Последняя воля Юкиджи

— Вот они и уехали, — старик сложил руки позади и, покачиваясь, направился к храму. — Акаги, ты обещала сказать свой ответ, когда они покинут нас. Ты уже всё обдумала? — он обернулся, но его внучка не шла по его стопам. Жрица стояла на том же месте, провожая взглядом поезд, на котором ехала Ёродзуя. Прежде, чем закрылись двери, она смогла лишь извиниться, хотя на языке вертелись более откровенные признания. В последний миг она увидела, как напрягся Гинтоки. Поддавшись вперёд, он словно ухватился за её слова, хотя она произнесла их едва слышно. И поезд тронулся, потому что их город нуждался в них гораздо больше, чем жрица храма Юкиджи. Акаги выдохнула и пошла впереди своего деда, высоко подняв голову. Такие прекрасные, эти воспоминания о Йошиваре. Она не должна жадничать, их достаточно, чтобы не унывать. Оставаться собой и вспомнить, наконец, что она, как и её мать, ненавидевшая храм, приняла свою судьбу. Дейзи без страха встретила смерть, а ведь у неё тоже был любимый. Из поколения в поколение эта обязанность передавалась в семье Ёсида, как почетная должность, в коей не было и доли почета. Жрицы, обремененные долгом, росли в четырех стенах, и даже после завершения обряда они обязаны были продолжить род, прежде чем им позволят переступить порог храма, вздохнуть полной грудью и позволить ветру свободы унести себя куда угодно. Но, став матерью, жрица не покидает храм. Как они могут бросить ребенка одного на растерзание обычаям и правилам? Ей выпал шанс прервать многовековой цикл, стать последней жрицей храма, уничтожив и демона, и богиню, и себя. Возможно, это нарушит круговорот жизни, но древние души должны покоиться с миром, будь это богатый купец или красавица-простолюдинка. В храм старик Фудо и Акаги вернулись засветло. Двое слуг встретили их у входа в главное помещение. В храме никогда не было оживлённо, но в тот день повисла такая гнетущая тишина, словно предвещавшая большие перемены. Акаги ничего не ответила своему деду, и тот не стал её мучить. Только не сегодня. Как она смотрела вслед этим ребятишкам, сердце у старика йокнуло и заныло. Может, счастье его внучки важнее сохранения мира? Что бы она не решила для себя, он готов был одобрить любой вариант. Даже если сегодня ночью она сбежит к беловолосому, он отпустит её. Пусть милосердная богиня покарает его, он и без того потерял слишком много. Юкиджи забрала у него дочь, внучка — единственная отдушина на закате жизни. Разве он не сполна выполнил свой долг пред храмом? Ночь вуалью легла на плечи Акаги, убаюкивая и успокаивая ноющее сердце. На днях она проведёт обряд, но её беспокойство вовсе не от этого. Храм выглядел пустым, потому что в нём больше не было ни Кагуры, ни Шинпачи, ни Гинтоки. Она подмяла под себя одеяло и обняла. Ей казалось, что она всё ещё в Йошиваре, и Гин-сан где-то рядом. По спине пробежались мурашки от нахлынувших воспоминаний. Спрятав лицо в подушке, она отчетливо услышала его слова. Такие мягкие, волнительные и тёплые. «Полагайся на других чаще, а если не можешь, то положись на меня.» Акаги поднялась с кровати и схватила стул за спинку, передвинув его к окну. Затем взяла кокю и присела на подготовленное место. В потоке лунного света она играла мелодию из старых сказаний о бесстрашных самураях. Поначалу медленная и безмятежная, она ускорялась, набирала темп, словно вот-вот начнется война, и самураи встанут плечом к плечу, пообещав вернуться живыми. И в заключительной части развязка войны, трагичная, но победа. И стоят самураи над трупами своих товарищей. Драматичная, но прекрасная повесть былых лет. Интересно, понравилась бы она Гинтоки? Прошло несколько коротких дней. Акаги как никогда налегала на сладкое, и повариха, с радостью, баловала жрицу изысканными пудингами и суфле. В остальное время её можно было застать в саду, играющей без устали, в тени ветвистой сакуры. Наигравшись на рахэйке, она отложила смычок и в этот раз не взяла с собой инструмент. Место, куда она направлялась, находилось на территории храма, совсем недалеко от бывших покоев матери. Там не бывало слуг и прихожан, а сад забросили, как только он лишился хозяйки. Акаги много раз представляла, как цвело и пахло здесь весной и летом и, как молодая жрица вышагивает по каменистой дорожке, опьяненная сладостной влюбленностью. В руках Акаги несла пергамент, явно прошлой эпохи. Бумага потемнела, а чернила, напротив, выцвели. Она не раз читала содержание документа, оттого хорошо понимала, на что шла. Ритуал, нарушающий жизненный цикл, способный прогневать даже Бога. Её душа не вернется в круговорот жизни, а будет стёрта вместе с Караймоном. Род Ёсида прервется, и богиня навсегда покинет храм. В одно мгновение исчезнет целый род, смертельный враг и покровительница рода. Ритуальное самоубийство. Она свернула пергамент и положила на пыльный стол в комнате матери, у неё же она отыскала чистую бумагу и краску. Быть может, она любила рисовать или занималась каллиграфией, но у неё осталось много неиспользованных чернил. Акаги зажгла свечу и задрала рукав кимоно, что было совершенно неприемлемо незамужней девушке. Но, насмотревшись на наряды куртизанок, её стереотипы померкли. «Господин Гинтоки...», — написала она в верхнем левом углу, а затем безжалостно перечеркнула, написав ниже просто «Гинтоки». Поставив запятую, она перешла к главной части письма и глубоко задумалась. Что именно ей написать, чтобы не сделать ему больно и ничего не упустить? «Та ночь была грубейшей ошибкой, на кою я способна. Из всех жриц я — самая постыдная и невежественная! Как ни старался мой дорогой дед привить мне скромность и культуру, так ничего и не добился. Узнай он, что ночь я провела в одной комнате с мужчиной, меня бы выставили вон, а для вас дорога в храм закрылась бы для всех ваших реинкарнаций. Надеюсь, хотя бы вы не сожалеете о нашей близости. И так как решение в отношении моей судьбы я уже приняла, знайте, что мне очень жаль, что я не смогу выполнить обещанного. Извинитесь за меня Кагуре, я обещала пройтись с ней по магазинам на ближайших выходных, даже зная, что не смогу. По всей видимости, Шинпачи сдержал в тайне моё недостойное поведение перед вашим отъездом, передайте ему мою благодарность и извинения, которые никогда не помешают. И знайте, что больше всего я жалею о той ночи. В частности, о том, что никогда больше она не повторится.» Поставив точку, она потушила свечу, немного подула на чернила, чтобы те побыстрее засохли, и сложила втрое. На внешней стороне она еще раз написала имя адресата, чтобы слуги не удумали прочесть чужое письмо. Взглянув на время, она вложила записку в рукав кимоно и поспешила в столовую, чтобы срочно передать поварихе, что на десерт ей хочется яблок, запеченных в меду с корицей. Прийти стоило пораньше, чтобы женщина успела всё приготовить и подать. Акаги стремглав неслась по коридорам, постукивая гэта, на свой последний обед.