***
— Здравствуй, Данила, — встает Цезарь и пожимает руку Кашина в знак приветствия. — Да, здравствуй, — хмурится рыжеволосый, — Цезарь, — они садятся на стулья, и ведущий резко меняется в лице: широкая улыбка, оголяющая идеально-белые зубы, исчезает, а глаза наполняются сочувствием. Сочувствием, которое было Дане до задницы. Оно не вернет время назад. Оно не вернет ему его нормальную жизнь. Оно не вернет ему его Лизу. Оно ничего не сможет вернуть. Всё будет так же гадко. Всё будет так же противно. Каждый сантиметр квартиры, квартал улицы и пиво на прилавках. Всё будет мерзко. От А до Я. От нуля до бесконечности. От вчерашнего дня и до конца. И Кашин это понимает, хоть ему и хочется начать отрицать всё происходящее: отрицать прожекторы, светящие ему прямо в глаза, отрицать скандирование его имени, ведь он победил, отрицать существование Панема. Отрицать смерть его Лизы. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Цезарь, сжимая между пальцев картонки с вопросами. — Уже лучше, — смято отвечает Данила, припоминая слова Хованского, что лучше врать. Врать на счет того, что тебе хочется лезть на стенку, вырывать волосы клочьями и выть на луну. — Мне действительно лучше. flashback Белая комната, режущая глаза не только своим цветом, но и попадающими на стены лучи солнца, начинает всё больше прорисовываться в глазах, мебель приобретает хоть какие-то контуры, дающие понять, что они из себя представляют, а выгравированное D.K над зеркалом означает лишь одно — Данила находится в Панеме. Его номер до начала Голодных Игр. До начала ада. До начала потери его маленькой Лизы. По телу сразу пробегают мурашки и, кажется, начинается истерика. Кашин начинает судорожно бегать глазами, подрывается с кровати и быстро выбегает из комнаты, закрывая уши руками. Какие-то внезапно появившееся голоса, которые что-то невнятно тарабанили в голове, начинают сводить с ума. Они давят на виски, бьют по ушах и будто скребут череп изнутри, царапая его. — Заткнитесь, заткнитесь, — закрыв за собой дверь, кричит Данила, скатываясь вниз по стене. — Заткнитесь! — он сильней закрывает уши, вдавливаясь головой в стену. end flashback — Что ты чувствовал, когда понял, что ты победил? — Опустошение. У меня появилась апатия ко всему, поэтому когда меня забрали с Арены, я сидел с каменным лицом, будто ничего не чувствовал. Всё накопившееся начало выходить тогда, когда я проснулся на следующий день. Я был готов сброситься с окна, но я переборол себя, поэтому сейчас мне лучше. — Ты хотел этой победы? — Честно, совершенно нет, — Кашин опускает голову вниз. — Но этого хотела Лиза. Она пошла на Игры ради меня, чтобы я остался жив и… — он закрывает глаза и делает глубокий вдох, — и был вместе с Лерой. — Ты так печально об этом говоришь, — говорит Цезарь. — Ты что-то чувствовал к Лизе? — Наверное, да, — начинает Данила, — но самое хреновое то, что понял я это слишком поздно. Я понял это перед её смертью. Я любил её и, наверное, буду любить ещё очень долго. — Но как же Лера? — Я был влюблён в неё. Она — чудесная девушка, хороший человек и просто лучик солнца, но я так ошибался в том, что именно она мой человек. Всё это время я путал дружескую привязанность вперемешку с симпатией и любовью. Я любил Лизу и старался перекроить эти чувства, уверяя себя в том, что люблю Леру. Это так запутанно, — Кашин тяжело выдыхает, сжимая руки в кулаки. — Что ты будешь делать, когда вернешься обратно в Питер? — Продолжать жить, стараясь оклематься до конца, — отвечает он. — Это, конечно, будет трудно, но меня окружают чудесные люди, которые помогут мне пережить это легче, — Даня слабо улыбается и поворачивается к залу, в голове прокручивая слова ненависти к каждому человеку из присутствующих. — Надеюсь у тебя всё получиться, Данила, ты этого заслуживаешь, — громко говорит Цезарь, как обычно нацепляя на лицо улыбку от одного уха до второго. — Кстати, у нас для тебя сюрприз, который ты сможешь увидеть у себя в номере. Ты будешь им доволен. — Спасибо, Цезарь, — Кашин встает со своего места, подходя чуть ближе к краю сцены. — С нами был победитель шестых Голодных Игр — Данила Кашин! — после этих слов зал взрывается аплодисментами, криками и скандированием имени, из-за чего уши закладывает и хочется прописать им знатного леща, чтобы им и в голове больше не пришло так кричать. — Пока! — Цезарь пожимает руку Кашина, который сразу же скрывается за кулисами. Выйдя со сцены, парень сразу хватается за голову, облокачиваясь на стену. Вопросы, заданные ему несколькими минутами назад, вновь и вновь бьют по стенам прогнившей души. Прогнившей, но, кажется, всё ещё способной чувствовать что-либо, кроме апатии ко всему, что вокруг. — Дань! — к рыжеволосому подходит Хованский и кладет руку на плечо. — Иди к себе в номер, — Кашин лишь кивает и, до конца не понимая, что всё-таки происходит, по памяти доходит до своей комнаты. Бесшумная дверь открывается, и Данила, наконец-то подняв голову, заходит вовнутрь. Резко всё начинает плыть, сфокусировавшись на фигуре, стоящей у окна. Знакомые волосы чуть ниже плеч. Знакомая миниатюрная фигура. Знакомые руки, так сильно любящие его обнимать. Знакомые вздохи, которые он слышал утром. Не верить глазам — это, наверное, самый правильный выбор сейчас. Они врут. Они слепы и просто дорисовывают несуществующее. Но она действительно тут. К ней можно прикоснуться. На её плече можно расплакаться. Её можно обнять. И она всё слышала. Слышала каждое его слово. И даже то гребаное признание. — Кашин? — она оборачивается, услышав шаги позади себя. Данила встречается с её глазами и теряется. Ему нечего сказать, будто он забыл все слова. «— И что сейчас говорить? Просто привет? Или обнять? Или просто ничего не делать?» — хмурится он и, пошатнувшись подходит к девушке, заключая её в объятия. Рыжеволосый жмурится. Ему до сих пор не верится, что она не развеялась, что она не исчезла, что она не превратилась в пепел, как во снах. Руки не проходят сквозь неё, а крепко обнимают её талию. Он чувствует тепло от её дыхания на своей груди, он кладет голову её на макушку и сильней прижимает к себе. Щелк. И просто взрыв атомной бомбы в его голове, резко меняющий абсолютно всё. Всё, что было раньше становится совершенно иным. А меняется местами с Я. Ноль становится началом отсчета, а Бесконечность заканчивается. Вчерашний день становится концом, а конец — началом. Всё становится другим. — Блядь, ты не представляешь, как я скучал, — шепчет Кашин, зарываясь носом в русые волосы, пахнущие персиковым шампунем. flashback По голове бьют оглушающие выстрелы: один за одним они, будто молоток, въедаются в барабанные перепонки и остаточной волной отдают в висках. Таких она насчитала одиннадцать, что становится причиной столь внезапного и очень неразумного поднятия с мокрой земли. В глазах всё темнеет, а потом плывет, заставляя пошатнуться и схватиться за первую попавшуюся ветку, чтобы не потерять равновесия. Лиза жмурится и резко распахивает глаза, стараясь нормализовать зрение, фокусируясь на кустарнике, что рос прямо перед ней. — Что за хуйня? — Неред чешет бровь и замечает засохшую на руке кровь, текущую из раны около локтя. — Блядь, что произошло? — она оборачивается вокруг, не видя ничего дальше на расстоянии нескольких метров. Туман, который всегда считали ядовитым, закрывает, как оказалось, вентиляционные трубы. Возле себя Лиза находит вырезанный жучок, загнанный ей под кожу перед самым началом Игр. Сквозь алую кровь пробивается ярко-красный мигающий свет, обозначающий о том, что трибут мертв. Русоволосая удивляется тому, что кто-то сумел его вырезать, но закрывает глаза и шепчет тихое «спасибо». end flashback — Я выбралась через вентиляционные трубы, — говорит Неред, откидывая голову назад. — Арена находится на огромном неохраняемом поле, охрана стоит только у главного выхода, через которое они завозят все необходимое. Я вылезла не совсем далеко от него, но достаточно, чтобы меня не заметили. — Но как ты в Панем попала? — Кашин сильней сжимает руку Лизы в своем, водя большим пальцем по костяшкам. — Благодаря Ховану и и Кузьме, которые вышли покурить, — на лице появляется слабая улыбка. — Они провели меня к машине, кстати, она была перед той, на которой везли тебя. Это не передать словами, что я чувствовала, когда увидела тебя. Это был взрыв, Дань, самый настоящий. Ты жив, как я и хотела. Ты победил. Я по-блядски горда тобой, — Елизавета обнимает Данилу, утыкаясь носом в шею. — Теперь у нас всё будет хорошо, Дань. Всё встанет на свои места. — Мне так тебя не хватало, — отвечает Кашин. — Ты жива, а это главное. Пшеничные волосы, обычно спрятанные под кепкой. Крепкие объятия. Слёзы счастья, водопадом текущие по щекам. Радостные улыбки. И только они вдвоем во всём мире. В воздухе витает запах лета, который так любит Лиза, и за окном выцветает закат, теряя свою насыщенность. Но им больше ничего и не надо.***
— Лизо-он, — протягивает Зарыковская, успевшая уже порядком выпить, — я так тебя люблю-ю, — девушка кладет руку на плечо и притягивает подругу за шею, целуя её в щеку. — Господи, Зартычковская, ты уже в говнину, — смеется Неред, делая глоток пива с банки, — как же я по вам, блядь, скучала, — говорит она и обнимает Дашу, осматривая остальных ребят. Все танцуют и веселятся, уже во всю распивая алкоголь, которым был забит абсолютно весь бар с верху до низу. Света пьет водку на брудершафт с Совергоном, а Кузьма танцует (читать — ебашит) тектоник под песни Марьяны Ро, включенные специально по запросу Лизы. Руслана не наблюдается, но вот Юлик с удовольствием ломает диван, отбивая на нём чечетку. Всё, вроде бы, точно так же, как и раньше. Но внутри Лизы и Дани бушует шторм, что захлестывал их буквально с головой. Ни он, ни она, никто не хочет вспоминать событие несколько дневной давности, но вспышки в глазах изредка проскакивают, на мнговение их возвращая на Арену. Там, где кровь вылилась реками, где изрезаны тела, где погибли люди. — Дань, — Кашин оборачивается, видя позади себя заплаканную и уставшую Леру. На ней его футболка, черные лосины и заплетенные в хвост волосы, уже успевшие распатлаться, — нам надо поговорить, выйдем на улицу? — Да, конечно, — отвечает Данила и, набрав в легкие воздуха, идет вслед за Мидлер, попутно захватив с тумбы сигареты Онешко. — Ты на счет того, что я сказал на церемонии? — спрашивает он, выуживая из пачки одну сигарету. — Именно, — Лера поднимает голову вверх, в надежде закатить глаза обратно. — Это правда, что ты говорил? Правда, что любишь Лизу? Правда, что всегда её любил? — голос девушки начал ломаться из-за подступающей истерии. — Я не знаю, Лер, — Кашин делает затяжку и, выдохнув клуб дыма, поправляет рукой челку. — Сначала это был сценарий, выдуманный Хованским, но я не знаю, что чувствую по отношению к вам обеим. — Зато я знаю, — она быстро вытирает слезы ладонью, — если бы ты действительно любил меня, то ты бы не влюбился в Лизу. Нельзя любить двух одновременно, но можно обманывать себя, Дань, что ты и делал. Ты обманывал себя, обманывал меня и Лизу. Я бы тебя ненавидела, если бы так не любила, Кашин, — Мидлер ставит локти на колени и утыкается лицом в ладони. — Лер, — на выдохе говорит Данила, — блядь, я запутался. — Хватит водить меня за нос, пожалуйста. Прямо скажи мне, и закроем эту тему раз и навсегда. Мне больно, что ты уезжаешь со словами, что любишь, а приезжаешь с не знаю. Просто скажи, что не любишь. — Я не люблю тебя, — тихо произносит Кашин. Он развёл все мосты. Разбил все мечты. И уничтожил все надежды. Сейчас Лере кажется, что ей ударили прямо в солнечное сплетение. Она начинает задыхаться из-за собственных слёз. Каждая пара ребер сдавливает легкие, тем самым сжимая и сердце. Раз, два и три, оно пропускает удар и начинает счет заново, но вот воздух все никак не поступает в организм, будто его перекрыли, будто его и не существует вовсе, будто его выкачали из всего мира. — Прости, — говорит Даня, садясь возле Мидлер. — Прости, пожалуйста. — Ты не виноват в том, что ты чувствуешь, — отвечает девушка, — но ты виноват в том, что ты врал, Дань. — Я не хочу тебя терять, Лер. Ты хороший человек и ахуительный друг. — Я тоже не хочу прекращать общение, но мне нужно время, чтобы это переварить, — Лера слабо улыбается, вытирая тыльной стороной ладони мокрые щеки. — Иди к ребятам, а я здесь ещё посижу, хорошо? — Будь аккуратней, — Мидлер кивает в ответ, а Кашин встает с лавочки и, выкинув дотлевшую сигарету в сторону, заходит в подъезд, стараясь до конца понять случившееся. «— Я чувствую себя пиздоглазым мудилой. Просто конченным человеком, но почему-то именно от понимания этого факта мне становится легче. Я признался ей во всём, хоть это и стоит слишком великую цену, но зато теперь между нами всё будет прозрачно.» — думает Данила и, поднявшись по лестнице, останавливается возле двери, хмуря брови. татарин если че. встретимся на чердаке через пять минут.лизон. зачем?
татарин если че. надо жду на чердаке. Лиза удивляется, но тем не менее выбирается из жарких объятий Зарыковской, которую окончательно убило после литр-бола с Юликом. — Я скоро вернусь, — говорит она более менее трезвому Руслану и быстро покидает пределы квартиры, поднимаясь на чердак. Надпись «сборище гнусных калек», за которую она и Света получили небывалого втыка от местной бабушки, заставила Неред улыбнуться, но после сразу поежиться, вспомнив дисс Атевы на неё и самого Эдварда, который с такой ненавистью смотрел на неё при последней их встречи. Девушка останавливается на одном из лестничных пролетов, придерживаясь за стены, и зажмуривает глаза. Её начинает неистово колотить, будто на сорока градусном морозе, а трясущиеся ноги подкашивается с каждый мгновением всё больше и больше, что в итоге приводит к тому, что Лиза садится на бетон, сжимая пальцами виски. — Блядь, — шепчет она, вспоминая первый день Голодных Игр. Она бежит. Бежит и не оборачивается, покаместь не падает. Страх опять овладевает всем телом не меньше, чем тогда, а руки, которые она пытается сжать в кулаки, сами непроизвольно разжимаются. — Блядь, — уже чуть громче произносит Неред и пинает ногой перила, а потом ещё раз и ещё, чувствуя как гнев распространяется, вытесняя абсолютно всё, что было до. Даже страх, который преследовал её последние несколько дней. Лиза одолевает себя и встает с пола, внезапно разворачиваясь и ударяя еле сжатой в кулак рукой об стену, сдирая кожу на костяшках из-за обшарпанной краски, начавшей отслаиваться и шелушиться, после чего ей, вроде, становится спокойней. Неред делает глубокий вдох и заправляет волосы за ухо, начав быстро подниматься наверх, вспомнив, что её ждёт Кашин. — Привет, — начинает русоволосая, закрывая за собой скрипучую дверь. — Садись, — Даня хлопает по месту возле себя и поворачивается к подруге. — Знаешь, может я и покажусь сейчас безнадежным дебилом, но… — он смотрит на Лизу, севшую возле него, и легонько улыбается, — но выслушай меня до конца и не перебивай, окей? Лиза кивает в ответ и кладет голову на плечо Кашина, закрывая глаза. — Я всегда был закрытым человеком из-за своей биполярки. Я общался поверхностно с многими людьми, так же поверхностно был веселым вместе с ними, но не с тобой. Ты, наверное, единственный человек, которому я максимально открылся. Ты видела меня в любом состоянии, ты вызывала на моей лице искреннюю улыбку. Так могла только Лера, она так же была рядом со мной, так же обнимала и целовала, но она никогда не знала обо мне всего. Я боялся ей говорить о том, что без проблем рассказывал тебе. Я боялся как-то испугать её, именно это я путал с влюбленностью. Я даже не знаю, был влюблен в неё или нет, ведь я просто напросто привык защищать её от всего мира. Привык, что она всегда у меня под лапой, что она всегда спит в моих объятиях, что она считает меня своим миром. Данила томно выдыхает и, копошась в телефоне, включает на фон какую-то заурядную песню, которую они слушали вместе с Мидлер. Точнее, её слушала Лера, а Кашин просто много болтал, не вникая даже в её слова.Никто не знает меня таким, каким знаешь ты, Но тебе придётся привыкнуть, И мне кажется, я уже ближе к тебе. Но я втравил тебя во всякое дерьмо.
— Так вот, с тобой все было наоборот. Ты не любила чувствовать себя слабой, ты пила пиво и называла меня долбоебом. Ты была частью меня, поэтому я никогда не боялся тебя потерять настолько сильно, чтобы понять, что чувствую к тебе. Я люблю тебя, Лиз. — Ты издеваешься, Кашин, — тихо говорит Лиза, — это всё из-за блядских Игр, Дань. Не надо навязывать себе что-то только потому, что ты резко распереживался за меня. Я не спорю, ты боялся меня потерять, поэтому навязал себе какую-то хуйню, поэтому хватит это делать и иди к Лере. — Лиз, ты серьезно думаешь, что это навязывание? Мы с тобой трахались на моей с Лерой кровати, мы сосались по пьяне и на последующий день бухали, как свиньи. Ты хочешь назвать это навязыванием? Или может дружбой? — Я хочу назвать это… поддержкой я хочу это, блядь, назвать. Всегда называли, а сейчас хули не можем? Лера пьяная в такую пизду из-за тебя и меня, а ты ебешь мне мозги с тем, о чем мы уже говорили. — Ахуеть, Лиза, просто ахуеть, — говорит Данила. — Ты реально боишься сказать «нас»? Ты так старательно подобрала это «тебя и меня»! — Нет, не боюсь, ибо, во-первых, нас не существует, Кашин, есть ты и я, а во-вторых, черта с два ты к словам придираешься? — возмущается Неред. — После того, что между нами было, ты говоришь такое? Ты и я! Ебать, ну да, мы с тобой такие подружки, блядь, лучше некуда. — Ну ты же так делал, когда приехала Лера, а мы, блядь, только час назад поебались, и ты такой: «— О, любимая, привет!». Ты засыпал с ней в той кровати, на которой мы трахались, Кашин, и тебя не волновало, а тут тебя резко осенило, блядь! — Я не понимаю, какого хера ты всё так усложняешь?! На-ху-я? — кричит Кашин, жестикулируя руками. — Ты ведь сама знаешь, что рано или поздно тебя упиздует, что ты приедешь ко мне, что, в итоге, мы сойдемся, что ты просто ты дура, которая сейчас выебываеться. Ты просто криминальная дебилка! — Да пошёл ты нахуй! — отвечает Неред и хмурится. — Ты меня вот только дебилкой не называл. Можешь идти, Кашин, и ждать этого «рано или поздно», этого «сойдемся». Ни-ху-я не будет, ясно? — Хуясно, — фыркает Данила, — а вообще, нихуя не ясно. Зачем ты отрицаешь это? Ты просто переиначиваешь всё, что можно и нельзя, тем самым усложняешь себе жизнь! Давай, продолжай в том же духе, блядь, ной в подушку, блядь, как малолетка, напивайся хуже Леры, говори Даше, какой я мудак. Давай, сука, валяй! — Кашин чуть ли не взрывается из-за подступающей злости и гордости Лизы, которую она так неуместно решила включить. — Но в итоге знай: ты всё равно придешь ко мне, и я приму тебя с объятиями, и твоим любимым чаем из твоей мерчаги, ты сделаешь лишний круг, и нахуя? — Когда ты успел стать таким самовлюбленным индюком? — Это не я самовлюбленный индюк, а ты выебистая просто, — отвечает Даня и складывает руки на груди. — Хватит вот это мусолить, будто мы чужие друг другу люди и не знаем, что на уме. Всё, короче, мне это надоело, если ты выключишь свою дуру, то я поехал домой. — Езжай куда хочешь, — быстро кидает Лиза. — И чайник поставь, дебил, — говорит она уже в пустом подъезде и спускается по лестнице, до сих пор возмущаясь каждому сказанному слову Кашина.***
— Ненавижу Кашина, — начинает Неред, опустошая очередную стопку. — Мало того, что он меня матом покрыл, так ещё и съебался. Сука, он конченный, Руслан, понимаешь, конченный! — Не удивила, — отвечает Тушенцов и делает глоток коньяка. — И вот что мне делать, а? — спрашивает она, подпирая щеку рукой. — Мне так стыдно перед Лерой, надо извиниться, — Лиза с горем пополам встает изо стола, держась за спинку стула. — Крепись, Лизон, — русоволосая пьяно улыбается и, кивнув, выходит из кухни, стараясь найти пепельное пятно в толпе, ведь ничего четче, чем размытые разноцветные пятна, она уже толком не видела. — Лера, прости, — говорит Елизавета, плюхнувшись на диван к ровно такой же пьяной Мидлер. — Я очень перед тобой виновата, если хочешь можешь прописать мне леща. — Ты чего, ебанулась в край? — удивляется Валерия и поднимает брови. — Какого нахуй леща? Ты ни в чем не виновата, Лиз, просто дайте мне свыкнуться с тем фактом, что вы с Даней любите друг друга, и тогда всё будет тип-топ. — Любим? А разве любим? — хмурится Неред. Она не верила своему сердцу, не верила словам Кашина, но почему-то верит словам Леры. — А разве нет? Вы так смотрите друг на друга, что аж жаба душит, — Лера пожимает плечами, — поэтому давай, едь туда, куда он свалил. — Точно всё нормально? — Мидлер положительно кивает, и Лиза крепко обнимает девушку. Елизавета улыбается и встает с дивана, подходя к стоящей у дверного проема Даше. — Даша, у меня тут новость, — говорит русоволосая, облокачиваясь на стену.***
derbershto отправил (а) Вам историю. «— Я люблю Даню Кашина, блядь! — кричит Неред, и камера переводится на ошалевшую от этого признания Дашу, после чего слышится какие-то сумасшедшие крики не только Зарыковской, но и Дейдример». animebit13 вот это она в говнину В дверь раздается звонок. Кашин блаженно улыбается и, откинув телефон в сторону, идет впускать в драбадан, судя по истории, Лизу. — Я люблю тебя, — с порога заявляется Елизавета, как только видит рыжеволосого. — И не дави такую лыбу, пожалуйста. — А я чайник поставил, — отойдя от прохода, говорит Данила, пропуская вовнутрь Неред. — Молодец, — она приподнимает уголки губ. — А для чего этот цирк был? — спрашивает парень и приподнимает одну бровь. — Для того, что я сильная и независимая женщина. Делаю, что хочу и меня не ебет, — отвечает она и скидывает с ног бардовые кроссовки, становясь напротив парня. — Это так неправильно, Кашин, — говорит Лиза и, поднявшись на цыпочки, целует Даню. — Теперь всё правильно, — поправляет он её и улыбается сквозь поцелуй. Они оба играют с огнём, и с каждой секундой он зажигается с новой силой, обжигая их так, как будто их заживо сжигают на костре. Это жутко истощает каждую клеточку их тела, но, как говорится, чем дольше ждать, тем слаще будет плод. Главное — не переусердствовать, потому что потом станет слишком горько. Буде лишь одно разочарование и неприязнь. И он, и она знают это. Они не становятся единым целым, как это бывает у всех. Они просто слишком близки друг к другу. Запредельно близко, ведь они переходят чуть ли не последнюю черту, утесняя пространство своё и своего оппонента. Между ними практически нет расстояния, но те лишние сантиметров два или три они придерживаются. Прикрыв свои глаза, Лиза зарывается рукой в его волосах. Нежно проведя по ним ладошкой, она, опустив руку к шее, останавливается на выпирающей ключице. Неред нравится водить пальцем по его груди, вырисовывая на ней какие-то слова, ведомые только ей, и рисунки, что приходили ей в голову. Её завлекает, ему приятно. Он не хочет, чтобы это заканчивалось, чтобы она отрывала свои руки от его тела. Отходила, куда-то шла, ведя его за собой, но игра не стоит на месте. Данила первый отстраняется от губ девушки и, взяв её за плечи, ведёт её задом в комнату. Парень нависает над ней, опаляя её своим горячим дыханием. Он медленно наклоняется к её губам, смотря и сосредоточившись только на них. Они манят его так, что воздержаться от того, чтобы не поцеловать их было практически нереально. Дотронувшись до них, он улыбается и целует её, как что-то неземное. Они наслаждаются этим, пытаясь продлить момент. Но нет, воздуха в легким не осталось. Кашин отрывается от неё и смотрит на её лицо, пытаясь его запомнить, как будто больше не увидит его. Он, не тратя драгоценное время, начинает спускаться ниже к шее и не просто усыпая её поцелуями, а одаривая бардовыми засосами. Ими была покрыта чуть ли не вся шея, а дальше и ключицы, но потом идёт закрытая зона под одеждой.***
На следующее утро они проснуться в обнимку на смятой кровати и улыбнуться друг другу. Лиза смущенно отведет глаза, а Даня поцелует в макушку. — Принеси пиво, Лизон, — шепчет Кашин и улыбается во всё тридцать два. — Нет, иди сам, — отнекивается Неред, пряча голову под пледом. — Я вчера к тебе приехала, поэтому твоя очередь куда-либо нести свой зад. — Женщина, я вчера удовлетворил вас, хули вы выебываетесь? — Ты хочешь сказать, что я не удовлетворяю тебя? Ну ты мудло, Кашин, жесть, — Лиза спихивает рыжеволосого с кровати и показывает ему язык. — Я такого не говорил! — возмущается он, недовольно смотря на девушку. — Пиво неси, блядь, дебил, — говорит она, кидая в Данилу подушку. — И штаны надень, — кричит ему вдогонку. Лиза улыбается и берет телефон с тумбы, набирая сообщение в беседу. лизон. у нас в сборище гнусных калек новая пара.руслан. не удивила. у меня новость пизже.
лизон., а ну-ка.руслан. у нас в сборище гнусных калек пара пидоров.
лизон. ебатб, реально?руслан. уже в жопу долбились.
Неред говорит о случившемся Кашину, который поперхнулся собственной слюной из-за это, и смеется с него, ударяя локтем в бок. Теперь поменялось абсолютно всё, что радует победителей шестых Голодных Игр.Эпилог.
— Ты чудесная, — говорит Кашин, целуя Лизу в висок. — Спасибо, — смущенно отвечает девушка, — кстати, почему ты не говорил, что тебе так идут смокинги? — Ты, ебать, меня видела? — А, по этому и не говорил, — смеется Неред и тянет Данилу на сцену, махая сидящим в зале людям рукой. — Здравствуйте, Лиза и Данила, — говорит Цезарь в своей обычно манере и широко улыбается. — Вы так хорошо вместе выглядите! — Оу, спасибо, — ребята садятся на стулья и берутся за руки, переплетая пальцы. — Мы так скучали, Панем чудесный и невероятно красивый город! — Лиза старается не растеряться и не забыть всё, что сказал ей Хованский перед выходом. — Не могу не согласиться, — поддакивает Кашин, приподнимая уголки губ. — Нам приятно, что вы похвалили наш город, — отвечает ведущий. — Но у нас другой вопрос: как вам трибуты седьмых Голодных Игр? — Впечатляющие, если честно, — произносит Данила. — Думаю, это будет очень интересно наблюдать за тем, как они будут взаимодействовать. — А как вы относитесь к тому, что после двенадцатых Игр, распорядители хотят устроить квартальную бойню, где за жизнь будут бороться победители всех предыдущих Игр?