь с его словами, и из конца коридора в эту секунду слышится щелчок выключателя в ванной, а после гулкий топот ног по ламинату. — Я всё, — показывая зубки, отчитывается девочка, заложив руки за спину. — Умница, — хвалит ее Арс, и кроха смущенно улыбается. — Ты у меня такая послушная девочка, — потянувшись к дочери, берет он ее на руки и целует в лоб. — А знаешь, что послушные девочки и мальчики получают на Новый год? — Что? — явно заинтересованная в продолжении, не может усидеть на месте Принцесса. — Подарки от Деда Мороза, о которых они давно мечтали, — отвечает он. Кьяра завороженно слушает папу, понимая, что совсем скоро Новый год и она с папами поедет в Великий Устюг по железной дороге, как и обещал папа Тося. Она давно уже решила, что хочет получить в подарок, она об этом еще Оксане осенью сказала и попросила никому-никому не рассказывать. — Что ты хочешь получить от Дедушки Мороза, расскажи нам с папой, — просит ее Арс. — Мы напишем Дедушке письмо, и ты обязательно увидишь подарок под елкой. — Собаку, — на выдохе выдает кроха, и Шастун поджимает губы, стараясь не заржать, когда видит, как переменилось выражение лица Арса. — Что, прости? — старается тот сделать вид, что не расслышал. — Собаку, пап, — с таким трепетом произносит девочка, что невольно прошивает насквозь. — Я хочу собаку. Малышка с грохотом рушит на глазах все стереотипы о том, что девочки и котята — это две неотделимые части, заставляя Арса максимально охренеть от услышанного и стараться не сорваться, чтобы не дать оплеуху Шасту за то, что тот гогочет в ладошку, как припадочный. Да, верно. Сам виноват: сначала пообещал, а потом спросил. Но он до последнего надеялся, что она попросит куклу! — Принцесса, только не собаку, — почти умоляет ее Арсений. — С ней мороки будет с три короба. — Ну папочка… — дует она губы. — За собачкой нужно ухаживать. С ней гулять нужно, ее купать надо и кормить. Кто все это будет делать? — старается объяснить ей всю ситуацию Арс. — Это сложно. Кьяра на глазах сникает, опускает голову и поджимает губы. Она бы и сказала, наверное, что будет все это делать, да только это же будет неправда. А врать малышка не собирается, да и не умеет вовсе. Она больше не знает, что сказать; расстроилась она из-за этого ответа чертовски сильно, поэтому молча сползает с коленей папы и направляется в свою комнату. Шаст смотреть на расстроенную девчушку вообще не может, даже болеть со всей силы что-то глубоко внутри начинает. Шаст бормочет бессвязные ругательства и, закатив глаза, клацает языком, понимая, что сейчас ему придется сказать Арсу то, чего он боялся говорить довольно долго. — Две недели ты — актив, — наклонившись, шепчет ему на ухо Антон, и Арс тут же буквально прыскает в кулак. — Сложно, но можно, Принцесса, — зовет ее Арс. — Мы напишем письмо Деду Морозу о том, что ты хочешь собаку. Малышка почти визжать от радости начинает и давай наворачивать круги из кухни до гостиной и обратно, размахивая руками и гулко шлепая босыми ножками по теплому полу. — Манипулятор, — сокрушается Шастун, закусывая нижнюю губу, когда девчонка во второй раз скрывается на кухне. Арсений смеется, наклоняется ближе и мягко целует парня в нижнюю губу, после чего оставляет невесомый поцелуй на кончике его носа, попадая точно в любимую родинку. — И я тебя, — ухмыляется он. Девчушку оказывается уложить этим вечером до одури сложно, у нее от радости, видимо, сдвиг по фазе произошел, и угомонить маленькую непоседу оказалось невероятно нелегко. Шаст уже подключил все свои рычаги обаятельности, все свои способности, которые всегда поражали Арса в воспитании Кьяры, но в этот раз все оказалось реально сложно. Пришлось заваривать ей успокоительный чай с ромашкой, включать очередной диснеевский шедевр о принцессе и повторно купать ее с пеной для сна. И в итоге, только после половины первого ночи, они всё-таки лицезрели на длинной подушке полностью угомонившуюся дочку, которая тихо посапывала, уронив на пол непроливайку с остатками ромашкового чая. — Откуда у детей столько энергии? Она же в садике носится, как сумасшедшая, и трижды в неделю на танцах выкладывается по два часа, — шепчет в удивлении Шастун, лежа рядом с девочкой и поглаживая ее по волосам. — Предновогодняя лихорадка, — усмехается Арс, лежа с другой стороны и подпирая рукой голову. — Думаю, на новогодних каникулах мы с тобой здорово попотеем. — О, это ты уже мне про свой подарок намекаешь? — заразительно улыбается Антон. Арсений смеется, паутинки смешинок в уголках его глаз заставляют Шаста снова задержать дыхание. Какой же он всё-таки необыкновенный. Проклятье. Антон по-прежнему не верит, что судьба свела его с ним. Что подарила ему его. Целиком и полностью. Иногда глубокой ночью Шаст резко просыпается и тут же затравленно озирается по сторонам. Он до покалывания в пальцах боится открыть глаза в своей старой квартире, в своей неуютной спальне и не с тем человеком. До чертиков боится. Но когда глаза привыкают к темноте и Антон видит на соседней подушке мирно сопящего Арса, до ушей закутавшегося в одеяло, но при этом оголив ноги и дрожа всем телом от холода, он тут же снова вспоминает, как дышать. Вспоминает, что он дома. Он поправляет ему одеяло, пристраивается рядом и прижимает его к себе так трепетно, что Арс временами что-то неразборчиво начинает бубнить, сквозь сон нашаривая руку парня и прижимая ее к груди. В такие моменты Шаст чувствует себя настолько счастливым, что не ощущает почву под ногами. — Завтра отвезем ее в садик и сразу поедем за щенком, ладно? — потянувшись за пультом, чтобы выключить телевизор, произносит он. — Хорошо, — соглашается Антон и осторожно берет девочку на руки, чтобы перенести ее в кроватку. Поправив одеяло и поцеловав ее на ночь, Шаст выходит из комнаты, не забывая включить ночник, и осторожно закрывает за собой дверь. В квартире темно, только свет фонарей с улиц позволяет беспроблемно видеть очертания стоящей кругом мебели. Антон озирается по сторонам. — Арс? — шепотом зовет он. — Темноты, что ли, боишься? — звучит тихий голос из кухни, и Шаст направляется туда, осторожно делая каждый шаг, потому что, зная себя, он может запнуться и за воздух. Арсений стоит возле столешницы недалеко от окна, держа в руках кружку с уже остывшим чаем. Антон обожал смотреть на него в такие моменты. Тот был чертовски домашний, безумно мягкий и нежный. И в такие секунды у Антона во рту непроизвольно скапливалась густая слюна. Шаст подходит к нему вплотную, опуская руки на его талию, и тянет мужчину к себе, накрывая его губы своими. Арс отставляет кружку в сторону и притягивает парня за шею, сильнее склоняя голову. Внизу живота начинает сладко тянуть, отчего из легких Арса непроизвольно вырывается хриплый выдох. И Шаст ловит его, вдыхая в себя и снова впиваясь в его губы. Его хочется так сильно, что даже слегка подташнивает. — Что ты там говорил про две недели?.. — на мгновение разорвав поцелуй, почти пьяно сбивчиво бормочет Арс, и Шаст усмехается. — Это на Новый Год, — снова тянется к его губам Антон. — В какой позе Новый Год встретишь, в такой и проведешь. Может, первый раз сейчас попробуем? — не сдается Арс. Руки мужчины ныряют под растянутую футболку парня и ведут по плоскому животу вверх, в то время как он сам втягивает кожу в ямочке у него на ключице. Парня ведет от этого в сторону, и он чудом не стонет в голос. Когда Арс так делает, Шаст превращается в настоящего дрессированного зверька, который готов вообще на всё что угодно. Начать есть овощи? Да легко. Вместо футбола посмотреть в сотый раз «Холодное сердце»? Вообще не вопрос. Стать на две недели пассивом? Господи, да пожалуйста! — Ладно, — сбивчиво шепчет Антон. Подхватив Арса, он усаживает его на столешницу, после чего позволяет ему стащить с себя уже стесняющую движения футболку и потеряться в том, что между ними происходит. Я чувствую тебя так сильно, что порой мне кажется, будто у нас одно сердце на двоих. — Бульдог, — щелкает пальцами Антон. — Смеешься? — Немецкий дог? — Он будет больше Кьяры через месяц. — Доберман! — Ты бесишь, — закатывает глаза Арс. — Грейхаунд, — не унимается парень. — Блять, Антон, не доводи до греха. — Сенбернар! — почти подпрыгивает на месте он. — Да ты заебал! — бьет ладонью по рулю Арс. — Чихуахуа тогда, — предлагает тот альтернативу. — Шастун, выйди и зайди нормально. Споры о том, какую же всё-таки породу собаки выбрать, начались в тот момент, когда они отвели Кьяру в садик и сели в салон автомобиля. Еще немного, и случится их первая семейная, мать ее, ссора, доводить до которой не хочется от слова «совсем». Но какая-то часть сознания подсказывает Антону, что нет острее ощущений, чем во время секса после ссоры, так что он не может остановиться. — Ну ладно, хорошо-хорошо, — примирительно выставляет вперед руки Шаст, всё же решив успокоиться и не доводить Арса, пока тот за рулем. — А что ты предлагаешь? Попов шумно выдыхает и, переключив передачу, на какое-то время затихает. Антон терпеливо ждет ответа, и вскоре Арс наконец жмет плечами. — Не знаю, — честно сознается он, — я в этих породах не особо разбираюсь, но точно знаю, что огромного пса величиною с дом в трехкомнатную московскую квартиру ни разу не надо. Антон усмехается, усаживаясь на пассажирском кресле ровно, и снова открывает сайт с магазином породистых псов, в который они и едут. Полистав бездумно ленту какое-то время и уже фактически отчаявшись найти что-то подходящее, Шаст уже собирается заблокировать телефон, отбросив эту затею, как вдруг в последний момент натыкается на фото, которое заставляет его остановить ленту. — А если он? — показывает Антон Арсу экран в тот момент, когда они останавливаются на светофоре. Попов какое-то время молча смотрит на фото, бегает глазами по белой шерсти, забавным коричневым пятнам на спине и вытянутой мордочке, а после едва заметно усмехается. — Если он, — с легкой улыбкой зачем-то повторяет Арсений и снова трогается с места. Добираются они до нужного места через полчаса, но, поскольку они оповестили владельцев о том, что приедут, на пороге их уже ждала приветливая блондинка с широкой заразительной улыбкой. — Добрый день! Приятно, что вы решили выбрать именно нашу организацию, ведь разведением породистых собак мы занимаемся очень тщательно на протяжении нескольких десятков лет! Антон непроизвольно скованно улыбается и переглядывается с Арсом. Кажется, эту приветственную речь девушка толкает каждому посетителю, так что неудивительно, что у нее в данный момент взгляд аля: «Спасите меня нахуй из этого места». — Добрый, — наконец кивает Арсений. — Насколько я знаю, выбор у вас очень большой, и мы были бы очень рады, если бы вы позволили нам сначала самим просто походить и присмотреться. Фраза, сказанная Арсением, определенно выбивалась из контекста, с которым привыкла работать девушка, так что она на какое-то время совсем потерялась, стараясь разобраться по ситуации. — Вы… щенка хотите взять или уже взрослую собаку? — всё же произносит она. — Щенка, — отвечает Антон, — но не слишком маленького. — Хорошо. Пройдемте за мной. Девушка ведет их по длинному светлому коридору в дальнюю часть здания, которое поделено на сектора. В самом дальнем находятся щенки, туда они и направляются. Стоит девушке открыть дверь, как перед глазами Антона и Арсения возникают десятки уставленных вдоль стен ячеек. Тявканье заполняет комнату в тот же момент, стоит дверям открыться, малышня уже явно натренирована, как и взрослые собаки: они реагируют на новых гостей и знают, зачем те приходят. — Позовите, если что, — напоследок бросает девушка и выходит из комнаты, оставляя их наедине. Шастун тут же направляется вдоль стены, разыскивая того самого щенка, которого он увидел в фотографиях их сайта, но никак не может его отыскать. Щенки пищат, прыгают друг на друга, стараясь дотянуться до границы загона, лазают друг по другу и требуют ласки. Малышам тут не место, но всем сразу найти новый дом невозможно, поэтому Шаст старается не думать о том, что всех он все равно не заберет, и не останавливаться у каждого отсека дольше, чем на пять секунд. — Шаст, — зовет его Арс, и парень поворачивается назад. Арсений стоит в другой части комнаты, потому что пошел против часовой стрелки, и сейчас во все глаза смотрит вниз. Антон подходит к нему как-то нервно и быстро, тут же оказываясь рядом. Это он. Щенок с фотографии. Белый, короткошерстный, с коричневой мордочкой и по-забавному вислоухий. Глаза бусинки спокойно смотрят вверх, щенок даже не тявкает и не требует внимания. Он отличается от прочих. Он остался в этом отсеке один. Прочие загоны бешеные, незатихающие. По пять или семь щенков в одном месте копошатся и бесятся, играя друг с другом, а этот совсем один. Шаст касается указательным пальцем таблички: «Джек-рассел-терьер», а после осторожно тянется вниз и протягивает к щенку руку. Малыш делает несколько неловких шагов вперед и, недолго понюхав пальцы Шаста, неловко тычется ему мокрым носом в ладонь. — Джек-рассел, — появляется внезапно та самая блондинка, сложив вместе руки. — Сама порода замечательная, благородная, но… — Что «но»? — задает вопрос Арс. Девушка неловко переминается с ноги на ногу, чувствуя свою вину за это самое «но», потому что начальство строго-настрого запретило ей упоминать об этом. — Помет неудачный, — наконец произносит она. — Два мальчика и девочка погибли сразу после рождения, еще две девочки скончались через четыре дня, а этот, — указывает она на одиноко сидящего, совершенно спокойного щенка, — остался совсем один. Он уже тут полтора месяца. — Почему он выжил, а остальные нет? — спрашивает Арс. — Какие у него проблемы со здоровьем? Он совсем неактивен. Девушка закусывает губу. — Это не совсем точно, но… предположительно, у него врожденная миопатия, — наконец произносит она. — Это очень редкое наследственное заболевание, связанное с нарушением структуры мышц, — объясняет она и смотрит на определенно не понимающих ситуацию Антона и Арсения. — Если сказать проще, ему тяжело ходить. Они все какое-то время молчат, глядя на абсолютно спокойно сидящего щенка, который смотрит на Шаста такими преданно-чистыми глазами-бусинками, что невольно задерживаешь дыхание. — Вылечить можно? — не отрывая от щенка взгляда, произносит Антон. — Заболевание врожденное, но если заниматься с ним, то шанс есть, хотя очень маленький, — девушка кусает губы. — Поднимается вопрос о том, чтобы его усыпить… — Мы берем его, — внезапно произносит Арс. Блондинка непонимающе смотрит на Попова. — Простите? — думает девушка, что ей показалось. — Он не такой, как прочие, но этим и уникален, мы его берем, — повторяет Арс. Она еще что-то говорит, а после уходит оформлять бумаги, потому что Арс ее совсем не слышит. Он смотрит то на малыша в загоне, то на Антона, и в какой-то момент понимает, что Шаст обнимает его одной рукой, оставляя на виске теплый поцелуй. — Ты уверен? — скорее утверждает, чем спрашивает Антон. — Я уверен, что тот, кто на первый взгляд ничего из себя не представляет, может совершить удивительные вещи*, — отвечает Арс, и Антон в который раз убеждается, что любить его сильнее очень даже возможно. Составив все необходимые документы, девушка осторожно шепчет, что может сделать хорошую скидку за то, что щенок не-такой-как-все, но Арс наотрез отказывается от этого и настаивает на том, чтобы заплатить за малыша полную, прописанную в прайсе стоимость, и Антона вновь разрывает от гордости за него. Блондинка упоминает и одну очень немаловажную деталь, которую ребята не учли: собаке нужно время, чтобы привыкнуть к дому. Да и вообще сам дом к переезду туда собаки нужно подготовить, а этого они с Арсом ни разу не сделали. Вопрос о том, как решить проблему, встает ребром, и Антон снова понимает, что выход есть только один. Антон (14:40): Оксан, ты дома? Оксана (14:42): Дома. Что-то случилось? Антон (14:44): Если кратко: мы купили Кьяре собаку, но нам нужно, чтобы она где-то пожила, чтобы мы успели и дом подготовить к этому, и ее саму. Оксана (14:45): Я знала, что ты попросишь Антон (14:45): Откуда? Оксана (14:46): Кьяра мне говорила, что собаку хочет. Попросила вам не говорить. Конечно, я возьму ее на время. Приезжай Антон (14:46): Что бы я без тебя делал? Оксана (14:47): Сидел бы в Воронеже. Жду Антон блокирует телефон и вбивает в навигатор адрес, который уже давно забит в «часто посещаемых». Арс переводит взгляд на новый маршрут. — Мы ей оба не пожизненно обязаны, а посмертно, знаешь об этом? — спрашивает Попов, переключив передачу и перестроившись на другую полосу. — Знаю, — негромко соглашается тот и чешет правой рукой спящему на его коленях щенку за ухом, а левую вкладывает в руку Арса. Добираются они до Оксаны дольше, чем планировали, на часах уже красуется четверть пятого, а им еще в другую часть Москвы нужно ехать, чтобы забрать Кьяру из садика и заскочить в магазин. Беды на этом не заканчиваются, и Арс застревает передними колесами в снежной колее на въезде во двор Оксаны, чертыхается, как сапожник, но Антон его успокаивает, осторожно поглаживает по руке и мягко целует в висок. Они договариваются, что Антон сам сходит до Оксаны, чтобы отдать щенка, пока Арс будет разгребать машину, чтобы сэкономить время. Шастун заворачивается в пуховик и сует за пазуху щенка, пока тот дрожит весь и поскуливает, периодически тявкая. — Да ладно тебе, малой, в России живем. Прорвешься, — зачем-то произносит Антон и бредет в сторону подъезда Оксаны, как вдруг у него в кармане вибрирует телефон. Оксана (16:22): Только в дверь не звони Оксана (16:22): Просто напиши, как придешь Антон чуть хмурится от этих двух сообщений, не понимая, почему она так попросила сделать. Чувство тревоги, появившееся из ниоткуда, полоснуло парня вдоль позвоночника. Он непроизвольно сглотнул, когда добрался до этажа девушки. Антон (16:26): Я здесь Дверь квартиры Фроловой через минуту осторожно открывается, и оттуда, как мышка, выходит Оксана, заворачиваясь в широкую синюю клетчатую рубашку и скрещивая руки на груди. Укол тревоги снова непозволительно резко впивается Антону под кожу. Длинные волосы девушки распущены и закрывают половину лица, да и вся она какая-то зажатая, почти затравленная и запуганная стоит перед ним, и у Антона ком в горле встает. — Оксан, — взволнованно произносит Шаст. — Что с тобой? — Все хорошо, — нервно улыбается она и смотрит на мгновение на друга, но затем снова начинает бегать глазами, избегая зрительного контакта. — Как у Арса дела? Как Кьяра? Где Арс, кстати? Оксана сыплет вопросами, как из пулемета, не давая Шасту возможности вставить слово, выходящее за пределы диалога. — Он… в машине, — сделав паузу, указывает себе за спину Антон. — Разгребает… Оксан, ведь не все хорошо?.. — Нет, порядок, правда, — отмахивается она. — Но на тебе лица нет… И спасение от ответа приходит само, потому что из куртки Шаста вылезает заспанный лопоухий щенок, тихонько тявкнув. — А кто это тут такой хороший? — улыбаясь, шепчет Оксана и берет щенка на руки, снова опуская голову так, чтобы волосы закрыли лицо. — Какой прелестный. Сколько его продержать? Неделю, да? — тараторит она, и Шаст замечает, как у нее начинает дрожать голос. — Хорошо, созвонимся. Фролова разворачивается, чтобы уйти в квартиру, и уже опускает ладонь на ручку двери, как чувствует на своем предплечье теплые пальцы. Шаст замечает, как она напрягается. Антон осторожно разворачивает ее к себе лицом. Девушка головы не поднимает. Шаст протягивает вперед руку, чуть касается ее подбородка пальцами, заставляя не только поднять голову, но и взгляд, и осторожно убирает с лица девушки каштановые пряди. — Это что еще, блять, такое? — сдержанно, но изумленно шепчет он, убирая волосы девушки за ухо. На правой щеке алеет свежая, совсем недавно затянувшаяся и требующая холода ссадина; глаза Оксаны невольно становятся влажными. — Ударилась о столешницу, когда доставала из ящика кастрюлю, — старается безмятежно улыбнуться она, но у нее получается плохо. Антон знает ее слишком давно. Он знает ее даже слишком хорошо. Оксана врать никогда не умела. Желваки Шастуна нервно дергаются. — Оксан… — Не говори никому, — выдает она себя с головой, и Шаст взрывается. — Это он сделал? — кивает он на дверь квартиры, и Фролова почти безумно мотает головой из стороны в сторону. — Это вышло случайно, — будто защищает саму себя девушка, трепетно прижимая к груди снова начинающего засыпать щенка. — Как это, — указывает он на ссадину девушки, — может получиться, сука, случайно?! — агрессивно шепчет Антон. Шастун отодвигает девушку плечом, намереваясь зайти в квартиру, откуда доносятся звуки телевизора, и разобраться с этим, блять, сукиным сыном, который посмел это сделать. Он поднял на нее руку. Он, сука, поднял руку. Но Оксана делает несколько шагов назад, прижимается спиной к двери и снова мотает головой, свободной рукой безуспешно толкая друга в грудь. — Шаст, — нервно зовет она, — Шаст, слушай. Послушай меня, хорошо? Парень останавливается, делая полушаг назад, и трет губы тыльной стороной ладони, разрываясь от желания размозжить ему череп. Вспышки гнева сводят его в эту секунду с ума. — Послушай, Антон. Ты ничего не видел, ты не знаешь, что произошло… Ничего и не произошло, ясно? Ничего не было, — тараторит она. — Обычная бытовая ссора, всё вышло случайно… — Зачем ты его защищаешь? — не дает ей закончить Антон и делает полушаг вперед. Взгляд у Антона тяжелый, взволнованный до безобразия и агрессивный одновременно. И говорит он эту фразу таким тоном, что Оксана непроизвольно сдает позиции. Она и сама не понимает, зачем защищает его. — Я справлюсь, — уже не так уверенно произносит она, и Шаст как-то резко закидывает руки за голову, а после кусает костяшку пальца. — Справишься? — смотрит он ей в глаза, чуть наклонившись вперед. — Ты не обязана быть постоянно сильной. Ты не обязана, понимаешь? Оксан, хватит постоянно спасать других… И выдыхает следующее так откровенно, что начинает болеть в груди: — Позволь наконец другим спасти тебя. Фролова кусает губы, стараясь успокоиться, и, заправив за уши волосы, гладит мирно сопящего щенка, который уютно устроился на руках девушки, уткнувшись мокрым носом в сгиб. Оксана поднимает глаза. — Он чувствует, — наконец сознается она. — Что чувствует? — не понимает Антон. — Мне кажется, Леша чувствует, что я хочу от него уйти. И отпускать, видимо, так просто не собирается. Шастуну даже ответить нечего. Слова все куда-то пропали, только в душе так паршиво и так гадко, что хочется сунуть два пальца в рот, чтобы это ушло. Оксана делала всё для всех, а сейчас он даже не может отплатить ей по-человечески. Не может ее защитить, потому что она не позволяет. — Не говори никому, пожалуйста, — снова просит она. — А о нем я позабочусь, — кивает она на спящего щенка. Фролова невесомо целует Антона на прощание в щеку и скрывается за дверью квартиры. Квартиры, в которой теперь, оказывается, все далеко не хорошо. Шастун себя ненавидит в эту секунду только за одно. За покорность. Если бы не она, то челюсть Суркова уже давно была бы сломана. Позволь другим стать твоим спасением. Щенок снова тихо скулит и забирается не с первой попытки Сереге на колени, тому даже приходится сорванцу помочь, только бы не угробил новые штаны. Пух укладывается на колени Матвиенко, опустив морду на вытянутые лапы, и вновь начинает тихонько поскуливать. — Оксана возилась с ним днями напролет, у нее же агентство на карантине, сам знаешь. Все с гриппом слегли поголовно, кроме нее, — смотрит Шаст на скучающего щенка. — Возможно, он чувствует. — Что именно? — опасливо ведет по вытянутой мордочке пса Серега кончиком указательного пальца. Шастун знает. Шастун, блин, понял давно, что у Оксаны дома проблемы. Он пообещал никому ничего не говорить, и это обещание обжигало ему легкие. Порой он срывался в середине ночи, собирался и уже готов был поехать к Фроловой домой, но та будто чувствовала всё это, и на экране мобильника Шаста высвечивалось ее односложное сообщение с текстом: «Не надо». — Тебя, благодаря ей, — наконец отвечает Антон. Серега смотрит на несуразного щенка и закусывает губу, стараясь не думать о том, как сильно он по ней скучает. Да, они виделись два дня назад. Да, сделал он это ей наперекор, потому что она просила дать время, чтобы со всем разобраться, но переносить даже день без нее становилось непосильной задачей. Они какое-то время молчат, и Сереге ужас как не хочется продолжать тему с Оксаной, потому что чувство тревоги обостряется донельзя, а причины Серега не знает и понять ее не может вовсе, поэтому он снова переключается на другую тему. — Знаешь, не думал, что у вас с Арсом так далеко зайдет, — откинувшись на спинку дивана, произносит Серега. — Я бы даже сказал, забежит. Даже сказал бы, загонится по самые… — Я понял, — прерывает его тираду Шастун, криво улыбаясь. — Не продолжай. Матвиенко смеется, закрывая лицо ладонями. — Реально понял? — не унимается он. — Ага, — кивает Шаст, а самого тоже на смех пробирает. — Придурок. — Сам такой. Они снова молчат, тишину в этой квартире нарушает только посапывание Пуха и негромкое гудение телевизора. Несказанные слова витают в воздухе. Нерешенный вопрос висит над ними грозовым облаком, намереваясь в ближайшее время разразиться мощным дождем. Они должны об этом поговорить. Они оба обязаны что-то сделать. — Так… как у вас с Оксаной? — наконец решается на это первым Шастун. Матвиенко перекладывает спящего щенка на диван и опускает руки на разведенные в стороны колени, после чего устало трет лицо ладонями. — Сам же знаешь, — уклончиво отвечает он, потому что не его это, по сути, дело, что они виделись не так давно. — По-прежнему считаешь меня скотиной? Шастун не смотрит на него. Шастун не хочет, чтобы Серега понял, что он знает о том, что происходит дома у Оксаны. — Скорее нет, чем да, — снова берет чашку в руки Антон, всё еще избегая взгляда Матвиенко. Антон знает. Антон, блять, уверен, что, если Матвиенко поймет, что сделал Лёша… Он убьет его. Голыми, сука, руками. И Оксана ему этого никогда не простит. — Поразительный ответ, Шастун, — саркастически отзывается Серега. — Такой конкретный… — Я просто знаю… Знаю, что ей плохо дома, — наконец смотрит на него Антон. — Ей там очень плохо. Матвиенко чувствует, как от этих слов вдоль позвоночника бегут мурашки. — Я виделся с ней два дня назад, она сказала, что уже почти всё, что она скоро закончит всё это, но… — Матвиенко трет лицо ладонями, — она после этой встречи на связь не выходила. Я писал ей, звонил, но она не отвечает. — То есть как, — округляет глаза Антон. — Что значит не отвечает? Они оба молчат какое-то время, и страшные догадки поражают Шаста одна за другой. — Думаешь, случилось что-то? — озвучивает его мысли Серега не своим от волнения голосом. — Не знаю, — мотает головой Антон, хотя уверен, блять, что знает. Матвиенко ерзает на месте, сухо сглатывая. Чувство тревоги заполняет каждую клеточку его тела так быстро, что ему становится не по себе. — Не нравится мне всё это, — произносит Матвиенко, поднимаясь с места. — Надо съездить к ней. Мне нужно знать, что с ней всё хорошо. — Серег… Внутри у него всё сжимается и переворачивается вверх дном от одной только мысли, что с ней может что-то случиться. Хоть что-то. Он не переживет этого. Не справится без нее. И не простит себя за то, что ничего не сделал, хотя мог. — Блять, Шаст, ты что, остановить меня пытаешься? Я тебе сказал уже, что мне без нее никак. Не оставлю я ее, что бы ты ни говорил. — Я и не собираюсь тебя останавливать, — тревожно произносит Антон и подходит к тумбочке, хватая оттуда связку ключей и бросая ее Сереге. Матвиенко ловит ее, непонимающе глядя на одевающегося Шастуна. — Ключи от ее квартиры, — просовывает голову в ворот свитера Антон. — Я за тобой следом поеду, как оденусь. Времени не теряй. Серега несколько раз кивает, сжимая связку в ладони, но произнести вслух ничего не может. Чувство благодарности к Антону поражает его так сильно, что он не может произнести хотя бы слово, но чувство тревоги не отпускает его ни на одну секунду. Матвиенко выбегает на улицу, забывая в квартире Шаста куртку, и тут же мчит в салон машины. Не обращая внимания на метель, он заводит двигатель и выезжает на главную дорогу. Холодная связка ключей от квартиры Оксаны обжигает Сереже ладонь.

***

Оксана переворачивает следующую страницу книги и, опасливо глянув в сторону гостиной, садится на подоконник, немного приоткрывая окно и вытаскивая из кармана пачку сигарет. Кухня стала ее убежищем, если это вообще можно так назвать, она из нее фактически не выходит, когда он дома. На протяжении целого месяца в квартире Оксаны происходит что-то абсолютно непривычное, и выражается это что-то в том, что Леша стал появляться дома. Он возвращается с работы в семь вечера, всё чаще на обед приходит домой и все выходные тоже проводит в квартире. И если бы такой подарок судьба оформила Оксане примерно полгода назад, она была бы безумно счастлива, что он наконец решил перестать зарабатывать все деньги мира и вернулся домой, но… не сейчас. Сейчас весь этот месяц она находится в таком чудовищном напряжении и живет в настоящем страхе, что не передать словами. Фролова собирает документы на развод уже довольно давно, делает она это медленно, старается не привлекать его внимания, но она уверена; на сто процентов, блин, уверена: он чувствует. Леша стал крайне агрессивен. И если первую неделю он очень грамотно это скрывал, со временем все стало только хуже. Он перестал скрывать агрессию. Даже больше: он стал ее проявлять. Оксане страшно вспоминать тот день, когда Леша впервые сделал это. Впервые за два года брака. Как бы сильно она ни старалась оправдать его в глазах Антона, сама она со всей ясностью понимала, что это совсем не мелочи. И что ничего у нее не в порядке. Фролова уверена: он понимает, что что-то изменилось, чувствует безразличие Оксаны, ощущает, как оно витает в воздухе. Как прилипает к светлым обоям квартиры, окрашивая их в темный цвет, и как оседает на всех поверхностях марким слоем пыли. Он не говорит ей о своих подозрениях, он просто становится опасно агрессивным. Оксане страшно, и она это контролировать не может, а помощь принимать от кого-либо боится еще сильнее и даже не понимает, почему друзей отталкивает. Ситуация, в которой она оказалась, ни в одном сценарии ее жизни прописана не была, и от этого становится еще больше не по себе. Фролова попросту не знает, что делать. Прикосновения Леши доставляют ей дискомфорт, она избегает любого контакта с ним, а такое понятие, как «супружеский долг», вообще не воспринимает. Она не хочет оставаться с ним наедине, не желает от слова «совсем», потому что душа ее и сердце давным-давно привязаны к другому, и даже банальный поцелуй Леши вызывает у девушки неприятные, царапающие нутро чувства. И она уверена, что именно на этой почве он бесится с каждым разом только сильнее. Потому что она не хочет быть с ним. Потому что она не хочет быть его. Девушка зажимает между губами белый фильтр, игнорируя взглядом уже почти сошедшие синяки на запястье от цепкой хватки пальцев, и уже готовится воспользоваться зажигалкой, потянувшись в угол подоконника, как вдруг касается рукой чего-то чертовски холодного и колючего. Оксана вздрагивает, отдергивая руку, и чудом не матерится вслух, как вдруг замечает, что послужило причиной ее паники. Резиновый ёжик. Игрушку, которую она купила для Пуха. Вернись, без тебя в этой Вселенной будет слишком темно. — Ну же, давай. Это вкусно! — лежа на животе на полу, снова двигает она миску к щенку, но тот вновь пятится от нее назад, звонко тявкая. — И нечего кричать. На пакете написано, что это для тебя. Витамины, минералы и вся прочая полезная для твоего здоровья лабуда. Оксана не сдается и опять двигает миску вперед. Щенок снова убегает в гостиную. — Да это просто наказание какое-то, — перекатывается на спину Фролова и стягивает со стола пачку морковных палочек из Мака, лениво хватая пальцами одну из них и закладывая себе в рот. — Я устала с тобой воевать, пес-имени-которого-я-не-знаю. Щенок снова появляется на кухне и принюхивается, подбираясь к девушке, которая уже повернула в его сторону голову. — И как, скажи на милость, мне тебя накормить? Терьер снова принюхивается, задевает мокрым носом запястье Оксаны и звонко тявкает. Фролова хмурится на мгновение, переводя взгляд с пачки морковок на собаку и обратно, а после решает проверить свою догадку и, снова перекатившись на живот, вытаскивает морковную палочку, протягивая ее собаке. Щенок на какое-то время замирает возле овоща, а после с удовольствием уплетает палочку за обе щеки и довольно облизывается. — Ну ты странный, — протягивает девушка, удивленно вскидывая брови. — Еще? — снова подает она ему палочку, и пес опять съедает ее целиком и полностью. — Вот же дичь, — констатирует Фролова и высыпает в миску ему оставшиеся пять палочек, решив, что себе и в другой раз купить сможет. Эта неделя пролетела быстро, даже быстрее, чем она планировала. Леша не трогал ее всё это время, спокойно себя вел и не позволял себе больше того, что случилось в день, когда Антон принес домой щенка. Казалось, что ничего вообще не произошло. Леша правда вел себя так, будто ничего не было. Словно он не закатывал скандала из воздуха и не распускал руки. Всё это могло показаться действительно чем-то выдуманным, если бы не тонкая полоса от зажившей ссадины на ее щеке, которую Оксана видела всякий раз, как смотрелась в зеркало. Против собаки в доме он тоже ничего не имел, и Оксане от этого становилось в разы легче, потому что только с щенком она всю эту неделю и провозилась. Малыш оказался невозможно активным, хотя первые пару дней вообще почти не поднимался с подушки, но когда узнал Оксану получше, когда почувствовал любовь, которую она ему непроизвольно дарила, пёс фактически на глазах ожил. Фролова к нему привязалась, даже спать с собой пару раз брала, но щенок все равно убегал спать на свое место, что Оксана ему сделала из толстовки, которую однажды оставил у нее Сережа. Выбрасывать вещь она не собиралась, но и расставаться с ней тоже не хотела. Да и щенку отчего-то запах Сережи так понравился, что, когда Оксана вместо толстовки положила ему подушку, тот возмутился и долго тявкал, потому что так и не мог найти удобную позу для сна. Двадцать первого декабря, как они все и договаривались, Оксана собрала все необходимые вещи, чтобы поехать к Арсу с Антоном, потому что в этот день должен был прийти «Дед Мороз». Они решили подарить собаку Кьяре заранее, потому что тридцатого числа они уезжают в Великий Устюг, и щенок должен хотя бы несколько дней попривыкнуть к новой квартире прежде, чем Оксана на то время, что они уедут, снова возьмет себе его на недельку. — Куда мне его спрятать, он выдаст нас с головой, — шепчет Оксана, заходя в дом и прикрывая рукой мордочку щенка, чтобы тот не так громко тявкал. — Не паникуй, я уже приготовил ему переноску, мы всё купили, — смеется Шастун, глядя на то, как забавно выглядит девушка в длинном плаще, намотанном на шее шарфе и натянутой на самые глаза шапке. — Шастун, ну какой же ты говнюк, — цокает она языком, — нужно было привести его, пока Кьяра была в садике, чтобы мы подготовились! Парня снова распирает на ржач. — Придурок, — причитает Фролова, пробегая в спальню, чтобы не привлекать внимания девчушки. — Пап, а кто там пришел? — слышится голос той из коридора. — Никто не приходил, совсем никто, — комично разводит в стороны руки Антон, пока Оксана, едва сдерживая смех, наблюдает за ними через щель в двери. — А ты папе показала, какую аппликацию сделала? — тут же находит новую тему для разговора Шастун. Кьяра тараторит о том, что совсем об этом забыла, убегает на кухню, где слышится голос Арсения, говорящего по телефону, и наконец позволяет Оксане выйти из комнаты. Девушка легонько шлепает Шаста по животу за непродуманность плана, но всё же кладет щенка в коробку с дырочками, которую вытащил с антресолей Антон, и тут же взволнованно охает. — Черт, я забыла его игрушку, — шепчет Оксана, — игрушку его… Эту… Ежа, — щелкает она пальцами. — Да забей, — отмахивается он. — Это вот вообще ни разу не проблема, — успокаивает ее Антон. Фролова кивает, стягивая с шеи шарф и глядя на то, как Шастун ставит коробку под елку, приоткрывает в гостиной форточку и отдергивает в сторону шторы, намекая тем самым о якобы забегавшем волшебнике. — Гениально, — прыскает Оксана. — Очень спасибо, — кланяется ей Антон. Девушка уже собирается зайти в комнату, потому что не хочет пропустить реакцию ее любимой девочки на долгожданный подарок, но внезапно у нее в кармане зимнего плаща вибрирует телефон. Оксана вынимает мобильник и смотрит на экран. Улыбка исчезает с ее губ. Только не сейчас, пожалуйста. — Да? — отвернувшись к двери, тихо отвечает она на звонок. — Где ты? — слышится рассерженный голос Леши на том конце провода. — Почему не дома? Потому что это и не дом вовсе. — Я… я у Антона, мы… — Домой. Живо, — не дает он ей закончить. Девушка взволнованно озирается назад, глядя на Антона, который, замерев, напряженно смотрит на подругу. Оксана сглатывает. — Но мы дарим дочке… — Я сказал: домой, — отрезает он. — Я сказал. Ответить или как-то отреагировать он ей не дает, потому что бросает трубку. Фролова чувствует, как внутри все кульбитом переворачивается от страха, кончики пальцев начинает покалывать, а в горле встает ком. Поворачиваться и смотреть на Антона в таком состоянии она не хочет. Потому что он поймет. И во второй раз он ее так просто к этому (не)человеку не отпустит. Так что девушка использует все рычаги своего обаяния, чтобы выглядеть спокойной, как минимум. — Оксан… — напряженно зовет ее Антон. Фролова спокойно оборачивается к другу, и на ее лице мелькает слабая улыбка. Молодец, девочка. Ты справляешься. Только кому ты пытаешь доказать, что у тебя все хорошо? И зачем? Глупая. Глупая девчонка. — Что-то не так? — подходит он к ней ближе. — Да нет, — уклончиво и коротко отвечает она, снова натягивая на шею шарф. — Постой, куда ты? Ты же так хотела увидеть, как обрадуется Бусинка, и… — Я знаю, — часто кивает она. — Знаю, но мне надо… У меня… Оксана старается хоть что-то придумать на ходу, но у нее совсем не получается. Не преуспела она в импровизации, как Антон, не может она придумывать что-то и врать одновременно. У нее не получается. Шастун видит в этой запуганности подруги четкий знак, понимает, что опять послужило рычагом к ее поведению, и чувствует всеми фибрами души, что знает, кто ей звонил. — Мне домой надо, — не дает ему вставить слово Оксана и открывает входную дверь. Антон остановить ее хочет, взять попросту и заставить — если потребуется — ее остаться здесь, хоть, сука, навсегда, только бы она «домой» не возвращалась, но он понимает главное: Оксана не позволит ему это сделать. Она не успокоится, пока не доведет свое дело до конца, с какими бы трудностями ни сталкивалась. И это паршивее всего. — Напиши мне, как она его назовет, — просит Фролова перед тем, как выйти из квартиры, бросив на друга такой взгляд, что мурашки по спине бегут. — Пожалуйста. И в этом взгляде столько всего, что она старательно пытается скрыть, потому что хочет казаться сильной, что подгибаются ноги. Шастун не может отказать ей в такой маленькой просьбе, да и не стал бы вовсе, поэтому кивает Оксане, и та уходит, скомкано помахав на прощание и больше не обронив ни слова. Фролова едет по заснеженным московским улицам в сторону дома, совсем не реагирует на агрессивных водителей, и у нее до безмолвного крика болит душа от всего, что происходит. От несправедливости, которую подогнала ей судьба, несмотря на всё то, что она уже перенесла в своей жизни. Когда телефон на панели загорается, и Оксана видит от Шаста сообщение с текстом: «Пух. Она назвала его Пух», она улыбается. Улыбается, а на глаза у нее наворачиваются слезы. И Фролова изо всех сил убеждает себя, что это слезы радости. А не отчаяния. Домой она добирается дольше, чем планировала, что пугает ее до дрожи под коленями, но, когда Оксана заходит в квартиру, там тихо. Леша просто выходит из комнаты, с нажимом целует ее в висок, что доводит ее до мурашек, и снова скрывается в гостиной. Ей не просто страшно находиться дома, ей очень сильно страшно. Она не может предугадать действия Леши, не знает, что он скажет или сделает в следующую секунду, и от этого она живет в напряжении двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Она изо всех сил старается снова утонуть в работе, присматривает новых компаньонов, обновляет ассортимент услуг и просто старается топить себя в любимом деле. И, чтобы не сойти в этой атмосфере с ума, в любимом человеке. С телефоном Оксана теперь как никогда осторожна, не отпускает его от себя и не убирает с бесшумного режима. Сообщения от Сережи для нее — как глоток свежего воздуха после заточения в бункере, и сравнение это кажется ей той еще брехней, но иначе она выразить эмоции попросту не может. Матвиенко без нее загибается, у него на душе с десяток кошек скребутся, потому что он чувствует, что что-то не так, раз она так долго пытается со всем разобраться, но Оксана только повторяет: «Всё хорошо. Все правда хорошо», — и Серега эту фразу уже воспринимать не в штыки не может. Оксана до ужаса хочет увидеться с ним, но Леша контролирует каждый ее шаг, каждое, блять, слово и действие. И это настолько сильно стало выходить из-под контроля, что перестало казаться хоть немного нормальным. Ты посадил ее в клетку, но это не значит, что оттуда нет выхода. Поставив на щадящий режим стиральную машинку, Фролова выходит из ванной, выключая за собой свет. Ей снова приходится проходить мимо комнаты, в которой Леша устроил свою «фотостудию», и в щель двери она замечает, как он снова проявляет новые снимки, развешивая их на веревке, натянутой по всей длине комнаты. Оксана чуть прищуривается, стараясь разобрать, что там изображено, но в красноватой полутьме комнаты совсем ничего не видно, и она оставляет эту попытку, беспокоясь о том, что может быть замечена за тем, что сует нос в его дела. Потому что это в любом случае его дела. Фролова снова берет в руки пульверизатор и протирает листья каждого комнатного растения в квартире, вновь останавливаясь подольше у подоконника в гостиной, чтобы посмотреть на плюшевую игрушку, которую Сережа выиграл для нее, кажется, тысячу лет назад и которую Леша по-прежнему не заметил. Так проходили ее дни. Оксана украшала к Новому году дом, да только атмосферы праздничной совсем не чувствовала. Пластиковая елка определенно не была пределом ее мечтаний. Но офис работы на время карантина был и для нее закрыт, поэтому она все время сидела дома, как в гребаной клетке. Если Леша дремал, Оксана не упускала возможности обсудить немаловажные вещи с ее адвокатом, но отчего-то всё это как-то максимально сильно застопорилось, а причину Оксана понять не могла. Адвокат вроде бы говорил ей правильные вещи, но все они были какие-то размытые, нечеткие. И больше смахивали на лажу. Оксана совсем в этом не разбиралась, поэтому решила, что так надо. И сегодня все рвануло. Ближе к ночи она не выдерживает: находиться дома попросту невыносимо. Сережа заваливает ее сообщениями, но сегодня она на них не отвечает. Не может ответить. Вся эта ситуация, повисшая в воздухе, ее убивает. Она зашла в тупик, а выхода никакого, как бы сильно она ни старалась найти новые пути. Ближе к одиннадцати она мельком заглядывает в студию Леши и замечает, что тот задремал на рабочем столе, что определенно кажется ей удачей. Быстро собравшись и одевшись потеплее, девушка решает прогуляться до ближайшего круглосуточного магазина. В доме нет сыра и творога, да и сигареты закончились еще вчера, а курить на нервяке хочется так сильно, что зудит небо. Начало последней недели декабря встречает Оксану легким снегопадом и щипающим щеки морозом. Девушка поуютнее закутывается в шарф и в одиночестве бредет по заснеженным улицам, слушая хруст снега под ногами. Это успокаивает. Совсем немного, но успокаивает. Кассирша круглосуточного искоса поглядывает на Оксану, когда та кладет на кассу сыр, упаковку зачем-то попавшихся ей под руку прищепок и просит пачку сигарет, а после провожает ее таким же косым взглядом, но Фролова не обращает внимания. На улице за то время, что она была в супермаркете, снова похолодало, и сейчас даже руки не в карманах держать холодно, что уж говорить про то, чтобы покурить. Оксана ускоряет шаг, направляясь в сторону дома, и внезапно замирает, не доходя до своего двора, потому что видит знакомую машину, а рядом с ней — его. Матвиенко дрожит весь уже от холода, шапка его совсем не спасает, а на темной бороде намерз иней. И это даже развеселило бы Оксану, если бы не сложившиеся обстоятельства. Чувство тоски по нему захлестывает ее так сильно, что она даже не может произнести ни единого слова. Просто несчастный сыр с пачкой прищепок падают в снег, а ноги несут ее вперед сами, и в следующую секунду она уже задыхается от того, что обвивает его шею руками, уткнувшись носом в холодный материал куртки, который сейчас, в сочетании с ее горячим дыханием, выбивает из легких воздух от контраста. Вокруг на улице в этом дворе ни души, уже полночь по московскому, а они так и стоят вдвоем, не проронив ни единого слова. Потому что слова не нужны. Потому что слов просто нет. Мы всегда умалчиваем о том, что необходимо сказать, и часто говорим то, что произносить не следует. Она скучала по нему. Так блядски, так безбожно сильно скучала, что это уже смахивало на тяжелую стадию хронической болезни, которую она всё никак не могла вылечить или не хотела вовсе. Просто она любит его. Это не обсуждается даже. Она невозможно сильно его любит. — Зачем ты приехал? — наконец первая произносит она. Зачем я тогда ушел из твоего офиса, оставив тебя одну? — Потому что я беспокоюсь, — откровенно произносит он, выпуская ее из объятий, но не отпуская из своих теплых ладоней ее замерзших рук. Забери меня отсюда. — Ты не должен был приезжать, я же тебя просила, — чувствуя бесконечную благодарность, против воли выдает Оксана. Я не должен был скрывать от тебя так долго то, что ты имела право знать. — Да мне, — задыхается он словами, — плевать уже, понимаешь? У тебя что-то случилось, а ты не хочешь мне рассказать, и это… Оно меня добивает, понимаешь? Оксана молчит, сглатывая внезапно подкативший к горлу комок слез. Он всегда все видел. Он всегда все понимал. Сережа чувствует ее так сильно, будто они оба — это один человек. Она никогда в жизни не ощущала такого притяжения и такой схожести с Лешей. Никогда этого не было. Леша всегда был не тем. — Я хочу… всегда заботиться о тебе, — с небольшими паузами произносит он. — Пойми наконец, — кивает Сережа, — я не уйду, столкнувшись с трудностями. Я хочу решать их вместе с тобой. Господи, я так сильно тебя люблю. Оксана не знает, что ответить, знает только, что, если сейчас она расскажет ему, что делает с ней Леша, если только коснется этой темы, ее разорвет на куски. И она захлебнется в этом, утонет фактически в мареве вины за то, что не рассказала ему раньше, хотя должна была. Потому что она с ним. Она теперь с ним, и такие вопросы надо решать вместе. Такие проблемы должны разделяться поровну, чтобы не погибнуть от ноши. Оксану грызет чувство вины, она понимает, что они снова встают на те же грабли: не рассказывают друг другу то, что нужно рассказать. И ей так невыносимо жаль, что это чувство сжигает ее изнутри, скребет когтями ребра так сильно, что проще пустить пулю в висок, только бы это прекратилось. Молчание затягивается, и Фролова понимает, что у нее не получается сказать ему правду, поэтому она просто тянется к нему и запечатывает на его губах несказанные вслух слова, все просьбы о помощи, которые она боится озвучить, и всю любовь, которую она к нему испытывает так сильно, что это убивает ее изнутри. Поцелуй получается почти горький, в нем столько тупой обессиленной боли, что Матвиенко на мгновение теряется от этого, почти жмурится даже, и, когда Оксана отпускает его, она не смотрит ему в глаза. — Почти все, родной, — шепчет она, соприкоснувшись с ним лбами, и голос у нее предательски дрожит. — Нужно еще немного потерпеть, ладно? Фролову изнутри кромсают чувства, ей дышать фактически больно, поэтому она уходит тихо. Уходит молча и торопливо. Уходит, умоляя себя не сорваться, не обернуться. И умоляя себя не остаться. Девушка дрожащими пальцами достает из кармана ключи и не с первого раза попадает в замочную скважину, но схватиться за ручку она не успевает, потому что дверь с размаху открывается, чуть не задев ее со всей силы, и перед ее глазами появляется разъяренный муж. — Где ты была?! — эхом разбивается его голос по лестничкой клетке. — Я… — а в ладони Оксана сжимает только связку ключей. Упавшие в снег сыр и пачка скрепок так и остались лежать в соседнем дворе, наверняка уже припорошенные новой метелью. В глазах у Леши вспыхивает пламя, и у Оксаны внутри всё сжимается от приступа страшной паники. Объяснений никаких он слышать явно не хочет, поэтому в следующую секунду на тонком запястье девушки сжимаются сильные пальцы, с бешеной яростью затаскивая ее в квартиру, и слышится страшно громкий хлопок двери, эхом отскакивающих ото всех стен пустого серого подъезда. Демоны на земле, и в аду без них стало так холодно, что на небесах теперь нечем дышать. Оксана вздрагивает, возвращаясь в реальность, когда понимает, что на кухне она больше не одна. Холодок пробегает гуськом вдоль позвоночника девушки, и она оставляет сигарету на подоконнике, опасливо покосив взгляд в сторону. Он стоит у входа в кухню, прислонившись плечом к косяку и скрестив на груди руки. Оксане такие моменты знакомы, она знает, что за этим последует, поэтому встает с подоконника и тут же занимает себя посудой в мойке, потому что понимает: если останется у окна, она не сможет вырваться. Это станет ее ловушкой. Фролова нервно сжимает пальцами губку, включает воду и начинает оттирать кружку, хотя в такой радикальной чистке та не нуждается. В голове безостановочно бежит бегущей строкой мысль: «Уходи. Уходи. Пожалуйста, уйди», но он этого не делает. Оксана чувствует спиной, как он близко подходит к ней, и горячее дыхание обжигает светлую кожу ее плеча не меньше языков пламени. Девушка вздрагивает и резко вздыхает, руки ее прекращают двигаться, и вообще вся она замирает, точно статуя. — Ты боишься, — касается ее плеча шепот, и кожа у нее на руках становится гусиной. — Не надо. Нижняя губа Оксаны непроизвольно начинает дрожать, и она невероятной силой воли подавляет в себе внезапное желание закричать, потому что он ведет кончиками пальцев по ее руке от запястья до плеча. — Не надо меня бояться, — повторяет он. — Надо просто делать то, что я прошу. Фроловой до одури неприятно находиться с ним рядом, ей до ужаса не хочется чувствовать его прикосновения и уж тем более делать то, что он просит требует. Потому что он требует. Еще немного, и он перестанет спрашивать. Просто будет брать. Девушка боится отвечать, потому что знает: голос ее подведет, и он снова будет питаться ее страхом, заряжаясь им, как энергетический вампир, и вновь почувствует свое превосходство, сразу заранее празднуя победу. Нашел с кем бороться. Нашел чем гордиться. Оксана оставляет кружку и, не дав ему понять, что произошло, выворачивается, уходя из кухни и направляясь в сторону ванной, рассчитывая на то, что там сможет переждать его очередную вспышку, но не успевает дойти до конца коридора, потому что… — Всё, нахуй. Мне надоело с тобой сюсюкаться. Сюда подошла. Цепкие пальцы разворачивают ее за предплечье, и Оксана жмурится от вспышки боли, непроизвольно хватаясь за руку. У нее снова останутся следы. — Не трогай меня, — нервно произносит она, пятясь назад. — Вау, — саркастически восхищается Леша. — Она разговаривает? — Не трогай… — снова пятится она, понимая, что вот-вот упрется спиной в дверь его студии. Сурков изломляет губы, лицо его меняется, приобретая почти сероватый оттенок, в глазах начинает разгораться ярость. Кулаки сжимаются. — Я — твой муж! — орет он фактически не своим голосом, чем пугает ее до взорвавшихся перед глазами искр. Она всё же толкает спиной дверь и делает несколько шагов назад, впервые за много месяцев заходя в его студию без приглашения и разрешения. Спину обдает влажным спертым воздухом. — Не принуждай меня! — как-то по-детски, затравленно и испуганно хрипит она и внезапно замирает. Замирает, глядя на то, как изменилось выражение лица Леши, стоило ей зайти сюда. Это запретная зона. Сюда нельзя заходить. И Оксане вдруг становится чертовски, необъяснимо не по себе. И сейчас это связано даже не с тем, что дело снова пахнет жареным, она просто знает… Знает, что за ее спиной что-то такое, о чем она даже не догадывалась. То, что было самой страшной тайной из всех. Сурков обводит взглядом всё то, что находится за спиной у Оксаны, и снова переводит на нее бешеный взгляд. Слова срываются с языка сами. — Кузнецова так не ломалась, — на одном выдохе выпаливает он. И время, кажется, останавливается. В груди что-то взрывается, и горячая волна тягучей обжигающей реальности разливается ощущением беспомощности по организму. Оксану эти слова подкашивают. Она не верит, отказывается верить. Забывает, кажется, всё то, что случилось до этой сказанной фразы, и заторможенно мотает головой из стороны в сторону, не чувствуя почву под ногами. — Что ты такое говоришь? — совершенно не понимает она. — Ты говоришь неправду. Не может этого быть. А глаза у Лёши пустые. Пустые и такие пропащие, что невольно поражаешься: как не замечала раньше. Но Оксана не может принять эту мысль. Не может до того самого момента, пока что-то изнутри ее не дергает и она не оборачивается назад, забывая, как протекает процесс дыхания. Вся эта комната была связана с ней. Вся эта комната горела Ирой. Всюду висели ее снимки. Портретные, случайные. Постановочные и даже смазанные. Обнаженные, полуобнаженные. И сохли прямо у нее над головой снимки, сделанные фотографом в ту секунду, когда она безбожно и пошло кончала. Запечатленные во время процесса. Сделанные ее мужем. — Она плавилась, — медленно идет он в ее сторону, — всякий раз, как я прикасался к ней. Безропотно повиновалась, выполняя всегда всё то, что я хотел. Фролова врезается поясницей в край стола и сжимает его руками, пока он всё также идет на нее, как вдруг резко хватает висящий над ними снимок и специально добивает Оксану, показывая ей его во всех деталях. — И она повиновалась бы дальше, но тебе же, блять, так одиноко, — скрипит его голос от агрессии. — Вот я здесь. Выбрал тебя. А Оксане нечем дышать. Оксане не хватает воздуха. — Вопрос: «Нахуя»? Если ты постоянно ломаешься, — выплевывает он слова. — Какого хрена ты ломаешься?! Ты обязана! Фролову отрезвляет его голос, инстинкт самосохранения срабатывает сам, и она со всей свойственной ей на тот момент силой толкает его в грудь, срываясь с места. От неожиданности он пошатывается назад и свирепеет еще сильнее. Он нагоняет ее в коридоре, хватает за руку и с размаху толкает спиной в стенку шкафа-купе, и Оксана со всей силы ударяется хрупкими лопатками, болезненно и беспомощно вскрикивая. — Остановись, — неконтролируемо дрожащим голосом почти плаксиво просит она, жмурясь от боли. — Мне пришлось отказаться от нее, — орет он, нависая сверху, — ради тебя! Где моя награда?! Леша с размаху бьет кулаком по двери шкафа буквально в нескольких сантиметрах от ее лица, и девушка в голос кричит, больше не справляясь с ужасом, опутавшим ее с ног до головы. Он сильнее. Он больше. И он не остановится. — Где, сука, моя награда?! — хватает он ее за волосы, и Оксана, почти не слыша себя, истошно кричит в слезах, крепко зажмурив глаза. Она уже чувствует, что пути назад нет, что он возьмет силой. Что надругается и такой она останется навсегда, как вдруг входная дверь с грохотом открывается, и в следующую секунду все происходит так непозволительно быстро, что смешивается в один-единственный кадр, затираясь в памяти навеки бессмертным воспоминанием. Потому что Сережа влетает в квартиру, как пуля, зажимает в руке ключи, которые отдал ему Антон, хватает за ворот рубашки потерявшего бдительность Суркова и с размаху вдаривает ему между глаз так сильно, что тот, оглушенный нокаутом, мешком валится на пол под ноги девушке и больше не произносит ни звука. Сережа бросает в сторону ключи, в два шага подлетает к сползающей по стене вниз, хрипло кричащей Оксане, которая прижимает к губам ладони, и сгребает ее в охапку, прижимая к себе. И не позволяя упасть. — Всё закончилось, малышка, — загнанно дышит Сережа, прижимаясь губами к каштановой макушке истошно всхлипывающей девушке. — Я тебя больше не оставлю. Никогда, — качает он головой. — Блять, никогда, девочка моя. Оксана глушит в нем свои рыдания, глушит так сильно, что в лоскуты рвется грудная клетка. И прижимается к нему безмерно рьяно, почти сливаясь с ним в единое целое, неконтролируемо комкая в пальцах его рубашку и утыкаясь носом в ключицу. Матвиенко крепче обнимает ее, игнорируя боль в кисти руки и зажмуривая до искр глаза. И душа у него, кажется, впервые за долгое время прекращает испытывать хроническую тревогу. На улице, путаясь в свете горящих вдоль дороги фонарей, медленно кружатся снежинки.