Гортензия

      Италия полна солнца и тепла, но окна в их доме скрыты плотным кружевным тюлем, а на полках всегда лежит несколько теплых кофт с длинными рукавами. Клаудия Ортензия неслышным призраком ходит по большому просторному дому, стирает пыль с зеркал и столов мягкой тряпочкой без чистящих средств, чтобы не разъело кожу на руках, с тоской поглядывает на улицу. На вешалке в прихожей висит маленький белый зонт с пластиковой ручкой — как раз такой, чтобы она могла выходить на улицу без страха обжечься. Он был ее верным другом большую часть жизни — небольшой и достаточно легкий, чтобы она могла держать его без лишних усилий, под таким можно было пройтись до магазина за чем-то необходимым или просто погулять по саду, любуясь гортензиями.              Она переводит взгляд чуть выше. Рядом с белым висит другой зонт. Большой, черный, с полированной деревянной ручкой и длинным острым наконечником, будто не трость, а настоящая сабля. Клаудии тяжело его даже носить, что уж говорить о том, чтобы поднять над собой, а Кирей управляется с ним так легко всего одной рукой. Под большим черным куполом они могли гулять вместе и в солнце, и в дождь, потому что Кирей сильный, здоровый, только очень, очень несчастный.              Клаудия смотрит на себя в зеркало. В отражении лицо кажется растерянным, а темнота вокруг — глянцевой, полупрозрачной. Она крутится на месте, разглядывает себя. Домашнее платье было новым и чуть более просторным, чем старое, волосы отросли, стали гуще, даже лезли чуть меньше. Ортензия подходит к другой Ортензии вплотную.              Такая печальная, хотя должна быть самой счастливой женщиной на земле. Она гладит тонкий обруч кольца на безымянном пальце. Свое Кирей снял в первый же день после свадьбы, когда его вызвали на задание, да так и не надел больше. Клаудия призраком идет в их общую комнату. Широкая двуспальная кровать позволяет Кирею спать на краю, не соприкасаться и не нарушать беспокойный сон своей жены. Это можно считать высшим проявлением заботы, ведь он ставит ее комфорт выше своего. Так она старается думать, хотя прекрасно понимает его чувства. Понимает. Как воротит его от этой жизни, как он старается перебороть себя. Найти себя. От этих поисков веет отчаянием и безысходностью, но именно поэтому его попытка найти счастье в семье и полюбить ее Клаудия воспринимает как поступок святого. Ей нужно лишь помочь ему. Всего-то навсего.              Она подходит к высокому платяному шкафу, открывает резные дверцы. Как ни странно для семейной пары, внутри было полупусто: у Клаудии не очень много одежды, ей некуда и не с кем было выходить в город до замужества. И после — тоже. Этого следовало ожидать, ведь ее муж — экзекутор. Тот человек, который борется с самыми опасными формами, которое принимает зло. И рискует жизнью. Каждый раз.              Ортензия тянет на себя выдвижной ящик. Вся одежда Кирея была аккуратно сложена и выглажена, от нее легко пахнет стиральным порошком и апельсиновым саше. Клаудии нравятся апельсины, хоть она не может ни есть, ни находиться рядом даже с чищенным фруктом. Так ей не нравится запах. А вот на ароматизаторы такой реакции нет.              «Эх, а лучше бы наоборот, » — с тоской думает она и кладет руку на живот.              Хочется шоколада, ядовитых расцветок газировки, острых китайских блюд, которые, она знает, втихую ест муж, когда ходит по магазинам или после важных церковных заданий. Хочется ананасов, апельсинов, лимонов и грейпфрутов. Штукатурки и скумбрии. Всего, что нельзя. На что желудок ответит, в лучшем случае, тошнотой.              Она тяжело вздыхает и подходит к комоду. На первой же полке ее встречает обручальное кольцо Кирея. Оно лежит именно там, где она и предполагает. Среди стеклянных фигурок, магнитов, ароматических свечек и прочих безделушек, которые у нее не поднимается рука выбросить, но от которых почти нет пользы.              Ортензия осторожно берет кольцо в руки. Оно кажется таким широким и болтается даже на ее большом пальце. А Кирею — как раз. Но он не носит.              Она садится на кровать, а затем скидывает с босых ног мягкие тапочки и ложится на бок. Чувство, которое она испытывает сейчас, глядя на золотой обруч, нельзя назвать достойным. Скорее, очень-очень эгоистичным.              Кожу под повязкой щиплет.              Но даже несмотря на это, ей немного обидно. Потому что Клаудия малодушная, ей хочется, чтобы их связывало много хорошего, хочется сжимать в своих ладонях чужую, широкую и мозолистую, разглядывать, сравнивать их руки, видеть на пальцах одинаковые кольца.              Она вытирает слезы уголком покрывала и выравнивает дыхание.              Нельзя, чтобы ее эгоизм плохо повлиял на их ребенка.              Желудок вторит ей согласным урчанием. Перед глазами Ортензии мелькает еда со всего света, которую она видит только по телевизору, когда пытается научиться готовить что-нибудь из национальных японских блюд, но ей вечно попадаются рецепты рагу из крокодилов.              Она легонько хлопает себя по щекам, чтобы взбодриться, встает на ноги. И делает это слишком резко, потому что голова мигом начинает кружиться, а перед глазами пляшут пятна.              Ничего-ничего, все хорошо.              Преподобный Ризей звонил ей с утра намекал, что сын может вернуться уже сегодня вечером. Не стоит попусту лежать на кровати и укорять Кирея в тех вещах, в которых он совсем не виноват.              Она, в это раз неспешно, идет на кухню.              Кухня в доме по праву считается самым опасным местом для Клаудии Ортензии. Для нее опасность представляет не только нож или горячая плита — даже банальный порез фольгой или укол обо что-то острое может стоить ей жизни.              Поэтому питается Клаудия обычно кашами, покупным разрезанным хлебом, фруктами без яркого вкуса и витаминами. Сейчас витаминов нужно особенно много. Жизнь внутри нее только строится и растет, поэтому есть хочется куда чаще, чем она привыкла, а получить то, что иногда всплывает перед глазами, не представляется возможным. Хотя бы потому, что она трезво научилась оценивать возможности своего организма и понимать, что острый перец, который есть на самой верхней полке под охраной посуды, ей точно нельзя.              Стоит поблагодарить Кирея за такую предусмотрительность, хотя ей, по-хорошему, не стоит знать о таких тайнах своего мужа, ведь он старается есть то, что она приготовит, чтобы не обижать ее. Потому что Кирей — добрый человек.              Клаудия достает из шкафа под раковиной толстые резиновые перчатки, прячет кольцо в маленький нагрудной кармашек платья и натягивает на руки плотную резину.              Она не может подвергать свою жизнь чрезмерной опасности, но, все-таки, при такой защите едва ли с ней станется что-то дурное, если она приготовит к ужину спагетти и бисквит.              Как оказалось, повторять то, что с такой легкостью давалось в школе, после долгого перерыва оказывается куда труднее, чем думается. Глядя на смешавшийся с белком желток, Клаудия смело решает, что из двух десятков попыток хотя бы четыре точно наберется, а из всего остального она сделает прекрасный и вкусный омлет с овощами, который заменит и превзойдет спагетти.              Клаудия мурлычет себе под нос детскую песенку. Ей следует взбивать все миксером, потому что даже простая работа требует много сил, но она чувствует себя хорошо, а времени достаточно.              К ужину Кирея будет ждать большой, вкусный омлет. Из шестнадцати яиц.              Клаудия поглядывает на часы, начинает немного нервничать, ведь Кирей может придти с минуты на минуту, а у нее ничего не готово.              Она добавляет сахара по памяти, не забыв сверху ложку ванильного, осторожно перемешивает тесто и выкладывает его в форму. Получается красиво и пахнет хорошо.              Выставив на панели духовки температуру и время, она укладывает форму на противень. Стоило бы ее предварительно разогреть, но можно потом обжечься. Поэтому лучше указать время чуть больше, а температуру чуть выше. Потом, спустя пять-десять минут она сделает ее меньше, чтобы бисквит не подгорел, и встретит мужа, как образцовая хозяйка.              Ортензия включает плиту, достает из шкафа сковороду и наливает немного оливкового масла.              В коридоре ей слышится шум и она, не в силах унять неуместную улыбку, почти бегом следует в коридор.              — Кирей!..              Пусто.              И тихо.              Клаудия поджимает губы и опускает взгляд. Глупо получилось.              Сердце сжимается. Нехорошо так.              Ортензия многолетним опытом понимает, что сейчас упадет прямо в коридоре у нее очень мало времени до того, как неумолимый омут обморока накроет ее с головой.              С трудом удерживая меркнущее сознание, она делает три шага до банкетки, садится к самой стенке и вплотную к шкафу, чтобы не удариться головой.              Молится про себя:              «Только бы…» — не успевает.              Чернота.

***

      Клаудия приходит в себя от запаха дождя. В спальне, лежа под стеганым пледом, которым укрыта до самых ушей, подсунув под живот мягкую подушку.              Она поднимает взгляд.              Перед ней, с невообразимо уставшим выражением на лице, сидит на стуле Кирей.              Клаудия чувствует страх и радость, стыд и надежду, хочет обнять его и расплакаться. Эмоций и желаний так много, а слов нет. И сил — тоже.              Кирей неотрывно смотрит на нее, а затем произносит:              — Не холодно?              — М?              Он молча качнул головой в сторону распахнутых окон.              Пахнет горелым.              — Извини… — она вспоминает о его вопросе и качает головой.              — Я вовремя пришел, — он передергивает плечами. — На кухне теперь чисто, сковорода сгорела, что в духовке — тоже. Я убрал.              — Извини… — она прячется под плед, давит всхлип.              Ей стыдно, очень стыдно.              Она понимает, что Кирей пришел домой не для того, чтобы смотреть на ее истерики и исправлять ее ошибки, понимает, понимает-понимает, а делает все ровно наоборот.              Какой она ужасный человек.              Котомине делает шумный вдох. Его жена сейчас такая жалкая, что это даже забавно.              Дергает уголками губ.              И хмурится.              Какая же он мерзость.              Потому что понимает далеким от романтики умом, что эта женщина питает к нему чувства. Ту странную, неподдающуюся его логике, любовь.              — … — кровать скрипит под его весом, когда он садится рядом со скрючившейся фигурой своей жены.              — ?.. — Клаудия выглядывает из объятий цветастой ткани, словно растрепанная, испуганная птица.              Кирей достает что-то из кармана рубашки.              Клаудия только сейчас замечает, что из-за нее он не успел толком переодеться и привести себя в порядок.              — Я видел, как ты ешь штукатурку, — начинает он без лишних предисловий. — Не делай так больше. — Он протягивает ей небольшой бумажный сверток и добавляет. — Пожалуйста.              Клаудия дрожащими пальцами тянется к кальке, но Кирей разворачивает ее сам.              — … — по ее щекам катятся слезы.              Мел. Белый-белый пищевой мел. Который она так хотела и который ей просто взяли и принесли.              Она молча утыкается носом в шею Котомине, обнимает его крепко-крепко.              Кирей смотрит в стену, а затем, словно во сне, кладет свободную руку на вздрагивающую спину Ортензии.              Клаудия плачет ему в плечо и чувствует себя самым счастливым человеком на земле.