Стажёр

Зеленые и синие человечки гоняли друг друга по потолку. Если долго на них смотреть, начинало казаться, что они действительно шевелятся. Но когда Кираэль закрывал глаза, шевеление продолжалось, бесформенное и бессмысленное. Ему надоело это растворение черноты в черноте, и вечный холод и тупая боль в каждой клеточке тела — если, конечно, его тело вообще состояло из каких-то там клеточек, и откуда все-таки у него такие странные мысли? — и более чувствительные уколы пытающихся расти куда-то не туда костей, и разбегающиеся под кожей при каждом движении огненные мурашки, и накатывающий временами озноб, убивающий надежду обойтись без этих лишних движений, и уже почти непрекращающийся кашель. Надоело «просто слишком быстро расти», надоело испытывать на себе пусть даже и бледную тень того, что Лолайт назвал «всё болит, чешется и немеет, причем одновременно». Надоело, в конце концов, отличаться по температуре тела от окружающей среды. Надоело, что как раз тогда, когда становится совсем хреново, откуда-то из полутьмы и сквозняка материализуется Рюук, смотрит, не то сочувственно, не то презрительно, и говорит что-то типа «Ну что, всё так же?». Или «Кира, если ты и дальше будешь грызть пальцы, они у тебя отвалятся». Или «Ты бы завязал волосы в хвостик, мешают же». Патлы, кстати, действительно отрастали гораздо быстрее, чем хотелось бы, причем оставались неровными и какими-то всклокоченными. Кираэль не спешил их подравнивать: интересно же, до какой длины они будут расти. Или еще одна бессмысленная фраза: «Все-таки я не помню, чтобы со мной такое же было…». Произнесенная за всё это время трижды или четырежды, она каждый раз выводила Кираэля из себя. В первый раз он в ответ сказал, что у Лолайта всё это вполне себе было. Рюук выслушал, уточнил, попытался расспросить про непонятное зелье в бутылке, в конце концов был вежливо послан и ушел. Во второй раз Кира попытался закрыть эту тему аккуратным и очень злым силлогизмом про память, факты и пользу. На третий только застонал и уткнулся лицом в матрас. Иногда он перечитывал Рюукову библиотеку или пытался вникнуть в страницы, ранее пропущенные из-за непонятности или неинтересности. Но чем дальше, тем меньше от этого было толку. Всё, что было понятным с первого раза, не обнаруживало никакого второго дна, всё, что было непонятным, не торопилось уступать позиции, а то, от чего поначалу просто воротило, стало совершенно невыносимым. Когда Кираэль натыкался на очередное «Если бы ты мог снова быть со мной, если б мог стоять за моей спиной, читать мои стихи со мной наперегонки — но нет, тьма замела твой след», ему завыть хотелось. Если бы он был сколько-нибудь склонен к состраданию, он бы мог порадоваться за несчастного, чье исчезновение оплакивал неизвестный поэт: может, он и погиб, но участи читать это наперегонки с автором он избежал. В общем, ему было паршиво. И, что еще хуже, ему было скучно. Иногда он выбирался к окну, хотя вообще-то лучше было бы не рисковать, особенно после случая, когда он свалился в коридорчике, не зная, в какую сторону лучше ползти, тем более что реализация обоих решений была в равной степени невозможна. А Рюук в тот вечер долго смотрел, как Мацуда сидит за рабочим компьютером, положив голову на руки и тоскливо глядя за окно, и думал о вечном: о своей тетрадке, о запрете, не дававшем рассказать Кираэлю, кто он такой, и о том, что холода — гадость и лучше бы их не было… Так вот, иногда Кираэль выбирался к окну и глазел вместе с Рюуком на мир людей, сам еще толком не зная, что он там ищет, но будучи совершенно уверен, что там ему есть что искать. Хотя сейчас он чаще просил Рюука показать какое-нибудь место, где тепло. В мире людей такого было навалом — полпланеты. Но веселее от вида тамошних тропических пляжей всё равно не становилось. Рюуку, ясное дело, от всего этого тоже было не сильно весело. Но выбирать было не из чего. Они были надежно заперты в этой норе, и выход из нее мог быть только один — в небытие. Если бы Кираэлю, к примеру, вздумалось декламировать плохие стихи двадцать часов без перерыва или столько же времени объяснять единственному возможному слушателю принципы работы разных двигателей — а Рюука от любого из этих действий перекрючило бы не хуже, чем от внезапного безъяблочья, — он либо нашел бы способ заткнуть мальчишке рот, либо продолжил терпеть его выкрутасы, но не выкинул бы его из дома и не ушел бы сам. О том, что на самом деле уходить было куда — мир людей заманчиво раскинулся под ногами, и для того, чтобы смотаться туда на пару дней, запасная тетрадь вовсе не была нужна, — об этом Рюук старательно не вспоминал. И о том, что Кира это очень хорошо понимает, тоже старался не думать. Вот так прошло сколько-то дней (Кираэль сбился со счета, потому что не очень хорошо понимал, как их считать, а Рюук — потому что ему было пофиг). Довольно-таки паршивых дней, и чем дальше, тем паршивее.