Путь в никуда

      Беверли стояла перед зеркалом, раздирая пластиковой расчёской свалявшиеся пряди волос. Настроение было мерзкое, впрочем, как и всегда. Изо дня в день одна и та же серая муть, словно все вокруг покрывал толстый слой плотной пыли. Вонючий Дерри. Грязный, отвратный, мерзкий, засиженный жирными мухами. Даже воздух здесь застоялся и при каждом вдохе оставлял противный привкус на языке. Из этого города не было выхода, по крайней мере так считала Беверли. Она попыталась сосредоточиться на своем отражении, но и в зеркальной глади ей виделись серые очертания уродливых старых домов.       Заканчивалась ещё одна весна. Шелест ветра в густых кронах напоминал о скором лете. Очередном лете, до тошноты похожем на предыдущие. У одноклассников Беверли лето ассоциировалось с разными вещами. Кто-то мечтал о каникулах и отдыхе от надоевших школьных стен, другие твердили о футболе и походах. А кто-то собирался целыми днями загорать на берегу реки и прыгать вниз головой с обрыва, чтобы вышибить себе последние мозги. У Беверли были свои собственные ассоциации: она думала об отвратительной «гусиной» коже на озябших ногах, голых коленях, выглядывающих из-под платья, и сырой ткани, противно облепившей горячую спину. Она ненавидела платья, но снова и снова покорно надевала их, борясь со странным чувством неловкости.       Беверли нервно одернула юбку и, как обычно, замерла у окна, прислонившись к холодному стеклу лбом, чтобы собраться с духом и заставить себя пойти в школу. Однако сегодня удача была не на её стороне. Шорох. Там. Проснулся. Раньше. Положенного. Времени. Её времени. Она выскочила из ванной, схватила рюкзак, торопливо повернула ключ в замке и побежала вниз по лестнице, на бегу пытаясь попасть ногой в кроссовок. Плевать на шнурки. Только бы не слышать этого наигранно-заботливого: «Бевви? Ты дома?»       Погода была переменчивая: тяжелые кудрявые облака то и дело закрывали желтый круг, пришпиленный к вылинявшей простыне неба. Деревья обнимали себя ветвями и снова широко раскидывали их в стороны, словно пытаясь убедиться, что действительно существуют. А может, им хотелось, чтобы очередной порыв ветра унёс их из города куда подальше. Но из Дерри нет выхода, и даже ветер здесь заперт под стеклянным куполом небосвода, словно несчастные снежинки в тех игрушках, которые ученикам подарили в школе на Рождество. Беверли сразу же разбила свою, едва оказалась на безопасном расстоянии от школы.       Улицы были немноголюдны. Беверли краем глаза замечала очертания старых домов, унылых, словно стёртых до дыр, провалившихся в небытие и выпавших обратно. Мерзко. Из окон на неё глазела чужая жизнь, благопристойная с фасада и покрытая пятнами гниения и грязи с изнанки. Она привычно опустила голову и ускорила шаг, невольно сосредоточившись на мелькании собственных бледных голых ног, слишком худых, чтобы быть красивыми. Словно у цыпленка-переростка. Деревья прошумели над её головой. Это был сигнал, означавший, что пора взять себя в руки и, не отвлекаясь более ни на что извне, миновать опасную территорию и укрыться в здании школы.       Неожиданно Беверли поймала на себе холодный пристальный взгляд. Он неприятно пробирал до костей, будя знакомые чувства. То самое омерзительное ощущение, когда…       «Ты всё ещё моя девочка, Бевви?»       Опасность. Мерзкое ощущение опасности и беспомощности, выворачивающее внутренности. Короткий затравленный взгляд в сторону — и она замечает Генри Бауэрса и его свиту. Генри смотрел словно сквозь неё, стоя в своей любимой позе — скрещенные на груди руки, плечом опирается о стену, а на лице, как всегда, полнейшая невозмутимость. И этот взгляд — тяжелый, немигающий взгляд тусклых стальных глаз. Рядом неизменно маячила его свита — крашеный нервный блондин с модной стрижкой Крисс, жирный здоровяк Белч и не менее хищная и опасная личность Патрик Хокстеттер. Этот был выше их всех, но словно специально сутулился, будто стараясь казаться ниже ростом. Он неизменно кривил губы в хищной улыбке-оскале, а его тонкие искусанные губы напоминали пасть гиены.       Хокстеттер зажимал девчонок в углу и лапал беззастенчиво и настолько нагло, что никто не решался дать ему отпор.       Беверли смогла. Если дома вкрадчивый голос вгонял её в состояние транса, как кролика перед удавом, то тут касания подняли из глубины её сердца все то тёмное бешенство, которое там скопилось.       Она врезала ему угловатой коленкой туда, в вызывающе натянувшуюся ширинку, которая оттопырилась так заметно, будто это были не джинсы, а лосины танцора балета. Именно тогда она и почувствовала впервые на себе тяжелый взгляд Генри Бауэрса.       Патрик тогда хрипнул, отпрянул, скалясь и глядя как-то растерянно, что было так несвойственно для него. Потом жадно запустил руку под ремень своих джинсов, ни капли не стесняясь учителей.       Все делали вид, будто ничего не происходит. А невозмутимое лицо Генри тогда тронула кривая усмешка.       Это было самое ужасное в Дерри — всем было плевать. Плевать, что Патрик Хокстеттер дрочит на девчонок в коридоре школы. Плевать, что Генри Бауэрс ходит в школу с армейским ножом, клинок которого явно больше, чем дозволено.       Никто никому ничего не должен и никто не поможет.       И уроки в школе проходили «на отвяжись». Учитель, расхаживая по классу, что-то монотонно бубнил (что-то о герое гражданской войны Гранте, совсем неинтересное), кто-то за его спиной кидался бумажками, кто-то перешёптывался. Мысли Беверли приобрели тоскливое направление, впрочем, оно в последнее время и не терялось, становясь все более гнетущим. Единственная отдушина — компания мальчиков. Неудачники. Подходящее самоназвание!       С девочками класса отношения тоже не складывались. «Бев, а говорят, ты в постели можешь все, поделишься?» — вспомнила она лукавый голос Марджори, дочки торговца канцелярского магазина. И эта банда, терроризирующая школу нагло и демонстративно, не стесняясь учителей. А дома — любимый папочка…       Всё чаще она думала, что способна на что-то страшное. На побег и бродяжничество, но это ещё полбеды. "Ха, и кому я сделаю хуже?" Ей представилось лицо Генри. Вечно злой. Вечно нахмуренный либо, если это лицо оживлялось, то для того, чтобы исказиться гримасой жестокости. Он, конечно, лидер стайки своих гоблинов. Наверно, даже на голову выше их: напористей, сильнее, умнее… "Ой, да какое там умнее. Под этим лбом, который, когда морщится, становится похожим на лоб неандертальца, есть ум? Бев, не переоценивай его".       Но не подходить к ней после того, как она врезала коленкой его приятелю, ума у него хватило.       Уроков назадавали кучу, а она ещё и запустила пару предметов. И поэтому Беверли, распрощавшись с остальными «Неудачниками», после школы быстрым шагом направилась домой.       Внезапно до неё донесся крик Бена. Пронзительный, отчаянный:       — Помогите, помогите!       Выбежав на дорогу, она увидела, как двое быков Бауэрса держат Бена за руки, задрав на нём футболку, а чокнутый Хокстеттер носится вокруг с улыбочкой маньяка, с баллончиком в одной руке и зажигалкой в другой. Похоже, Патрик был весьма доволен своим самодельным огнемётом.       Мимо проехала машина со взрослыми, но они даже не подумали вмешаться.       А в руке у Бауэрса был нож, настоящий армейский, тот самый, который он с гордостью показывал всем в классе и в школе — подарок от отца. Непонятно, что больше его радовало — само наличие ножа или то, что его подарил отец. Лезвие блеснуло в непосредственной близости от живота Бена — колышущегося белого брюха, которого Бен страшно стеснялся и прятал под майкой.       — На этом мосту сосутся и вырезают имена. Сосаться я не намерен, зато у меня есть шикарный ножик. И угадай, что я сделаю, — крикнул Генри с азартом гонящего добычу пса.       До моста было примерно сотня метров. «Господи, господи, опять, опять они!» — Беверли ещё не успела додумать эту мысль (если это вообще была мысль, а не испуганный писк души), и придерживая рюкзак с учебниками на плече, кинулась на помощь Бену. Она бежала молча, просто летела стрелой. И кажется, её не видели, потому что друзья Генри смотрели на трясущегося Бена, даже Хокстеттер. И скованный ужасом Бен её не видел.       Хокстеттер оказался у неё на пути, и Беверли, скинув с плеча рюкзак, перехватила его в руку. Рюкзак совершил дугу в воздухе и обрушился Хокстеттеру прямо на голову. Патрик рухнул на землю, как подкошенный. А у Беверли уже потемнело в глазах. Это было… Это было то, чего она боялась. Она была уверена, что у неё на это никогда не хватит духу. Что она не решится хотя бы перехватить его руки, даже тогда, когда он… И вот теперь Беверли, наконец, делала то, что всегда хотела сделать, но не могла набраться смелости.       Левой рукой она вцепилась в плечо Генри и рванула его на себя.       — А ты крутой! Ты нашёл себе противника по силам! Это круто, это, ты считаешь, круто?!       Бен глядел на неё огромными глазами. Но Беверли не смотрела на него. Она впилась горящим взглядом в лицо Бауэрса и стояла перед ним, сжимая кулаки.       — Отпусти его! И нож убери, не страшно!       Генри обернулся, распахнув глаза не менее широко, чем Бен, и выпустив ворот жертвы. Отпор ему давали редко, по пальцам пересчитать можно.       Она заметила его оскал: хищный, злобный, жестокий, делавший его, в общем-то, красивое лицо похожим на злобную морду хищника. Волка или гиены.       — Что ты сказала, шалашовка? — протянул он угрожающе. А потом над девчонкой взметнулся нож.       Бен, наверное, никогда бы не защитил сам себя, но тут была Бев, и Бауэрс угрожал ей.       Бен прыгнул к ним и пнул Генри в пах со всей дури, так сильно, как только мог.       Бауэрс, стоявший спиной к ограждению моста, перелетел через него и кубарем скатился вниз.       Снизу донёсся откровенный мат и отчаянное:       — Мой нож! Мой старик меня убьёт!       И что-то в этих словах было такое, очень знакомое Беверли. Какое-то тупое безнадежное отчаяние. Не преувеличение, не «мне попадет дома, отец будет ругаться». А именно то, что прозвучало.       Генри Бауэрс действительно верил в эти слова.       Реджинальд и Виктор кинулись искать потерянный нож, а Бен уцепился за руку Беверли прежде, чем Хокстеттер, долбанутый на всю голову Хокстеттер пришел в себя.       Вся угрожающая компания разлетелась как карточный домик, и это даже ошеломило Беверли. Только что она смотрела в глаза Бауэрсу, смотрела без единой мысли, даже не понимая, чем ей всё это грозит, и вдруг как в глупой кинокомедии её противник улетел вниз, а его приятели разбежались. И этот крик, после которого она, сама не ожидая, вдруг посочувствовала придурку Бауэрсу. «Ну убьет и пусть, одним бандитом на свете будет меньше!» — думая так, она уже тащила Бена за руку в сторону, к домам.       Они бежали что было сил, и на удивление толстый мальчишка не отставал, ей даже не приходилось его тянуть.       — Стой! — они отбежали уже далеко, и Беверли решилась обернуться.       Генри шарил руками в осенних листьях под мостом, его, кажется, и правда безумно волновала пропажа ножа. А Хокстеттер поднялся и рванул в погоню. От него исходило ощущение опасности. Если Генри был похож на нормального человека, просто очень агрессивного, то Патрик был абсолютно без тормозов. Даже удивительно, что он учился в обычной школе.       "Дура, зачем остановилась?" Парень отстал, но не намного, их разделяло метров пятьдесят. И, наверное, тут Беверли сделала ошибку. Вместо того, чтобы отбиваться вдвоем, она почему-то по пришедшей на ум мудрости про двух зайцев, за которыми если гоняешься, то ни одного не ловишь, оттолкнула Бена и с криком: «Беги-и-и!!!» кинулась в прямо противоположную сторону. Она мчалась не оглядываясь, надеясь только, что мальчишка послушался и успел юркнуть в подворотню. Почему она так сделала? Наверное, исчерпался ресурс храбрости.       Хокстеттер плюнул на Бена и рванулся за посмевшей дать отпор девкой.       — Эй, рыжая, я тебе космы подпалю, чтоб прическа аккуратнее смотрелась, — заорал он, не сбавляя темпа.       Беверли не обернулась, она летела во весь дух, прижимая к груди рюкзак. Хорошо, что с утра обулась в кроссовки, а не в туфли… Какие-то коттеджи были уже совсем рядом, там были заборы, и можно перелезть, и тогда… Она свернула на газон, перепрыгнула через заросшую осокой канаву и кинулась к низкому, выкрашенному синей краской заборчику. Крик она услышала, но он только придал ей скорости.       Беверли смогла отдышаться лишь тогда, когда она, миновав с десяток скверов и улиц, укрылась в закутке, заставленном мусорными баками, из которых несло гниющими овощами и протухшим мясом, а Патрик промчался мимо. Он напоминал гончую, взявшую след. Вот только след был не тот. Перед глазами Марш прыгали разноцветные искры, а в горле пересохло, словно она не сбегала от банды придурков с садистскими наклонностями, а пару недель блуждала в пустыне под палящим солнцем. Беверли прекрасно понимала, что добром для неё это не кончится. Пинок по не в меру раскатившимся яйцам Хокстеттера, скорее всего, позабавил шайку, а вот оскорбление чести вожака они ей просто так не забудут. И остальным «Неудачникам» тоже.       Беверли подхватила рюкзак и побрела домой, поминутно оглядываясь и прислушиваясь. Что, если Бауэрс подкараулит её в подворотне, где вечно мяукали в поисках еды голодные блохастые кошки? Или встретит на грязной лестнице, там, где на стене облупилась краска, и на обнажившейся белой штукатурке написано её имя по соседству с грязным ругательством? Она сказала ему, что ей не страшно… Верно, ей было не страшно. Ей было ужасно страшно, страшно до чёртиков, до тошноты, до блевотины, и это был не тот мерзкий отупляющий страх, что охватывал её в полутемной комнате, где изо всех углов к ней ползло шелестящее «ты всё ещё моя маленькая девочка?», а томительный леденящий ужас. Ожидание неминуемой расправы. Так, наверное, чувствуют себя приговоренные к смерти, ожидая казни в своих тесных камерах с крошечным окошком над парашей.       И всё же Беверли была горда собой, словно им с Беном удалось не удрать от Бауэрса и его дружков, а как минимум выиграть сражение под Верденом. Она никогда не была ни сильной, ни храброй, ни даже честной — слишком большая роскошь, когда твой внутренний мир напоминает заплеванную пепельницу в том баре, куда обычно ходила мать, но сегодня ей впервые удалось перебороть свою трусость. Или, скорее, не обратить на нее внимание. Бен — первый, кто за долгое время просто заговорил с ней. Так, как разговаривают нормальные люди. В дыре под названием Дерри не принято было просто говорить то, что думаешь. Здесь повторяли раз и навсегда выученные слова в разных вариациях, настороженно глядя на собеседника и тайком его презирая. Или обливали друг друга помоями в прямом и переносном смысле. Беверли зябко поёжилась при мысли о «девочках», каждая из которых была раз в тридцать гаже, чем вся компания Бауэрса, вместе взятая. А Бен смотрел на неё, как на обычного человека, и говорил с ней так, будто её не облепляла со всех сторон незримая грязь. И Билли. Тот Билли, который жил в её единственном светлом воспоминании, давно утратившим всякую связь с реальным миром, теперь снова стал осязаемым существом из плоти и крови. Беверли не могла позволить кому-то отнять то, что ей удалось заполучить. Ни Генри и его прихвостням, ни Ему.       Она ненавидела его запах. Ненавидела звук его голоса. Ненавидела скрывавший его полумрак. Бесшумно повернув ключ в замке, Беверли закрыла за собой дверь и, прислушиваясь, пошла на цыпочках по коридору. Кажется, повезло, и сегодня ничто не омрачит её торжества. Но она слишком рано обрадовалась, впрочем, как и всегда. Сколько раз это уже случалось? Она постоянно убеждала себя в том, что все кончено, и это больше не повторится, просто потому, что больше никак не могла себя защитить. "Ты всё ещё моя маленькая девочка?" Пройдет год, два, пять, десять, да хоть тридцать — ей никогда не удастся вырваться из этой затхлой полутёмной дыры. Беверли казалось, что в засиженном мухами зеркале она видит отражение старой женщины с расплывшимся лицом, морщинистой серой кожей и тусклыми глазами. На дряблую шею видения свисали длинные свалявшиеся пряди. "Ты так похожа на мать, Бевви. У тебя такие же волосы".       Металл между пальцами обжёг холодом и вырвал из привычного омута, в который затягивали безысходность и стыд. "Я. Не. Буду. Твоей. Маленькой. Девочкой." В голове снова повторились, словно заученные, мысли. Если бы можно было сжать в ладони весь мир, схватить его за глотку и разрезать на части, Беверли бы это сделала. Металл в руке придавал ей сил, напоминая о том, как хрупки человеческие тела и как шатко то равновесие, которым каждый из живущих с детства окружает себя, чтобы не свихнуться от страха. Вот почему Бауэрс повсюду таскает с собой свой проклятый нож. Интересно, а чего он боится, этот псих с вечно непроницаемым выражением на роже и свинцом в глазах, наводящим жуть на всех окружающих? Задай она ему этот вопрос, Генри, наверное, превратил её лицо в кровавое месиво, как он любит делать. На миг Беверли пожалела, что она не может быть такой же. Все они беззащитны: Бен, Билли, Ричи, Майкл… Даже вместе они оставались слабыми. А что, если б ей повезло родиться мальчишкой?       Беверли сильнее вцепилась в спутанные пряди, словно именно они были виноваты во всех её бедах. Немного усилий, и волосы упали в раковину, понемногу уползая в ту грязную трубу, через которую Дерри покидала накопившаяся мерзость. Если б она могла хоть на час стать такой, как Генри, забрать себе его силу, жестокость и злобу, отдав взамен свой липучий страх… Беверли взглянула на себя в зеркало и слегка усмехнулась. И Генри тоже боится. Не зря он так распереживался, когда обронил папашин ножик. Что творится у него дома, за закрытыми дверями и наглухо завешенными окнами, в полумраке, скрывающем под своим пыльным покровом безымянные мерзости, о которых не говорят и не думают, чтобы ненароком не показать другим, насколько глубоко ты засел в дерьме? Вот бы вывернуть этот проклятый город наизнанку и рассказать обо всех его грязных тайнах. Отыскать всех пропавших, о которых словно забыли, сделав вид, что их никогда не было. Спросить о том, что на самом деле с ними случилось, пока те, кто должен был их защищать, затыкали уши, чтоб не слышать их жалоб. Осветить каждый долбаный закоулок и выволочь на свет падаль, спрятанную за дверями темных кладовых.