***
Гул планолёта словно штопор в пробку врывается в сознание. Яркий свет ламп заставляет щурить глаза. Я чувствую запах лекарств, ощущаю холод от медицинских повязок, приложенных к моим многочисленным ранам. И не могу пошевелить ни одним мускулом. Всё тело скованно болью и бессилием. Мы летим обратно в Тренировочный центр. Я победила в Голодных играх. Даже представить не могу, как сейчас дома ликует моя семья. Как радуется Прим, как облегченно вздыхает мать, как появляется спокойная улыбка на лице Гейла. Я сдержала обещание — я возвращаюсь домой. Я сдержала обещание перед всеми. Кроме Пита. Я говорила, что мы вернёмся вместе, но в Дистрикт-12 возвращаюсь я одна. И свинцовый гроб, который привезет семье пекаря тело их погибшего сына. Я чувствую, как по щеке катится слеза. Накаченная лекарствами, я совсем не чувствую физической боли от бесчисленных ран и ушибов на теле. Но душевную боль лекарствами не заглушить. Теперь я всю жизнь буду помнить о том, что не смогла спасти человека, который за много лет до этого спас меня и семью от голодной смерти. Жестокая шутка жизни, еще одна. Я отправлялась на Голодные игры, в глубине души зная, что умру там. Потому что соперники были сильнее. Но надежда всё же жила в моем сердце, потому что я всегда умела выживать. И вот я выжила. Но лучше бы умерла. От тяжелых раздумий меня отвлекает шум в соседнем отсеке планолёта — там сейчас медики изучают тела моих соперников по Играм. Сквозь приоткрытую дверь я слышу тихие голоса. И одна фраза заставляет застыть от шока: — Погоди, он еще дышит! Он жив! Жив?! Пит жив? Я даже не готова в это верить, потому что видела, как он сорвался с Рога навстречу стае разъяренных переродков. Но он жив! Я облегченно вздыхаю и наконец позволяю лекарствам, которыми накачено мое тело, взять верх и погрузить меня в сон.***
Глаза режет от яркого света, а всё тело ломит от боли. Я в Тренировочном центре, эти комнаты мне легко узнать. Значит, надо мной уже поколдовали медики Капитолия, и теперь я абсолютно здорова. Нужно только прийти в себя. И найти Пита. Я отстегиваю капельницу, которая подсоединена к руке, медленно встаю с кровати. Мир вокруг кружится, а голова пульсирует неприятной болью. Но я должна его найти. Там, в планолёте, едва я услышала, что он жив, с сердца словно упал камень. Шатаясь на еще неокрепших после долгого лежания на кровати ногах, я медленно подхожу к двери. Гладкая поверхность дверной ручки обжигает ладонь холодом. В коридоре свет кажется еще ярче, я щурю глаза и оглядываюсь. Никого поблизости нет: ни медперсонала, ни охранников. Возможно, сейчас глубокая ночь или никто не ожидал, что я очнусь сегодня. Это сыграет мне на руку. Я просто обязана увидеть Пита, поговорить с ним, успокоить, рассказать, как нам удалось победить. И признаться, как сильно я рада тому, что он выжил. На арене это была лишь Игра. Я не могу сказать уверенно, что теперь люблю Пита всем сердцем. Но после того, через что мы прошли, он для меня уже не просто знакомый. Возможно, он и был искренним в нашей игре в несчастных влюбленных. Но я играла. Только ради того, чтобы выжить и помочь нам вернуться к семьям в родной Дистрикт. В этом я должна признаться. Пит умный и добрый, он непременно поймет меня. На нетвердых ногах я дохожу до соседней палаты. Ручка легко поддается, и я захожу в полутемную комнату. Прикрыв за собой дверь, я замираю на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. На кушетке, зашторенной полупрозрачной тканью, подсоединенный кучей проводов ко всяким мигающим и тихо пищащим аппаратам, лежит парень. Щурясь, я пытаюсь разглядеть его. Светлые волосы, широкие плечи, крепкие руки — это определенно Пит! Иначе быть не может! Шаг, ещё шаг. Надо подойти ближе, потому что я никак не могу разглядеть лица. Шаг, глубокий вдох, я отвожу занавеску дрожащей рукой. И сердце пропускает удар, словно огромный камень, выпадая прямо из груди. В горле застывает ком, не позволяя вырваться громкому крику отчаяния. Я чувствую, как дрожит каждая клеточка тела, как первобытный ужас сковывает сознание. Это Катон. А значит, Пит мёртв. Я всё-таки не смогла его спасти. Я делаю шаг ближе к кушетке. Катон выглядит явно хуже, чем я, когда вернулась с арены. На голых руках, лежащих поверх одеяла, красными полосами видны глубокие порезы, а на лице от левого виска через всю скулу идёт глубокий шрам. Но мне его не жаль. Я чувствую, как шок от увиденного постепенно уходит на задний план, а на его место приходит ненависть. Катон должен был умереть, потому что он чудовище, профи, убийца, и еще по миллиарду других причин. Для него смерть других трибутов была развлечением, которым он наслаждался. Для Катона убийство ничего не значит, потому что в его душе есть место только для жестокости и собственной гордыни и самолюбия. Я быстро оглядываю всё медицинское оборудование, которое сейчас помогает ему оставаться в живых. В голове пульсирует только одна мысль — я должна закончить начатое и убить его. Я уже убивала на Арене, но там не было выбора. Сейчас я сделала выбор — этот человек ни в коем случае не может оставаться живым. Потому что я не смогу жить, зная, что он в полном здравии. Медленно подхожу к его кушетке. Нервно сглатываю. Надо лишь понять, какие провода более важны — я вырву их из его тела без капли угрызений совести. Никого и никогда раньше я так не ненавидела, как этого мерзкого человека. Жаль, что я промахнулась на арене — его бы очень украсила стрела между глаз. Но сейчас я не буду медлить и точно не «промахнусь». Я тянусь к проводам, подсоединенным к капельнице — без лекарств ему явно не выжить. Одно резкое движение — и Катон Уильямс прекратит свое существование. Моё запястье перехватывает грубая мужская рука. Я пытаюсь отшатнуться, но захват слишком крепкий. Подняв глаза, я встречаюсь с прищуренным взглядом голубых глаз. И застываю — потому что его глаза точь-в-точь как у Пита. Только Мелларк никогда не смотрел на меня с такой ненавистью и презрением. — Ну здравствуй, Огненная Китнисс. Его голос хриплый и тихий, кажется, что каждый звук дается ему с огромным трудом. Однако это не повод для жалости. Как и его пронзительно-голубые глаза. Глаза, которые теперь всегда будут напоминать о Пите и о том, что он мертв. Я не знаю, что говорить. Хочется оттолкнуть его руку, высвободиться из крепкого захвата и со всей силы вмазать по его самодовольному лицу. Моё имя из его уст звучит словно пощёчина, точно плевок мне в лицо. Это омерзительно, не хочу, чтобы он ещё хоть когда-нибудь смотрел на меня, а тем более произносил моё имя. Ненавижу тебя, Катон Уильямс, и всегда буду ненавидеть. — Что, не ожидала увидеть здесь меня? Свято верила, что выжил твой драгоценный женишок? А Лайм мне говорила, что ты умная. Но, по-моему, ты полнейшая дура, — он отпускает мою руку, и я спешно делаю шаг назад. — Хотела меня убить, пока я без сознания? Ну так валяй, мне терять уже нечего. Он слабо разводит руками. Этот жест, как и его дурацкий презрительный взгляд и еле заметная ехидная улыбка выводят меня из себя. — Ты не должен был выжить. Потому что ты худший человек, которого я знала, — если бы голосом можно было убивать, то он был бы мертв. Никогда я не думала, что смогу вложить столько ненависти в простые слова. Что ж, Игры сделали меня еще более жёсткой, чем была до этого. Но сейчас я этому только рада. Потому что иначе мне не хватило бы сил гордо вскинуть подбородок и высказать Катону это в лицо. — Да, я не должен был жить. Все равно победителем стала ты, — он тихо посмеивается, от чего по спине пробегают мурашки. — Однако мне, видимо, придется тебя поблагодарить. Его слова заставляют удивиться. Благодарность? За что? Я искренне желала и желаю ему смерти, и будь у меня больше сил, то прямо сейчас я расставила бы все точки над «и» в нашем затянувшемся противостоянии. А он продолжает насмехаться надо мной: — Ты так хотела меня уничтожить, что помогла выжить. Парень поворачивает правую руку. Посередине предплечья красуется огромный синяк с кровоподтеком. Ерунда какая-то, с чего бы шрам от удаления маячка слежения помог ему выжить? Но в ту же секунду меня словно прошивает электрическим разрядом. В это место попала моя стрела, когда я кинулась спасать Пита. После этого выстрела он сорвался, и я незамедлительно услышала залп пушки. Нет, этого быть не может. В голове не укладывается подобная мысль, я отрицательно качаю головой, отходя все дальше от его койки. Это не может быть правдой, это не должно быть правдой. Спина натыкается на холодную поверхность стены, и я стараюсь вжаться в неё как можно сильнее. Я боюсь той правды, которую сейчас услышу. — Поняла, наконец? — Он чуть приподнимается на кровати. Даже прикованный к больничной койке он продолжает смотреть на меня сверху вниз. И взглядом своих голубых глаз впечатывает в стену как ударом кувалды. — Твой выстрел пробил маячок. Поэтому распорядители, не увидев у меня жизненных показателей, решили, что я умер. А твоего драгоценного Пита разорвали на куски. И в тот миг, когда планолёт спустился за нашими с ним «телами», я еще был жив. Бред, это бред, это все дурацкий сон. Я не могла стать тем, по чьей случайной ошибке выжило это чудовище. Разум закрывает пелена, я срываюсь с места к его койке с явным желанием убить его всеми своими силами, даже если после этого меня саму ждет смерть. Но меня оттаскивают чужие грубые руки — видимо, этот урод успел нажать кнопку вызова персонала, пока заговаривал мне зубы своей душещипательной речью. Я барахтаюсь в руках санитаров, кричу, реву, хотя силы меня явно покидают. И не свожу взгляда с его внимательных голубых глаз — он наблюдает за каждым моим движением, словно упиваясь моим отчаянием. — Я убью тебя! Рано или поздно, но я сделаю это, ты слышишь?! Голос срывается, двое мужчин вытаскивают меня из палаты, хотя я сопротивляюсь как раненый зверь. Мои слова будто эхом отражаются от стен палаты и заполняют всё пространство. Боль, ярость и ненависть — только эти чувства сейчас наполняют меня и не дают права сдаться. Я победила в семьдесят четвёртых Голодных играх. Но Игры для меня не окончены. Пока жив этот мерзавец, которому я по ошибке даровала жизнь, я не смогу быть спокойна. — Я убью тебя! Презрительная улыбка, прищуренный взгляд. И слова, которые пульсируют в голове навязчивой болью. — Это мы еще посмотрим, Огненная Китнисс.