Возвращение
— Чтоб я еще раз… залез… в этот дурацкий мир людей… Перевернувшись на спину, Кира вытянулся вдоль ступенек. По сравнению с бесконечным трепыханием между землей и небом даже это было блаженством. — Вставай, здесь нельзя долго находиться, — недовольно сказал Лолайт, стоящий перед ним в неприятно знакомой позе. Кем он, в конце-то концов, был, этот Лолайт? — Да ладно, это уже часть нашего мира, — сказал Рюук, сидящий на нижних ступеньках, над самой пропастью. Все трое уже спрятали крылья — здесь, на открытой всем земным и неземным ветрам узкой тропе, они только мешали бы. — Я сейчас встану и пойду, — пробормотал Кира и, вспомнив, как пару дней назад говорил примерно то же самое Мацуде, действительно начал подниматься, потому что с ползанием по лестницам в полубессознательном состоянии определенно пора было завязывать. До окончательной границы — той самой, где Кира не так давно любовался выцветшей травой и беседовал с Мидрой, — оставалось еще несколько сотен ступеней вверх. — Кому ты передашь тетрадь? — спросил Лолайт. — А сам я вернуть ее не смогу? Я бы предпочел, чтобы имя ее настоящего владельца осталось неизвестным. — Ему — или ей, — многозначительно сказал Лолайт, — никто не будет предъявлять претензии. В том, чтобы одолжить тетрадь другому богу смерти, нет нарушения. — Формально нет, но я воспользовался тетрадью для совершения преступления. — Точнее уж ты совершил преступление для того, чтобы воспользоваться тетрадью. — Угу, — Кира остановился, глядя вверх, на лестницу впереди себя. Нет, ему не было нужно отдышаться, как в те очень далекие времена, когда он еще не знал собственного имени, и даже усталости он почти не чувствовал. Просто почему-то захотелось остановиться, прикинуть соотношение между пройденным и оставшимся. — Мацуда ведь не потеряет память о нас, я правильно понимаю? — Правильно, — успел ответить раньше Лолайта Рюук. — Если, конечно, он не воспользовался тетрадью хоть разок. — Я мог бы уговорить его записать кого-нибудь, — сказал Кира задумчиво, — если бы мне это было нужно. Но я не видел в этом смысла. — Почему ты не предупредил его, что память сохранится? — спросил, оборачиваясь, Лолайт. — Не знаю, — сказал Кира. — Мне было всё равно, что там он напишет в своем блокноте с памятками. — Не очень-то ты беспокоишься о людишках, да? — усмехнулся Рюук. — У меня есть более срочные дела, — ответил сквозь зубы Кира, поднимаясь дальше по лестнице. — Может, я еще должен был излечить его от боязни выстрелов в бывших друзей? Или с девушкой его помирить? — А что, ему есть с кем мириться? — поинтересовался Рюук. — Понятия не имею! Ступеньки казались бесконечными, и Кира вдруг подумал, что вообще не любит лестницы. Но искать этому причины в прошлой жизни было необязательно — что в доме Рюука, что у Мацуды он уже испытал не одну неприятную минуту именно на подъемах. — А у Ягами Лайта девушки не было? — спросил он скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем выясняя что-то действительно интересное. — Ну как сказать… — протянул Рюук. — Не так чтобы совсем не было… Было много чего разного… — Опять секреты, — вздохнул Кира, так и не дождавшись продолжения. Можно было бы узнать что-нибудь еще о прошлом Лайта, понаблюдав через окна за Мацудой: тот наверняка попытается выяснить все обстоятельства маленькой экспедиции Киры в дом Ягами… Можно было бы, если бы Киру сейчас подпустили к окнам наблюдения, но в этом он сильно сомневался. И оказался прав. Когда бесконечная лестница наконец кончилась и все трое выбрались на равнину, в темном небе почти сразу же тускло сверкнули прозрачные крылья, и перед Кираэлем приземлился не скрывающий своего торжества Уторфата.Средства и цели
Пол и потолок были черными и гладкими, и не только под ногами скромно опущенный взгляд скользил по своему отражению — если задрать голову, тоже можно было разглядеть над собой тонущую во тьме фигурку маленького перевернутого Кираэля, до странности похожего на человека. Но он поднял голову только один раз, да и вперед старался не смотреть. Кажется, здесь было не принято смотреть вперед. — Итак, ты, Кираэль, помешал исполнению приговора, вынесенного мной, и напал на Уторфату и Кинддару Гивелостайн. — Да. — Ты признаешься в этом? — Я никогда этого не скрывал. — Ты сделал это по своей воле? — По своей и больше ничьей. Никто не знал об этом. — Даже бог смерти, который отдал тебе тетрадь? — Я не рассказывал, для каких целей ее беру. — Бог смерти отдал тебе тетрадь, не зная, для чего ты будешь ее использовать? — Я сказал, что мне угрожает опасность и что тетрадь поможет мне ее предотвратить. — Ты солгал, — голос не спрашивал, а утверждал. — Нет. В мире людей я мог не опасаться в том числе и преследования за мое преступление. Если бы я остался в мире богов смерти, я бы попал сюда раньше. — Ты всё равно сюда попал. — Теперь я знаю, что не могу так скрываться долго. — И ты не догадывался об этом раньше? — Догадывался. — Значит, ты знал, что тебе всё равно не избежать наказания. — Знать и догадываться — разные вещи. — Так ты продолжаешь утверждать, что рассчитывал остаться полностью безнаказанным и именно поэтому раздобыл тетрадь? — Этот вариант был в моих расчетах. — Почему ты не говоришь, что тебе нужно было любой ценой выиграть время, чтобы дать Лолайту возможность найти доказательства невиновности Рюука? Сейчас не время скрывать аргументы в свою пользу, даже самые незначащие. — Я доказываю, что не солгал, когда брал тетрадь. Я не знаю, был ли это аргумент против меня и был ли он значащим, но я не мог с этим согласиться. Тетрадь действительно давала мне некоторую безопасность. — Зачем тебе понадобилось спасать Рюука? — кажется, предыдущая тема была исчерпана. Или доказала свою бесперспективность. — Он был невиновен. — Это причина. Я спрашиваю о цели. — Чтобы не позволить казнить невиновного. — Если бы ты не был с ним знаком, ты тоже совершил бы преступление ради него? — Если бы я знал, что кто-то незнакомый так же невиновен, то да, совершил бы. Но я узнал об этом только потому, что говорил с Рюуком. В этом смысле наше знакомство сыграло роль. — Ты так уверен в том, что готов защищать справедливость любой ценой? — Да. — Если бы для того, чтобы спасти этого неизвестного невиновного, потребовалась не только твоя жизнь, пожертвовал бы ты ею? — Не знаю, — чуть заметно пожал плечами Кира. — Это уже зависит от ситуации. — Но не всегда находится такой, как ты, верно, Кираэль? Для того, чтобы исключить саму возможность наказания невиновного, надо уничтожить наказания вообще. Ты был бы готов пойти на это? — Нет. — Значит, наказание виновного для тебя важнее, чем спасение невиновного? — Для меня важнее страх возможного преступника перед неизбежным наказанием, — нет, Кира, конечно, с удовольствием поговорил бы на отвлеченные темы, но не на собственном суде, и сейчас эта не ведущая никуда болтовня уже начала ему надоедать, пусть даже вел ее сам король. — Когда преступники знают, что вместо них могут казнить первого встречного, достаточно чуть-чуть подделать улики, тогда все законы падают в цене. — Но если важнее всего было обеспечить справедливое наказание Каликарче, то нужно ли было при этом заниматься спасением Рюука? — голос, который по идее должен был эхом отдаваться от гладких стен зала и сливаться с собственным послезвучием, вместо этого будто лился прямо в уши, громкий, но невероятно четкий. — Вы с Лолайтом смогли бы добыть доказательства и после казни, вдвоем вам это удалось бы быстрее и надежнее, чем ему одному. Тебя беспокоит падение авторитета закона — но разве авторитет закона не падает, когда кто-то въезжает на площадь казни на машине, сбивает с ног слуг закона, выставляя их в нелепом виде, и похищает приговоренного? Ты говоришь о страхе наказания, но сам ведешь себя так, будто ничего не боишься. Уверен ли ты, что идешь к своей целям правильно — и что у тебя вообще есть цели, Кираэль?Замыкание круга
Кираэль невольно поднял голову, навстречу бесконечной темноте чуждого взгляда. — Да, у преступника, как и у меня — теперь уже тоже преступника, — могут быть свои приоритеты и принципы, делающие будущую расплату не самым главным, что нужно учитывать. Но даже не главное может быть существенным. Чем-то, от чего нельзя отказываться, потому что на этом держится закон. Стоило ли мне врываться на площадь под звуки взрывов и похищать Рюука ради того, чтобы сдержать обещание? Не знаю. Может быть, не стоило. Но то, что меня не остановил страх перед собственным преступлением, не означает, что он не остановит никого другого. У меня был выбор — позволить свершиться несправедливости или воспрепятствовать ей. Убийство по поддельным основаниям — разве не является еще одним преступлением? Каликарча обманом сделал из Кинддары и Уторфаты исполнителей своей преступной воли. У него тоже был выбор после того, как он убил человека. Подчиниться закону или избежать наказания ценой жизни другого бога смерти. Я бы хотел, чтобы у него — и ни у кого вообще — такого выбора не было. И чтобы все понимали, что его нет. — Мир не идеален. — Я знаю. Но почему бы не делать всё для того, чтобы приближать его к идеалу? — Разве твои действия хоть на шаг приблизили какой бы то ни было мир к какому бы то ни было идеалу? Забудь о том, что было в день казни. Посмотри на ситуацию, которая сложилась сейчас и которую ты, в этом нет сомнений, мог предвидеть. Ты не хотел, чтобы преступления оказывались безнаказанными? Но если я сейчас отпущу тебя, это будет безнаказанное преступление. А ты сам говорил, что закон от такого падает в цене, — от еле различимых насмешливых ноток в этом ровном глубоком голосе он человечнее не становился. — Могу ли я обесценивать закон? Нет, я ведь его хранитель. Значит, я должен вынести тебе приговор по закону — назначить наказание второго уровня тому, кто, по его утверждениям, защищает закон. Но не обесценит ли и это решение мои законы в какой-то мере? И стоило ли создавать такой казус только ради того, чтобы сохранить жизнь одному никчемному, создающему одни проблемы с часа своего появления богу смерти, потому что ему посчастливилось быть твоим хорошим знакомым? И много ли уважения закону в том, чтобы решать такие дела по знакомству? Кира снова опустил глаза. Голова слегка кружилась, и почему-то казалось, что весь он стал немного ненастоящим, воображаемым, что стоит немного отвлечься, забыть о себе — и он просто растворится в этом голосе и в этой тьме. — Я уже сказал, — все-таки ответил он, — знакомство значило для меня очень мало в тот момент. Как и то, что за бог смерти Рюук и заслуживает ли он жизни. Но он не убивал Ортегу. У меня не было возможности доказать это законным путем. Тем не менее я действительно только защищал закон. Это не утверждение. Это правда. Ноги вдруг начали мягко подгибаться в коленях — и заметил он это только потому, что смотрел вниз и увидел, как накренилось черное отражение вместе с ним. Выровняться стоило немалого труда. То ли у него чересчур сдали нервы, то ли… — Мое решение облегчается одним фактом, — сказал король. — Если бы ты был богом смерти, суд над тобой стал бы событием. Но ты пока что просто… ничто. Ноги все-таки подогнулись, и Кираэль неловко упал на колени. В глазах потемнело, хотя, казалось бы, куда уже темнеть — в зале с черными стенами и троном, излучающим тьму. — Ты существуешь только потому, что я это разрешаю, — продолжал король. — Но что если я просто перестану тебе это разрешать? Твое существование до сих пор было испытанием. Думаешь ли ты, что прошел его? До сих пор. Значит, он всё еще существовал. Ему пришлось уцепиться за эти слова, чтобы поверить в это, потому что всё меньше и меньше оставалось того, за что можно было уцепиться. Он просто помнил, что раньше этого было больше. Всего было больше. Его было больше. — Если такого, как я, — сказал Кираэль, с трудом слыша собственный голос, цепляясь и за него тоже, за его безупречную правильность и связность, не хуже, чем у самого короля, — можно уничтожить, не делая это наказанием, то разве являлось бы оставление меня в живых отказом от наказания? Неужели польза, которую я еще могу принести — а что я могу приносить пользу, и огромную, я своими действиями доказал, — не больше, чем вред от этого «казуса»? И чем я не прошел испытательный срок? Тем, что… — ноги окончательно перестали его держать, и он плюхнулся на черный пол, в объятия собственному черному отражению, не очень хорошо понимая, где он сам, а где отражение. Наверное, подумал он, так и рассыпаются в пыль, когда забрасывают тетрадь — что-то, чего он никогда не сделал бы, а теперь так и точно не сделает. Уткнувшись лицом в пол, Кираэль вяло пробормотал: — Неужели я… не доказал… что заслуживаю жизни… Я искал истину… и защищал справедливость… Я буду делать это и впредь, если мне только позволят… Разве я перед кем-то виноват? — Боги смерти и не должны заслуживать жизни, — прощально мягко прозвучал голос короля. — Но они ее заслуживают, — напоследок удивился Кираэль. Они ее заслуживали. Рюук. Лолайт. Каликарча. Кто-то еще, не было времени вспоминать, кто. Черный голос молчал. А может, что-то говорил, но уже некому было его слышать? — Я не смогу исправить, — беззвучно прошептал некто, так и не ставший кем-то, стремительно проваливаясь куда-то туда, где не было даже памяти о том, что это такое — быть кем-то, и как это — быть каким-то, всё глубже к нулевой точке отсчета, с которой начиналось всё плохое, потому что хорошего уже не было, и вообще ничего не было, кроме бесконечной мерзкой муки, а может быть, не было и ее. Анонсов не будет. Что я, совсем садюга, что ли? :)