Стажёр

Черные облака, мутной пеленой застилающие невидимое, но тоже черное небо, медлительно кружили над белесой равниной. До обрамляющих безжизненное плато зубчатых гор не было видно никакого другого движения. Торчавшие кое-где из пепельного песка белые скалы, похожие на кости каких-то гигантских существ, картину не оживляли. Единственным, что на этой мертвой равнине пыталось шевелиться, была крохотная человекоподобная фигурка, барахтающаяся у подножия одной из этих «костяных» скал. Правда, особых успехов в передвижении это существо не демонстрировало. Сейчас оно полулежало, полусидело, опираясь на камень и цепляясь за него обломанными ногтями. Заскребло по спекшемуся песку босыми ногами, одновременно подтягиваясь на руках, выгнулось дугой и в очередной раз грохнулось наземь. Несколько секунд лежало без движения — только грудь тяжело вздымалась, бесполезно втягивая затхлый, лишенный кислорода воздух Мира Богов Смерти. И снова приподнялось на руках, снова ухватилось за край скалы и снова попыталось встать… На сей раз ему это удалось. Как-то получилось подтянуть к себе непослушные ноги, встать на колени, а потом, не отпуская опору, выпрямиться. Отведя упавшие на глаза волосы, окинуть окружающий пейзаж цепким, совсем не страдальческим взглядом. С высоты человеческого роста равнина выглядела не веселее, чем с земли. И казалась еще более обширной. В принципе можно было бы и не торопиться ее пересекать. Вполне возможно было, что за горами точно так же ничего нет, как и здесь. Что весь этот мир — просто очередное персональное ничто, что любой путь здесь лежит из ниоткуда в никуда… Но верить в это все-таки не хотелось. А в то, что его миссия заключается в сидении посреди этого унылого места и ожидании неизвестно чего, — не получалось. Два десятка раз обойдя вокруг камня, за который держался, и вообразив, что этой тренировки будет достаточно, чтобы идти по ровному месту, он отпустил его и сделал два осторожных шага по прямой. На третьем потерял равновесие и снова шлепнулся на песок, подняв небольшое облачко мелкой пыли. В правом локте что-то подозрительно хрустнуло при ударе. Это по-прежнему было не больно в прямом смысле этого слова, но ощущение, что еще несколько попыток — и он банально развалится на куски, так никуда и не добравшись, стало довольно сильным. На этот раз пауза, которую он взял сам у себя на размышление, была долгой. Но в конце концов он снова подполз к скале, снова встал на ноги и снова принялся бродить между белых камней. Пока наконец не пришел к выводу, что уже готов к долгому переходу. Оторвавшись от последней скалы, он поплелся в ту сторону, где горы казались ближе и где равномерность странных бурых полос на их склонах наводила на мысль об искусственном происхождении, — человеческая букашка, ползущая через равнину. За ним не оставалось следов, и, наблюдай кто-нибудь за его медленным, почти незаметным продвижением к северу, эта картина, скорее всего, заставила бы задуматься не об упорстве, а о бессмысленности. Но за ним никто не следил. Он был один. Совсем один. И нельзя сказать, чтобы ему это не нравилось. Конечно, неплохо было бы знать, что он не одинок во вселенной, но это еще не значило, что он мог быть уверен в своей готовности к контакту. Да и в чём может быть уверено существо, не знающее собственного имени и не видевшее собственного лица? К ходьбе он применился быстро, и если время от времени ему все-таки случалось валиться на песок и долго лежать, закрыв глаза или бездумно разглядывая оказавшиеся перед его лицом мелкие камешки, подозрительно похожие на обломки костей, — то уже не потому, что «земля вставала дыбом и била по морде», а просто от усталости, которая всё чаще давала о себе знать, дикой, непреодолимой, отступающей лишь ненадолго. Хотя все эти «быстро» и «ненадолго» не были очень уж надежными. Время ползло так же незаметно, как и он сам. Здесь не было ни рассветов, ни закатов, сумрачный свет иногда становился чуть ярче, но это было не настолько заметно, чтобы считать это каким-то аналогом времени суток и вообще быть уверенным в том, что изменения действительно есть. Но откуда-то он знал, что день и ночь — существуют. Только не здесь. Где-то. И когда на одном из частых привалов он догадался оторвать два куска ткани от своей и без того драной одежды и обмотать ими сбитые о гальку ноги, он откуда-то знал, что здесь нужно быть поосторожнее, потому что эти новые царапины, так же, как и присутствовавшие на его теле с самого начала странные швы и раны, вряд ли заживут, и еще о том, что где-то и у кого-то они заживают. Это было очень странное знание. Не имеющее центра и ни на что не опирающееся. Знание из одних отрицаний. Такое же безжизненное, как весь этот мир. Как одинокий нечеловек, бредущий через него к неизвестно зачем понадобившимся черным полосатым горам.