***
— Китнисс, ты такая красивая! Прим, моя любимая малышка Прим смотрит на меня глазами, полными такой теплоты, что я невольно отворачиваюсь к зеркалу. Я не заслуживаю её любви, однако объяснить это своей сестре никак не могу, как и той холодности, с которой я иногда разговариваю с ней. Цинна поправляет воротник новой куртки, которую он привёз мне для первого прямого эфира Тура из Дистрикта-12. Стилист не изменился — тот же тёплый взгляд и голос, те же ловкие руки, способные создать шедевр, превращающий меня из растрёпанного подростка в элегантную женщину. Группа помощников также восхищённо разглядывает меня, не переставая болтать ни на секунду. Я кидаю быстрый взгляд на Хеймитча, который стоит в углу у окна, атакованный настойчивой Эффи, приставшей к нему с расспросами. Ментор закатывает глаза, глядя на незатихающих капитолийцев, и я киваю, соглашаясь с ним. За последние месяцы мы сблизились с Хеймитчем. Видимо, мы и вправду слишком похожи. Если непогода не позволяет мне сбежать на охоту, то я непременно ухожу к своему ментору. С ним можно сидеть и молчать, глядя как горит огонь в камине и чувствуя запах спиртного, которым он неизменно заливается круглые сутки. И как только жив до сих пор, ведь у него вместо крови по венам уже наверное спирт бежит. — Китнисс, повернись, я закончу твою косу. Мягкие пальцы Цинны прикасаются к прядям волос. Стилист зовет мою мать, чтобы она показала, как заплетала мою косу в тот день Жатвы, когда я стала первым добровольцем в своём Дистрикте. Мама медленно показывает ему все премудрости, я слышу лишь её тихий голос и его редкие утвердительные возгласы. Затихают даже Октавия, Вения и Флавий, увлечённые процессом заплетения моих волос. Подготовительная команда была в ужасе от моих волос и тела. И, едва вступили на порог моего дома, тотчас принялись за работу — стригли, мыли, выщипывали. Я снова почувствовала себя индейкой, которую разделывают для званого ужина — на теле, казалось, не осталось ни единого волоска, а кожа теперь была такой гладкой и бархатистой, что напоминала дорогую ткань. — Съемка начнётся через полчаса, дорогая! — Эффи наконец оставляет Хеймитча в покое, переключаясь на меня. С трудом подавляю вздох разочарования — её энтузиазм всегда заставлял меня раздражаться. — Китнисс, ты такая красивая! В этот раз её волосы имеют оранжевый оттенок, таким же цветом окрашены веки. И всюду блёстки: в волосах, на лице, на замысловатом платье и даже на тёплых сапогах на высоком каблуке. Гейл, который пришёл меня проводить и сейчас хмуро сидел на диване, недовольно оглядывая капитолийских гостей, при виде Эффи закашлялся чаем, и Хеймитчу пришлось колотить его по спине, пока тот пытался прийти в себя. — О да, весь Капитолий снова влюбится в тебя, Эвердин. От этого голоса моё тело напрягается. Я даже чувствую, как тревожно начинает биться сердце. В комнате повисает просто звенящая тишина. А я как в замедленной съёмке оборачиваюсь к двери, чтобы встретиться взглядом с голубыми глазами, в которых пляшет усмешка. Катон Уильямс. Чудовище, выжившее из-за моей ошибки. Стоит на пороге моего дома, уверенно расправив широкие плечи, в непринужденной позе опустив руки в карманы тёплой куртки. Бред, он не может здесь находиться. Это, скорее всего, мне чудится. Но нет — все взгляды в комнате прикованы к парню, стоящему в дверях. Я слышу тихие вздохи матери и сестры, замечаю, как напряглись руки Гейла. Это не видение моей больной фантазии, Катон и вправду осмелился явиться в мой дом. — Какого черта ты здесь делаешь? — мой голос пропитан ядом, а недавно отполированные ногти впиваются в ладонь, когда я напряжённо сжимаю кулаки, чтобы удержаться от желания прямо здесь и сейчас вмазать по его наглой роже. — Китнисс, где твои манеры! — Эффи возмущенно всплёскивает руками. На моё плечо ложится рука Цинны, стилист чуть сжимает куртку, помогая мне удержаться от необдуманного поступка. — Эффи, она никогда не отличалась манерами, — Катон делает шаг в комнату, осматривается, не убирая с лица эту едкую усмешку, которая заставляет меня крепко сжать зубы. — Президент попросил меня сопровождать тебя в Туре. Как-никак не ты одна выжила на той арене. Все его движения, каждое слово, каждый взгляд заставляют моё нутро клокотать от ненависти. В своих кошмарах я видела его так часто, что могла представить его образ во всех деталях. Но он изменился. С момента нашей последней встречи в Капитолии, когда меня короновали Победителем, он стал, кажется, ещё выше и шире в плечах, а взгляд теперь настолько пронзительный, что буквально приковывает ноги к полу. И этот шрам на щеке — я слышала, что он отказался его сводить. А я бы с радостью исполосовала это мерзкое лицо ещё десятком таких же глубоких шрамов. Я бы хотела видеть его израненным и истекающим кровью, выхаркивающим моё имя, когда я свершу свою месть. Но этот ублюдок стоит передо мной и выглядит до омерзительности хорошо. Крепкий, здоровый, одетый в дорогую одежду, словно сошедший с обложки журнала в Капитолии. Ненавижу. — Тебя никто не приглашал в мой дом. — А мне так хотелось сделать тебе сюрприз! — он делает ещё один шаг ко мне. Чёрт, я уже и забыла, какой он высокий, даже выше чем Гейл. И мне снова приходится смотреть на него снизу вверх. Бессильно сжимаю кулаки и стараюсь сдержаться, чтобы не плюнуть ему в лицо. — Мы же давно не виделись, неужели ты мне так не рада? Я лично соскучился по своей спасительнице. Лицемерная скотина, он смотрит на меня и продолжает улыбаться, хотя глаза его пылают непрекрытой ненавистью. Как и мои. От нас разве только молнии не летают по комнате, столько напряжения мы создаем, оказавшись рядом. — Уходи, — я не могу сказать больше. Но и не хочу стоять рядом. Быстрыми шагами я направляюсь к открытой двери на улицу. Мне нужен воздух, срочно. Эти голубые глаза снова будят в сознании воспоминания о другом человеке, у которого были такие же. Но Пит не стал бы обращаться со мной так, он бы не сделал мне больно, от его присутствия моя кровь не закипала от ярости и гнева. С Питом все было бы по-другому. Его рука крепко впивается в моё запястье, заставляя обернуться. И попытаться не утонуть в презрении и ненависти, которые с головой накрывают меня, едва наши взгляды вновь встречаются. — Не разговаривай со мной таким тоном, поняла? — А ну отпусти её! — Гейл поднимается с дивана, уверенным шагом направляется к нам. Ещё бы, другу явно не нравится то, как этот парень обращается со мной. Потому что Катон не считает меня человеком. Для этого изощрённого и безжалостного убийцы я лишь жертва, которая ускользнула от него однажды. Захват на моей руке исчезает, но в ту же секунду я жалею об этом. Потому что никто в комнате не успевает отреагировать или даже заметить резкое движение Катона. Но через секунду Гейл уже лежит на полу, держась ладонями за живот, в который прилетел сильный удар кулака Катона. Прим тотчас спешит к Хоторну, помогая подняться. А я смотрю прямо в глаза блондину, стараясь испепелить его своим взглядом. — Ненавижу тебя, тварь, — я произношу это одними губами, но в повисшей тишине мне кажется, что слова прозвучали истошным криком. Катон потирает кулак и подёргивает плечами, делая шаги прочь от меня. У самой двери он оборачивается, чтобы с ехидной улыбкой окончательно уничтожить мое спокойствие одной фразой: — Буду с нетерпением ждать тебя в поезде, Огненная Китнисс. Когда он уходит, комната тотчас наполняется шумом. Мама и Прим помогают Гейлу, Эффи и Цинна о чём-то взволнованно переговариваются в углу, а моя команда подготовки шебечет, как стая назойливых разноцветных птиц, не стесняясь в моём присутствии обсуждать только что произошедшую ситуацию. Я глотаю ком в горле и спешно выхожу на улицу. Холодный воздух отрезвляет разум. Я глубоко дышу, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Он удаляется по дорожке прочь из Деревни Победителей, уходит к поезду, куда совсем скоро придется зайти и мне. Слезы ярости появляются в уголках глаз, зубы плотно стиснуты, чтобы удержаться от громкого бранного крика в его спину. Скоро здесь будут телевизионщики, я должна успокоиться. Присутствие Хеймитча я замечаю по привычному запаху одеколона и алкоголя. Ментор становится рядом, крепко обнимая меня рукой за плечи. — Держись, солнышко. В этой ситуации я тебе уже ничем не могу помочь. Он прав. Это уже не Голодные игры. Теперь всё будет иначе. После Тура мне придётся вновь возвращаться каждый год в Капитолий, потому что я стану ментором, как и он. И каждый год меня будут вытягивать из привычного для меня мира и заставлять вспоминать тот кошмар, что я пережила. И помощь Хеймитча мне теперь не нужна.***
Дистрикт за Дистриктом мы приближаемся к Капитолию. Днём я выступаю на площади перед Домом Правосудия, читая по карточкам написанные рукой Эффи хвалебные тексты Капитолию и нашему президенту. Я стараюсь не смотреть на лица людей, особенно семей Трибутов, которые не вернулись с арены, на которой я победила. Тяжелее всего в Одиннадцатом. Сердце сжимается тугим комом, когда я замечаю семьи Руты и Цепа. Они были достойны победить вместо меня, они были хорошими людьми. Я с трудом могу произнести ту ахинею, что написала Эффи. Я продолжаю играть роль примерного победителя, который несказанно рад, что остался в живых. И с каждым новым днём это делать всё сложнее. Потому что Катон постоянно рядом. Когда я вижу его, из головы вылетают все мысли, кроме одной — я должна его убить. Безжалостно, так, как он непременно убил бы меня. Он постоянно рядом, и это медленно погружает меня в пучину отчаяния. Я чувствую его безмолвное присутствие даже ночью, когда пытаюсь тщетно уснуть в своём купе. Но сна нет и в помине — только кошмары, заставляющие рыдать и кричать. На крики обычно приходит Хеймитч. Садится рядом на кровать и легонько похлопывает меня по спине. Не знаю, понимает ли всю глубину моего отчаяния ментор, но от его безмолвной поддержки становится легче. Осталось выдержать немного, и я вернусь домой. И пусть потом мне вновь придётся возвращаться в этот проклятый поезд каждый год, увозя новых подростков на верную смерть на арене Игр, сейчас я не хочу об этом думать. Я хочу лишь, чтобы этот ненавидящий взгляд голубых глаз прекратил преследовать меня. Хеймитч в одну из таких кошмарных ночей предлагает выпить с ним. И я не отказываюсь. Алкоголь обжигает горло, но от него мысли чуть притупляются, и становится легче. Теперь я понимаю, как мужчина выдерживал эту затяжную пытку все эти годы. Боюсь, моей семье теперь придется мириться не только с моим скверным характером, но и с новоиспеченной страстью к спиртному. Мне терять уже нечего — под двойной залп пушки на арене Игр я уже умерла. Теперь я просто существую, а не живу. Завтра мы прибудем во Второй Дистрикт. Дистрикт, которому я подарила на прошлых играх «своего» победителя. Я сижу на кровати, обхватив голову руками. Сна вновь нет, а пустая бутылка от вина лежит на полу — все остальное спиртное Хеймитч унёс к себе. Мысли путаются, мне хочется кричать во все горло от своего бессилия и съедающей ненависти. Я убью его. Сегодня. Сейчас. Накинув мягкий халат на плечи, я хватаю с тумбочки штопор и выхожу из купе. Голые ноги обжигает прикосновение холодного пола. Я знаю, что его купе дальше, нужно пройти несколько вагонов и желательно незамеченной. Безгласые слуги не проблема — всё равно они не имеют права даже прикасаться ко мне, поэтому наверняка остановить не попытаются. Шаг, ещё шаг. Я чувствую нарастающий в душе гнев и решимость. Я сделаю это, терять мне нечего. Нужно бесшумно открыть дверь купе, приблизиться к его кровати и что есть сил воткнуть штопор в его глаз или ухо — от такого удара его спасет лишь незамедлительная медицинская помощь, но медиков в поезде нет. Потому что никому в голову даже не пришло, что я решусь так глупо разрушить свою жизнь. Вот только рушить нечего. Жаль лишь мою семью и близких, однако я думаю, что они смогут меня понять. Дверь его купе ничем не отличается от моей — то же отполированное красное дерево с платиновыми вставками и ручкой. Прислушиваюсь, затаив дыхание — тишина. Делаю глубокий вдох и толкаю дверь в сторону, она тотчас бесшумно открывается. Шаг в его купе. Быстрый взгляд на кровать. И сердце обрывается — она пуста, более того, одеяло застелено идеально ровно, будто он и не ложился здесь спать. Дверь позади меня так же бесшумно закрывается автоматическим механизмом. Теперь я стою в его комнате, сжимая в руке штопор и дыша, как загнанная лошадь. Он не может быть где-то в другом месте, я это понимаю, но мой сложившийся в голове план рухнул. Как в ту ночь, когда пущенная мною стрела спасла ему жизнь. Пока я думаю, как поступить дальше, я замечаю его — в высоком кресле, повернутый ко мне лицом, он пристально смотрит на меня. В лунном свете, попадающем в комнату сквозь неплотно закрытые шторы, я снова встречаюсь глазами с холодным взглядом, от которого кровь застывает в жилах. — Что, соскучилась по мне, Китнисс? Его голос чуть хриплый. Я нервно сглатываю. Моим козырем была лишь неожиданность и его неподвижность. Он выше и намного сильнее меня — в схватке один на один он может сломать меня голыми руками, даже не поморщившись. Я это знаю. И он это знает. И поэтому его движения неспешны, как у хищника, приближающегося к жертве. Он поднимается с кресла. Пижамные штаны и небрежно наброшенный на плечи халат — вот и вся его одежда. Я делаю шаг назад, не отрывая от него взгляд — его мышцы кажутся каменными, и я понимаю, что даже ударив изо всех сил не смогу причинить ему боль, а тем более победить его. Поэтому мне остается только сбежать, чтобы придумать другой план его убийства. С этим человеком почему-то всё слишком сложно, он почему-то почти всегда оказывается на шаг впереди. Вот и сегодня он словно ждал меня, хотя и не мог знать наверняка о моих планах. Я и сама ещё час назад не думала, что окажусь здесь. А сейчас решимость меня покидает окончательно. Мой отчаянный рывок к двери прерывается властным захватом чужой руки. Он отбрасывает меня к стене, как тряпичную куклу. Я чувствую боль, медленно расползающуюся по телу — я неудачно приложилась плечом о стену, завтра определенно будет синяк. И к тому же я выронила свое скромное оружие. От Катона это не ускользает. Он наклоняется, чтобы потом с гримасой удивления разглядывать в своих руках штопор. — И ты этим думала меня победить? — я затравленным зверем смотрю на него, сжимаясь в тугой комок всем телом. Страшно даже представить, что он может сейчас со мной сделать. Я закрываю глаза, уже мысленно прощаясь со своей жизнью. Но он начинает смеяться. Громко и заливисто, но у меня от этого звука кровь стынет в жилах. От изумления мои глаза широко распахиваются. Я ждала чего угодно, — ярости, гнева, даже ударов, — но только не этого. Возможно, я смогу улизнуть, пока он смеётся? Быстро смотрю на дверь и прикидываю расстояние — всего пара метров, и если сразу схватиться за ручку и выбежать в коридор, он уже не осмелится за мной последовать. И я решаюсь. Но едва делаю быстрый шаг к двери, как оказываюсь прижата к стене. Предплечьем правой руки он душит моё горло, я судорожно хватаю ртом воздух и чувствую наворачивающиеся слезы. А его глаза прямо напротив моих. И от ярости они почти черные. — Ты ещё бОльшая дура, чем я думал. И слабее, чем моя семилетняя сестра, — я чувствую его дыхание на своей коже, его сильные руки вжимают меня в стену, не позволяя сделать даже вдох. Никогда раньше мне не было так страшно. Даже на Играх. Тогда я ещё надеялась, что смогу выжить, если приложу все усилия. Но теперь я понимаю — Катона я могла убить только хитростью. Потому что силы в этом теле больше, чем в ком-либо из известных мне людей. И сейчас ему ничего не стоит свернуть мне шею и тем самым облегчить мои страдания — иначе я задохнусь через несколько минут. — Нет, Китнисс, тебе меня не убить, — давление на шее чуть слабеет, и я делаю глубокий вдох. С губ невольно срывается отчаянный всхлип. Нет, главное не расплакаться перед ним. Я не покажусь ему слабой. Не должна. — Смирись, сука, что ты не смогла убить меня на Играх. И никогда больше не сможешь, — лёд его глаз приковывает к месту. Я чувствую слезы на щеках. Слабачка! — Тебе теперь жить с этой мыслью. Запомни — я жив только по твоей вине. Ты оставила меня в живых тем выстрелом. И не тебе, дешёвая выскочка, распоряжаться моей жизнью. Пощёчина в каждом слове. Они откладываются в голове и звучат там эхом. А страх сковывает тело. Сейчас я умру. Но он хватает меня за волосы, отчего голова сразу разрывается болью, тащит к двери, как какого-то бессильного щенка. Дверь купе распахивается, и я лечу на холодный пол. Он швырнул меня от себя, как пуховую подушку, без лишних усилий. Да сколько силы в этом человеке?! Я поднимаю на него заплаканные глаза, яростно вдыхаю воздух, чувствуя боль всем телом. А он смотрит на меня сверху вниз, и сейчас в этих глазах нет ненависти. Только брезгливое презрение — я для него мусор, он и человеком меня не считает. — Проваливай на хер, Эвердин. Тебе завтра еще выступать. Дверь закрывается. И только тогда я позволяю себе на дрожащих ногах подняться с пола. Не помню, как добралась до своего купе. Помню лишь крик отчаяния, сорвавшийся с моих губ, едва я падаю от бессилия и боли на мягкий ковер в своей комнате. Я не смогу так. Я сломаюсь, я уже на грани. Игры для меня не закончились. И, видимо, не закончатся никогда. Я смогу освободиться от этого кошмара только когда навсегда закрою свои глаза.