Живой

… Занзас стреляет — и Цуна, прикрывая его со спины, отмечает краем глаза вспышку. От пламени ярости вскипает багровыми пузырями и лопается кожа, сгорают волосы и одежда, мерзко потрескивая; пламя добирается до мышц, до внутренностей, секунда — и люди взрываются изнутри. Мало кто может от этого защититься. Никто из них не умеет поглощать пламя. Ошмётки летят в них, Занзас утирает брызги с лица и весело скалится, пригибая Цуну к земле горячей рукой: присесть на корточки, уйти в перекат к Дино. Его кнут вьётся вокруг хозяина кошкой, рассекает чужой живот, и серо-розовая требуха валится к ногам противника. Времени блевать нет, Цуна уже и попривык к подобным зрелищам. Даже не залипает и не отводит взгляд — сворачивает шею другому. Едва не поскальзывается, но выбивает нож, объятый пламенем Грозы. Его подхватывает другой нападающий — и Дино отсекает тому кисть. Рана от пламени запекается под вой смертника, он отскакивает, но запнувшись об опрокинутый стул, падает на сломанную ножку — та пробивает грудную клетку — и затихает. Кровь расплывается по рубашке огромным пятном. Рубашка Цуны мокрая на спине от пота и чужой крови. На красных перчатках её не так заметно. В мясорубке об этом особенно и не раздумываешь. Выстрел икс-баннером. Занзас сносит половину головы очередному пушечному мясу дона Буарджини. Череп раскалывается переспелой дыней, мозги поджариваются, и тошно пахнет печёной, сладковатой едой. Едкий от желчи ком подкатывает к горлу, горчит под языком, привычно, ужасно. Цуна сплёвывает. В ушах гул. Крики, пламя, отвращение. Ещё одного противника сбивает с ног кнутом Дино, проволакивает по земле, наступает ногой на плечо, и за кисть выворачивает руку из сустава с противным хрустом, а потом пинает по рёбрам, и кажется, Цуна слышит, как они ломаются. Система перегружена, сообщает линза. Не медля, Цуна использует икс-барнер и сжигает сразу двоих в пыль. Это милосердно. Он ставит щит из пламени, когда в них троих палят пулями с облаком, а потом они втроём загоняют оставшихся в тупик и уничтожают. Он... Пропускает это всё через себя, запоминает каждую деталь бойни: ему кажется важным запомнить происходящее. Эта бойня — его рук дело. Занзас и Дино только помогают. Может, он мог бы сделать всё один, но не уверен, что не сошёл бы с ума. Это полезный и горький урок: вот, что бывает, когда он не справляется. Когда его слово слишком мало весит. Вокруг разруха, кровь по стенам и трупы. Ошмётки людей. Скольких они уничтожили? Тридцать, сорок человек? Буджардини сбежал, но они его из-под земли достанут. Цуне противно. А ещё он не может разобраться в своих чувствах. Раньше его бы сожгло чувство вины на месте, а сейчас ему... всё равно? Когнитивный диссонанс, как говорит его хорошо оплачиваемый и тайный мозгоправ. Но что Цуна знает точно — среди трупов он сам ощущает себя мертвецом. Холодное, склизкое, тёмное чувство. Его только эти двое могут откачать. Возможно, Цуна просто разделяет груз на троих (доверие, это называется так, шепчет учитель с усмешкой) и ищет утешения (трус-слабак-никчёмный-доверие-доверие-доверие). Пульс дробится в висках эхом бессмысленных слов. — Пошли отсюда. Я хочу выпить, — говорит Цуна. — Ко мне ближе, — предлагает Дино. — Я хочу жрать и трахаться, — озвучивает мысли всех присутствующих Занзас.

***

Цуна был зажат в тиски. Спереди стоял Занзас, который развязывал на нём галстук так, словно тот его кровный враг. Сзади прижимался Дино. Целовал за ухом, массировал плечи горячими пальцами, расстёгивал пиджак. Цуна пёкся в их терпких запахах, в жаре тел, скованный одеждой, пропитанной потом, кровью, нагретым металлом и выгоревшим в бою пламенем. Когда Занзас закончил с галстуком, то глянул коротко, хмуро. Облизнулся и хрипло проговорил: — Придушить ведь могу. — Души, — согласился Цуна. Он понимал, бывают моменты, когда можно только по жёсткому. И это тоже проявление любви. А он сейчас очень хотел почувствовать себя живым, и Занзас это понимал. Все трое понимали. Дино вообще не нужно было лишних слов. Занзас перекрестил под челюстью и затянул ленту. Он стягивал и стягивал её, и перед глазами замелькали чёрные точки, следом накатила слабость. Дышать было тяжело, но не невозможно, Цуна не двигался, не хватался за Занзаса. Доверялся. Он бы сполз на пол, но его держал Дино, крепко и бережно. Прижимал к себе и поглаживал большим шершавым пальцем его ладонь. Когда почти отключился — в горло полился долгожданный, такой сладкий, такой свежий воздух. Цуна судорожно, жадно дышал. Голова кружилась, эйфория туманила сознание. Он знал: она продержится не дольше минуты. Кисти рук и ступни слегка онемели, стали ватными, чужими, но страха не было, только ноги плохо держали. Зато всё ещё держал Дино. То горячо целовал шею, то покусывал ухо, тёрся щекой о волосы и расстёгивал на Цуне рубашку. Стряхнул её с плеч вместе с пиджаком как ненужную обёртку. Осталось ли под ней хоть что-то живое, настоящее? Цуна не понимал. Брюки и трусы стянул Занзас, в четыре руки с него сняли туфли и носки — Цуна всё ещё чувствовал слабость. Занзас подхватил его под коленями, уронил на кровать и навис сверху. Дино возмущённо окликнул, и стоило труда прохрипеть: "Смотри на нас". Ухватив Цуну за подбородок горячими жёсткими пальцами, он запрокинул ему голову, царапнул губами по горлу, прихватывая кадык, так, что мурашки по спине. Долго вылизывал ключицы, соски, ямку пупка — как прижигал, весело и зло, но ощущения у Цуны притупились; казалось, он контужен, и мир до сих пор гудит, переливается звуками и красками за слоем мягкого поролона. Но в миг, когда Занзас вздёрнул его ноги вверх и стал вылизывать промежность и задницу — Цуну полоснуло от ощущений. От слюны кожу неприятно холодило, но внутри всё тлело, загоралось от возбуждения, которое медленно распускалось под кожей раскалёнными щупальцами. Чужое шумное дыхание, шорохи и скрип паркета накрыли его, а с ними чернота глаз и золото волос плеснули под веки; взгляд зацепился за яркие от слюны губы и свою набухшую головку между ними — Занзас, урывками выхватывал — нежное, розовое и манящее то в смуглых пальцах, то в белых, то прижатое к животу. — Занзас, Занзас, я же кончу, просто глядя на вас. Дино. — Ну давай, потом с новыми силами трахнешь, — фыркнул Занзас и ввинтил язык Цуне между ягодиц. Он охнул, приподнимаясь на лопатках. Занзас говорил всерьёз. А Дино стоял, дрочил и пожирал их глазами. Потом поймал взгляд Цуны, и лицо его исказилось, он вздрогнул и кончил прямо на задницу Занзаса. От этого зрелища в паху резко дёрнуло. — А теперь вылижи, чертов Каваллоне. — Как скажешь, Занзас, — хрипловатым, игривым голосом ответил Дино, встал на колени, и дальнейшего Цуна не видел, только ощущал, как напрягается и вздрагивает от ласк Занзас. Уже заведённый до исступления его языком и руками, Цуна мог только метаться по кровати. Казалось, острее чувствовать невозможно. Ошибся. Занзас втиснул в него пальцы, прижал колени к кровати и бесцеремонно затолкался внутрь, цедя грязные словечки, иногда заковыристо ругаясь на Дино, который, кажется, его лапал, мешался и комментировал — за набатом в ушах было не разобрать толком. Цуну подбрасывало на кровати, потому что Занзас, сука, давил прямо на простату, трахал, и не думая вставлять член. Когда выгнуло от напряжения в теле, он закусил губу, глотая крик, и получил за это пощёчину. — Ори, придурок. Покажи, что тебе хорошо. Или тебе плохо? — Хо-ро-шо! — выдохнул Цуна. — Трахай уже, ну! Занзас словно этого и ждал — навалился, заполняя собой, распирая изнутри уже не только пальцами, но и членом, весь чёрный от шрамов, с жадной бездной в глазах, которая рухнула на Цуну вместе с его теплом и запахом, с хриплым именем на выдохе — и это сорвало крышу окончательно. Они трахались в каком-то безумном темпе, так, что нахрен сводило бёдра и поясницу. Цуна орал, цеплялся за потные плечи, ловил грубые поцелуи, сжимая волосы в кулаке, пока Занзас не кончил, не дав и коснуться себя. Цуна обессиленно застонал. — Дино, не дашь мне кончить, я вас обоих спалю. Кровать прогнулась, Дино с мягким смехом сграбастал Цуну в свои объятья, с нажимом провёл по спине, сочно и звонко поцеловал в плечо, в губы, в щеку, нежно — за ухом, в висок и лоб. Цуна дрожал от слишком чутких прикосновений и глотал подступившие слёзы. Дино перебросил его колено через своё бедро и вставил по горячему, по мокрому, по чувствительному. Так медленно, что Цуна ощутил каждый сантиметр и задохнулся от жара в животе и яйцах. Снова выгнулся, немного от боли и от жажды большего. У Дино член был длинный, доставал едва ли не до горла, но двух пальцев Занзаса слегка не хватало. Цуна драл ногтями простыню, толкался навстречу, млел — и хотел ещё. Ласк, поцелуев, нежности, грубости. Хотел быть живым-живым. Дино наконец-то накрыл ладонью его член, уже прилипший от смазки к животу и ноющий от невозможности разрядки. Помял в ладони и сладко-больно надавил на головку, другой рукой стискивая мошонку. Цуна ахнул, и Дино, крепко обхватив ствол, стал дрочить, быстро и резко, натягивая Цуну на себя за бедро, ещё и ещё, и ещё, и ещё. И когда начало колотить от напряжения и сумасшедшего возбуждения, Дино сжал пальцы на затылке Цуны, запрокинул его голову и поцеловал, жадно проталкивая в рот гибкий, скользкий язык. В ушах звучали звонкие шлепки кожи о кожу и нестройные стоны, и нестерпимый жар лился от шеи к ногам. Цуна снова изнывал, сжимал задницей член Дино, пальцами его запястье и о чём-то умолял. К изголовью влез Занзас, сграбастал светлые пряди на висках Дино в кулак и насмешливо ткнулся в рот членом, размазав смазку по щеке. Толчки стали рваными, Дино изредка придушенно ругался, а Занзас нагло сунул Цуне пальцы в рот до самого горла, зная, чёрт возьми зная, как он это любит, и Цуна кусал их, скользил языком по фалангам, а на языке креп завораживающий пряный привкус табака, и виски, и пороха, и пламени ярости. От всего этого коктейля, от прижимающегося к нему Дино, от хриплого дыхания Занзаса, от ощущения наполненности до краёв Цуну вывернуло наизнанку. Жаркое напряжение в паху и крестце лопнуло и развернулось кольцами удовольствия. Пламя и свет заполнили сознание; в нём затухающей картинкой отпечаталось, как по губам Дино потекла сперма, закапала на ключицы, и тот вмазался бёдрами в него, тоже кончая, бесконечно долго, так, что будь Цуна в состоянии — вновь возбудился бы. Плохо сознавая себя, он ощутил, как Занзас и Дино обтирают его салфетками, мягко и аккуратно, хотя Цуна всё равно иногда морщился от прикосновений к саднящей, неприятно чувствительной коже; слушал, как эти двое тихо, коротко переговариваются и, кажется, целуются. Лежал, размазанный по кровати, пропахшей потом и сексом, затраханный до изнеможения, головой на плече Дино, положив руку на бедро Занзаса, и заново учился дышать. Жить. — Хорошо расслабились, — еле ворочая языком, проговорил он. — Думаешь, дону Буджардини стоит послать цветов? — рассмеялся Дино. — Пристрелить, — сказал своё веское слово Занзас. Цуна промолчал. За такой секс дон мог пожить ещё сутки. Но только одни.